,  чем можно было ожидать  от  него в понедельник
утром, и класс  углубился в невзгоды  фермеров. Сам  Уилт уставился в  окно,
захваченный происходившими там драматическими событиями.
     Грузовик с вращающимся барабаном, наполненным жидким бетоном, въехал на
стройплощадку и стал медленно пятиться  задом к фанерному квадрату. Затем он
остановился. Прошло несколько мучительных минут, пока водитель выбирался  из
кабины и закуривал сигарету.  Еще  один человек, судя по всему мастер, вышел
из деревянного домика и направился  к  грузовику. Вскоре около ямы собралось
несколько человек. Уилт поднялся и подошел к окну поближе. Какого черта  они
прохлаждаются? Наконец  водитель  вернулся  в  кабину,  а двое рабочих сняли
фанеру.  Желоб  идущий от барабана,  установили в нужную  позицию.  Еще один
сигнал. Барабан начал наклоняться. Сейчас польется бетон. Уилт видел, как он
начал течь по желобу, и как раз в этот момент мастер заглянул в  яму. За ним
еще один рабочий. В следующее мгновение  площадка превратилась в сумасшедший
дом. Мастер  орал  и  дико  махал руками. Через  окно Уилту были ясно  видны
только  широко разинутые рты и суматошные  жесты. Но бетон продолжал литься.
Уилт закрыл глаза и содрогнулся. Они нашли эту блядскую куклу.

     На стройплощадке царила полная неразбериха.
     --  Чего орешь? Я быстрее лить не могу, -- кричал водитель, неправильно
поняв отчаянные сигналы мастера. Он передвинул  рукоятку вперед до  упора, и
бетон  начал литься  еще  быстрее.  В следующее мгновение  он сообразил, что
сделал что-то не так. Мастер дергал ручку кабины и орал благим матом.
     -- Остановись, Христа ради, остановись, -- орал он. -- Там внизу баба.
     -- Кто? -- переспросил водитель и выключил мотор.
     -- Баба,  мать ее  так,  и  посмотри,  что ты, мать твою,  натворил.  Я
говорил  тебе,  чтоб ты  остановился. Говорил, кончай лить,  а ты продолжал.
Теперь на ней двадцать тонн жидкого бетона.
     Водитель выбрался из кабины и подошел к желобу, с которого падали в яму
последние капли бетона.
     -- Баба? -- спросил он. -- Где? В яме? А чего она там делает?
     Мастер дико посмотрел на него.
     -- Делает? -- прорычал он. -- Как ты думаешь, что  она там  делает? Что
бы ты делал, если бы на тебя вылили двадцать тонн жидкого бетона? Утонул бы,
к такой-то матери, вот что.
     Водитель почесал голову.
     -- Откуда  же мне было знать,  что она там внизу? Как  я мог это знать?
Надо было сказать.
     -- Сказать? --  завопил  мастер.  -- Я ь  сказал.  Я говорил, чтобы  ты
остановился. Но ты не слушал.
     -- Я  думал,  что надо  лить быстрее. Я  не мог расслышать, что  ты там
говоришь.
     -- Зато любой педик в округе мог, -- орал мастер. Вне сомнения и Уилт в
комнате 593 мог. Он с ужасом наблюдал, как стройплощадку охватывает  паника.
За  его спиной механики из третьей группы, потеряв всякий  интерес к  книге,
столпились у окна и наблюдали за развитием событий.
     -- Ты уверен? -- спросил водитель.
     --Уверен? Конечно, уверен, -- кричал мастер. -- Спроси Барни.
     Другой рабочий, по-видимому Барни, кивнул.
     -- Была она там, внизу, точно. Могу поручиться. И вся такая скрюченная.
У нее одна рука была вытянута вверх, а ноги...
     -- Господи, -- сказал явно  потрясенный водитель.  -- А чего  теперь-то
делать?
     Именно этот  вопрос волновал Уилта.  По-видимому, позвать полицию.  Как
оказалось, мастер придерживался той же точки зрения.
     -- Позвоните  в  полицию. И в "Скорую  помощь".  И пожарным.  Достаньте
насос. Бога ради, достаньте насос.
     -- Насос  не поможет,  -- заметил  водитель.  --  Вы  бетон  оттуда  не
выкачаете,  как  ни старайтесь. Да и какая в  том  польза? Она наверняка уже
померла.  Раздавлена  насмерть.  Тонуть  ей  не  понадобится  под  двадцатью
тоннами. А чего она молчала?
     --  Много  было  бы пользы, если  бы  она  что-то  сказала,  --  хрипло
промолвил мастер. -- Ты бы все равно продолжал лить.
