оскорблении   общественной
нравственности  правонарушениях  мелких,  при  которых  обычно  отделываются
штрафом. Учитывая же, что Пауэлл в этом замечен впервые,  его  вообще  могли
отпустить с миром, но вот на своей карьере в  юриспруденции  он  должен  был
смело поставить жирный крест.
   Эйнсли, который был в тот вечер старшим, некоторое  время  колебался.  Он
знал главный принцип: справедливость слепа и не знает различий. Но с  другой
стороны...
   Не вдаваясь  в  дальнейший  анализ  ситуации,  Эйнсли  интуитивно  принял
решение: "По-моему, нас вызывают  по  рации,  -  сказал  он  Дину.  -  Нужно
вернуться к машине".
   И полицейские уехали.
   С тех пор об этом инциденте  между  Эйнсли  и  судьей  Пауэллом  не  было
сказано ни слова. Эйнсли помалкивал, а детектива Йена Дина  вскоре  убили  в
перестрелке во время облавы на торговцев наркотиками из Овертауна.
   Свое обещание судья выполнил. Когда бы ни  приходилось  Эйнсли  предстать
перед ним в роли офицера, произведшего  арест,  или  свидетеля,  его  всегда
выслушивали с глубочайшим и почтительным вниманием. Иногда Эйнсли  обращался
к Пауэллу, когда ему нужно  было  оперативно  решить  в  судебной  инстанции
важный для расследования вопрос, и  неизменно  получал  необходимую  помощь.
Рассчитывал он на нее и сейчас.
   Прежде чем выйти из отдела, Эйнсли позвонил в приемную судьи. За эти годы
Фелан Пауэлл поднялся на несколько ступенек карьерной лестницы и был  сейчас
членом апелляционного суда третьей  инстанции.  Эйнсли  объяснил  суть  дела
секретарю. После непродолжительной паузы он услышал: "У его чести  с  минуты
на минуту начинается слушание. Однако если вы  явитесь  в  суд,  он  объявит
перерыв и встретится с вами в своем кабинете".

***

   По дороге Эйнсли остановился у прокуратуры, где забрал подготовленное  по
всей форме Кэрзоном Ноулзом заявление. После того как на нем  поставит  свою
визу судья Пауэлл, Эйнсли сможет получить доступ  к  досье  Дойла-подростка.
Процедура была выматывающе долгой, что служило еще одним объяснением, почему
к ней прибегали так редко.

***

   Судебный  пристав  Третьего  округа,  явно  получив  четкие   инструкции,
проводил Эйнсли прямиком к первому  ряду  кресел  в  зале  заседаний.  Судья
Пауэлл поднял взгляд, заметив его, кивнул и сразу провозгласил:
   -  Объявляется  пятнадцатиминутный  перерыв.  Возникло  неотложное  дело,
требующее моего внимания.
   Все, кто был в зале, при этом поднялись, а судья  проскользнул  в  дверь,
располагавшуюся прямо позади его кресла. Тот же пристав  проводил  Эйнсли  к
нему в кабинет.
   Судья уже сидел за рабочим столом и встретил Эйнсли радушной улыбкой.
   - Входите, входите. Рад вас видеть, сержант. - Он указал гостю на стул. -
Как я догадываюсь, отдел по расследованию  убийств  полиции  Майами  весь  в
трудах?
   - И пребудет в них во веки вечные, ваша честь. Эйнсли кратко изложил суть
проблемы. Судья все еще был импозантен,  хотя  за  несколько  лет  поднабрал
лишнего веса, а в шевелюре преобладала теперь седина. Сказывался  не  только
возраст, предположил Эйнсли, но и  постоянный  профессиональный  стресс.  На
судьях апелляционных судов лежала огромная нагрузка, причем  приговоры  даже
таких многоопытных ветеранов, как Пауэлл,  то  и  дело  отменялись  в  более
высоких инстанциях, показывая, по мнению многих, как мало изменился  мир  со
времен Диккенса, который писал, что "закон - это осел".
   Выслушав аргументы Эйнсли, Пауэлл кивнул и сказал:
   - Хорошо, сержант, я буду счастлив  помочь  вам.  Однако  чтобы  соблюсти
необходимые формальности, я должен спросить, зачем вы хотите получить доступ
к давнему досье этого человека?
   - Его дело было опечатано двенадцать лет назад, ваша честь. Сейчас мистер
Дойл подозревается в крайне серьезном преступлении, и у нас  есть  основания
полагать, что знание некоторых деталей его  криминального  прошлого  поможет
расследованию.
   - Тогда будь по-вашему. Снимем эту печать.  Как  вижу,  бумаги  у  вас  с
собой?
   Эйнсли протянул ему папку.
   Он прекрасно понимал, что любой другой судья посчитал бы  предоставленную
им информацию недостаточной. Неизбежны были бы другие вопросы  -  все  более
неприятные, пристрастные. Многие судьи упивались своими полномочиями; редкое
решение принималось ими без словесной дуэли. Для Эйнсли сейчас важнее  всего
было свести к минимуму число людей, которые  знали  бы,  что  Элрой  Дойл  -
основной подозреваемый по делу о серийных убийствах. Чем меньше придется ему
вдаваться в детали, тем меньше вероятность,  что  будут  обсуждать  интерес,
проявленный отделом по расследованию убийств, к Дойлу. Главное, сам Дойл  не
должен почувствовать, что он под подозрением.
   - Кажется, бумаги в порядке, - сказал Пауэлл после беглого  просмотра.  -
Закон велит, чтобы я привел вас к присяге, но мы так давно знаем друг друга,
что эту формальность можно опустить. Вы присягнули мне,  если  спросят,  так
ведь?
   - Я готов поклясться в этом,  ваша  честь.  Пауэлл  сноровисто  подмахнул
бумаги, и дело было сделано.
   - Мне очень хотелось бы с вами потолковать, - сказал  судья,  -  но  меня
ждут. Адвокаты берут почасовую оплату, вы же знаете.
   - Знаю, - кивнул Эйнсли. - Спасибо. Они пожали друг другу руки. В  дверях
Пауэлл обернулся:
   - Когда вам понадобится моя помощь, обращайтесь без колебаний. Вы знаете,
я всегда на вашей стороне...
   Пауэлл шагнул в зал заседаний, и Эйнсли  услышал,  как  судебный  пристав
провозгласил:
   - Встать, суд идет!

