не хочу ее надевать.
     -- Да нет  же, хочешь, сердце мое.  Так  ты больше похож на девушку. --
Она надела шапочку ему на голову. -- А  теперь дело за  Салли. --  Она сняла
бикини и опустилась  на него. Гаскелл застонал. Она была великолепна. Он  уж
не помнил, когда она последний раз была так хороша в деле.  И все же  он был
напуган. Было что-то в ее глазах, чего он не замечал раньше.
     -- Развяжи меня, -- взмолился он, -- руке больно.
     Но  Салли  только улыбнулась  и  продолжила  вращательные движения.  --
Только когда ты  кончишь  и уйдешь, крошка Джи. Когда  для тебя все  будет в
прошлом. -- Она опять задвигала бедрами.
     -- Давай, кончай быстренько. Гаскелл вздрогнул.
     -- Порядок?
     -- Порядок, -- кивнул он.
     -- Теперь навсегда, крошка, -- сказала Салли. -- Теперь все. Ты перешел
рубеж от настоящего к прошлому.
     -- От настоящего к прошлому?
     -- Ты пришел и ушел, пришел и ушел. Теперь только вот что  осталось. --
Она протянула  руку и взяла кувшин с грязной водой. Гаскелл повернул голову,
чтобы посмотреть на него.
     -- А это еще зачем?
     --  Для тебя, крошка. Молоко речной коровки. -- Она слегла  подвинулась
вперед и уселась ему на грудь. -- Открывай рот.
     Гаскелл Прингшейм в ужасе уставился на нее, пытаясь вывернуться.  -- Ты
с ума сошла, совсем взбесилась.
     -- Лежи спокойно -- и тогда не будет больно. Все скоро кончится, любовь
моя. Смерть от естественных причин. В постели. Ты войдешь в историю.
     -- Ах ты сука, проклятая сука...
     -- Сам ты пес поганый, -- ответила Салли и начала лить воду ему  в рот.
Затем поставила кувшин на пол и натянула купальную шапочку ему на лицо.

     Для разъяренного  человека, в  желудке которого болталось  с полбутылки
виски,  святой  отец  Джон  Фрауд  греб  на  удивление споро. Чем  ближе  он
подплывал к презервативам, тем больше он распалялся.  И  дело было не в том,
что  вид этих штук  заставил его  понапрасну  испугаться  за состояние своей
печени (теперь, когда он был совсем  близко, он видел, что они действительно
существовали). Пожалуй, все дело было в том, что он придерживался доктрины о
сексуальном невмешательстве. С  его  точки зрения, если верить  Книге Бытия,
Бог создал совершенный мир, который  с той поры только и делает, что катится
в пропасть. А не верить Книге Бытия нельзя,  иначе вся Библия теряет  смысл.
Отталкиваясь от этого фундаменталистского постулата, святой отец Джон Фрауд,
хаотически   пробираясь   через    Блейка,   Хоукера.   Ливиса    и   других
богословов-обскурантов, пришел к убеждению, что все чудеса современной науки
от  дьявола  и  что спасение лежит в  том,  чтобы  тщательно  избегать  всех
материальных  достижений  со  времен Ренессанса и  кое-чего  до  того, и что
природа  куда менее  кровожадна, чем  современный механизированный  человек.
Иными словами, он был уверен,  что конец  света в виде ядерной катастрофы не
за горами  и что  его долг христианина  возвещать об этом. Проповеди на  эту
тему, читавшиеся с устрашающим  пылом, и привели к его изгнанию в  Уотеруик.
Сейчас,  выгребая  вверх  по  проливу  Ил, он был  полон  молчаливой ярости,
направленной  против презервативов,  абортов и тех зол. которые несет в себе
сексуальная  вседозволенность.  Все  они  были  причинами  и  признаками  --
причинными признаками -- того морального хаоса, в который  превратилась наша
жизнь. И еще  эти туристы.  Святой  отец ненавидел  туристов.  Они  поганили
маленький  рай его прихода своими лодками, транзисторами и через край бьющим
весельем. А туристы,  которые осквернили  вид  из окна его кабинета надутыми
презервативами  и непонятными посланиями, были  просто  мерзостью. Когда  он
заметил  катер, он был в  таком настроении,  что шутить с  ним было  опасно.
Быстро подплыв к катеру, он привязал лодку  к поручням и, подняв сутану выше
колен, перебрался на палубу.