     -- А вообще, как она туда попала? -- спросил водитель, желающий сменить
тему.
     -- Хер ее знает. Упала, наверное...
     --  И прикрыла за  собой дыру фанерой,  так,  что ли? -- спросил Барни,
который определенно отличался практическим складом ума. -- Кто-то ее кокнул.
     -- Мы все это знаем, -- взвизгнул мастер. -- Крис, вот кто. Я велел ему
прекратить лить. Вы слышали. Все  в радиусе полмили слышали, только не Крис.
Нет, Крису надо было продолжать...
     --  Ее кокнули до того, как она попала в яму, -- сказал Барни.  -- Если
бы она свалилась туда сама, эта деревянная покрышка не была бы на месте.
     Мастер вытер лицо платком и уставился на фанеру.
     --  В этом что-то есть, -- пробормотал он. --  Никто  не может сказать,
что мы не приняли всех мер предосторожности. Ты прав.  Ее, наверное,  убили.
О, Господи!
     -- Убийство на почве  секса, точно, --  сказал Барни. -- Изнасиловали и
потом задушили.  А может,  это  чья-нибудь благоверная. Попомните мои слова.
Вся такая  скрюченная,  и  эта рука... Никогда не забуду  эту руку, до конца
дней своих.
     Мертвецки бледный  мастер взглянул  на него. Казалось, он не  мог найти
слова, чтобы  выразить  свои чувства.  Как, впрочем, и Уилт. Он вернулся  за
свой стол и  сидел там, охватив голову руками, пока весь класс, разинув рты,
глазел из окна. пытаясь разобраться,  в чем дело. Вскоре завыли  сирены, вой
становился все громче. Прибыли полицейская машина, четыре пожарных и "Скорая
помощь". Все  больше людей в форме собиралось вокруг того, что когда-то было
дырой  в  земле.  Стало  совершенно  очевидно,  что  засунуть  куклу  в  яму
неизмеримо легче, чем вытащить ее оттуда.
     -- Бетон схватывается через двадцать минут, -- объяснил водитель, когда
кто-то в  сотый  раз заговорил  о  насосе.  Инспектор  полиции  и  начальник
пожарной бригады тупо смотрели на яму. "
     --  Вы  уверены,  что  видели  тело  женщины  там,  внизу?  --  спросил
инспектор. -- Вы уверены?
     -- Уверен? -- завопил мастер.  -- Еще как уверен. Вы же  не  думаете...
Скажи им, Барни. Ты тоже видел.
     Барни рассказал все инспектору с еще более живописными подробностями.
     --  У нее были такие волосы, и рука  вытянута  вперед,  как  будто  она
просила о помощи, и эти пальцы... Говорю вам, зрелище было кошмарное. Как-то
все неестественно.
     -- Чего уж тут естественного, -- сказал инспектор сочувственно. -- И вы
говорите, что, когда вы пришли утром, яма была закрыта фанерой?
     Мастер ответил выразительным жестом, а Барни показал фанерный щит.
     --  Я на  нем  сейчас стою,  -- сказал  он. -- Все  было, как надо,  да
поможет мне Бог.
     --  Загвоздка  в  том, как  вытащить  ее  оттуда,  -- сказал  начальник
пожарной бригады.  С этим же вопросом обратились к управляющему строительной
компании, когда он прибыл на место происшествия.
     -- Один Бог знает, -- ответствовал он. -- Вынуть теперь весь этот бетон
будет чертовски трудно. Понадобятся буры, чтобы добраться  до десятиметровой
глубины.
     Прошел  уже  почти  час,  а решение  не  было найдено.  Механики нехотя
оторвались от  увлекательного зрелища и  потащились  на  урок черчения, Уилт
собрал  непрочитанные  экземпляры  "Шейна"  и  в полном  шоке  направился  в
учительскую.  Единственное утешение,  что им  понадобится  два или  три дня,
чтобы добраться до дна и убедиться, что там не тело убитой женщины, а просто
надувная  кукла.  Правда,  Уилт  сомневался,   что  она  осталась   надутой.
Противостоять жидкому бетону казалось делом безнадежным.

8

      Противостоять  жидкой  грязи,  в  которой  застрял катер,  тоже  было
невозможно.  В  дополнение  ко  всем  их  бедам, отказал двигатель.  Гаскелл
сказал, что все дело в руле.
     -- Это что, надолго? -- спросила Салли.
     -- Это значит, что нас придется тащить к пристани на буксире.
     -- И кто же это будет делать? -- спросила Салли.
