отя бы Патрика.  И что важнее
всего, она секретарь движения "Матери  против бомбы", а значит, американцы и
Бэконхит для нее хуже горькой редьки. Кто-кто, а Мэвис знает, что делать.
     Мэвис  действительно   знала.  Но  поначалу  она  не   могла   одержать
злорадства:
     -- Вот видишь. Ева, а ты меня и слушать не  хотела. Я  всегда говорила,
что твой Генри скользкий тип, а ты  его защищала. Хотя после  того как он на
меая напал, я не понимаю, как можно".
     --  Да, история неприятная, но,  по-моему, она случилась  по моей вине.
Это же я обратилась к доктору Корее и напоила Генри... Господи, уж не потому
ли его потянуло на других?
     -- Вот  еще глупости какие. При чем тут травяной настой доктора  Корее,
если  муж изменяет  тебе уже  полгода? Конечно, когда дойдет до развода,  он
будет кивать на это средство.
     -- Мне развод не нужен. Мне бы только добраться до его бабы.
     -- Что ж, если ты хочешь, как илотка, всю жизнь утолять его похоть...
     -- Как кто? -- испугалась Ева.
     -- Рабыня, -- поправилась Мэвис. -- Прислуга. Ну, там, кухарка, прачка
     Ева  сникла. Она мечтала быть хорошей  женой и заботливой матерью, дать
дочкам  такое  образование,  чтобы  они   могли  занять  достойное  место  в
современном обществе со всеми его техническими достижениями. Место достойное
и видное.
     Но тут Ева вспомнила, что у нее есть более неотложная забота:
     -- Ой, я ведь даже не знаю, как зовут эту шлюху.
     Мэвис углубилась в размышления.
     --  Наверное,  Билл Пейсли  знает,  --  изрекла она.  --  Он  там  тоже
преподает. К тому же он работает в Открытом  университете вместе с Патриком.
Сейчас позвоню.
     Ева  сидела  в кухне  не в  силах пошевелиться.  Но  внутренне  она уже
готовилась высказать мужу все, что накипело. И все же,  что  бы ни  говорила
Мэвис, никто и ничто их с Генри  не разлучит. Девочкам  нужен отец, семейный
очаг и лучшая  школа, на  какую только  хватит жалованья  Генри. Пусть  люди
говорят,  что им вздумается, пусть пострадает Евино самолюбие:  самолюбие --
та же гордыня, а гордыня -- тяжкий грех. Но Генри это даром не пройдет.
     Пока  Ева решала,  что скажет мужу, Мэвис  поговорила по  телефону  и с
победным видом вернулась на кухню.
     -- Биллу Пейсли все известно. Генри, оказывается, читает на базе лекции
о  британской  культуре.  На  его  лекции  ходят  одни  женщины.  Легко себе
представить,  что  произошло,  тут особой фантазии  не требуется,  --  Мэвис
взглянула  на   клочок   бумаги.  --  Культура   и   государственный   строй
Великобритании. Учебный  корпус номер девять.  Обратиться  можно  к старшему
офицеру отдела образования. Билл дал телефон. Хочешь, позвоню?
     Ева с благодарностью кивнула:
     -- Я еще  распсихуюсь, сорвусь. А ты так здорово умеешь разговаривать с
людьми.
     Мэвис  снова вышла в прихожую. Минут десять оттуда доносился ее  голос.
Он звучал все раздраженнее, и наконец Мэвис с грохотом бросила трубку.
     Бледная от гнева, она влетела в кухню.
     --  Вот  наглость! Прошу  соединить  меня  со старшим  офицером  отдела
образования -- отказываются. Вру,  что я сотрудница библиотечной службы, что
мы хотим направить им бесплатную партию книг. Зовут офицера  А он мне: "Нет,
мэм, извините, ничего не могу сказать".
     -- Да ты про Генри-то спрашивала? -- допытывалась Ева, которая никак не
могла взять в толк, при чем тут библиотечная служба и бесплатные книги.