***

   Главный архив по  уголовным  делам  располагался  в  здании  полицейского
управления  Метро-Дейд  к  западу  от   международного   аэропорта   Майами.
Понадобилось заполнить еще несколько бланков и расписаться в  многочисленных
бумажках, прежде чем перед Эйнсли вскрыли подростковое  досье  Элроя  Дойла.
Для ознакомления с ним Эйнсли предоставили отдельный кабинет. Он имел  право
снять копии с любых документов из дела, но  ни  листа  не  смел  вынести  из
помещения архива.
   Папка оказалась толще, чем Эйнсли ожидал. А вчитавшись  в  документы,  он
сразу увидел, до какой степени не ладил с законом юный Элрой Дойл.
   Эйнсли насчитал тридцать два привода в полицейские участки (слово "арест"
к подросткам не применялось), двадцать раз за  этим  следовало  обвинение  в
мелком хулиганстве, но и это  было  лишь  ничтожной  частью  правонарушений,
которые совершил юный Дойл.
   Дело завели, когда Элрою  едва  минуло  десять  лет  -  кража  в  часовом
магазине "Таймекс". В одиннадцать его взяли за уличное попрошайничество,  но
полиция доставила малолетку домой к мамочке, хотя именно она  отправила  его
клянчить деньги. В двенадцать  он  избил  учительницу:  результат  побоев  -
синяки и разорванная губа, на которую  пришлось  накладывать  швы.  И  снова
после непродолжительного допроса  Элроя  выпустили  под  поручительство  его
матери Бьюлы. Так продолжалось годами, и  если  бы  только  с  одним  Элроем
Дойлом! Прошло  всего  несколько  месяцев,  и  его  поймали  в  группе  юных
карманников, но в деле снова  появилась  формулировка  "отпущен  по  просьбе
матери".  В  тринадцать  лет  попытка  вытащить  кошелек  у   пожилой   дамы
сопровождалась явным насилием, но итог оказался тем же.
   По мнению Эйнсли, досье Дойла наглядно демонстрировало, что  ни  полиция,
ни суды не принимали подростковую преступность всерьез. Он  по  собственному
опыту знал, что если  утром  патрульный  производил  задержание  малолетнего
правонарушителя, тот снова оказывался на улице раньше,  чем  у  полицейского
заканчивалась смена. В участок просто вызывались родители,  дитя  выдавалось
на поруки, и инцидент считался на этом исчерпанным.
   Даже если и доходило до суда, то наказания юнцам назначались  минимальные
- обычно несколько дней в  Молодежном  исправительном  центре,  который  был
местом, не лишенным приятности, подростки там  жили  в  уютных  комнатах,  а
время коротали за телевизором и видеоиграми.
   Очень многие считали поэтому, что вся  эта  система  -  или,  вернее,  ее
отсутствие  -  воспитывает  закоренелых  преступников,  которые  сызмальства
убеждены,  что  любое  преступление  сходит   им   с   рук.   Работавшие   с
несовершеннолетними  правонарушителями  адвокаты  разделяли  это  мнение   и
подтверждали его фактами в своих отчетах.
   По закону каждому проблемному подростку после второго  привода  полагался
адвокат. Эти  юристы  были  низшей  адвокатской  кастой,  низкооплачиваемые,
перегруженные работой, для них не требовалось никакой специальной подготовки
и даже диплома колледжа. Они должны  были  оказывать  юридическую  поддержку
малолеткам и их родителям, давать  советы,  но  на  советы  этих  заваленных
