м быть  только тогда, когда достанем тело, а это, боюсь, займет
немало времени.
     -- Времени? -- переспросил директор. -- Вы что, хотите сказать,  что вы
не сможете достать ее сегодня утром?
     Инспектор покачал головой.
     --  Об этом  не  может быть и  речи,  сэр,  -- сказал  он. -- Мы сейчас
рассматриваем  два  способа  достать ее оттуда,  и  оба потребуют нескольких
дней.  Один --  пробуриться через бетон, и  другой -- выкопать еще один шурф
рядом с первым и попробовать добраться до нее по горизонтали.
     -- Боже  ж ты мой,  -- воскликнул директор,  глядя на календарь. --  Но
ведь это значит, что вы тут будете ковыряться еще несколько дней.
     -- Боюсь, что так. Тот, кто ее туда засунул,  все хорошо  предусмотрел.
Но мы постараемся беспокоить вас как можно меньше.
     Из окна директору были видны четыре полицейские машины, пожарная машина
и большой синий фургон.
     -- Как же все некстати. -- пробормотал он.
     -- С убийством всегда так,  -- сказал инспектор и поднялся. -- Такое уж
это дело. А  пока  мы закрываем вход на площадку  и будем  вам благодарны за
содействие.
     -- Сделаем все, что нужно, -- сказал директор и тяжело вздохнул.

     В  учительской реакция  на скопление  такого количества людей  в  форме
вокруг шурфа для сваи была разной, как, впрочем, и  на  дюжину  полицейских,
обыскивающих  стройплощадку,  которые  время от  времени  останавливались  и
что-то осторожно складывали  в конверты.  Но кульминацией  явилось  прибытие
синего фургона.
     --  Это  передвижной  отдел по убийствам, -- объяснил  Питер Фенвик. --
Судя по  всему, какой-то маньяк  убил женщину и спрятал ее  на дне одного из
шурфов.
     Новые левые, сгрудившиеся в уголке и обсуждавшие возможные  последствия
существования   в  стране  такого  количества   военизированных   фашистских
ублюдков, вздыхали, как  бы  сожалея о своем несостоявшемся мученичестве. Но
продолжали выражать сомнения.
     -- Да нет, серьезно. -- сказал Фенвик. -- Я спросил одного из них,  что
они там делают.  Я  сначала  подумал,  что  это  тревога  из-за  подложенной
террористами бомбы.
     Доктор Кокс,  начальник научного отдела, поддержал его. Кабинет доктора
находился непосредственно над котлованом.
     -- Просто страшно подумать,  --  пробормотал он. --  Каждый  раз, как я
туда смотрю, я думаю, что она должна была пережить.
     -- Как вы думаете, что они складывают в эти конверты?
     -- Улики,  -- сказал доктор Боард с видимым удовлетворением. -- Волосы.
Кусочки кожи и следы крови. Все, что обычно сопутствует такому преступлению,
как убийство.
     Доктор  Кокс  поспешно  покинул  комнату,  а  на лице доктора  Мейфилда
появилась гримаса отвращения.
     -- Какая гадость, --  сказал он. -- А  может, все это какая-то  ошибка?
Кому это понадобилось убивать женщину именно здесь?
     Доктор Боард задумчиво взглянул на него и отпил глоток кофе.
     -- Да я могу  назвать дюжину причин, -- заявил он  удовлетворенно. -- В
моем вечернем классе  есть по меньшей  мере десяток женщин, которых бы  я  с
радостью задушил и сбросил в яму. К примеру, Сильвию Сванбек.
     -- Тот,  кто это сделал, наверняка  знал,  что сегодня  они зальют  ямы
бетоном. -- сказал Фенвик. -- Похоже, это кто-то из здешних.
     -- Возможно, один из наших наименее общественно сознательных студентов,
--  предположил  доктор  Боард.  --  Полагаю,  у  полиции  не  было  времени
проверить, не отсутствует ли кто из наших сотрудников?
     -- Вероятнее всего,  к  училищу  это не имеет  никакого  отношения,  --
сказал доктор Мейфилд. -- Какой-то маньяк...
     -- Чего уж, давайте называть вещи своими именами, -- прервал его доктор
Боард. -- Во всем  этом определенно есть  элемент преднамеренности.  Убийца,
кто бы он ни был, очень тщательно все продумал. Странно только, почему он не
засыпал  тело  несчастной женщины  землей,  чтобы  ее нельзя  было заметить.
Наверное, он  собирался это сделать,  но ему кто-то помешал. Судьба щедра на
такие сюрпризы.
