н о его второй жизни? Иной  раз  достаточно
было какого-нибудь ее слова,  случайной  обмолвки,  чтобы  у  него  возникло
пугающее ощущение, что ей все известно.
   Чем дольше Эйнсли знал Синтию Эрнст, тем  более  неприятными  открывались
ему некоторые черты  ее  личности,  временами  проявлявшиеся  и  на  работе.
Периодически у нее вдруг резко и без  видимых  причин  менялось  настроение,
нежность и веселая игривость ни с того ни с сего  уступали  место  холодному
равнодушию к Эйнсли.  Поначалу  в  такие  моменты  он  начинал  гадать,  что
произошло между ними, в чем он  провинился,  и  лишь  со  временем  научился
видеть, что ничего и не произошло, что таков уж характер Синтии, дававший  о
себе знать все чаше.
   Однако, если с  перепадами  ее  настроения  он  мог  справляться,  против
некоторых ее профессиональных замашек был бессилен.
   На протяжении своей полицейской карьеры Эйнсли всегда  был  убежден,  что
даже с закоренелыми преступниками, для которых любая этика  -  пустой  звук,
необходимо соблюдать нормы морали. Им можно было  делать  мелкие  уступки  в
обмен на информацию, но не более того, считал  Эйнсли.  Такой  точки  зрения
придерживались в полиции не все. С преступниками вступали в  сговор,  давали
ложные показания, подбрасывали улики, отчаявшись добыть их иначе. Эйнсли  не
опускался до этого сам и предпочитал думать, что и те, кто с  ним  работает,
никогда не пользуются такими бесчестными приемами.
   Синтия была в этом смысле далеко не безупречна.
   Будучи ее начальником, Эйнсли  подозревал,  что  некоторые  ее  успехи  в
расследованиях с моральной стороны  сомнительны.  Схватить  ее  за  руку  не
удавалось, а она, стоило заговорить с ней на эту тему, горячо все отрицала и
даже сердилась, что он верит слухам. И все  же  Эйнсли  совершенно  случайно
удалось выяснить детали одного такого ее дела.
   Оно  касалось  известного  в  криминальных  кругах  вора  по  имени   Вэл
Кастельон, которого незадолго до описываемых событий выпустили из тюрьмы  на
поруки с испытательным сроком. Синтия вела расследование убийства. Кастельон
не мог проходить по этому делу как подозреваемый, но у него,  не  исключено,
была информация о другом бывшем заключенном, которого следствие подозревало.
На допросе Кастельон заявил, что ничего  не  знает,  и  Эйнсли  был  склонен
верить ему. Эйнсли, но не Синтия.
   Вызвав Кастельона еще раз, но  уже  для  беседы  с  глазу  на  глаз,  она
пригрозила подбросить ему наркотики и задержать за незаконное  их  хранение,
если он не даст нужных показаний. Для него это означало немедленный  возврат
за решетку как не прошедшего испытательный  срок.  Подсунуть  подозреваемому
пакетик с марихуаной или кокаином и тут же взять его под арест -  испытанная
уловка полицейских, которую многие пускали в ход.
   О том, что Синтия прибегла к такой угрозе, Эйнсли узнал от сержанта Хэнка
Брюмастера, а тому шепнул об этом  один  постоянный  осведомитель,  приятель
Кастельона. Эйнсли спросил Синтию, правда ли это, она не  стала  отпираться,
сказав только, что она еще не привела угрозу в исполнение.
   - И не приведешь. - Эйнсли попытался говорить с ней строго. - Я  командую
группой и не допущу этого.
   - Не будь занудой, Малколм! - сказала Синтия. - Этот кретин так или иначе
опять загремит на нары. Велика ль беда, если мы немного это ускорим?
   - Ты что, действительно не понимаешь? - Эйнсли был неподдельно удивлен. -
Мы здесь для того, чтобы защищать правопорядок, а это  значит,  что  и  сами
обязаны подчиняться закону.
   - Ты надутый, как.., как вот эта старая подушка. - Синтия метнула в  него
подушкой с кровати  в  комнате  мотеля,  которую  они  сняли  тем  дождливым
вечером. Затем она откинулась на постели, широко развела ноги и спросила:
   - А законно ли то, чего ты сейчас хочешь? Мы же оба с тобой все  еще  при
исполнении.
