Политики конкурировали  друг  с
другом за право присутствовать при казнях, получавших  громкий  общественный
резонанс. На этом зарабатывались голоса избирателей. К удивлению Эйнсли,  он
увидел среди  свидетелей  городского  комиссара  Майами  Синтию  Эрнст.  Эта
женщина была ему  когда-то  небезразлична...  Впрочем,  ее  желание  увидеть
воочию, как умрет Дойл, легко поддавалось объяснению.
   На мгновение их взгляды встретились, и у Эйнсли коротко перехватило  дух.
Она все еще имела над ним власть, понял он. Синтия наверняка  тоже  заметила
его, но вида не подала и прошла мимо с выражением холодного равнодушия.
   - Начальник тюрьмы разрешил вам побеседовать с Дойлом в  административном
офисе корпуса для смертников, - сказал Хэмбрик, когда они  смогли  двигаться
дальше. - Его туда приведут к вам. Все  подготовительные  процедуры  он  уже
прошел. - Лейтенант взглянул на часы. - У вас будет минут тридцать, едва  ли
больше. Кстати, вам доводилось присутствовать на казни?
   - Да, один раз.
   Было это  три  года  назад.  Старшие  члены  семьи  попросили  его  тогда
сопроводить молодую супружескую  пару,  пожелавшую  увидеть  казнь  отпетого
негодяя, который изнасиловал и  убил  их  восьмилетнюю  дочь.  Эйнсли  сумел
раскрыть это дело. Но сколько он ни твердил себе, что наблюдает за казнью по
долгу службы, ему не удалось избежать эмоционального потрясения.
   - Значит, поприсутствуете еще раз, -  сказал  Хэмбрик.  -  Дойл  высказал
просьбу, чтобы вас сделали свидетелем. Ваша кандидатура уже утверждена.
   - Меня, естественно, не спросили, - вздохнул Эйнсли. - Хотя теперь это не
имеет значения. Хэмбрик только пожал плечами.
   - Я тоже разговаривал с Дойлом, - сказал он. - Он к вам явно неравнодушен
и относится, не скажу с восхищением, но не без пиетета. Вам удалось каким-то
образом сойтись с ним?
   - Ни в коей мере! - Эйнсли произнес это подчеркнуто резко. - Я выследил и
посадил эту сволочь, вот и все. Вообще-то, он меня  ненавидит.  На  суде  он
напал на меня, называл клятвопреступником, продажной ищейкой, поносил на чем
свет стоит.
   - У этих чокнутых настроение меняется чаще, чем  мы  с  вами  передачи  в
машине переключаем. Сейчас он запел иначе.
   - Это не имеет никакого значения. Я здесь только для того, чтобы получить
ответы на ряд вопросов, прежде чем он умрет. Что до  моего  к  нему  личного
отношения, то по любой шкале оно попросту равно нулю.
   Хэмбрик замолк, обдумывая его слова, потом спросил:
   - Вы и правда были когда-то священником?
   - Да. Вам Дойл сказал об этом? Хэмбрик кивнул.
   - Сам-то Дойл считает, что вы по-прежнему носите сан. Я был  там  прошлым
вечером, когда он попросил вызвать вас. Он еще бормотал что-то из  Библии  о
мести и воздаянии...
   - Это из "Послания к римлянам", - подтвердил Эйнсли.  -  "...Дайте  место
гневу Божию. Ибо написано:
   Мне отмщение, Я воздам, говорят Господь".
   - Точно. А потом он окрестил вас ангелом отмщения Господня. Как я  понял,
вы для него больше, чем просто  священник.  Должно  быть,  наш  святой  отец
рассказал вам обо всем этом по телефону?
   Эйнсли покачал головой. На него угнетающе действовала обстановка.  Больше
всего ему  хотелось  бы  оказаться  сейчас  дома  за  завтраком  с  Карен  и
Джейсоном. Что ж, теперь, по крайней мере, он понимал, почему  Рэй  Аксбридж
так раздраженно с ним разговаривал и твердил о "богохульстве".
   Они подошли к корпусу для приговоренных к высшей мере, или к Дому Смерти,
как называли его неофициально.  Он  занимал  три  этажа  и  редко  пустовал.