делами людей мало кто обращал внимание.
   У Элроя Дойла на  всем  протяжении  его  бурной  подростковой  преступной
деятельности адвокат был один  и  тот  же,  некий  Херберт  Элдерс.  В  деле
хранилось несколько отчетов в одну страничку, каждый с пометкой "Только  для
информации",  собственноручно  написанных  Элдерсом,  который  добросовестно
исполнял свои обязанности в крайне сложных обстоятельствах. В одном из таких
документов,  относившихся  к  периоду,  когда  Дойл   был   "крупнее   своих
тринадцатилетних  сверстников  и  очень  силен",  говорилось  об  его   "уже
сложившейся склонности к насилию и жестокости".  В  этом  отчете  отмечалось
"равнодушие" матери Дойла к преступным замашкам сына.
   Эйнсли  заинтересовал  эпизод  с  тринадцатилетним  Дойлом,   когда   его
задержали за то, что он истязал до смерти кошку.  Он  по  одной  отрезал  ей
лапы, а потом и хвост, используя нож, с которым, как указывалось  в  отчете,
никогда не расставался. Элроя застали наблюдающим  за  предсмертной  агонией
кошки. Претив него выдвинули обвинение в "жестоком обращении с животными"  и
наложили штраф в сто долларов. В отчете не упоминалось, кто  внес  требуемую
сумму.
   В еще одном отчете "Только для информации Эллгреа рассказывалось  о  том,
что в  двенадцать  лет  Элрой  Дойл  был  вовлечен  в  проект  "Поводырь"  -
финансируемую городскими властями программу для детей из малоимущных  семей.
Священник Кевин О'Брайен  возглавлял  эту  программу  при  церкви  Иисуса  в
Майами, на территории которой каждое  воскресенье  собирали  детишек,  чтобы
покормить, дать возможность заниматься спортом и изучать  Библию.  Элдерс  с
некоторой  надеждой  записал,  что  в  Элрое  Дойле  им  замечены   симптомы
"пробуждения интереса к религии и Библии".
   Однако в отчете, составленном полтора года спустя, уже признавалось,  что
религия  нисколько  не  поколебала  преступных  наклонностей  Дойла,  а  его
понимание библейских текстов, по  словам  отца  О'Брайена,  было  "ложным  и
путаным".
   Эйнсли переписал в свой блокнот номер телефона и адрес священника.
   Годы, остававшиеся Дойлу до восемнадцатилетия, описывались  в  досье  как
калейдоскоп бесконечных правонарушений, но у него ни разу тем  не  менее  не
взяли отпечатков пальцев. Получить их у  подростка  можно  только  в  случае
ареста по подозрению в серьезном преступлении,  да  и  то  лишь  с  согласия
родителей. Протоколы зафиксировали множественные отказы Бьюлы Дойл.
   Последним делом в досье было то  самое  убийство  Кларенса  и  Флорентины
Эсперанса, где Дойл  проходил  наиболее  вероятным  подозреваемым.  Не  имея
отпечатков его пальцев или других явных улик, полицейские так и не выдвинули
против него обвинения.
   "Можно себе представить  злость  парней  тамошнего  отдела  расследования
убийств", - подумал Эйнсли, закрывая папку с досье и  направляясь  с  ней  к
копировальной машине.

***

   Воспользовавшись телефоном в управлении полиции Метро-Дейд, Эйнсли набрал
записанный номер. Отец О'Брайен сам снял трубку. Да, сказал он, Элроя  Дойла
он помнит хорошо и согласен побеседовать о нем.  Более  того,  если  сержант
пожелает приехать в церковь Иисуса, то священник как раз сейчас свободен.