     В каюте  Салли смотрела на купальную  шапочку.  Она то раздувалась,  то
снова  опадала,  то  расширялась. то  прилипала  к  лицу  Гаскелла. Салли аж
передернуло  от  удовольствия. Теперь она  самая-самая  свободная женщина  в
мире. Гаскелл  умирал,  и  она могла делать с  миллионом  долларов все,  что
пожелает. И никто  не узнает. Он умрет, она снимет  шапочку, развяжет  его и
спихнет  тело в  воду.  Гаскелл  Прингшейм  умрет  естественной смертью:  он
утонет. Тут дверь каюты открылась и в проеме возник силуэт преподобного отца
Джона Фрауда.
     -- Какого черта... -- пробормотала она и соскочила с Гаскелла.
     Святой отец стоял в нерешительности.  Он  намеревался высказаться, и он
это сделает, но он явно  застал врасплох  очень  голую женщину с  безобразно
размалеванным лицом  в момент ее совокупления с мужчиной, на первый  взгляд,
вовсе без лица.
     -- Я... -- начал  он было, но остановился. Мужчина  скатился с койки на
пол и извивался там самым необычным образом. Святой отец в  ужасе смотрел на
него. У человека не только не было лица, но и руки были связаны за спиной.
     -- Дорогой друг, -- начал  викарий, возмущенный этой сценой, и взглянул
на  голую  женщину, ожидая объяснений. Она смотрела на него с  ненавистью. У
нее  в  руках  оказался  большой  кухонный  нож.  Святой  отец,  спотыкаясь,
ретировался на палубу.  Женщина надвигалась на него, держа нож  перед  собой
двумя руками. Определенно сумасшедшая. Да и мужчина на полу тоже. Он катался
по полу и вертел головой из стороны в сторону. Купальная шапочка слетела, но
святой  отец в  этот момент торопливо перебирался через борт в лодку и этого
уже  не видел. Он успел отвязато лодку прежде, чем ужасная женщина бросилась
на него, и начал  быстро грести в сторону, забыв, что он собирался  сказать.
Стоя на палубе, Салли осыпала его ругательствами, а за спиной в дверях каюты
появился какой-то темный силуэт.  Викарий был  благодарен  Богу  за  то, что
теперь у мужчины было  лицо,  правда, не очень  приятное, скорее ужасное, но
лицо.  Он  приближался  к  женщине  с  какими-то  страшными  намерениями.  В
следующий момент  эти намерения были осуществлены. Мужчина  бросился на нее,
нож упал на палубу, женщина пыталась  ухватиться за борт,  но промахнулась и
соскользнула в воду. Больше святой отец ждать не стал.  Он размашисто погреб
прочь. Ему было безразлично, что за сексуально извращенную оргию он прервал,
а размалеванные женщины с ножами, которые обзывали его, кроме всего прочего,
мудозвоном  и разъебаем,  не  вызывали в нем симпатии,  даже если объект  их
мерзкой похоти  спихивал их в  воду.  Кроме того, они -- американцы.  Святой
отец  тратить время на американцев не  желал. Они воплощали в себе все,  что
святому  отцу не нравилось в  современном  мире. Испытывая  все возрастающее
отвращение и неудержимое желание припасть к бутылке с  виски, он добрался до
причала и привязал лодку.
     Оставшийся на  катере Гаскелл перестал орать.  Священник,  спасший  ему
жизнь, проигнорировал как  его  хриплые  мольбы  о дальнейшей помощи, так  и
Салли, стоящую  по  пояс в воде рядом с катером. Пусть  там  и  остается. Он
вошел  в каюту,  изловчился запереть  связанными руками  дверь и огляделся в
поисках  чего-нибудь, чем бы  разрезать  шарф. Он все еще  был очень  сильно
напуган.

     -- Правильно, -- сказал инспектор Флинт, -- и что ты потом сделал?
     -- Поднялся и прочел воскресные газеты.
     -- Потом?
     -- Съел тарелку овсянки и выпил чаю.
     -- Чаю? Ты уверен, что чаю? В прошлый раз ты сказал -- кофе.
     -- В какой прошлый раз?
     -- В последний раз, когда ты об этом рассказывал.
     -- Я пил чай.
     -- Что потом?
     -- Я покормил Клема завтраком.
     -- Чем именно?
     -- Кашей.
     -- В прошлый раз ты говорил -- мясом.
     -- А сейчас говорю -- кашей.
     -- Реши, наконец, что это было?
     -- А какая, мать твою, разница?
     -- Для меня -- разница.
     -- Кашей.
     -- Что ты делал после того, как покормил собаку?
     -- Побрился.
     -- В прошлый раз ты говорил, что принял душ.
     -- Сначала принял душ, а потом побрился. Я пытаюсь сберечь время.