     Уилт  сидел  в  углу   учительской  и  пил   кофе,  сознавая,  что   он
один-единственный  не  пялится из  окна. Что же,  черт  возьми,  ему  теперь
делать? Самым разумным было бы  пойти в полицию и  объяснить, что он пытался
таким способом избавиться от надувной куклы, которую ему кое-кто дал. Только
вот  поверят ли они ему? Если это все, то  почему тогда он обрядил  куклу  в
парик и одежду жены? И почему  он оставил ее надутой? Почему он ее просто не
выбросил?  Он  как раз  просчитывал все за и против, когда  вошел заведующий
машиностроительным  отделением  и возвестил,  что полиция намерена пробурить
еще один  шурф параллельно  первому, вместо того,чтобы пытаться пробраться к
ней через бетон.
     --  Они рассчитывают, что  смогут  наткнуться  на  какие-либо ее части,
торчащие в стороны,  -- объяснил он. -- Судя по  всему, у нее одна рука была
поднята,  и  есть  шанс,  что весь этот льющийся сверху бетон прижал  руку к
стенке ямы. Так будет значительно быстрее.
     -- Не понимаю, куда торопиться, -- сказал доктор Боард. -- Полагаю, она
достаточно   хорошо  сохранится  в   этом  бетоне.  Я  бы   сказал,  он   ее
мумифицировал.
     Уилт в своем углу  сильно в этом сомневался.  Даже  Джуди, которая была
чрезвычайно  стойкой  куклой, вряд ли способна  выдержать  давление двадцати
тонн  бетона.  Она  должна  была  лопнуть,  это  и  ежу   понятно,  так  что
единственное, что полиция найдет, так это пластиковую руку от куклы. Вряд ли
они будут выкапывать всю лопнувшую куклу.
     -- И еще  одно  соображение, -- добавил  начальник  машиностроительного
отделения.  --  Если  рука  торчит в  сторону,  то  они  сразу  смогут взять
отпечатки пальцев.
     Уилт улыбнулся про себя. Вот уж чего  они  не найдут  у  Джуди, так это
отпечатков  пальцев.  Он  допил кофе и  в  несколько  улучшенном  настроении
отправился в класс старших секретарей. Он  нашел  их в большом возбуждении в
связи с убийством.
     -- Вы  думаете,  это  убийство  на почве  секса? -- спросила  маленькая
блондинка с первой парты, когда  Уилт раздавал экземпляры книги "Этот остров
сегодня". Он  давно  заметил, что глава  о  превратностях  судеб  подростков
обычно нравится  старшим секретарям. В ней повествовалось о сексе и насилии.
Все  это  уже лет на двенадцать устарело, как, впрочем; и старшие секретари.
Сегодня, однако, книга не потребовалась.
     -- Я  вообще не думаю, что это было убийство, -- сказал Уилт, садясь за
стол.
     -- Конечно убийство. Они видели тело женщины там,  внизу, -- настаивала
маленькая блондинка.
     -- Им показалось,  что  они видели  нечто, похожее на тело, -- поправил
Уилт. -- А это не значит,  что так оно  и  есть. Это все шутки человеческого
воображения.
     -- А полиция думает иначе, -- заметила  крупная девица,  чей  отец  был
какой-то шишкой  в городе; --  Иначе чего  бы это они  так  суетились. У нас
однажды  произошло убийство на поле для гольфа, нашли  части  тела  в  яме с
водой.  Шесть месяцев там пролежали.  Сначала они выловили  ступню. Она была
такая распухшая и зеленая... -- Бледная девица из Уилстантона в третьем ряду
упала  в обморок.  Пока Уилт  приводил  ее в чувство и отводил в медкабинет,
класс  занимался  Криппеном,  Хейем  и Кристи.  Когда  Уилт  вернулся,  девы
толковали о кислотных ваннах.
     -- ...и все, что они нашли, это вставные зубы и камни из почек.
     -- Создается впечатление, что вы весьма  осведомлены насчет убийств, --
сказал Уилт крупной девице.
     -- Папа часто играет в бридж с главным констеблем, -- объяснила она. --
Тот приходит к нам  обедать  и  рассказывает потрясающие  истории.  И еще он
считает, что пора опять начать вешать преступников.
     -- Меня это не удивляет, -- мрачно сказал Уилт. Старшие секретари часто
оказывались знакомы с  главными  констеблями, жаждущими  вернуть казнь через
повешение. Обычно все их разговоры сводились к маме, папе и лошадям.