     --  А  как же, --  обиделась  Мэвис. -- Я сказала,  что это мистер Уилт
советовал мне обратиться к  нему насчет книг по английской культуре. Вот тут
он и начал отнекиваться.
     Мэвис помолчала и добавила:
     -- Знаешь, по-моему, он чего-то испугался.
     -- Испугался? Чего?
     -- Не знаю. Услыхал имя "Уилт"  и испугался. Что  ж, поедем  туда и все
узнаем.

     Капитан Клодиак сидела в кабинете полковника Эрвина.  Здание, в котором
размещался  штаб разведки, выпадало  из  общего стиля  военной базы.  Прочие
постройки,  помнившие   еще   те  времена,  когда   база  принадлежала   ВВС
Великобритании,  смахивали на сборные  дома,  от  которых домовладельцу одни
убытки.  Здание же  разведки, большой  особняк  из красного кирпича, некогда
принадлежал ушедшему  на покой горному инженеру, который питал пристрастие к
донельзя  торжественному тюдоровскому стилю, знал цену черной болотной почве
и  терпеть не  мог зябкие ветры,  дующие из Сибири.  Поэтому в особняке  был
большой зал, отделанный во  вкусе  старинного замка, стены  обшиты дубом,  а
обогревался  особняк мощной системой центрального отопления. Эта  обстановка
соответствовала ироническому складу полковника Эрвина; кроме того, благодаря
ей   он   еще   отчетливее   чувствовал   свое   превосходство  над  прочими
военнослужащими -- опасными  недоумками,  которые  не  умеют даже  правильно
говорить  по-английски.  Им  не  хватало  эрудиции,  смекалки  и  храбрости.
Впрочем,  о капитане Клодиак  этого не скажешь. Полковник  Эрвин выслушал ее
рассказ о поимке Уилта с огромным интересом. С ее слов события представали в
ином свете.
     -- Так вы говорите, он нервничал на лекции? -- спросил полковник.
     -- Еще как.  Весь извертелся за пюпитром, будто  у него  что  болит.  И
читал бессвязно: то про  одно, то про  другое. Обычно он если отклоняется от
темы, то непременно к ней возвращается. Но в этот раз -- ничего не понять. А
уж когда из штанины высунулся бинт, он совсем спутался.
     Полковник посмотрел на капитана Форчена.
     -- Зачем ему эта повязка? Удалось что-нибудь выяснить?
     -- Я  спрашивал  у  врачей.  Они не знают. Его доставили  с отравлением
газом, никаких телесных повреждений.
     -- Ладно,  вернемся  к лекции.  Больше вы  никаких  странностей  в  его
поведении не замечали?
     Капитан Клодиак покачала головой.
     -- Вроде ничего такого. Он не  педик, но к женщинам не шьется: держится
всегда вежливо. Правда, все время  чем-то  озабочен,  вроде как  хандрит.  В
общем англичанин как англичанин.
     --  Но на лекции он, значит,  заметно нервничал?  А  насчет бинта вы не
ошиблись?
     -- Нет.
     -- Ну, спасибо вам за помощь. Если вспомните что-то еще -- сообщите.
     Проводив  капитана Клодиак до дверей, полковник  вернулся  к гравюре  и
уткнулся в нее, чтобы настроиться на нужный лад.
     -- Похоже, кто-то здорово его припугнул, -- наконец произнес он.
     --  Майор Глаусхоф,  кто же еще? -- догадался Форчен.  -- Уилт сознался
как миленький. Сразу видно, под на:химом.
     -- В чем сознался? Он же ничего не рассказал. Ни словечка.
     -- Он  сообщил,  что  его завербовал  какой-то  Орлов,  а  задания дает
какой-то Радек. Вот вам и "ни словечка".
     -- Орлов -- диссидент, который отбывает срок в Сибири, а  Карл Радек --
чешский писатель,  умер в  сороковом году в  ГУЛАГе, так что задания  у него
получать трудновато.
