о, шепнув:
   - Господи, как хорошо, что ты приехал!
   Эта ласка стала для него приятной неожиданностью, а тут еще Джейсон тянул
его за полу плаща с криком: "Папа! Папочка приехал!"  Эйнсли  высоко  поднял
его и весело крикнул: "С днем рождения!" А потом сгреб в  охапку  их  обоих,
троица переплела руки в дружном объятии.

***

   Торжество  по  случаю  двойного  дня  рождения  продолжалось  глубоко  за
полночь. Утро следующего дня они проспали, а после обеда  Малколм,  Карен  и
Джейсон отправились на прогулку вдоль  озера  Онтарио,  на  берегу  которого
располагался Скарборо. С высоких утесов они видели противоположный берег, но
соседний штат Нью-Йорк, находившийся в нескольких десятках километров не был
виден. Ночью опять шел снег, и вся семья вдоволь наигралась в снежки.  Попав
с третьей попытки в цель, которую  он  наметил  для  себя,  -  голову  отца,
Джейсон воскликнул:
   - Эх, нам бы в Майами хоть немножко снега!
   Он  получился  у  них  с  Карен  маленьким  здоровячком,  широкоплечим  и
длинноногим. В его  огромных  карих  глазах  уже  в  этом  возрасте  нередко
читалась взрослая задумчивость, словно мальчишка  знал,  сколько  интересных
открытий ему предстоит совершить в жизни, хотя не вполне понимал, как он это
сделает. Но гораздо чаще лицо его озарялось  ослепительной  улыбкой,  словно
напоминая взрослым с их проблемами, что этот солнечный мир  все-таки  создан
для счастья.
   Отряхнув друг друга от снега, они пошли дальше. Как  редко  им  доводится
побродить вот так втроем, подумал Эйнсли, обнимая жену и сына за плечи!
   Когда непоседливый Джейсон убежал от них вперед, Карен сказала:
   - Наверное, самое время сообщить тебе интересную новость. Я беременна.
   Малколм остановился и удивленно посмотрел на нее.
   - Но я думал,..
   - Я тоже так думала. Видишь, как ошибаются иногда  врачи.  Я  проверялась
дважды. Во второй раз позавчера. Не хотела говорить тебе  прежде,  чтобы  не
подавать нам обоим пустых надежд. Только подумай, Малколм, у нас  будет  еще
один маленький!
   Они давно хотели завести второго ребенка, но гинеколог сказал Карен,  что
у нее это вряд ли получится.
   - Я хотела все рассказать тебе в самолете по пути  сюда...  Услышав  это,
Малколм с досадой хлопнул себя ладонью полбу:
   - Представляю, как я испортил тебе вчера настроение! Милая, прости.
   - Я больше не сержусь на тебя. Ты не мог поступить  иначе.  А  теперь  мы
вместе и ты все знаешь. Ты счастлив? Вместо ответа Малколм крепко обнял ее и
поцеловал.
   - Эй,  вы  двое!  -  окликнул  их  Джейсон  и  рассмеялся.  И  когда  они
обернулись, в них уже летел пущенный меткой рукой снежок.

Глава 6

   В первый рабочий день Малколму не удалось  даже  подумать  о  деле  Элроя
Дойла. Его стол оказался завален папками и бумагами, накопившимися за четыре
дня.
   Прежде всего он должен был разобраться со счетами, которые выставили  его
детективы за сверхурочную работу. Он положил их  перед  собой.  Сидевший  за
соседним столом Хосе Гарсия приветствовал его так:
   - С  возвращением,  сержант.  Приятно  видеть,  что  вы  умеете  выделять
действительно важные бумаги. - И кивком указал на счета.
   - Знаю я вас, парни, -  усмехнулся  Эйнсли.  -  Вам  бы  только  побольше
деньжат заколотить. Гарсия изобразил обиду:
   - А как иначе семью-то прокормишь?