     -- Во  всяком  случае,  повешение  безболезненно,  --  заявила  крупная
девица. -- Сэр Франк  говорит,  что хорошему палачу хватит двадцати  секунд,
чтобы  привести  осужденного  из  камеры  смертников, поставить  над  люком,
накинуть петлю на шею и нажать на рычаг.
     --  Почему  такие  привилегии  только  для мужчин? -- с горечью спросил
Уилт. Класс посмотрел на него с осуждением.
     --  Последней  женщиной,  которую  они повесили, была  Руфь  Эллис,  --
сказала блондинка с первой парты.
     -- И вообще, с женщинами по-другому, -- заметила крупная девица.
     -- Почему? -- опрометчиво спросил Уилт.
     -- Нужно больше времени.
     -- Больше времени?
     -- Миссис  Томсон пришлось привязывать к стулу, -- вмешалась блондинка.
-- Она вела себя постыдно.
     -- Должен сказать, я нахожу ваши умозаключения несколько своеобразными,
-- сказал Уилт. -- Вне всякого сомнения, постыдно женщине убить своего мужа.
Но я не вижу ничего постыдного в том, что  она  стала  сопротивляться, когда
пришли, чтобы повести ее на казнь. Я считаю...
     -- Да не поэтому,  --  перебила крупная девица, которую невозможно было
сбить с раз избранного пути.
     -- Что не поэтому? -- спросил Уилт.
     -- Надо больше времени. Их заставляют одевать непромокаемые штаны.
     Уилт вздрогнул от отвращения.
     -- Непромокаемые что? -- спросил он, не подумав.
     -- Непромокаемые штаны, -- сказала крупная девица.
     -- Бог ты мой. -- вздохнул Уилт.
     --  Понимаете,  когда  петля   затягивается,  у  них  все  внутренности
вываливаются, -- продолжала крупная девица, ставя последнюю точку. Уилт дико
посмотрел на нее и шатаясь вышел из класса.
     В коридоре Уилт прислонился к стене и почувствовал, что его тошнит. Эти
мерзкие девки могли дать сто очков вперед газовщикам. По крайней мере, парни
не вдавались в такие отвратительные анатомические подробности. К тому же все
старшие  секретари   были  из   так  называемых   хороших  семей.  Когда  он
почувствовал,  что  в состоянии вернуться  в класс,  прозвенел звонок.  Уилт
вошел в комнату и стыдливо собрал книги.

     -- Фамилия  Уилт  о  чем-нибудь  вам  говорит? Генри Уилт?  --  спросил
инспектор.
     --  Уилт?  --  переспросил  заместитель  директора,  которому  поручили
разбираться с полицией, пока сам  директор проводил время более продуктивно,
стараясь нейтрализовать действие той негативной огласки, которую вызвало это
отвратительное  дело.  --  Да,  конечно.  Он  один  из  наших преподавателей
гуманитарных наук. А в чем дело? Что-нибудь...
     -- Если вы не возражаете, сэр, я хотел бы с ним поговорить. Наедине.
     --  Но  Уилт  совершенно  безобидный  человек,  --  сказал  заместитель
директора. -- Я уверен, что он ничем не сможет вам помочь.
     -- Возможно, но тем не менее...
     -- Уж  не хотите ли вы сказать,  что  Генри Уилт  имеет отношение... --
заместитель директора замолчал, увидев выражение лица инспектора.  Оно  было
угрожающе безразличным.
     -- Я бы не хотел в данный  момент  вдаваться  в  подробности, -- сказал
инспектор Флинт, -- и не стоит торопиться с выводами.
     Заместитель директора взял телефонную трубку.
     -- Вы хотите, чтобы он спустился вниз к машинам? -- спросил он.
     Инспектор Флинт отрицательно покачал головой.
     --  Чем незаметнее,  тем лучше. У  вас случайно не  найдется  свободной
комнаты?
     -- Есть. рядом. Вы можете ей воспользоваться.

     Уилт сидел в  столовой  за  ленчем  вместе  с  Питером  Брейнтри, когда
секретарша заместителя директора передала ему его просьбу.
     -- А попозже нельзя? -- спросил Уилт.
     -- Он сказал, что это очень срочно.
     -- Вероятно, он наконец решил назначить тебя старшим преподавателем, --
сказал  Брейнтри  оптимистично.  Уилт   проглотил   остатки   своей  яичницы
по-шотландски и поднялся.
     --  Сильно  сомневаюсь,  --  сказал  он,  неохотно покидая  столовую  и
поднимаясь  по ступеням. Уилта терзало ужасное предчувствие, что  этот вызов
менее всего был связан с его продвижением по должности.