     -- О времени не беспокойся. Его у нас навалом.
     -- А сколько это?
     -- Заткнись. Что ты делал потом?
     --  Бога ради, ну какое это  имеет значение?  Какой смысл повторять все
снова и снова?
     -- Заткнись.
     -- Это идея, -- сказал Уилт. -- Я заткнусь.
     -- Что ты делал после того, как побрился?
     Уилт смотрел на него и молчал.
     -- Ты побрился, и что?
     Уилт хранил молчание. Наконец инспектор Флинт вышел из комнаты и послал
за сержантом Ятцем.
     -- Он замолчал, -- сказал тот устало. -- Ну и что теперь делать?
     -- Попробовать убедить физически?
     Флинт покачал головой.
     -- Госдайк был у  него. Если в понедельник в суде  у Уилта хоть волосок
будет не на  месте, он развопится  насчет жестокости.  Надо  что-то  другое.
Должно же у него быть слабое место. Я  не я буду. если не найду его. Как это
ему удается?
     -- Что это?
     --  Говорить  непрерывно  и не  сказать  ничего. Ничего,  черт  побери,
стоящего.  У поганца  больше мнений по любому вопросу, чем  у  меня волос на
голове.
     -- Если  не  давать  ему  спать  еще сорок восемь  часов,  он наверняка
свихнется.
     -- Вместе со мной, -- сказал Флинт. -- И мы оба  предстанем перед судом
в смирительных рубашках.
     В комнате  для допросов Уилт  положил  голову на стол. Через минуту они
вернутся и  опять начнут задавать вопросы, но лучше поспать  хотя бы минуту.
Поспать. Только бы они  дали  ему выспаться. Как  там Флинт сказал? "Подпиши
признание и спи,  сколько  твоей  душе угодно".  Уилт  поразмыслил над  этим
высказыванием и  таящимися в нем возможностями.  Признание? Оно  должно быть
достаточно достоверным, чтобы дать им работу,  пока он не отоспится, и  в то
же время  достаточно  диким,  чтобы быть  отвергнутым судом. Оттянуть время,
пока не вернется  Ева и тем самым не докажет его невиновность. Что-то  вроде
"Шейна",  чтобы занять газовщиков  из второй группы  и дать ему  возможность
помечтать о том,  как он засунет Еву на дно  шурфа. Следует  придумать нечто
посложнее, чтобы  задействовать их  на все сто.  Как он  их убил?  Забил  до
смерти в  ванной комнате? Там мало крови.  Даже Флинт вынужден это признать.
Так  как?  Какая  смерть предпочтительнее?  Бедняга Пинкертон  выбрал  тихую
смерть, присоединив к выхлопной трубе шланг... Пожалуй, подойдет. Но почему?
Должен  же быть мотив. Ева путалась с доктором Прингшеймом? С этим ублюдком?
Да  ни за  что на свете. Ева на него бы  и не  взглянула. А откуда это знать
Флинту?  И при чем здесь эта сучка  Салли? Развлекались втроем? Что  же, так
можно объяснить, почему  он  убил  всех троих. Опять  же наличествует мотив,
доступный пониманию Флинта. Кроме того,  на той вечеринке вполне могло нечто
подобное  произойти. Значит, он взял шланг... Какой  шланг?  Шланг тут  ни к
чему.  Пошли   в  гараж,  чтобы  сбежать  от  остальных?  Все-таки  придется
остановиться  на ванной комнате. Ева и  Гаскелл занимались любовью в  ванне?
Уже лучше. Он выбивает дверь в припадке ревности. Совсем хорошо. Потом он их
топит.  Салли  поднимается  наверх,  и  ему  приходится  убить и  ее. Вот  и
объяснение пятнам крови. Она сопротивлялась. Он не собирался ее  убивать, но
она упала в ванну. Просто великолепно.  Однако  куда же он их  дел? Тут надо
подумать. Тут  Флинта на что-нибудь примитивное, вроде реки,  не купишь. Это
должно быть такое  место,  которое бы  объясняло, почему он  засунул куклу в
яму.  Флинт прочно вбил себе  в голову, что  кукла  была частью  отвлекающей
тактики.  Значит, объясняя,  что  он сделал  с  телами, он должен  учитывать
фактор времени.
     Уилт  встал  и  попросился  в  туалет.  Как  обычно,  его   сопровождал
констебль.
     -- Зачем  это нужно?  -- спросил  Уилт. -- Я  не собираюсь  вешаться на
цепочке.
     -- Чтоб ты не попортил себе мясо, -- ответил констебль хриплым голосом.