     -- Может, это конспиративные прозвища.
     -- Может. И не больше тога Меня такая откровенная липа не устраивает. И
почему непременно  русские?  Если они  из посольства... Ну,  предположим. Но
Уилт утверждает. что встречался с "Орловым" на автобусной станции в Ипфорде.
Однако сотрудники посольства  ограничены в передвижении,  так  далеко их  не
пускают.  А  где он  виделся  со  своим разлюбезным Радеком?  Каждую среду у
площадки  для игр в Мидуэй-парке. Каждую среду, на  одном и том же месте,  в
одно и  то  же время?  Исключено.  Наши  друзья из  КГБ  могут иной раз дать
промашку, и все-таки дураков  там не держат. А у Глаусхофа вдруг оказываются
все козыри на руках. Случайность? Не смешите меня.
     -- Если так. то Глаусхоф вдряпался по уши.
     Однако полковника Эрвина это не радовало:
     -- И мы  вместе  с ним,  если  вовремя не  подсуетимся. Давайте еще раз
вспомним все версии. Уилт -- пробный шар, пущенный  русскими? Исключается, я
только что это опроверг. Кто-то проверяет работу службы безопасности? Что ж.
возможно,  какому-нибудь идиоту  в Вашингтоне и взбрела такая дурь. Им всюду
мерещатся  шиитские  террористы-смертники.  Но зачем  посылать  англичанина?
Допустим, чтобы  поставить  чистый  эксперимент,  они  сунули передатчики  в
машину втайне от  Уилта. Но почему тогда во  время  лекции  у  него поджилки
тряслись? Вот с чего надо  начинать:  с  его поведения  на лекции.  Вот  где
должен  быть ключ. Прибавьте к  этому его "показания", которым мог  поверить
только  такой невежда, как  Глаусхоф,  и вы  поймете,  что  гниль  в Датском
королевстве не учует лишь тот.  у кого напрочь  отбило нюх. Разве можно было
доверять это  дело Глаусхофу? С  меня  довольно. Я  намерен  воспользоваться
своим служебным положением.
     -- Как? Генерал позволил Глаусхофу все на свете засекретить.
     -- Из-за  этого я и  собираюсь  использовать свое  служебное положение.
Старый бомбардяга думает, что на него не найдется управы. Ну  так  я старого
вояку разочарую. Ох как разочарую.
     Полковник нажал кнопку телефонного аппарата:
     -- Соедините меня с ЦРУ.

20

      --  Приказано  никого  не  впускать, -- сказал  охранник  у ворот. --
Извините, приказ есть приказ.
     --  Послушайте, -- умоляла  Мэвис. --  Нам  надо только переговорить  с
ответственным за образование. Его фамилия Блюджон, и...
     -- Все равно. Такой приказ.
     Мэвис глубоко вздохнула и постаралась взять себя в руки.
     -- В таком  случае я хотела бы поговорить с  ним здесь. Будьте любезны,
позовите его, раз уж нам нельзя войти.
     -- Сейчас узнаю, -- охранник направился в караульное помещение.
     --  Бесполезно,  -- Ева оглядела шлагбаум и высокую изгородь из колючей
проволоки. Пространство  за  ней было уставлено бочками,  залитыми цементным
раствором;  из-за  них  машины  не могли  быстро  проскочить  на территорию,
приходилось петлять. -- Все равно они ничего не скажут.
     -- А я хочу знать почему, -- настаивала Мэвис.
     -- Тогда не надо было надевать значок "Матери против бомбы".
     Мэвис неохотно сняла значок.
     -- Возмутительно! Какая же это свободная страна, если...
     Она  не договорила,  в дверях  караулки  появился лейтенант. Он оглядел
гостей и произнес:
     -- Извините, пожалуйста, у нас служба безопасности проводит учения. Они
продлятся недолго. Вы не могли бы заехать завтра?