   Она тихо посмеивалась, в точности зная,  что  выйдет  победительницей.  И
действительно, лицо Эйнсли изменилось. Он подошел к постели, сняв рубашку  и
галстук. Синтия же вдруг сказала с подлинным чувством:
   - Ну же,  скорей,  скорей!  Трахни  меня  своим  здоровенным  беззаконным
орудием преступления!
   И как бывало  уже  много  раз,  Эйнсли  подчинился  ее  воле,  совершенно
растворился в  ней,  хотя  первой  мыслью  было  отчитать  за  вульгарность.
Грязноватый лексикон был компонентом исходившей от нее сексуальной агрессии,
но, вероятно, именно эта агрессия придавала волнующую новизну их близости.
   О Вэле Кастельоне в тот вечер было напрочь забыто. Эйнсли хотел вернуться
к этому разговору потом, но так  и  не  собрался.  Не  стал  он  выяснять  и
позднее, каким образом была добыта ключевая информация в том  деле,  которое
стало очередным сыскным триумфом Синтии, а косвенно - и его.
   Эйнсли убедился только,  что  Кастельону  не  предъявлялось  обвинение  в
незаконном хранении наркотиков и его условно-досрочное освобождение не  было
отменено. Так или иначе, но предупреждение, сделанное  им  Синтии,  возымело
эффект.

***

   Беспокоило Эйнсли и другое. В отличие от  большинства  офицеров  полиции,
Синтия вполне вольготно, как среди своих,  чувствовала  себя  в  компании  с
преступниками, порой непринужденно болтая с ними в городских барах.  Взгляды
Эйнсли и Синтии радикально расходились и по фундаментальным профессиональным
вопросам. Он считал, что раскрытие преступлений, а убийств - в  особенности,
работа для людей высокой морали. Синтия же однажды отозвалась об этом так:
   - Да посмотри же правде в глаза,  Малколм!  Это  состязание,  конкурс,  в
котором  участвуют  все:  преступники,  полицейские,  адвокаты.  Победителем
становится юрист,  у  которого  больше  мозгов,  или  подсудимый  с  толстым
кошельком. Твои так называемые этические нормы в этой игре только помеха.
   Но она не переубедила Эйнсли.  Не  слишком  обрадовался  он,  узнав,  что
Синтию часто видят по вечерам в обществе Патрика Дженсена  -  преуспевающего
автора бестселлеров, майамского бонвивана с подмоченной репутацией, которого
в полиции недолюбливали.
   В  прошлом  телерепортер,  Дженсен  написал  серию  ставших   популярными
детективных  романов  и  к  тридцати  девяти  годам  заработал,  по  слухам,
двенадцать миллионов долларов.  Злые  языки  утверждали,  что  успех  ударил
Дженсену в голову, превратив в зазнайку, грубияна и бабника  с  необузданным
темпераментом. Его вторая жена Нейоми, прежде чем уйти  от  него,  несколько
раз обращалась в полицию с жалобами на побои, но каждый  раз  забирала  свои
заявления, прежде чем делу давали  ход.  Дженсен  сделал  несколько  попыток
помириться с Нейоми после развода, но она решительно их отвергла.
   Потом Нейоми Дженсен была  найдена  мертвой  с  пулей  тридцать  восьмого
калибра в затылке. Рядом с ней обнаружили тело молодого  музыканта  Килберна
Холмса, с которым она встречалась, застреленного из того же  револьвера.  По
словам свидетелей, ранее в тот же день на пороге дома  Нейоми  между  нею  и
Дженсеном произошла громкая  ссора.  Она  просила  оставить  ее  в  покое  и
сообщила, что снова собирается замуж.
   Патрик Дженсен стал  главным  подозреваемым  по  этому  делу,  отделу  по
расследованию убийств  полиции  Майами  удалось  сразу  же  установить,  что
Дженсен мог совершить преступление, алиби отсутствовало. На  месте  убийства
нашли носовой платок, Дженсен пользовался такими же, хотя никаких следов  на
платке не было, чтобы можно было доказать его принадлежность. А вот  обрывок
бумаги, оказавшийся зажатым в мертвом кулаке  Холмса,  полностью  подошел  к
другому обрывку, который нашли в мусорном баке у  дома  Дженсена.  Следствию
стало известно, что за две недели до убийства  он  купил  револьвер  системы
"Смит и Вессон"  тридцать  восьмого  калибра,  однако  Дженсен  заявил,  что
револьвер он потерял; никакого орудия убийства найдено не было.
   Как ни бились детективы из  группы  сержанта  Пабло  Грина,  других  улик
собрать не удалось, а тех, что у них имелись, было явно недостаточно,  чтобы
предъявить большому жюри присяжных.