Заключенные дожидались здесь рассмотрения апелляции, а потом  своей  очереди
умереть.  Эйнсли  знал,  что,  кроме  обычных  камер,  здесь  есть   "камера
последнего  дня"  -  более  чем  спартански  оборудованное  помещение,   где
смертники проводили не день, а последние шестьдесят пять часов перед  казнью
под непрерывным наблюдением надзирателей. В подготовительном боксе  основным
предметом обстановки было старенькое парикмахерское кресло, где  обреченному
выбривали голову и лодыжку правой ноги, чтобы обеспечить наилучший контакт с
электродами. В самом же зале казней, помимо электрического стула -  "старого
электрогриля" на жаргоне заключенных, - располагались скамьи для  свидетелей
и наглухо закрытая будка палача.
   Приготовления в зале казней велись наверняка уже не один час. Первым сюда
наведывался главный электрик, чтобы подключить  стул  к  источнику  питания,
отрегулировать  напряжение,  проверить  предохранители  и  ту   единственную
рукоятку, с помощью которой облаченный в черный балахон  с  капюшоном  палач
пронизывал  тело  приговоренного  двумя  тысячами  вольт  -   для   верности
автоматика повторяла  разряд  восемь  раз.  Смерть  от  такого  удара  током
наступала в течение двух минут,  но  предполагалось,  что  сознание  человек
терял безболезненно и в первую же  секунду.  Как  и  многие  другие,  Эйнсли
сомневался, что  такая  смерть  не  приносит  мучений,  впрочем,  подкрепить
сомнения фактами,  а  тем  более  свидетельскими  показаниями,  по  понятным
причинам, не представлялось возможным.
   Еще одним  непременным  атрибутом  зала  казней  был  красный  телефонный
аппарат,  стоявший  так,   что   приговоренному   он   был   хорошо   виден.
Непосредственно перед приведением приговора в  исполнение  начальник  тюрьмы
связывался  по  этому  телефону  с  губернатором   штата,   чтобы   получить
окончательное разрешение. В свою очередь губернатор мог позвонить начальнику
тюрьмы буквально за несколько секунд до  того,  как  рука  палача  ляжет  на
рубильник, чтобы остановить казнь. Поводом для этого могли  быть  неожиданно
обнаруженные новые доказательства, распоряжение Верховного суда США или иные
причины сугубо юридического характера. Так  бывало  в  прошлом,  так  вполне
могло произойти и сегодня.
   По неписаному правилу, каждую казнь неизменно задерживали ровно на минуту
- вдруг телефон зазвонит чуть позже  назначенного  времени!  Таким  образом,
казнь Дойла должна была состояться не в семь  утра,  а  в  семь  часов  одну
минуту.
   - Вот мы и пришли, - объявил Хэмбрик. Он отпер ключом крепкую  деревянную
дверь и щелкнул выключателем, осветив комнатенку без окон размером  в  шесть
квадратных метров. Из мебели в ней был лишь  простой  деревянный  письменный
стол, кресло  с  высокой  спинкой  по  одну  сторону,  привинченный  к  полу
металлический стул по другую, - и все.
   - Шеф редко сюда заглядывает, - пояснил Хэмбрик, - разве что в дни казни.
   Он жестом указал Эйнсли на кресло позади стола.
   - Садитесь сюда, сержант, я скоро вернусь.
   Пока лейтенанта не было в комнате, Эйнсли включил спрятанный диктофон.
   Менее  чем  через  пять  минут  Хэмбрик  вернулся.  За  ним   вошли   два
надзирателя, которые не столько вели, сколько  волокли  за  собой  субъекта,
которого Эйнсли моментально узнал. Дойл был в кандалах и наручниках, которые
в свою очередь были прикованы к плотно облегавшему талию заключенного поясу.
Замыкал шествие отец Рэй Аксбридж.
   Последний раз Эйнсли видел Дойла  почти  год  назад  во  время  оглашения
приговора. Перемена в нем поразила его. На суде это был  пышущий  здоровьем,
высоченный  и  мощный   физически   мужчина,   агрессивный   пропорционально
телосложению - сейчас он выглядел почти жалким. Он  стал  сутулиться,  плечи
обмякли,  потеря  в  весе  одинаково  проступала  и  в  тощей  фигуре,  и  в
осунувшемся, словно сморщившемся лице. Вместо агрессивного блеска в глазах -
нервная  неуверенность  в  себе.  Его  голову  уже  обрили  для   казни,   и
обнажившаяся  неестественно  розовая  кожа   усиливала   общее   впечатление
беззащитной  приниженности.   В   последнюю   минуту   голову   ему   смажут
электропроводным гелем и надвинут металлический шлем.