     --  Завтра  никак нельзя, --  сказала  Мэвис  -- Мы  непременно  должны
поговорить с мистером Блюджоном сегодня. Очень  вас прошу, позвоните ему или
пошлите за ним. Будьте так добры.
     -- Конечно, конечно. Что ему передать?
     -- Скажите, что  миссис Уилт хочет кое-что выяснить насчет своего мужа,
мистера Генри Уилта. Он читает у вас лекции о британской культуре.
     -- А, мистер Уилт, -- оживился лейтенант. -- Да-да, капитан Клодиак про
него  рассказывала.  Она ходит на  его  лекции.  Очень довольна.  Ну хорошо,
сейчас узнаю.
     Лейтенант снова ушел в караулку.
     -- Что я говорила, -- заметила Мэвис.  -- Какая-то девка очень довольна
твоим Генри. Интересно, чем он ее так разудовольствовал?
     Ева не слышала. Итак, надеяться больше не на  что:  Генри действительно
ее обманывал. Она  оглядела унылые постройки и сборный  дом за оградой, и ей
представилось ее унылое, беспросветное будущее.  Генри ушел к  другой, может
быть,  к этой самой  Клодиак.  Еве  придется  самой  воспитывать  близняшек,
прозябать в нищете. Отныне  она... как это?.. Мать-одиночка? Что же за семья
без  отца? И где теперь взять денег на школу  для близняшек?  Неужто идти на
поклон к  системе социального обеспечения, выстаивать очереди за  субсидиями
вместе  со всякими тетками?  Ну  уж  нет.  Ева  пойдет работать.  В  лепешку
разобьется, а не допустит, чтобы...
     Но Ева недолго предавалась  мыслям о безрадостном будущем и собственной
стойкости: вернулся лейтенант. Его словно подменили.
     --  Виноват,  произошла  ошибка, --  отрывисто  бросил он. -- Уезжайте,
пожалуйста У нас учения по безопасности.
     Его бесцеремонность окончательно вывела Мэвис из себя:
     -- Ошибка? Что еще за ошибка? Вы сами сказали, что муж миссис Уилт...
     -- Ничего  я  не  говорил,  --  отрезал лейтенант  и,  повернувшись  на
каблуках, приказал поднять шлагбаум и пропустить подъехавший грузовик.
     -- Ну знаете! -- бушевала  Мэвис. -- Я такой наглости в жизни не видела
Ева, ты же слышала, что он недавно говорил, и вот...
     Но Ева в порыве решимости устремилась к шлагбауму. Так и есть. Генри на
базе!  Недаром  лейтенант  переменился  до  неузнаваемости: сперва  --  сама
любезность,  и вдруг  -- этот  непроницаемый  взгляд.  И  Ева  не раздумывая
ринулась навстречу унылой жизни без Генри, в пустыню за оградой. Надо срочно
разыскать мужа  и объясниться.  Кто-то бросился наперерез.  Замелькали руки.
бежавший упал. На Еву  накинулись еще трое -- она даже не разглядела их лиц,
-- схватили, потащили назад. Словно в забытьи, Ева слышала крик Мэвис
     -- Падай! Падай!
     Ева  как подкошенная  рухнула на  землю. Рядом с  ней  растянулись двое
нападавших, а третий пытался вытащить из-под нее свою руку.
     Минуты  через три Еву выволокли за шлагбаум  и положили на  дорогу. Она
лежала в пыли, сверкая дырой на колготках и стоптанными  каблуками. Во время
этой возни она не проронила ни слова,  только тяжело дышала Встав на колени,
Ева устремила за ограду пристальный взгляд, суливший  такие неприятности, по
сравнению с которыми стычка с охраной покажется пустяком.
     -- Вам  сюда  вход  запрещен,  --  предупредил лейтенант.  --  Лучше не
суйтесь, а то хуже будет.
     Ева промолчала. Она поднялась на ноги и поплелась к машине.