   Патрик Дженсен тоже прекрасно понимал это.
   Детектив Чарли Турстон, ведущий следователь по делу, рассказывал Грину  и
Эйнсли:
   - Представляете, приезжаю я сегодня к этой высокомерной сволочи Дженсену,
чтобы задать ему еще несколько вопросов, а он только рассмеялся мне в лицо и
велел  убираться.  -  Турстон,  сыщик  со  стажем,  обычно  хладнокровный  и
сдержанный, пылал от возмущения.
   - Этот гад знает, что нам все известно, - продолжал он,  -  и  смеет  еще
бросать нам вызов: "Ну и что  с  того?  Вам  все  равно  никогда  ничего  не
доказать".
   - Пусть пока потешится, - сказал Грин. - Посмотрим,  кто  будет  смеяться
последним.
   - Боюсь, что он, - покачал головой Турстон. - Все кончится  тем,  что  он
вставит эту историю в новую дерьмовую книжонку и загребет кучу денег.
   До  известной  степени  Турстон  оказался   провидцем.   Никаких   других
доказательств причастности Дженсена к убийству бывшей жены  и  ее  любовника
так и не появилось. Дженсен действительно выпустил новую  книгу,  в  которой
вывел сыщиков из отдела  по  расследованию  убийств  бездарями  и  тупицами.
Тираж, однако, не разошелся. Та же судьба  постигла  следующий  криминальный
роман Дженсена. Похоже, дни его писательской славы были сочтены,  что  часто
случается, когда на литературный небосклон восходят новые звезды, а  прежние
начинают  меркнуть.  Одновременно  поползли  слухи,  что  Дженсен  занимался
рискованным вложением денег и потерял на этом заработанные прежде  миллионы,
что он  ищет  дополнительный  источник  заработка.  Болтали  сплетники  и  о
затяжной любовной интрижке между Дженсеном и детективом Синтией Эрнст.
   Эйнсли решительно отмахивался от этой сплетни. Прежде всего,  он  не  мог
поверить, что Синтия настолько  глупа,  чтобы  якшаться  с  подозреваемым  в
убийстве.  Еще  труднее  ему  было  допустить,  что  она  могла  иметь  двух
любовников одновременно, слишком бурным был  их  роман,  слишком  часто,  до
полного изнеможения занимались они любовью.
   И все же Эйнсли заговорил однажды с Синтией о Патрике  Дженсене.  Синтия,
как обычно, раскусила его нехитрую уловку.
   - Ревнуешь? - спросила она.
   - К кому? К Патрику Дженсену?! Да никогда в жизни! - Но, поразмыслив, все
же задал прямой вопрос:
   - А что, у меня есть основания ревновать?
   - Патрик - ничтожество! - с горячностью заверила она его. - Я хочу только
тебя, Малколм, но всего, целиком. Мне нужно,  чтобы  ты  уделял  мне  больше
времени... Все свое время! Я не желаю тебя делить.., ни с кем!
   Они ехали в  машине  без  полицейской  маркировки,  Синтия  -  за  рулем.
Последние свои фразы она произнесла резким, почти командирским тоном.
   Изумленный, он спросил бездумно:
   - Ты хочешь сказать, что нам надо пожениться?
   - Освободись сначала, Малколм. А там я подумаю.
   Типичный для нее ответ, подумал Эйнсли. За год он успел достаточно хорошо
узнать ее. Будь он свободен, скорее всего она использовала бы его, выпила бы
его до донышка, а потом вышвырнула из своей жизни. Синтия и постоянство были
несовместимы - это она давала понять яснее ясного.
   Вот, стало быть, как! Эйнсли  догадывался,  что  нечто  подобное  однажды
произойдет, и теперь настал момент  принять  решение.  Он  знал,  Синтии  не
понравится то, что он  сейчас  скажет,  знал  также,  что  гнев  ее  подобен
извержению вулкана.
   В  подсознательном  стремлении   чуть   задержать   момент   решительного
объяснения  Эйнсли  вновь  обратился  мыслями  к  царю  Давиду  и  Вирсавии,
любовникам, которые поженились, когда Урия пал в битве, посланный на  смерть
Давидом. Библия  свидетельствует,  что  Сам  Бог  был  удручен  вероломством
Давида.
