ались на исповедях в своих грехах, а главным образом - в "греховных
плотских помыслах".
   Приятели увлекались спортом и играли за футбольную команду средней  школы
Саут Вебстер, которую на общественных началах  тренировал  Кермит  Шелдон  -
отец Рассела.
   Ближе к концу второго сезона участия троих друзей  в  футбольной  команде
возникла проблема, подобная, как позднее определил ее Малколм  в  библейских
терминах, "малому облику с моря как руце человеческой". Тайком  от  школьной
администрации  кое-кто  из  футболистов-старшеклассников   пристрастился   к
Cannabis sativa <Конопля (лат.).>, и вскоре уже почти  вся  команда  познала
блаженную  нирвану  марихуанного  дыма.  До  известной  степени   это   была
подготовка к повальному увлечению  кокаином  в  восьмидесятые  и  девяностые
годы.
   Братья Эйнсли и Рассел Шелдон приобщились к "травке" в числе последних, и
только после того, как  старшие  товарищи  их  задразнили  трусами.  Малколм
выкурил только одну самокрутку, после чего  в  своей  обычной  манере  начал
задавать  вопросы:  откуда  происходит  растение?  из  чего   состоит?   как
воздействует на организм? Полученные ответы убедили его, что конопля -  дело
пустое, и он никогда больше не пробовал ее. Рассел продолжал  покуривать,  а
вот у Грегори это вошло в привычку, поскольку он сумел убедить себя, что  не
грешит перед Богом.
   Поначалу Малколм хотел серьезно поговорить с  Грегори,  но  потом  махнул
рукой,  решив,  что  у  брата  мимолетная  прихоть  и  скоро  это   пройдет.
Эйнсли-младший ошибался, в чем ему предстояло раскаиваться всю жизнь.
   Пакетики с небольшим количеством марихуаны шли у торговцев в районе школы
Саут Вебстер по  пять  долларов.  Спрос  среди  молодежи  быстро  возрастал,
наркотика нужно было все больше, на рынке постепенно возникла конкуренция.
   В то  время  наркодельцы  начали  объединяться  в  организованные  банды;
поначалу потребности школьников Нью-Берлинвилла удовлетворяла одна из них  -
"бритоголовые" из соседнего Аллентауна. С  ростом  потребления  здесь  стали
крутиться серьезные деньги, и чужая территория  стала  все  чаще  привлекать
завистливых конкурентов - "крипториканцев" из Ридинга. В один  из  дней  они
решили взять ее под свой контроль.
   И так случилось, что именно в этот день  Грегори  и  Рассел  прямо  после
школы вздумали сами отправиться за травкой. Грегори, проделавший  этот  путь
уже не раз, прекрасно знал, куда идти.
   Когда они входили в один из пустовавших  домов  на  окраине,  перед  ними
выросла фигура тучного белого мужчины с наголо обритым черепом.
   - Куда это вы, молокососы?
   - Четыре дозы травы есть?
   - Для кого есть, а для кого и нет. Сначала зелень давай.
   Грегори достал двадцатидолларовую бумажку, толстяк цепко вцепился в нее и
через секунду банкнота уже присоединилась к толстой пачке, которая ненадолго
показалась из его брючного кармана. Кто-то невидимый из-за его  спины  подал
четыре пакетика. Грегори поспешно спрятал их под рубашку.
   В этот момент с визгом тормозов  к  дому  подлетела  машина,  из  которой
выскочили трое вооруженных пистолетами "крипториканцев".  На  войне  как  на
войне, "бритоголовые" тоже взялись за оружие. Уже  через  несколько  секунд,
когда Грегори и Рассел бросились наутек, стрельба поднялась нешуточная.
   Они помчались сломя голову, но вскоре Рассел обнаружил,  что  Грегори  не
следует за  ним.  Он  обернулся.  Грегори  лежал  на  асфальте.  Перестрелка
оборвалась так же быстро, как и  возникла;  бойцов  из  обеих  банд  и  след
простыл. "Скорая помощь", которую  вызвал  кто-то  из  обитателей  квартала,
прибыла раньше полиции. Врач осмотрел рану в левой стороне спины  Грегори  и
констатировал смерть.
   По стечению обстоятельств, как раз проезжал неподалеку Кермит Шелдон.  Он
принял сообщение из дежурной части и оказался первым  полицейским  на  месте
перестрелки. Он отвел сына в сторону и потребовал:
   - Ну-ка, расскажи мне все и быстро! Все без утайки, в точности,  как  это
произошло, понял?
   Рассела, потрясенного и зареванного,  не  пришлось  долго  уламывать.  Он
рассказал отцу все, закончив словами:
   - Мать Грега не перенесет этого, папа... Его смерть да  еще  марихуана...
Она же не знает ничего.
   - Где та дрянь, что вы купили? - сквозь зубы процедил отец Рассела.
   - У Грега под рубашкой.
   - Себе ты взял что-нибудь?
   - Нет.
   Кермит Шелдон усадил Рассела в свою машину,  а  сам  направился  к  трупу
Грегори. Медики  закончили  свою  работу  и  набросили  на  тело  покрывало.
Патрульные  полицейские  еще  не  появились.   Детектив   Шелдон   осторожно
осмотрелся. Затем, приподняв покрывало, он  нашарил  у  Грегори  злополучные
пакеты и переложил в свой карман. Позднее он спустил их в унитаз.
   Вернувшись в машину, он кратко проинструктировал Рассела:
   - Слушай меня. Слушай внимательно. Вот твоя история. Вы двое  просто  шли