     -- Какое-нибудь проходящее судно, -- ответил Гаскелл.
     Салли посмотрела на окружающие их камыши.
     -- Проходящее? -- сказала она. -- Мы торчим здесь всю ночь и полутра, и
пока ничего не проходило, а если и проходило, то мы бы все равно не заметили
из-за этого чертового камыша.
     -- Мне казалось, камыш тебя возбуждает.
     -- То  было  вчера, -- резко сказала Салли. -- Сегодня он означает, что
нас никто не увидит с  десяти метров. И ты запорол двигатель. Говорила тебе,
не гоняй его так.
     -- Откуда  я  мог знать, что из-за этого полетит рулевое управление? --
сказал  Гаскелл.  --  Я  пытался сняться с этой мели. Хотел бы  я знать, как
можно это сделать, не заводя двигатель.
     -- Мог вылезти и подтолкнуть.
     Гаскелл посмотрел за борт.
     -- Я бы вылез и утонул, -- заявил он.
     -- Катеру  было  бы  легче,  -- заметила Салли.  -- Все должны идти  на
жертвы, к тому же ты обещал, что прилив снимет нас с мели.
     --  Ну, я ошибся.  Там вода пресная, а это значит, что прилив  сюда  не
доходит.
     -- Тебя слушать... Сначала мы на Лягушачьем пляже...
     -- Плесе, -- поправил Гаскелл.
     -- Лягушачьем, черт знает чем. Потом оказывается, что мы в проливе Фен.
А теперь где же мы, наконец, черт побери?
     -- В грязи, -- ответил Гаскелл.

     Ева суетилась в  каюте. Там  было не слишком много  места для суеты, но
то, что было, она использовала на сто процентов. Она застелила койки, убрала
постельное белье в ящики под  ними, поправила занавески и  вытряхнула окурки
из пепельниц. Подмела пол,  протерла  стол и окна,  стерла  пыль с  полок  и
вообще  привела  все  по  возможности  в  порядок.  Тем  временем  мысли  ее
становились  все  беспорядочнее  и путаннее,  и  к  тому моменту,  когда она
закончила  уборку  и все вокруг было на своем месте,  а в  каюте  чисто, она
окончательно запуталась и не знала, что ей и думать.
     Прингшеймы были такие изысканные и богатые, и интеллектуалы, и говорили
постоянно такие  умные  вещи,  но они все  время цеплялись  друг  к другу  и
ссорились, и, честно говоря, были совсем непрактичными и понятия не имели  о
гигиене.  Гаскелл  не  мыл руки после туалета,  и трудно сказать, когда он в
последний раз брился. И еще, как они могли уехать из дома на Росситер Глоув,
даже  не прибрав  после вечеринки, оставив  кучу  чашек и  всякого  мусора в
гостиной. Ева  была просто  шокирована.  Она  бы никогда  не уехала из дома,
оставив там  такую грязь. Она сказала  об этом Салли, но Салли ответила, что
не  надо  быть  занудой  и  что дом не их,  они  сняли  его  на лето,  и что
общественная система,  в  которой  доминирует  мужчина,  всегда  ожидает  от
женщины   готовности  безропотно   выполнять  рабский  домашний   труд.  Ева
попыталась понять, о чем речь, и почувствовала себя виноватой оттого, что ей
это не удалось и оттого, что. по-видимому, считалось  ущербным так гордиться
своим домом, как это делала она.
     И потом еще эта  история  с Генри и куклой.  Совсем не похоже на Генри.
Чем больше она об этом думала;  тем  более  странным  все это  ей  казалось.
Конечно, он  был пьян, и  все же... совсем без одежды?  И где он взял куклу?
Она задала  этот  вопрос  Салли и ужаснулась, узнав, что Гаскелл  без ума от
пластика и обожает играть во всякие игры  с Джуди, и что все мужики такие, и
что  по-настоящему осмысленные  отношения могут быть только между женщинами,
потому  что женщинам нет  нужды доказывать свою половую  зрелость при помощи
открытых актов экстрасексуального насилия, разве не так? К этому времени Ева
окончательно потеряла смысл слов, которые были ей непонятны, но  звучали так
веско, и потому они в очередной раз занялись касательной терапией.