   - ".И было это дело, которое сделал Давид, зло в очах Господа... И послал
Господь Нафана к Давиду, и  тот  пришел  к  нему  и  сказал...  Так  говорит
Господь: вот, Я воздвигну на тебя зло из дома твоего,  и  возьму  жен  твоих
пред глазами твоими, и отдам ближнему твоему, и  будет  он  спать  с  женами
твоими..."
   Как и многое другое в Библии, по мнению ученых, это  было  не  более  чем
легендой, народной  сказкой,  которую  рассказывали  у  костров  полукочевые
израильтяне, два столетия спустя легенда была записана и  обросла  реальными
подробностями и новыми мифическими деталями,  добавленными  десятками  тысяч
пересказчиков. Но не пропорции смешения правды и вымысла были  здесь  важны.
Куда важнее вывод: ничто в человеческих отношениях не ново  под  луной;  они
неизменно оказываются всего лишь вариациями на старые сюжеты. И  теперь  еще
одна вариация - Эйнсли не собирается жениться  на  Синтии  и  совершенно  не
хочет "освободиться" от Карен.
   Они ехали тихой улочкой в пригороде. Словно  в  предчувствии  неприятного
разговора, Синтия прижала машину к тротуару и остановилась.
   - Ну, так что же? - испытующе посмотрела она на него. Эйнсли взял ее руку
в свои ладони и как можно мягче начал:
   - Любовь моя, то, что было у нас с тобой, - это  магия,  волшебство...  Я
даже представить себе не мог, что может быть так хорошо, и  буду  всю  жизнь
благодарен за это. Но сейчас я должен  сказать  тебе..,  я  больше  не  могу
встречаться с тобой, нам придется это прекратить.
   Он ожидал от нее взрыва эмоций, но гневной вспышки  не  последовало.  Она
только рассмеялась и спросила:
   - Я надеюсь, ты шутишь?
   - Нет, не шучу, - ответил  Эйнсли  твердо.  Некоторое  время  она  сидела
молча, уперев невидящий взор в лобовое стекло. Затем,  не  повернув  головы,
произнесла со зловещим спокойствием:
   - Ты пожалеешь об этом, Малколм, ох, как  пожалеешь...  Я  заставлю  тебя
вспоминать об этом всю твою никчемную жизнь.
   Потом она посмотрела на него - слезы катились по щекам, в глазах сверкала
ярость.
   - Какая же ты сволочь! - выкрикнула она, потрясая сжатыми кулачками...
   С того дня они виделись очень редко. Одной из причин  послужило  то,  что
Синтию произвели в сержанты. Она получила повышение по итогам экзамена,  где
показала третий результат среди шестисот испытуемых.
   В новом чине она была переведена в отдел по расследованию преступлений на
сексуальной  почве,  ее  поставили  во  главе  группы  из  пяти  детективов,
занимавшихся изнасилованиями,  покушениями  на  изнасилования,  сексуальными
домогательствами, эксгибиционистами и прочими свихнувшимися на почве  секса.
Поле деятельности перед  нею  открылось  широчайшее,  и  она  быстро  сумела
добиться внушительных результатов. Как и в отделе по расследованию  убийств,
она умела ловко добывать информацию через разветвленную сеть своих контактов
в преступном мире. Прирожденный лидер и трудоголик, она всех в своей  группе
заставляла работать на  износ.  Вскоре  после  прихода  в  новый  отдел  она
прославилась тем, что уличила и  посадила  на  скамью  подсудимых  серийного
насильника, который два года терроризировал женщин города, записав  на  свой
черный счет пятнадцать жертв.
   Благодаря отчасти успеху в этом и других, столь же громких делах, отчасти
блестяще сданному очередному экзамену на повышение,  Синтия  уже  через  два
года была произведена  в  лейтенанты  и  направлена  в  отдел  по  связям  с
общественностью, став  вторым  по  старшинству  офицером.  Кругом  ее  новых
обязанностей  стали  регулярные  встречи  с   горожанами,   присутствие   на
заседаниях властей города, выступления перед широкой публикой и полицейскими
- во имя  создания  позитивного  образа  полиции  Майами.  Эта  задача  тоже
оказалась ей по плечу.
   Великолепный послужной список привлек к ней благосклонное  внимание  шефа
полиции Фэррелла Кетлиджа, и когда начальник  отдела,  где  служила  Синтия,
скоропостижно скончался, он назначил ее на его место. Поскольку же связям  с
общественностью стали придавать все большее  значение,  Кетлидж  решил,  что
возглавлять эту работу  отныне  будет  майор.  Так  Синтия  получила  звание
майора, не проходив даже дня в капитанах.