   Оба шутили, но на самою деле оплата сверхурочной работы составляла важную
часть бюджета семьи каждого из них. Как ни парадоксально, но при том, что  в
детективы производили только лучших из лучших, такое повышение в полицейском
управлении Майами не сопровождалось увеличением жалованья.
   Каждый час переработки сыщики детально описывали в докладной,  к  которой
прилагался счет, эти бумаги  подавались  на  утверждение  сержанту,  который
командовал  группой,  Эйнсли  ненавидел  арифметику  и  поспешил   закончить
подсчеты как можно быстрее.
   Но на очереди были бланки полугодовой аттестации сотрудников - на каждого
сыщика из своей команды Эйнсли писал от руки характеристику, передавая затем
секретарше, чтобы она их перепечатала. А потом еще  и  еще  бумаги:  рапорты
детективов по текущим расследованиям, включая ряд новых дел об убийствах,  -
со  всем  этим  он  должен  был  ознакомиться,  завизировать  и   в   случае
необходимости дать оперативные указания.
   - В такие минуты, - пожаловался Эйнсли сержанту Пабло Грину, - я чувствую
себя занудой-клерком из романов Диккенса.
   Вот почему только ближе к концу рабочего дня  он  смог  переключиться  на
дело Дойла. Захватив с собой диктофон, он отправился в кабинет Лео Ньюболда.
   - Почему ты явился ко мне только сейчас? - спросил лейтенант. -  Впрочем,
я и сам догадываюсь.
   Пока Эйнсли возился с диктофоном, Ньюболд отдал распоряжение секретарю ни
с кем его не соединять и плотно закрыл дверь.
   - Давай включай запись, мне не терпится ее прослушать.
   Эйнсли поставил запись с самого начала, с того момента,  как  он  включил
магнитофон в маленькой комнате в непосредственной близости от  зала  казней.
Сначала ничего не было слышно,  потом  раздался  звук  открывающейся  двери,
когда Хэмбрик, молодой офицер тюремной стражи,  привел  закованного  в  цепи
бритоголового Элроя Дойла, вместе с двумя надзирателями,  затем  послышались
шаги капеллана Аксбриджа, вошедшего последним. Эйнсли тихо комментировал.
   Ньюболд внимательно вслушивался в голос - пронзительные реплики тюремного
священника.., потом едва различимый голос Дойла, обращающегося к Эйнсли:
   "Благословите меня, святой отец..." Вопль Аксбриджа:
   "Это богохульство!"... Слова Дойла: "Уберите эту мразь отсюда!"
   Ньюболд покачал головой:
   - Невероятно.
   - Подождите, то ли еще будет.
   Чтобы расслышать "исповедь" Дойла, пришлось напрягать слух, так  тихо  он
говорил.
   "Я убил несколько людей, святой отец"...
   "Первое убийство... Кто это был?"
   "Япошки из Тампы"...
   Ньюболд - весь внимание - стал быстро делать заметки.
   Дойл, между тем, признавался в убийствах... Эсперанса,  Фросты,  Ларсены,
Хенненфельды, Урбино, Темпоуны...
   - Цифры не сходятся, - сказал Ньюболд. - Знаю, ты говорил мне об этом, но
я все же надеялся...
   - Что я не умею считать? - Эйнсли с улыбкой покачал головой.
   Запись дошла до того  места,  когда  Дойл  начал  яростно  отрицать  свою
причастность к убийству Эрнстов: "...Я не делал этого,  святой  отец!..  Это
вранье, мать твою!.. Я не хочу тащить с собой в могилу чужой грех".
   - Останови-ка! -  скомандовал  вдруг  Ньюболд.  Эйнсли  нажал  на  кнопку
"пауза". В кабинете со стеклянными стенами установилась тишина.
   - Боже, до чего все это похоже на правду! - Ньюболд поднялся из-за  стола
и нервно зашагал из угла в угол. Потом спросил:
   - Сколько Дойлу оставалось жить в тот момент?