     --  Значит так, сэр,  -- сказал инспектор,  когда они  уселись. -- Меня
зовут  Флинт, инспектор Флинт из уголовного отдела, а  вы мистер  Уилт, так?
Генри Уилт?
     -- Да, -- ответил Уилт.
     --  Вот что, мистер Уилт,  вы,  наверное, догадались, что мы расследуем
предполагаемое убийство женщины,  чье тело предположительно было спрятано  в
одном из шурфов для свай нового корпуса. Полагаю, Ъы об этом знаете. -- Уилт
кивнул. -- Естественно, мы интересуемся  всем,  что могло бы нам помочь.  Не
могли бы вы взглянуть вот на эти записи?
     Он протянул  Уилту  листок бумаги.  Заголовок гласил:  "Заметки  о роли
насилия и распаде семьи". Затем следовала серия подзаголовков.
     "1.  Растущая  роль  насилия в  общественной  жизни  как  средство  для
достижения политических целей.
     а. Бомбы, б. Угоны самолетов, в. Похищения, г. Убийства.
     2. Низкая эффективность полицейских методов борьбы с насилием.
     а.  Негативный  подход. Полиция  способна реагировать  на  преступление
только после его совершения.
     б. Применение насильственных методов самой полицией.
     в. Низкий интеллектуальный уровень среднего полицейского.
     г. Изобретательность, как тактика преступников.
     3.  Роль  средств  массовой  информации. ТВ  учит прямо  на  дому,  как
совершать убийства".
     Там было не  только  это. Еще много другого. Уилт  обреченно смотрел на
листок бумаги.
     -- Вам знаком этот почерк? -- спросил инспектор.
     -- Да,  -- ответил Уилт, исподволь осваивая тот эллиптический язык, что
свойствен судам.
     -- Вы признаете, что написали эти заметки? -- Инспектор протянул руку и
отобрал у Уилта лист бумаги.
     -- Да.
     -- Таково ваше мнение о работе полиции?
     Уилт попытался взять себя в руки.
     --   Это   наброски,   которые   я   делал,   готовясь   к  занятиям  с
практикантами-пожарниками, -- пояснил он. -- Просто так, черновик. Нужно еще
поработать...
     -- Но вы не отрицаете, что вы их писали?
     -- Конечно, нет. Я только что сказал, что это мои записки, так ведь?
     Инспектор кивнул и взял в руки книгу.
     -- Ваша книга?
     Уилт посмотрел на "Открытый дом".
     -- Раз там написано, что моя, значит, моя.
     Инспектор открыл книгу.
     -- Верно, -- сказал он с изумлением, -- совершенно верно.
     Уилт  уставился на него. Не было смысла делать хорошую мину  при плохой
игре. Пора с этим кончать. Они нашли проклятую книгу в корзине велосипеда, а
заметки, должно быть, вывалились у него из кармана на строительной площадке.
     --  Послушайте, инспектор,  -- сказал он.  -- Я  могу все объяснить.  Я
действительно был на стройплощадке...
     Инспектор встал.
     --  Мистер  Уилт, если вы собираетесь сделать заявление,  то  я  должен
предупредить вас, что...
     Уилт отправился в фургон передвижного центра по расследованию убийств и
там, в присутствии полицейского  стенографа, сделал заявление. Тот факт, что
он прошел  в синий фургон,  но  не вышел  из него,  был с  интересом отмечен
сотрудниками,  находившимися  в  это время  в  учебном  корпусе, студентами,
сидевшими   в   столовой,  и  двадцатью   пятью   коллегами-преподавателями,
глазевшими из окон учительской.

9

     -- Будь она проклята,  эта штука. -- в сердцах  сказал весь измазанный
мазутом Гаскелл, стоя на  коленях  рядом  с  двигателем.  --  Надо  же, даже
сейчас,  в  век  технического монархизма, они не способны  сделать приличный
двигатель. Этот, должно быть, сооружался еще для Ноева ковчега.
     --  Ковчег, --  сказала Салли,  --а потом  еще  рубили головы  королям.
Кстати, учти, что Ева -- регинофилка.
     -- Кто?
     -- Регинофилка.  Монархистка. Поимей это в виду.  Она вся  за королеву,
так что оставь  свои антибританские настроения.  Мы же  не хотим,  чтобы она
взяла пример с двигателя и бросила работать. Может, дело вовсе не в  рулевом
управлении.
     -- Если бы я смог снять головку, я бы сказал, -- заметил Гаскелл.