     Касательная терапия  была еще одним пунктом, по которому  Ева никак  не
могла  прийти  к  окончательному  мнению.  Салли говорила, что  она все  еще
заторможена, а это признак эмоциональной и  чувственной недозрелости. Ева же
боролась со своими  двойственными чувствами. С одной стороны, ей не хотелось
быть эмоционально и чувственно незрелой, и, если судить по  тому отвращению,
которое  она  испытывала,  лежа  голой в  объятиях  другой  женщины,  то она
стремительно развивалась и психически и сексуально, так  как, с точки зрения
Евы,  чем  противнее лекарство  на вкус, тем больше  оно приносит пользы.  С
другой стороны, она была далеко не убеждена, что касательная терапия  -- это
прилично. Она превозмогала себя  только большим усилием воли и  все равно  в
глубине  души сомневалась, что это правильно,  когда  тебя трогают  в  таких
местах. Ко  всему прочему, ее заставили пить противозачаточные таблетки. Ева
очень возражала  и говорила, что она и Генри  всегда  хотели иметь детей, но
Салли настояла.
     --  Ева, детка, -- сказала она, -- с Гаскеллом никогда нельзя быть ни в
чем уверенной. Иногда у него месяцами ничего не шелохнется, а потом вдруг от
него нет отбоя. И он абсолютно неразборчив.
     --  Но  мне казалось, вы  говорили, что  у вас  настоящие отношения, --
сказала Ева.
     -- О, конечно. В полнолуние. Ученые из  всего извлекают только суть,  а
смысл жизни для Джи -- пластик. И нам бы не хотелось, чтобы  ты вернулась  к
Генри с генами Джи в яичниках, не так ли?
     -- Вне всякого сомнения, -- согласилась Ева, ужаснувшись этой  мысли, и
после завтрака, перед  тем как заняться уборкой крошечного  камбуза и мытьем
посуды,  проглотила таблетку. Все это  так  отличалось от  трансцедентальной
медитации и занятий керамикой.
     На палубе Салли и Гаскелл продолжали ссориться.
     --  Что  это  ты  подсовываешь  безмозглым  сиськам? -- поинтересовался
Гаскелл.
     -- Касательная  терапия, телесный контакт, эмансипация путем  осязания,
-- сказала Салли. -- Ей не хватает чувственности.
     -- Мозгов  ей тоже не хватает. Мне приходилось встречаться с дурами, но
тупее  этой не  видел. Впрочем,  я спрашивал про те  таблетки,  которые  она
принимает за завтраком.
     Салли улыбнулась.
     -- Ах, эти,-- сказала она.
     --  Да, эти.  Ты что, решила  лишить  ее последней капли  рассудка?  --
спросил Гаскелл. -- У нас и так хватает забот.
     -- Оральные  контрацептивы,  крошка,  старые, добрые  противозачаточные
таблетки.
     -- Оральные контрацептивы? Какого черта? Да она мне на дух не нужна.
     -- Гаскелл, радость моя, какой ты  наивный.  Для убедительности, только
для убедительности.  Это  делает  мои  с  ней отношения  куда  реальнее,  не
находишь? Все равно, что одеть презерватив на искусственный член.
     Гаскелл смотрел на нее, разинув рот.
     -- Бог мой, уж не хочешь ли ты сказать, что вы...
     -- Еще нет. Длинный Джон Силвер пока в своей коробке, но  вскоре, когда
она почувствует себя вполне эмансипированной... -- Она задумчиво улыбнулась,
глядя на камыши. -- Может, не так уж плохо,  что мы здесь застряли. Это даст
нам время, такое чудное время, а ты пока посмотришь на уток...
     --  Болотных  птиц, -- поправил Гаскелл,  -- и если  мы не вернем  этот
катер вовремя, нам придется платить по огромному счету.
     --  Счету? -- сказала Салли. -- Ты что, рехнулся? Уж не  думаешь ли ты,
что мы будем платить за эту посудину?
     --  Но ты же арендовала ее на лодочной станции.  Только не  говори мне,
что ты взяла ее без спросу, -- сказал Гаскелл. -- Господи, это же воровство?
     Салли засмеялась.
     --   Честно   говоря,  Джи,  ты  чересчур  морально   устойчив.  Но  ты
непоследователен. Ты крадешь книги в библиотеке и химикаты в лаборатории, но
когда деле доходит до катеров, тут у тебя высокие принципы.
     -- Книги -- совсем другое дело, -- с жаром сказал Гаскелл.
     -- Верно, --  сказала Салли, -- за книги не сажают в тюрьму. В этом вся
разница. Если хочешь, можешь продолжать думать, что я стащила лодку.
     Гаскелл вытащил платок и протер очки.
     -- А ты хочешь сказать, что не крала?
     -- Я взяла ее взаймы.
     -- Взаймы? У кого?
     -- У Шея.
     -- Шеймахера?
     -- Верно. Он сказал, что мы можем пользоваться  катером, когда захотим,
вот мы и взяли.
     -- А он в курсе?