   - От силы десять минут. Едва ли больше.
   - Просто не знаю, что и думать. Я был уверен, что не поверю его словам...
Но когда смерть так близка... - лейтенант в упор посмотрел на Эйнсли. -  Ну,
а ты-то сам поверил ему?
   Эйнсли постарался хорошенько взвесить свой ответ:
   - Вам известно, сэр, что по поводу этого убийства у меня с самого  начала
возникли сомнения, и потому... - он не закончил фразу.
   - И потому тебе легче было поверить ему, - завершил ее Ньюболд.
   Эйнсли молчал. Что он мог добавить к этому?
   -  Давай  дослушаем   кассету,   -   сказал   Ньюболд.   Эйнсли   включил
воспроизведение и услышал собственный голос:
   "...Ты хоть чуть-чуть сожалеешь о том, что  натворил?"  "Ни  хрена  я  не
жалею!.. Вы должны дать мне прощение за тех, кого я не убивал!"
   - Он безумен, - заметил Ньюболд. - Вернее, был.
   - Я тоже так подумал тогда и до сих пор так считаю. Но ведь и безумец  не
всегда лжет.
   - Он был патологическим лжецом, - напомнил Ньюболд.
   Они помолчали, слушая, как Эйнсли говорит Дойлу:
   "... Ни один священник не смог бы отпустить тебе грехи, а  ведь  я  лишен
сана".
   И выпад лейтенанта Хэмбрика:
   "Хватит тешить свою гордыню, дайте ему последнее утешение".
   Пока звучала молитва Фуко, которую Эйнсли  зачитывал,  а  Дойл  повторял,
Ньюболд не сводил глаз с  подчиненного.  Потом,  заметно  взволнованный,  он
быстро провел ладонью по лицу и тихо сказал:
   - Ты молодчина, Малколм.
   Вернувшись  за  стол,  Ньюболд  некоторое  время  посидел  молча,  словно
взвешивал, что перетянет: его собственная предубежденность  или  только  что
услышанная исповедь Дойла. После паузы он сказал:
   - Ты  возглавлял  наше  спецподразделение,  Малколм,  так  что  это  дело
по-прежнему твое. Что предлагаешь?
   - Мы проверим все детали в показаниях Дойла - золотой  зажим  для  денег,
ограбление, семья Икеи, нож в могиле. Я поручу это Руби Боуи,  как  раз  для
нее работа. Только так мы сможем выяснить, солгал ли мне Дойл.
   - Допустим на минуту, что  не  солгал,  -  Ньюболд  посмотрел  на  Эйнсли
испытующе. - Что тогда?
   - А что нам  в  таком  случае  останется?  Заново  расследовать  убийство
Эрнстов.
   Ньюболд сделался мрачнее тучи. В полицейской работе едва ли есть что-либо
более неприятное, чем  необходимость  заново  открывать  дело  об  убийстве,
которое считалось окончательно раскрытым. Особенно такое громкое дело.
   - Хорошо, - сказал Ньюболд поразмыслив. - Пусть Руби берется  за  работу.
Мы должны выяснить все до конца.

Глава 7

   - Проверку можешь проводить в каком угодно порядке,  -  наставлял  Эйнсли
Руби Боуи. - Но так или иначе, придется тебе слетать в Тампу.
   Их разговор происходил в семь часов на следующее утро после беседы Эйнсли
с  Ньюболдом.  Эйнсли  сидел  за  своим  рабочим  столом  в   отделе.   Руби
пристроилась рядом. Накануне вечером он дал ей кассету  с  копией  записи  и
попросил прослушать ее дома.  Когда  они  встретились  утром,  она  все  еще
выглядела потрясенной.
   - Не думала, что это будет так тяжело. Почти не  спала  потом.  Я  словно
влезла в вашу шкуру. Закрою глаза, и чудится, что я там, в тюрьме.