   Аксбридж сразу попытался взять инициативу в свои руки. Он был  облачен  в
сутану,   в   руке   держал   требник.   Плечистый   и   рослый,   с   почти
аристократическими   чертами   лица,   священник   обладал    запоминающейся
внешностью, что Эйнсли отметил про себя еще при первой встрече.  Не  обращая
на него внимания, Аксбридж обратился к Дойлу:
   - Мистер Дойл, я останусь с вами, чтобы упование на милосердие Господа до
самого последнего момента не покидало вас. Хочу напомнить вам еще  раз,  что
от вас не имеют права требовать каких-либо заявлений, а вы больше не обязаны
отвечать на вопросы.
   - Минуточку!  -  Эйнсли  рывком  поднялся  из  кресла  и  встал  рядом  с
остальными. - Послушай, Дойл, я потратил восемь часов, чтобы добраться  сюда
из Майами, потому что тебе захотелось меня видеть. Отец Аксбридж сказал, что
ты решил мне что-то сообщить.
   Чуть  опустив  взгляд,  Эйнсли  заметил,  как   жестко   стянуты   вместе
наручниками побелевшие кисти рук Дойла. Он кивком указал на это Хэмбрику.
   - Не могли бы вы снять их на время нашего разговора?
   - Нет, - покачал головой лейтенант. - С тех пор как Дойл у нас, он  избил
троих наших людей. Одного пришлось госпитализировать.
   - Тогда забудьте о моей просьбе, - лишь кивнул в ответ Эйнсли.
   Услышав его голос. Дойл  вскинул  голову.  Сам  ли  голос  возымел  такое
действие или просьба снять с него наручники,  но  Дойл  вдруг  опустился  на
колени и грохнулся бы лицом о пол, не удержи его  охранники.  Но  и  в  этом
положении Дойл сумел податься немного вперед  к  руке  Эйнсли  и  безуспешно
попытался ее поцеловать.
   Слегка заплетающимся языком он пробормотал:
   - Благословите меня, святой отец, ибо я согрешил...
   - Нет! Нет! -  разразился  криком  багровый  от  гнева  Аксбридж.  -  Это
богохульство! Этот человек не...
   - А ну-ка молчать! - криком же оборвал его Эйнсли. Затем он  обратился  к
Дойлу уже более спокойно:
   - Я давно не священник. Ты это знаешь, но если тебе хочется в чем-то  мне
исповедаться, я готов выслушать тебя просто как человек человека.
   - Вы не можете принимать исповедь! Не имеете права! - возопил Аксбридж.
   - Святой отец... - упрямо повторил Дойл свое обращение к Эйнсли.
   - Я же объяснил вам,  что  он  не  священнослужитель!  -  зашелся  криком
Аксбридж.
   Дойл что-то чуть слышно пробормотал.
   - Он ангел отмщения Господня, - уловил его слова Эйнсли.
   - Это святотатство! Не допущу! - грохотал Аксбридж.
   Неожиданно Дойл повернулся к нему и сказал, осклабившись:
   - Шел бы ты на...! - потом обратился к тюремщикам:
   - Уберите эту мразь отсюда!
   - Думаю, вам лучше уйти, святой отец, - сказал Хэмбрик. -  Он  не  желает
вашего присутствия здесь, это его право.
   - Никуда я не уйду! Хэмбрик заговорил резче:
   - Прошу вас, святой отец! Вы же не хотите, чтобы я приказал  вывести  вас
силой?
   Получив сигнал от  лейтенанта,  один  из  надзирателей  оставил  Дойла  и
ухватил за плечо Аксбриджа. Тот дернулся, высвобождаясь:
   -  Вы  не  посмеете!  Я  -  служитель  Господа!  -  Надзиратель  замер  в
нерешительности, а Аксбридж сказал, глядя на Хэмбрика в упор:
   -  Вы  еще  об  этом  пожалеете.  Я  сообщу  о  вашем  поведении   самому
губернатору. Какое счастье, что Церковь от вас  избавилась!  -  презрительно
бросил он в сторону Эйнсли, смерил всех негодующим взглядом и вышел.
   Элрой Дойл, который все еще стоял на коленях перед Эйнсли, начал снова:
   - Благословите меня, святой отец, ибо я согрешил.
   Последний раз я исповедовался... Не помню ни хрена, когда это было!
   При других обстоятельствах Эйнсли улыбнулся бы, но сейчас  его  обуревали
противоречивые чувства. Совесть была  неспокойна.  Да,  он  хотел  выслушать
исповедь Дойла, но не выдавая себя за кого-то другого.
   Туг на помощь пришел Хэмбрик. Озабоченно  взглянув  на  часы,  он  вернул
ситуацию в область здравого смысла:
   - Если вы хотите успеть его выслушать, делайте, как он хочет.
   Эйнсли колебался. Надо сделать все это иначе, думал он.