***

   Отец Кевин О'Брайен, ясноглазый ирландец, уже  в  годах  и  с  поредевшей
шевелюрой, пригласил Эйнсли сесть на деревянный стул против своего  рабочего
стола.
   Эйнсли поблагодарил священника за согласие встретиться  с  ним  и  кратко
объяснил причину своего интереса, закончив так:
   - Я здесь не для того, чтобы получить  какие-то  улики,  святой  отец.  Я
просто подумал, что вы могли бы немного рассказать мне о нем.
   О'Брайен кивнул и ненадолго задумался.
   - Да, - сказал он. - Я помню Элроя  так  живо,  словно  это  было  вчера.
Думаю, поначалу наша программа привлекла  его  бесплатной  едой,  но  прошло
несколько  недель,  и  мне  показалось,  что  Библия  захватила   его.   Она
подействовала на него гораздо сильнее, чем на других детей.
   - Он был умен?
   - В высшей степени. Но только на свой  лад.  А  как  жадно  он  читал!  Я
поражался этому, зная, что он почти не ходил в школу. Но по правде  сказать,
увлекали его прежде всего истории, связанные с  преступлениями  и  насилием.
Сначала в газетах, а потом и в Библии.  -  О'Брайен  усмехнулся.  -  В  этом
смысле его интересы полностью удовлетворял Ветхий завет  с  его  "священными
войнами". Божественным проклятием, преследованием, местью,  убийствами.  Вам
знакомы эти сюжеты, сержант?
   - О, да! - кивнул Эйнсли. Он даже сейчас готов был  процитировать  стихи,
которые легко могли возбудить любопытство Дойла.
   - У парня были большие способности, - сказал О'Брайен. -  Какое-то  время
мне даже казалось, что мы  с  ним  начали  понимать  друг  друга,  этого,  к
сожалению, так никогда и не случилось. Мы много беседовали с ним  о  Библии,
но он всегда извращал любые слова, мои тоже, чтобы  придать  им  тот  смысл,
который был ему угоден. Ему хотелось стать  орудием  отмщения  Господня,  но
мстить он жаждал всего лишь за те обиды, которые претерпел в  жизни  сам.  Я
спорил с ним, объяснял, что Бог исполнен любви и прощения. Он  не  слушал  и
высказывал все более странные мысли. Остается пожалеть, что мне отпущено так
мало искусства убеждения.
   - По-моему, вы сделали все, что могли, святой отец, -  сказал  Эйнсли.  -
Вам никогда не казалось, что Дойл душевнобольной?  Или  это  слишком  сильно
сказано?
   - Вероятно, слишком. - Священник тщательно обдумывал свои слова. - Мы все
не без отклонений. Каждый  странен  по-своему,  и  только  специалист  может
определить, где кончаются странности и начинается душевная болезнь. Впрочем,
в одном я могу быть уверен:
   Элрой  уже  тогда  был  патологическим  лжецом.  Он   врал   без   всякой
необходимости. Он рассказывал мне сказки,  даже  когда  знал,  что  мне  все
известно. Казалось, правда ненавистна ему сама по себе, какой  бы  очевидной
она ни была. - О'Брайен снова сделал большую паузу и сказал затем:
   - Я едва ли смогу что-то еще добавить. Для меня он был тогда сбившимся  с
пути мальчишкой. Сам  факт,  что  вы  здесь,  означает,  что  он  так  и  не
исправился.
   - Не могу ничего утверждать определенно, - уклонился Эйнсли. - Но у  меня
есть еще один вопрос. Вы когда-нибудь подозревали, что у  Дойла  может  быть
пистолет? Или любое другое оружие?
   - Конечно. - На этот раз отец О'Брайен не затянул с ответом.  -  Мальчики
только и говорили что о  пистолетах,  хотя  я  строго-настрого  запретил  им
приносить что-нибудь подобное сюда. Дойл  огнестрельное  оружие  презирал  и
высказывался на этот счет открыто. Мне говорили, что он таскал с собой  нож.
Да, здоровенный нож, которым хвастался перед приятелями.
   - Вы сами этот нож видели?
   - Нет, конечно. Я бы его тут же отобрал у него. Пожимая на прощание  руку
священнику, Эйнсли сказал:
   - Спасибо за помощь. Элрой Дойл - фигура загадочная, но  вы  кое-что  для
меня прояснили.