     -- Ну как ты? Цела? -- сочувственно спросила Мэвис. Ева кивнула
     -- Отвези меня домой, -- попросила она
     На этот  раз Мэвис ничего не сказала. Ободрять Еву  незачем: она и  так
полна решимости.

     Уж если кто и нуждался  в ободрении,  то  это  Уилт.  Время  поджимало,
Глаусхоф  спешил. Обычные методы  допроса не годились, а прибегать к  крутым
мерам  он  не  имел  права.  И  Глаусхоф измыслил,  на  его  взгляд,  весьма
изощренный  способ добыть новые  показания.  Для этого  потребовалась помощь
миссис  Глаусхоф, которой надлежало  пустить в  ход свои  сексуальные  чары,
перед коими,  как  подозревал майор, не устоял  даже лейтенант Хара Самая же
эротичная экипировка  представлялась Глаусхофу  так: высокие сапоги, пояс  с
подвязками, бюстгальтер с отверстиями для сосков.
     Уилта снова запихнули в машину и отвезли домой к Глаусхофу. Едва Уилт в
больничном халате оказался на  кровати в форме сердечка, перед ним предстало
видение в черных сапогах,  поясе  с  подвязками,  красных трусиках и  черном
бюстгальтере с розовой оторочкой.  Открытые части тела отливали загаром, ибо
миссис  Глаусхоф частенько подвергала  себя  воздействию кварцевой лампы.  И
алкоголя:  с тех пор как Глауси, как  она прежде  называла  мужа, устроил ей
разнос  за  амурничанье  с  лейтенантом  Харой,  миссис Глаусхоф  то и  дело
прикладывалась  к бутылке  виски. Или даже к флакону Шанели  No 5.  Впрочем,
может быть, она использовала духи по прямому назначению -- Уилт не разобрал.
Ему было  не до  того.  Он совсем растерялся, когда к нему подвалила  пьяная
потаскуха и сказала, что ее зовут Мона
     -- Как?
     --  Мона, малыш, --  мурлыкнула  миссис  Глаусхоф и, дыхнув ему  в лицо
перегаром, потрепала по щеке.
     -- Я вам не малыш!
     -- Нет, пупсик, ты мне малыш. Слушайся мамочку.
     -- Вы мне  вовсе не мать,  -- Уилт  предпочел  бы, чтобы шлюха была его
матерью, тогда бы она уже десять лет назад отдала Богу душу.
     Рука миссис Глаусхоф скользнула под халат Уилта.
     -- О черт, -- вырвалось у него. Проклятое зелье вновь напомнило о себе.
     -- Так-то лучше,  малыш, -- прошептала миссис  Глаусхоф, чувствуя,  как
Уилт весь напрягся. -- Ты не робей, я тебя так осчастливю...
     -- Осчастливлю, -- поправил Уилт. В его положении остается тешить  себя
только знанием правил грамматики. -- Если вы думаете, будто... ой!
     -- Ну что,  будешь  слушаться  мамулю?  -- спросила  миссис  Глаусхоф и
языком раздвинула ему губы.
     Уилт попытался заглянуть ей в глаза, но никак не мог поймать ее взгляд.
Ответить  он  тоже  не мог  -- боялся  разжать  зубы:  змеиный  язык  миссис
Глаусхоф, от которого  во рту  появился  привкус табака  и  алкоголя,  бойко
ощупывал его десны, норовя проникнуть глубже.  Сгоряча Уилт уже примеривался
оттяпать мерзкий язык, но распутница  впилась в такую часть  его тела, что о
последствиях  страшно  было  подумать.  И  Уилт  стал  размышлять  о   более
отвлеченных  материях. Какого черта на него  все  шишки валятся? То какой-то
полоумный  изверг,  потрясая  револьвером,  грозит  размазать  его мозги  по
потолку,  если Уилт  не расскажет ему про бинарные бомбы, а через полчаса он
уже лежит  на  кровати,  застеленной  покрывалом,  и  эта  похотливая  тварь
вцепилась  ему  в  причинное  место.  Чем объяснить  этот  несусветный бред?