   - Значит, ты усекла, что именно в показаниях Дойла мы должны проверить?
   - Выписала для себя. - Руби подала Эйнсли блокнот. Он проглядел записи  и
отметил, что, по своему обыкновению, она ничего не упустила.
   - Тогда принимайся за работу. Я знаю, ты  справишься.  Когда  Руби  ушла,
Эйнсли с тоской принялся разбирать бумаги на своем столе - он еще  не  знал,
что в тот день ему было отпущено на это всего лишь несколько минут.

***

   В семь тридцать  две  на  пульт  оперативного  дежурного  полиции  Майами
поступил телефонный звонок.
   - Девять-один-девять слушает, чем могу быть полезен? - ответил диспетчер.
   Сработал автоматический определитель,  указавший  номер  аппарата  и  имя
владельца: Т. ДАВАНАЛЬ.
   - Пожалуйста, пришлите кого-нибудь на авеню Брикелл, дом двадцать  восемь
ноль один. В моего мужа стреляли! - сообщил запыхавшийся женский голос.
   Дежурный занес адрес в компьютер и нажатием кнопки передал его на дисплей
женщины-диспетчера, которая сидела в противоположном углу того же зала.
   Диспетчер  сразу  определила,  что  преступление  совершено  в  семьдесят
четвертой  зоне.  Она  вывела  на  экран  список   находившихся   поблизости
патрульных машин, выбрала из них одну и вызвала ее по радио:
   - Диспетчерская вызывает один-семь-четыре. Когда сто семьдесят  четвертая
патрульная группа ответила, диспетчер послала в  эфир  один  длинный  гудок,
обозначавший  крайнюю  степень  важности  последующего  сообщения,  а  потом
сказала:
   - Вариант "три-тридцать" по авеню Брикелл, дом двадцать восемь ноль один.
   Тройка в этом коде  означала  срочность  и  предписывала  воспользоваться
мигалкой и сиреной, а тридцаткой, на языке  полицейского  радиообмена,  было
преступление с применением огнестрельного оружия.
   - Понял вас. Нахожусь неподалеку, в районе парка Элис Уэйнрайт.
   Закончив переговоры с патрульными, диспетчер сделала знак Харри Клементе,
сержанту, отвечавшему за работу центра связи управления полиции, который тут
же оставил свое место за центральным пультом и подошел к ней.  Она  показала
ему адрес на своем дисплее.
   - Что-то знакомое. Как ты думаешь, это действительно у них?
   Клементе склонившись прочитал адрес и почти сразу ответил:
   - Черт меня побери, ты права! Это у Даваналь.
   - Вариант "три-тридцать".
   - Ничего себе! - сержант пробежал глазами остальную информацию. - Похоже,
у них неприятности. Спасибо, что сказала. Держи меня в курсе и дальше.
   Дежурный тем временем продолжал  разговор  с  женщиной,  которая  вызвала
полицию.
   - Патрульная группа уже к вам выехала. Мне нужно проверить, правильно  ли
записана ваша фамилия. Д-а-в-а-н-а-л-ь, так?
   - Да, да! - ответили нетерпеливо. - Это  фамилия  моего  отца,  а  моя  -
Мэддокс-Даваналь.
   Дежурного так и подмывало спросить: "Вы из той самой семьи Даваналь?", но
он лишь сказал:
   - Пожалуйста, мэм, не кладите трубку до приезда полицейских.
   - Не могу. У меня полно дел, - после чего в  телефонной  трубке  раздался
щелчок и линия разъединилась.
   В семь тридцать девять патрульная группа сто семьдесят  четыре  вышла  на
связь с диспетчерской.
   - У нас тут стреляют. Соедините меня с отделом по  расследованию  убийств
на первом тактическом, - потребовал патрульный.
   - Ждите, соединяю.