   Но необходимость узнать возобладала... Получить ответы на вопросы и, быть
может, по-новому взглянуть на события, которые произошли уже давно.

***

   А началось все в Кокосовом оазисе прохладным  январским  утром  два  года
тому назад в начале восьмого.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ПРОШЛОЕ

Глава 1

   Орландо Кобо, немолодой уже  сотрудник  охраны  отеля  "Ройел  Колониел",
расположенного в Кокосовом  оазисе,  одном  из  "спальных"  районов  Майами,
устал. Он совершал последний обход восьмого этажа,  прежде  чем  отправиться
домой. Было около семи утра после долгой,  но  не  богатой  событиями  ночи.
Всего три мелких происшествия за восьмичасовую смену.
   "Ройел Колониел" называли иногда богадельней, потому что здесь не буянила
молодежь, не устраивались оргии, как не  бывало  и  проблем  с  наркоманами.
Большинство постояльцев неизменно составляла  пожилая  и  солидная  публика,
которой нравился покой  немноголюдного  вестибюля  отеля,  обилие  зелени  в
кадках да и сам архитектурный стиль, в котором отель был построен  -  кто-то
однажды определил его как "свадебный торт из кирпича".
   Впрочем, именно такой отель и был более всего уместен в Кокосовом оазисе,
где поразительным образом старомодное соседствовало с  современным.  В  этом
районе покосившиеся столетние домишки стояли  бок  о  бок  с  фешенебельными
особняками; дешевые мелочные лавки располагались дверь в дверь  с  пугающими
дороговизной модными магазинами; забегаловки, где можно было  перекусить  на
скорую руку, соседствовали с ресторанами для  утонченных  гурманов.  Словом,
бедность и богатство обитали  здесь  рука  об  руку.  У  Кокосового  оазиса,
считавшегося старейшим кварталом Майами  (поселок  возник  на  двадцать  лет
раньше самого города), было не  одно,  а  несколько  лиц,  и  каждое  желало
главенствовать.
   Понятно, однако, что не об этом размышлял Кобо, когда вышел  из  лифта  и
направился вдоль коридора восьмого этажа. Он не был философом и даже не  жил
в Кокосовом оазисе, приезжая каждый день  на  работу  из  Северного  Майами.
Ничто не предвещало неприятностей, мыслями он уже был на пути домой.
   В самом конце  коридора,  где  находилась  пожарная  лестница,  он  вдруг
заметил, что дверь номера восемьсот пять чуть приоткрыта. Изнутри доносились
громкие звуки то ли радиоприемника, то  ли  телевизора.  Кобо  постучал.  Не
получив ответа, он открыл дверь, просунулся  внутрь  и  сразу  скривился  от
невыносимой  вони.  Зажав  рот  и  нос  ладонью,  он  вошел.   От   зрелища,
открывшегося ему в комнате, Кобо почувствовал  слабость  в  коленках.  Прямо
перед ним в огромной луже крови лежали два трупа  -  мужчины  и  женщины,  а
куски человеческой плоти были разбросаны вокруг.
   С невероятной быстротой охранник выскочил в коридор. Ему стоило  изрядных
усилий сохранять самообладание. Он снял с пояса мобильный телефон  и  набрал
911.
   - Служба "Девять-один-один" слушает! - ответила дежурная. - Чем мы  можем
вам помочь?
   Короткий гудок означал, что разговор начал записываться на пленку.

***

   Дежурная центра связи полиции Майами выслушала сообщение Орландо  Кобо  о
двойном убийстве в отеле "Ройел Колониел".
   - Вы сотрудник охраны?
   - Точно так, мэм.
   - Где вы находитесь?
   - Прямо рядом с номером. Это -  восемьсот  пятый.  В  процессе  разговора
дежурная  набирала  информацию  на  экране  компьютера.   Спустя   считанные
мгновения ее прочитает диспетчер соответствующего отдела.
   - Оставайтесь на месте, - сказала охраннику дежурная, - и возьмите  дверь
номера под контроль. Не пускайте туда никого до прибытия наших людей.
   Полицейский Томас Себайос в патрульной машине под номером сто  шестьдесят
четыре курсировал в паре километров оттуда, в районе шоссе Саут Дикси, когда
получил вызов из центра. Его машина тут  же  почти  на  месте  развернулась,
взвизгнув покрышками, и с воющей сиреной понеслась по направлению  к  "Ройсл
Колониел".
   Еще несколько минут, и Себайос присоединился к  Кобо  у  двери  восемьсот
пятого номера.