     -- И какая от этого польза? Другая появится?  -- спросила Салли и пошла
в каюту, где Ева размышляла, что они  будут есть на ужин.  --  Крошка весь в
мазуте  и  все  еще  развлекается  с  двигателем.   Винит  во  всем  рулевое
управление.
     -- Рулевое управление?
     -- Это такое соединение, детка.
     -- С чем?
     -- Тазобедренная кость соединяется с  голенью. А тут все соединяется  с
поршнем. Все  знают, что поршень -- символ пениса. Механизированный  мужской
заменитель секса. Честно, Гаскелл такой регрессивный.
     -- Я не знаю, -- сказала Ева.
     Салли снова легла на койку и закурила сигару.
     -- Вот это мне в  тебе и нравится, Ева. Ты ничего не знаешь. Невинность
очаровательна, детка. Свою я потеряла в четырнадцать.
     Ева покачала головой.
     -- Эти мужчины, -- сказала она с укором.
     -- Он по возрасту годился мне в  дедушки, -- сказала Салли. -- Он и был
моим дедушкой.
     -- Не может быть! Какой ужас!
     --  Ну  не буквально, -- рассмеялась Салли. --  Он  был  художником.  С
бородой.  Потом  запах  краски на его халате,  и эта  студия,  и  он захотел
нарисовать меня обнаженной. В те дни  я была  такой чистой. Он заставил меня
лечь на  кушетку и уложил  мои ноги. Он  всегда  укладывал мои ноги, а потом
отходил  в сторону,  смотрел на  меня и рисовал. Однажды, когда я лежала  на
кушетке, он подошел ко мне, согнул мне ноги, и. не успела  я опомниться, как
он уже был на мне, халат задран и...
     Ева  сидела  и  зачарованно  слушала.  Она  могла  все  себе  так  ясно
представить,  даже  запах  краски в  студии, и  кисти. У  Салли  была  такая
интересная  жизнь, полная  событий, и такая  своеобразно романтическая.  Ева
попыталась  вспомнить,  какой  она  была  в  четырнадцать  лет.  Она  даже с
мальчиками не встречалась, а вот Салли  в четырнадцать уже лежала на кушетке
в студии знаменитого художника.
     -- Но  он  же вас изнасиловал, -- наконец сказала она. --  Почему вы не
заявили в полицию?
     -- В полицию? Ты не понимаешь. Я училась в ужасно элитарной  школе. Они
бы тут  же отправили меня домой. Школа была  прогрессивной и все такое, но я
не должна была позировать этому художнику, и мои родители никогда бы меня не
простили. Они были очень строгие. -- Салли вздохнула, опечаленная невзгодами
своего  полностью выдуманного  детства. -- Теперь ты понимаешь, почему я так
боюсь мужчин. Если тебя изнасиловали, то ты хорошо знаешь, что такое мужская
агрессивность.
     --  Полагаю,  вы  знаете, что  это  такое,  -- сказала  Ева,  испытывая
некоторые сомнения по поводу того, что такое мужская агрессивность.
     -- Ты смотришь на  мир по-другому.  Как говорит  Гаскелл, ничто в  мире
само по себе не плохо и не хорошо. Оно просто существует, вот и все.
     -- Я как-то ходила на лекцию  по буддизму, --  сказала Ева, -- и мистер
Подгетт сказал...
     -- Там все неправильно. Буддизм -- это  же просто сидеть и  ждать.  Это
пассивное отношение.  Нужно  делать так,  чтобы  что-то происходило.  Будешь
долго сидеть  и  ждать, считай,  что  умерла.  Кто-нибудь обязательно о тебя
споткнется. Надо, чтобы все происходило, как хочешь ты, а не кто-то другой.
     --  Звучит как-то недружелюбно по отношению  к другим, -- сказала  Ева.
--Я хочу сказать, что если все будут делать только то, что они хотят, это не
будет слишком приятно другим людям.
     -- Пусть другие горят  в аду, -- сказала Салли.  -- Это сказал Сартр, а
он должен знать. Надо делать то, что ты  сам хочешь, и  без всяких угрызений
совести. Как  говорит Джи, крысы  --  это  парадигма.  Ты что думаешь, крысы
только и прикидывают, что хорошо для других?
     -- Да нет, я так не думаю, -- ответила Ева.
     --  Правильно. Крысы не  знают  этики.  Ни  в чем. Они просто совершают
поступки. И не иссушают себе мозги рассуждениями.
     -- А что, по-вашему, крысы могут думать? -- спросила  Ева, основательно
заинтересовавшись проблемами крысиной психологии.
     -- Конечно нет. Крысы просто есть.