     Уилт  сел  на   унитаз.   Попортить  мясо.  Ну  и  выраженьице.   Сразу
вспоминаются  мясники  из  первой  группы. Мясники?  В этот  момент  на него
снизошло вдохновение.  Уилт встал  и спустил воду. Мясники  из первой группы
займут  полицию  надолго.  Он вернулся в бледно-зеленую  комнату с  жужжащей
лампой. Флинт ждал его.
     -- Будешь говорить? -- спросил он.
     Уилт  отрицательно   покачал   головой.   Чтоб  его  признание  звучало
убедительно, надо  заставить их вытаскивать  его из него клещами.  Он  будет
колебаться,  начинать что-то  говорить,  замолкать, снова  начинать, умолять
Флинта перестать его мучить, ныть и  начинать все сначала. По  крайней мере,
это не даст ему заснуть.
     -- Вы собираетесь начать все сначала? -- спросил он.
     Инспектор Флинт угрожающе улыбнулся.
     -- Все сначала.
     -- Ладно, -- сказал Уилт, -- делайте что хотите. Только не спрашивайте,
чем именно я кормил собаку. Меня мутит от этих разговоров о собачьей еде.
     Инспектор Флинт заглотил приманку.
     -- Почему же?
     -- Действует мне на нервы, -- ответил Уолт, содрогнувшись.
     Инспектор Флинт перегнулся через стол.
     -- Собачья еда действует тебе на нервы? -- сказал он.
     Уилт колебался с жалким видом.
     -- Не надо об этом, -- попросил он. -- Пожалуйста, не надо.
     --  Так  что  это было, каша  или  мясо?  --  спросил  почуявший  кровь
инспектор.
     Уилт схватился руками за голову.  -- Я ничего не скажу. Не скажу. Зачем
вы все время спрашиваете о еде? Оставьте меня в покое. -- Голос его поднялся
до  истерических нот, а вместе с ним  и надежды инспектора Флинта. Он понял,
что нашел то самое слабое место. Теперь он все узнает.

18

     -- Бог  ты мой, -- сказал сержант Ятц, -- но мы ведь  вчера ели свиной
паштет за обедом. Кошмар какой!
     Инспектор Флинт прополоскал рот черным кофе  и  сплюнул в раковину. Его
уже два раза вырвало, и он чувствовал, что третьего раза не миновать.
     -- Я знал, что будет что-то из ряда вон, -- сказал он с содроганием, --
я  знал,  и все. У человека, способного на  такие шутки с  куклой, наверняка
есть за душой какая-нибудь особая мерзость.
     -- Так  может,  их уже  полностью  съели?  --  спросил  сержант.  Флинт
взглянул на него так, как будто хотел убить.
     --  Ты  что думаешь, он зря прокладывал ложный след? --  спросил он. --
Хотел  выждать, пока их окончательно не поглотят. Его выражение  "поглотят",
не мое. Ты в курсе, сколько паштет может храниться?
     Ятц покачал головой.
     -- Дней пять.  Ну, шесть. Его  сделали во вторник, значит,  у  нас есть
один день,  чтобы собрать то, что  осталось.  Я  требую, чтобы  собрали весь
паштет  в  Восточной  Англии. Я требую, чтобы каждый блядский кусок колбасы,
бифштекс или пирог  с почками,  вышедший из ворот  фабрики мясной кулинарии,
был найден и доставлен сюда И каждая банка с собачьей едой.
     -- Собачьей едой?
     --  Ты  меня  слышал,  --  ответил  инспектор   Флинт  и,  пошатываясь,
направился в  ванную  комнату. -- Заодно  собери и еду  для кошек. С  Уилтом
никогда   не  знаешь,  где  найдешь,   где  потеряешь.  Он  вполне  способен
какой-нибудь мелочью снова завлечь нас на ложный путь.
     -- Но если они пошли в мясной пирог, то при чем здесь собачья еда?
     -- А куда он подевал всякие  остатки?  -- с  яростью спросил  инспектор
Флинт. -- Ты что думаешь, он хотел, чтобы люди приходили и жаловались, что в
купленном утром пироге им попался зуб или ноготь? Только не Уилт. Эта свинья
все предусмотрел. Утопил в собственной ванне. Положил в пластиковые пакеты и
закрыл  в гараже, потом  поехал домой  и сунул  куклу в эту чертову дыру.  В
воскресенье  он вернулся,  взял трупы и  целый день провел на мясной фабрике
один-одинешенек...  Если  пожелаешь  узнать, что  он  там  целый день делал,
почитай его заявление. Мой желудок этого не выдерживает.