   Малколм Эйнсли сидел за своим столом, когда его портативная рация  подала
признаки жизни,  и  он  выслушал  диспетчера.  Не  отрываясь  от  бумаг,  он
повернулся к Хорхе:
   - Займись этим ты.
   - Слушаюсь, сержант, - Хорхе Родригес по своей рации сказал диспетчеру:
   - Говорит  "тринадцать-одиннадцать",  переключите  "один-семь-четыре"  на
меня.
   Через несколько секунд его соединили.
   - "Один-семь-четыре", говорит "тринадцать-одиннадцать". Что случилось?
   -   "Тринадцать-одиннадцать",   у   нас   стрельба    при    невыясненных
обстоятельствах. Возможно,  вариант  "тридцать  один".  Авеню  Брикелл,  дом
двадцать восемь ноль один.
   Услышав этот адрес и код "тридцать  один",  означавший  убийство,  Эйнсли
вскинул голову. Потом отодвинул от себя бумаги, резко поднялся,  с  грохотом
толкнув стул, и кивнул Хорхе. Тот понял его без слов и передал:
   - Выезжаем к вам, "один-семь-четыре". Обеспечьте неприкосновенность места
преступления. Если  необходимо,  вызовите  подмогу.  -  Выключив  рацию,  он
спросил:
   - Это в особняке той самой богатой семьи?
   - Именно. У Даваналей. Я этот адрес прекрасно знаю, да он  известен  чуть
ли не каждому.
   Действительно, в Майами  едва  сыскалась  бы  фамилия  более  знаменитая.
Даваналям принадлежала сеть универмагов, покрывавшая  всю  Флориду.  Они  же
владели телевизионным  каналом,  делами  которого  Фелиция  Мэддокс-Даваналь
заправляла  самолично.  Но  самое  главное,  что  эта  семья   выходцев   из
Центральной Европы, перебравшихся в США после  первой  мировой  войны,  была
местным  символом  престижа  и  власти,  обладая  как  финансовым,   так   и
экономическим могуществом. Пресса уделяла Даваналям  огромное  внимание.  Их
называли иногда  "наша  королевская  семья",  к  чему  не  столь  раболепные
журналисты спешили добавить: "члены которой и ведут себя соответственно".
   Зазвонил телефон. Родригес снял трубку, потом передал ее Эйнсли.
   - Это сержант Клементе из центра связи.
   - Привет, Харри... Да, мы в курсе. Сейчас выезжаем туда.
   - Между прочим, погибшего зовут Байрон Мэддокс-Даваналь. Это  зятек.  Его
жена позвонила по девять-одиннадцать. Тебе о нем что-нибудь известно?
   - Напомни.
   - Он был просто Мэддоксом, пока не женился на  Фелиции.  Семья  настояла,
чтобы он взял двойную фамилию. Им невыносима была мысль, что  род  Даваналей
может в один прекрасный день оборваться.
   - Спасибо. Нам сейчас любые крохи информации дороги.
   Положив трубку, Эйнсли сказал Родригесу:
   - За этим делом будут следить все столпы города,  Хорхе.  Нужно  провести
следствие безукоризненно.  Ступай  вниз  к  машине  и  жди  меня.  Я  доложу
лейтенанту.
   Ньюболд, который только что явился на службу, встревоженно бросил  взгляд
на вошедшего к нему Эйнсли.
   - Что случилось?
   - Байрон Мэддокс-Даваналь погиб при загадочных обстоятельствах в семейном
особняке. Возможно, это тридцать первый вариант.
   - Боже милостивый! Это не тот ли, который женился на Фелиции?
   - Он самый.
   - А она - внучка старика Даваналя, так?
   - Совершенно верно. Она  сама  вызвала  полицию.  Я  подумал,  вам  нужно
сообщить об этом.
   Когда Эйнсли поспешно вышел из кабинета, Ньюболд схватился за телефон.

***

   - Похоже на замок какого-нибудь  феодала,  -  заметил  Хорхе,  когда  они
подъехали к роскошной усадьбе Даваналей в машине без полицейской маркировки.