Объяснения Уилт найти не успел: миссис Глаусхоф убрала язык.
     -- Малыш бяка, обижает мамочку, -- простонала она и молниеносно куснула
его за шею.
     --  Ну  это  как  сказать, -- буркнул. Уилт, клятвенно обещая  себе как
можно чаще чистить зубы. -- Дело в том, что...
     Миссис Глаусхоф всей пятерней ухватила его за физиономию и промяукала:
     -- Розанчик!
     -- Рофанфик?-- с трудом выговорил Уилт.
     -- Губки у тебя,  как розанчик, -- миссис Глаусхоф еще  сильнее впилась
когтями ему в щеки. -- Не ротик, а розочка.
     --  А по вкуфу не  похофе.  -- заметил  Уилт и тут  же пожалел.  Миссис
Глаусхоф  взгромоздилась на него,  и  перед самым его носом  появился сосок,
торчащий из розовых кружев.
     -- Пососи у мамы сисю.
     --  Пофла к  ферту, --  огрызнулся Уилт. Но развить  эту мысль  ему  не
удалось. Миссис  Глаусхоф навалилась на него грудью, и ее сосок  заелозил по
его лицу. Уилт начал задыхаться.
     За стеной в ванной Глаусхоф тоже задыхался  --  от бешенства. Он следил
за происходящим  через полупрозрачное  зеркало, которое установил  для того.
чтобы,  лежа в  ванной,  любоваться, как миссис Глаусхоф  надевает наряд его
мечты.  Глаусхоф  уже клял  свою хитрую уловку  на  чем свет стоит. Хитрость
называется. Эта шалава  совсем  совесть потеряла. Патриот Глаусхоф надеялся,
что  жена просто-напросто вскружит голову русскому шпиону  и тем самым  тоже
выполнит  свой  патриотический  долг. Но  трахаться-то  с ним  зачем? И хуже
всего, что обольщала она с явным удовольствием.
     Глаусхофу  же  эта  сцена   никакого  удовольствия  не  доставляла.  Он
скрежетал зубами и старался не  думать про лейтенанта Хару. Легко сказать --
"не думать". А  ну  как Хара лежал  на этой самой кровати и Мона  тешила его
таким же вот манером? В конце концов Глаусхоф не выдержал, вылетел из ванной
в коридор и завопил:
     -- Ты что же это делаешь, а? Тебе было сказано растормошить стервеца, а
ты его возбуждаешь!
     -- Чего ты бузишь? -- удивилась миссис  Глаусхоф. поднося к  лицу Уилта
другую грудь. -- Думаешь, я не понимаю, что делаю?
     --  Я  не  понимаю,  --  хрюкнул  Уилт.  Теперь  он  мог  хоть  немного
отдышаться.
     Миссис Глаусхоф слезла с него и направилась к двери.
     -- Я думаю, что ты... -- начал Глаусхоф.
     -- Топай отсюда! -- взвизгнула миссис Глаусхоф.  -- Этот парень на меня
уже конец навострил!
     -- Да  уж вижу, -- проворчал Глаусхоф. -- Растормошила, нечего сказать.
Дура набитая.
     Миссис Глаусхоф стащила сапог.
     --  Ах, дура? -- заголосила она и с завидной меткостью швырнула сапог в
голову мужа. --  Чтоб меня еще всякий хрыч недоделанный дурой обзывал? Да  у
тебя  же встает, только  когда  я  расхаживаю в  этих  сапогах,  как  нацист
какой-нибудь,  -- в дверь  полетел второй сапог. -- Пока не  разоденусь, как
Гитлер, ты и на мужика не похож. Смотреть противно. А у этого парня хрен, по
сравнению с твоим, -- прямо как монумент Вашингтону.
     -- При чем тут мой хрен? Пойми ты: это коммунист, шпион! Опасный тип!
     -- Ишь ты, --