     Салли вздохнула.
     -- Послушай,  он ведь сейчас в Индии,  сперму собирает, так? Какое  это
имеет  значение,  в  курсе он или нет? К тому времени, когда он вернется, мы
уже будем далеко.
     --  Твою мать, -- выругался  Гаскелл устало,  -- когда-нибудь благодаря
тебе мы окажемся в дерьме по самую маковку.
     --  Гаскелл,  радость  моя,  иногда  твои  волнения  надоедают  мне  до
чертиков.
     --  Вот  что  я  тебе  скажу.  Меня  беспокоит  твое  чертовски вольное
отношение к чужой собственности.
     -- Собственность -- то же воровство.
     -- Ну  еще бы. Остается внушить это полицейским, когда они тебя наконец
схватят. Легавым в этой стране не нравится, когда воруют.

     Легавым равно не нравилась  и мысль о хорошо упитанной женщине, по всей
видимости убитой  и  погребенной под десятью  метрами  и  двадцатью  тоннами
быстро  схватывающегося бетона.  Подробности  насчет упитанности исходили от
Барни.
     -- У  нее были большие  сиськи, --  утверждал он в седьмой версии того,
что он видел. -- И эта рука, вытянутая вперед...
     -- Ладно, о руке мы уже все знаем, --  сказал инспектор Флинт. -- Мы об
этом уж слышали, но о груди ты говоришь впервые.
     -- Я ошалел от этой руки, -- сказал Барни. -- Я хочу сказать, о сиськах
в такой ситуации как-то не думаешь.
     Инспектор повернулся к мастеру.
     --  А вы  заметили  грудь  покойной?  --  спросил он. Но мастер  только
отрицательно покачал головой. Слов у него уже не было.
     -- Значит,  это  была упитанная  женщина... Как вы  думаете, сколько ей
лет?
     Барни задумчиво потер подбородок.
     -- Не старая, -- сказал он наконец. -- Определенно, не старая.
     -- Двадцать с небольшим?
     -- Может.
     -- Тридцать с небольшим?
     Барни пожал  плечами.  Он  пытался  вспомнить  что-то, что в тот момент
показалось ему странным.
     -- Но точно моложе сорока?
     -- Нет, значительно моложе, -- сказал Барни неуверенно.
     -- Что-то вы никак не определитесь, -- заметил инспектор Флинт.
     -- Ничего не могу поделать, -- сказал Барни жалобно. -- Когда ты видишь
бабу  на дне грязной ямы, а сверху на нее  льется  бетон,  как-то не с  руки
спрашивать, сколько ей лет.
     -- Разумеется. Я понимаю, и все же подумайте хорошенько. Может, было  в
ней что-то особенное...
     -- Особенное? Ну, вот эта ее рука.
     Инспектор Флинт вздохнул.
     -- Я спрашиваю, было ли что-нибудь  необычное в ее внешности. Например,
ее прическа. Какого цвета у нее волосы?
     Барни вспомнил.
     --  Я  чувствовал,  что там что-то было не так, -- сказал он  довольным
голосом. -- Ее волосы. Они были наперекосяк.
     -- Ну, это неудивительно. Трудно сбросить женщину в десятиметровую яму,
не повредив ей прически.
     -- Да нет, не то. Они были набекрень и примяты. Будто ее кто стукнул.
     -- Наверное, ее действительно  кто-то стукнул. Если то. что вы говорите
о фанерной крышке, правда, то она попала в яму не по своей собственной воле.
Но вы так и не можете поточнее определить ее возраст?
     -- Ну, -- начал Барни, -- отдельные ее части выглядели молодо, а другие
нет. Вот все, что я могу сказать.
     -- Какие части? --  спросил  инспектор, от всей души надеясь, что Барни
не примется снова за руку.
     -- Ну, ее ноги  не соответствовали ее  титькам, понимаете? -- Инспектор
не понимал. -- Они были тонкие и все скрюченные.
     -- Что? Ноги или сиськи?
     -- Конечно,  ноги,  -- ответил Барни. --  Я ж  говорил, что у нее такие
славные, большие...

     --  Мы  собираемся  расследовать  это  дело  как  убийство,  --  сказал
инспектор  директору  училища  десятью  минутами позже.  Директор  сидел  за
письменным столом  и с отчаянием думал, какая это будет скверная реклама для
училища.
     -- Вы абсолютно уверены, что это не мог быть несчастный случай?
     -- В данный  момент  все  свидетельские показания  говорят не  в пользу
несчастного случая,  -- сказал инспектор. -- Однако  абсолютно уверенными  в
этом мы сможе