   - Я навел  справки  в  нашей  службе  размещения,  сказал  ему  охранник,
сверяясь со своими записями. - Этот номер занимали супруги Фрост из Индианы.
Гомер и Бланш  Фрост.  -  Кобо  передал  полицейскому  листок  с  именами  и
ключ-карту от номера.
   Вставив карту в прорезь замка, Себайос открыл дверь  и  осторожно  вошел.
Инстинктивно отшатнувшись в первое мгновение, он заставил  себя  вникнуть  в
детали обстановки, вскоре ему предстояло дать ее подробное описание.
   Перед ним были трупы пожилых мужчины и женщины, связанные, с  кляпами  во
рту, они находились в сидячем положении друг против друга словно  для  того,
чтобы один мог видеть, как умирает другой. Лица жертв носили следы побоев, у
мужчины были выжжены  глаза.  Тела  покрывали  множественные  ножевые  раны.
Звуковым фоном для всего этого ужаса служили мощные аккорды  тяжелого  рока,
несшиеся из радиоприемника.
   Томас Себайос решил, что с него достаточно. Он вернулся в  коридор  и  по
радио  вызвал  диспетчера;  его  личный  номер  автоматически   должен   был
высветиться при этом на дисплее компьютера. Все еще прерывающимся голосом он
попросил:
   - Соедините меня с отделом по расследованию убийств на первом.
   Тактический  первый  радиоканал  был   зарезервирован   для   переговоров
сотрудников отдела по расследованию убийств. Сержант Малколм Эйнсли,  личный
номер тринадцать-десять как раз ехал тогда на работу в машине без маркировки
и уже успел доложить диспетчеру, что приступил к обязанностям. В  этот  день
группа Эйнсли была дежурной.
   По сигналу из центра связи Эйнсли переключился на первый канал:
   - Тринадцать-десять слушает. Прием.
   - Два трупа  в  отеле  "Ройел  Колониел",  -  доложил  Себайос.  -  Номер
восемьсот пять. Возможно, вариант тридцать один. - Он сделал паузу, сглотнул
и более решительно сказал:
   - Поправка, это стопроцентный тридцать первый и очень тяжелый.
   "Вариант  тридцать  один"  на  языке  полицейского  радиообмена   означал
убийство.
   - Направляюсь к вам, - ответил Эйнсли.  -  Изолируйте  помещение.  Никого
туда не впускайте и не входите сами.
   Эйнсли резко развернул машину  и,  прибавив  газу,  помчался  в  обратном
направлении. На ходу он вызвал по радио детектива Бернарда Квинна и приказал
прибыть в "Ройел Колониел".
   Остальные сыщики из его группы  уже  разъехались  по  другим  вызовам.  В
последние месяцы  убийств  совершалось  все  больше,  на  столах  детективов
скапливались груды дел. Вот и нынешний день приносил новую страшную жатву.
   Эйнсли и Квинн подъехали к отелю  с  интервалом  в  считанные  секунды  и
вместе направились к лифтам. Седеющий, с усталым, покрытым морщинами  лицом,
Квинн умел и любил одеваться. В этот день на нем  был  темно-синий  блейзер,
серые брюки с безукоризненными стрелками и галстук в полоску. Англичанина по
рождению, американцем  его  сделали  приемные  родители,  он  был  ветераном
полиции - шестидесятилетие и выход на пенсию уже не за горами.
   Коллеги относились к Квинну с уважением и симпатией отчасти  потому,  что
никогда в жизни он никому не перебежал дороги. Став детективом, он прекрасно
справлялся с работой, но к повышению не  стремился.  Он  попросту  не  хотел
брать на себя ответственность за других и даже не пытался сдать экзамены  на
сержанта, хотя справился бы с ними легко. При всем при этом Квинну с  легким
сердцем можно было поручить любое расследование.
   - Возьмешь это дело на себя, Берни, - распорядился Эйнсли.  -  Я  помогу,
чем смогу. Принимайся за работу.
   Еще  в  холле  гостиницы  у  стойки  регистрации  Эйнсли   заметил   двух
журналисток. Они, вероятно, были из тех репортеров, что  кружат  по  городу,
слушая переговоры полицейских по радио, чтобы  первыми  подоспеть  на  место
преступления. Одна из них узнала  детективов  и  опрометью  бросилась  к  их
лифту, но не успела - створки дверей сомкнулись.
   - А ведь у кого-то день начинается по-человечески! - сокрушенно  вздохнул
Квинн.
   - Скоро сам убедишься, - сказал Эйнсли. - Как знать, ты, быть может,  еще
будешь скучать на пенсии по эт