   А Эйнсли оставался сержантом до известной степени только потому, что  был
мужчиной, притом белым, между тем частенько и не всегда справедливо  женщины
и представители расовых меньшинств получали по службе  быстрое  продвижение.
Добиться права держать экзамен на лейтенанта Эйнсли смог лишь  много  позже.
Сдал он его на "отлично" и ожидал  повышения.  С  чисто  практической  точки
зрения это означало, что к его сержантским пятидесяти двум тысячам  долларов
в год прибавятся еще десять тысяч четыреста.
   Эйнсли знал, как распорядится этими деньгами. Они с Карен  смогут  больше
путешествовать, чаще посещать концерты - оба любили джаз и камерную  музыку,
ужинать в ресторанах. Да что там, все в их жизни станет качественно лучше! С
тех пор как Эйнсли порвал с Синтией, чувство вины перед Карен в  нем  только
обострилось, исполнив его решимости быть отныне верным и заботливым мужем.
   Затем ему вдруг позвонил капитан Ральф Леон из отдела  кадров.  Эйнсли  и
Леон завербовались на работу в полицию одновременно,  попали  в  один  класс
полицейской академии, где сдружились, во всем помогая друг другу.  Леон  был
чернокожим и достаточно способным малым, так что с карьерой у него все  было
в порядке.
   По телефону он только попросил Эйнсли встретиться с ним. Они договорились
попить кофейку в маленьком кафе  Малой  Гаваны,  находившейся  на  приличном
расстоянии от штаб-квартиры полиции.
   Они не виделись давно и при встрече  с  улыбкой  обменялись  оценивающими
взглядами и сердечными рукопожатиями. Леон был не в полицейской форме,  а  в
спортивной куртке и легких брюках. Он провел Малколма Эйнсли внутрь  кафе  к
небольшому отдельному кабинету. Что бы ни делал Ральф  Леон,  его  неизменно
отличали солидность и методичность. Вот и сейчас он  перешел  к  сути  дела,
тщательно взвешивая слова:
   - Запомни сразу, Малколм, этого разговора между нами никогда не было.
   В глазах его застыл вопрос,  в  ответ  на  который  Эйнсли  вынужден  был
кивнуть и сказать:
   - Я тебя понял, договорились.
   - У себя я иногда  ловлю  слухи...  -  Он  запнулся.  -  Ладно,  к  черту
околичности? Вот в чем дело, Малколм. Если ты будешь продолжать  работать  в
полиции Майами, карьера тебе не светит. Ты никогда не  получишь  лейтенанта,
не говоря уже о более высоком звании. Это  несправедливо,  и  мне  неприятно
говорить тебе об этом, но как старый друг я посчитал,  что  тебе  лучше  все
знать.
   Пораженный услышанным, Эйнсли молчал.
   - Это все майор Эрнст, - голос Леона выдавал теперь его эмоции. -  Везде,
где только может, она  чернит  тебя  и  препятствует  твоему  повышению.  Не
спрашивай меня почему, Малколм. Я не знаю. Может быть,  ты  догадываешься...
Хотя просвещать меня на этот счет вовсе не обязательно.
   - Препятствует повышению.., но на  каком  же  основании,  Ральф?  У  меня
чистое личное дело, а послужной список вполне внушительный,  это  официально
признано.
   - Основания самые вздорные, это все понимают.  Но  ты  же  знаешь,  любой
майор, а такой, как она, в особенности,  имеет  немалый  авторитет  в  нашей
богадельне. У нас ведь как.., наживешь себе влиятельного врага, и все  -  ты
проиграл. Да что я тебе-то рассказываю!
   Эйнсли действительно все прекрасно знал сам. Из  чистого  любопытства  он
все же поинтересовался:
   - Что же ставится мне в вину?
   -    Небрежное    исполнение     служебных     обязанностей,     леность,
недисциплинированность.
   При иных обстоятельствах Эйнсли только рассмеялся бы в ответ.
   -  Похоже,  она  основательно  порылась  в  досье,  -   продолжал   Леон,
припомнивший некоторые детали. Был,  к  примеру,  случай,  когда  Эйнсли  не
явился для дачи свидетельских показаний в суд.
   - Отлично помню тот день, - сказал Эйнсли. - Я как раз ехал в суд,  когда
пришел вызов по радио. Ограбление и  убийство  на  одном  из  шоссе...  Была
погоня. Мы взяли мерзавца, позже его признали виновным. Но ведь я в  тот  же
день встретился с судьей,