   Многоэтажный  дом  с  башенками  под  черепичной  крышей  и   прилегающая
территория занимали добрый гектар.
   Окруженный высокой, почти как  крепостная,  стеной  из  крупных  каменных
блоков  с  контрфорсами  по  углам,  особняк  и   в   самом   деле   отдавал
средневековьем.
   -  Остается  только  удивляться,  что  нет  рва  и  подъемного  моста,  -
согласился Эйнсли.
   Позади усадьбы  открывался  вид  на  залив  Бискейн-Бей  и  дальше  -  на
Атлантический океан.
   К  громоздкому,  нелепейшей  планировки  особняку,  лишь  верхняя   часть
которого виднелась за оградой, можно было попасть через ворота  из  кованого
железа с геральдическими гербами  на  обеих  створках.  Сейчас  ворота  были
закрыты, но было видно, что за ними тянется к дому изгиб подъездной дорожки.
   - Вот ведь черт! Неужели они уже здесь? - раздраженно воскликнул  Эйнсли,
заметив телевизионную  передвижку  неподалеку  от  ворот  и  сообразив,  что
репортеры пронюхали про громкое дело, подслушивая переговоры полицейских  по
радио. Но нет, на этом микроавтобусе ясно  читались  буквы  WBEQ  -  эмблема
собственной телекомпании  Даваналей.  Их,  скорее  всего,  навел  кто-то  из
усадьбы, и они оказались на месте первыми.
   Ближе к воротам были припаркованы  три  сине-белых  патрульных  машины  с
поблескивающими маячками на крышах. Либо  сто  семьдесят  четвертые  вызвали
себе массированную подмогу, либо сюда слетелись все, кто принял сообщение по
радио. Второе - вероятнее. Нет ничего  хуже  зеваки-полицейского,  досадливо
поморщился Эйнсли. У ворот происходила перепалка между двумя  патрульными  и
телегруппой, которую возглавляла Урсула Феликс,  привлекательная  чернокожая
журналистка, знакомая Эйнсли. Желтая лента  полицейского  кордона  уже  была
натянута поперек въезда, но один из патрульных узнал Эйнсли  и  Родригеса  и
пропустил их внутрь.
   Хорхе поневоле пришлось сбавить ход, и Урсула Феликс буквально повисла  у
них на капоте, чтобы остановить. Эйнсли опустил стекло со своей стороны.
   - Малколм, послушай! - взмолилась репортерша. - Ты должен вразумить  этих
парней. Наш босс, леди Даваналь, просила нас приехать. Она так и сказала  по
телефону. Наш канал принадлежит Даваналям, и что бы там у них ни  случилось,
мы должны сообщить об этом в утреннем выпуске новостей.
   Стало быть,  их  действительно  навели  изнутри,  подумал  Эйнсли.  И  не
кто-нибудь, а сама Фелиция Меддокс Даваналь, то есть женщина, ставшая вдовой
всего за несколько минут до того.
   - Послушай, Урсула, - сказал он, - сейчас этот дом - место  преступления,
и тебе прекрасно известно, что это значит. Скоро сюда прибудет сотрудник  из
пресс-службы. Он сообщит тебе все, что мы сочтем нужным  сделать  достоянием
гласности.
   Вмешался оператор, торчавший за спиной у журналистки:
   - Миссис Даваналь не признает полицейских установлений, когда речь идет о
собственности семьи. А тут все принадлежит им - и по ту, и по эту сторону от
ворот, - он указал сначала на дом, а потом на телевизионный микроавтобус.  -
И характер у нашей леди крутой, - добавила Урсула. - Если  мы  не  прорвемся
внутрь, можем запросто вылететь с работы.
   - Я буду иметь это в виду. - Эйнсли сделал знак, чтобы  Хорхе  въезжал  в
ворота. - Назначаю тебя ведущим детективом по этому делу, - сказа