     Инспектор  рванулся  в  туалет.   С  понедельника   он  питался   почти
исключительно свиным паштетом. Со статистической точки зрения  шансы  на то,
что он откушал миссис Уилт, были чрезвычайно высоки.
     Когда в восемь утра фабрика мясной кулинарии открылась, инспектор Флинт
уже стоял у дверей.  Он ворвался в кабинет управляющего и  потребовал, чтобы
ему дали возможность с ним поговорить.
     --  Он  еще не  приходил,  -- сказала секретарша. --  Не  могу ли я вам
чем-нибудь помочь?
     --  Мне нужен список всех магазинов  и заведений, которые вы  снабжаете
свиным  паштетом,  бифштексами,  пирогами  с  почками,  колбасой и собачьими
консервами.
     -- Я  никак не могу дать  вам эти данные, -- сказала секретарша. -- Они
строго для служебного пользования.
     -- А почему, собственно? Что там такого секретного?
     -- Вообще-то, я не знаю. Просто я не могу взять  это на себя,  в смысле
-- дать вам такую внутреннюю информацию... -- Она замолчала. Инспектор Флинт
смотрел на нее с перекошенным лицом.
     --  Что  ж,  мисс,  --  сказал  он наконец, --  поговорим  о внутренней
информации. Может,  вам  интересно  будет узнать, что  состав вашего свиного
паштета крайне любопытен, и информация об этом жизненно важна.
     --  Жизненно  важна?   Не  понимаю.  Наш   паштет  включает   абсолютно
доброкачественные ингредиенты.
     --  Доброкачественные?  --  завопил  инспектор.  --  Вы  называете  три
человеческих    тела    доброкачественными?    Вы    называете    сваренные,
обескровленные,  покрошенные  и  приготовленные  останки  трех  убитых людей
доброкачественными?
     --  Мы  используем  только... --  секретаршу повело  в  сторону,  и она
свалилась со стула в глубоком обмороке.
     -- Ради всего святого,  -- закричал инспектор, -- кто  бы мог подумать,
что глупая гусыня, которая работает на бойне, окажется такой чувствительной.
Выясните, кто здесь главный, где он  живет, и скажите ему, чтобы мчался сюда
на всех парах.
     Он уселся в кресло, а сержант Ятц начал рыться в бумагах на столе.
     -- Просыпайся-поднимайся,  -- сказал инспектор, подталкивая  секретаршу
ногой. -- Уж если кто и вправе полежать в рабочее время,  так это я. Три дня
и три ночи на ногах и к тому же соучастник в убийстве.
     -- Соучастник? -- переспросил сержант. -- Не понимаю, каким образом?
     --  Не  понимаешь?  А как  ты  назовешь  того,  кто  помогает  частично
избавиться от жертвы? Сокрытие улик?
     -- Я как-то об этом не подумал, -- сказал Ятц.
     -- А я подумал,  -- сказал инспектор. -- Я ни о чем другом  и думать не
могу.

     Лежа в своей  камере,  Уилт умиротворенно смотрел в потолок.  Оказалось
так просто, что он даже удивился. От вас только требуется сказать  людям то,
что  они хотят услышать, и они поверят  самому невероятному. А три бессонных
дня и ночи притупили  бдительность  инспектора  Флинта.  К тому же Уилт  так
правдоподобно колебался, а  его  окончательное признание  было  великолепной
смесью бахвальства  и прозаических  деталей. Он  хладнокровно и точно описал
детали убийства, как избавлялся от трупов.  Он  рассказывал, как мастеровой,
гордящийся  проделанной работой. Каждый раз, будучи в затруднении, он впадал
в  маниакальную  надменность, смесь  бахвальства и трусости,  повторяя:  "Вы
ничего  не  докажете.  От  них  и  следа  не  осталось".  Тут  пригодился  и
антисептик,  придав  всему  рассказу  зловещий   оттенок  реальности:  улики
спускались по тысячам труб, а вслед сыпался антисептик, как соль из солонки.
Еве понравится, когда он ей об этом расскажет,  чего нельзя  было сказать об
инспекторе. Он даже был не в состоянии оценить по достоинству сарказм Уилта,
когда  тот сказал, что, пока  инспектор искал  Прингшеймов, они  были у него
прямо под носом. Особенно  он был  расстроен замечанием о реакции желудка  и
советом в будущем есть только здоровую пищу. Да, несмотря на усталость, Уилт
получил удовольствие,  наблюдая,  как ликование и  удовлетворение  в налитых
кровью   глазах  инспектора  уступает  место   сначала  удивлению,  а  затем
неприкрытому отвращению.  А  когда в финале  Уилт стал  хв