***

   Эйнсли вернулся к себе в отдел, когда до  конца  рабочего  дня  было  еще
далеко. Он накрутил километров пятьдесят,  объезжая  точки,  где  ему  могли
предоставить информацию. Сразу по прибытии он назначил на шестнадцать  часов
собрание отдельных сотрудников своего спецподразделения. В  список,  который
он передал секретарю, вошли сержанты Пабло Грин и Хэнк  Брюмастер,  а  также
детективы Бернард Квинн,  Руби  Боуи,  Эстебан  Кралик,  Хосе  Гарсия,  Дион
Джакобо, Чарли Турстон, Сет Уитман, Гэс Янек и Луис Линарес.  Все  они  были
участниками операции внешнего наблюдения.
   А вот Дана Загаки, тоже принимавшего участие в слежке за  подозреваемыми,
он в список не включил. Когда Загаки в тот день появился  в  отделе,  Эйнсли
увел молодого детектива в пустую комнату для беседы с глазу на глаз. Еще  до
начала разговора было заметно, что Загаки нервничает.
   Он был в отделе новичком. За два месяца до того его повысили в  звании  и
перевели в сыщики из патрульной службы, где за пару лет  работы  он  показал
себя с наилучшей стороны. Происходил он из  семьи  потомственных  военных  -
отец дослужился до армейского генерала, а старший брат был подполковником  в
морской  пехоте.  В   отделе   по   расследованию   убийств   Загаки   успел
продемонстрировать служебное рвение и энергию, но того и другого было у него
через край, как понимал теперь Эйнсли.
   - Когда проводилось наблюдение, - сказал Эйнсли, - вы доложили  мне,  что
Элрой Дойл, по вашему  мнению,  скорее  всего  не  тот,  кого  мы  ищем.  Вы
рекомендовали  исключить  его  из  списка  подозреваемых  и  снять  за   ним
наблюдение. Я правильно излагаю факты?
   - Да, но сержант... Мой партнер Луис Линарес тоже так думал.
   - Не совсем. Я разговаривал с Линаресом. Он соглашался с вами в том,  что
Дойл - кандидатура маловероятная, но был против прекращения слежки  за  ним.
"Так далеко я бы зайти не решился", - вот его собственные слова.
   - Я совершил ошибку? - спросил Загаки с убитым видом.  -  Вы  это  хотите
сказать?
   - Да, вы ошиблись и очень серьезно, - Эйнсли говорил теперь резче. -  Это
была опасная ошибка. К рекомендациям детективов у  нас  привыкли  относиться
внимательно. К счастью, к вашей я не прислушался. А сейчас ознакомьтесь  вот
с этим.
   Эйнсли подал ему пачку бумаг. Среди них  была  найденная  Сандрой  Санчес
форма триста один - протокол из дела  семнадцатилетней  давности,  где  Дойл
значился основным подозреваемым  в  убийстве  супругов  Эсперанса,  и  копии
нескольких страниц из подросткового досье Дойла.
   После долгой паузы Загаки поднял взгляд, в котором читалось отчаяние.
   - Господи, ну надо же было так промахнуться! - воскликнул он.  -  Что  вы
предпримете, сержант? Потребуете, чтобы меня вышвырнули из отдела?
   Эйнсли покачал головой.
   - Нет, все это останется сугубо между нами. Но если вы хотите  продолжать
работать в  отделе  по  расследованию  убийств,  извлеките  из  случившегося
хороший урок. Нельзя торопиться с  подобными  суждениями,  они  должны  быть
глубоко обдуманными. Мы с вами обязаны быть скептиками. Всегда и во всем. Не
все в жизни так, как кажется на первый взгляд.
   - Будьте уверены, я хорошо запомню ваши слова, сержант. Спасибо,  что  не
даете этому делу хода. Эйнсли кивнул.
   - Есть еще кое-что, о чем я хотел вам сообщить. Сегодня позже  я  созываю
собрание, чтобы решить, как возобновить наблюдение за Элроем Дойлом.  Вас  я
исключил из списка участников операции.
   Лицо Загаки исказилось, словно от боли.
   - Я понимаю, сержант, что получил от вас по заслугам. Но прошу вас, дайте
мне еще один шанс! Я больше вас не подведу, обещаю!
   Эйнсли колебался.  Интуиция  подсказывала  ему,  что  лучше  не  отменять
принятого решения. Но потом он вспомнил свои первые шаги в сыске, когда  сам
совершал ошибки... И заповедь о прощении - от  своего  прошлого  он  так  до
конца и не избавился.
   - Хорошо, - сдался он. - Собрание в четыре. Приходите.

Глава 11

   - Как я понял,  теперь  мы  все  сошлись  на  том,  кто  у  нас  основной
подозреваемый, - резюмировал Эйнсли.
   Двенадцать членов  спецподразделения,  набившиеся  в  кабинете  Ньюболда,
ответили ему  дружным  согласием.  Сам  лейтенант  встал