мимо, когда услышали выстрелы. Вы испугались и побежали. Если  ты  разглядел
кого-то из участников перестрелки, опиши их полиции. Но не более того  -  ни
слова. Держись своих показаний, не меняй их. А нам с тобой, -  он  метнул  в
сына сердитый взгляд, - предстоит серьезный разговор, и для  тебя  он  будет
очень неприятным, обещаю.
   Рассел внял этим наставлениям, а потому и полиция, и репортеры  посчитали
Грегори Эйнсли случайной жертвой бандитской разборки.
   Едва ли удивительно, что с той поры Рассел  Шелдон  навсегда  покончил  с
марихуаной. Своей тайной он поделился только  с  Малколмом,  который  и  сам
догадывался, что произошло в действительности. Этот  общий  секрет,  горе  и
чувство вины еще более сблизили двух  подростков.  Их  дружбе  суждено  было
длиться многие годы.
   Для  Виктории  Эйнсли  смерть  Грегори  стала  тяжелым   ударом.   Однако
придуманная Кермитом Шелдоном простенькая легенда о невиновности  Грегори  и
ее собственная религиозность послужили ей некоторым утешением  в  горе.  "Он
был таким чудным ребенком, что Бог  призвал  его  к  себе,  -  говорила  она
знакомым. А кто я такая, чтобы подвергать сомнению Промысел Божий?"
   И Малколму уже через несколько дней после гибели его брата она сказала:
   - Должно быть, Господь не знал, что Грегори станет священником.  Если  бы
знал, не стал бы забирать его на небо.
   Малколм погладил ее руку.
   - Я думаю, мамочка. Бог предвидел, что в лоне "Церкви Грегори заменю я.
   Виктория вскинула на него удивленный взгляд. Малколм кивнул.
   - Да, мама, я решил поступить в  семинарию  Святого  Владимира  вместе  с
Расселом. Мы с ним уже все обсудили. Я заменю там вакансию Грегори.
   Вот так это случилось.
   Филадельфийская семинария, где Малколму Эйнсли и Расселу Шелдону пришлось
учиться  последующие  семь   лет,   располагалась   в   недавно   капитально
отремонтированном здании, построенном в конце прошлого столетия.  Все  в  ее
стенах располагало к  одухотворенности  и  преумножению  знаний,  и  в  этой
атмосфере оба юноши с первых дней почувствовали себя своими.
   Решение Малколма посвятить себя Церкви ни в малейшей степени  не  было  с
его стороны самопожертвованием. Он принял его обдуманно и с легким  сердцем.
Он верил в Бога, в Божественность Иисуса и святость  католической  Церкви  -
именно в таком порядке. А на основе этой  фундаментальной  веры  можно  было
привести в порядок и остальные свои убеждения. Только много позже он  понял,
что, когда станет приходским священником, ему  придется  несколько  поменять
местами приоритеты в  своей  вере,  в  точности,  как  сказано  у  Матфея  в
девятнадцатой главе, тридцатом стихе: "Многие же будут первые последними,  и
последние первыми".
   Семинарское образование, где углубленно  изучали  теологию  и  философию,
было равнозначно курсу колледжа. Потом последовали еще три года богословских
занятий, венцом которых стала ученая степень. В  двадцать  пять  и  двадцать
шесть лет соответственно отец Малколм  Эйнсли  и  отец  Рассел  Шелдон  были
назначены младшими  приходскими  священниками.  Малколму  досталась  церковь
святого Августина в Потстауне, штат Пенсильвания, а Расселу - святого  Петра
в Ридинге. Оба прихода относились к одной епархии и  располагались  всего  в
тридцати километрах друг от друга.
   "Мы будем видеться с тобой через  день",  -  весело  предположил  Эйнсли.
Рассел тоже не сомневался в этом - за семь лет учебы узы их  дружбы  не  раз
подвергались испытаниям, но не  стали  от  того  менее  прочными.  Жизнь  не
оправдала  ожиданий.  Обоим  пришлось  слишком  много   работать.   Нехватка
католических священников в США, как и по всему миру, становилась  все  более
острой. Они встречались редко.  Только  через  несколько  лет  по-настоящему
кризисная ситуация снова сблизила их.

***

   - Вот так примерно  я  и  стал  священником,  -  сказал  Эйнсли  молодому
попутчику.
   Несколько минут назад их сине-белый автомобиль пересек Джексонвилл, и  на
горизонте уже проступили очертания построек аэропорта.
   - А как тогда получилось, что вы вышли из Церкви и стали  полицейским?  -
спросил Хорхе.
   - Это несложно, - ответил Эйнсли. - Просто я утратил веру.
   - Как вы могли перестать верить? - не унимался Хорхе.
   - Вот это уже сложный вопрос, - рассмеялся Эйнсли. - А я могу опоздать на
самолет.

Глава 4

   - Нет, я все равно не верю, - сказал Лео Ньюболд. - Негодяй просто решил,
видимо, посмеяться над нами. Подбросил пару глупых вещиц вместо улик,  чтобы
заморочить нам головы и сбить со следа.
   Такой оказалась реакция лейтенанта, когда Эйнсли позвонил ему  из  здания
аэровокзала  в  Джексонвилле  и  сообщил,  что  Дойл  признался  в  убийстве
четырнадцати человек, но отрицал  свою  причастность  к  убийству  комиссара
Эрнста и его жены Эленор.
   - Слишком многое свидетельствует против Дойла,  -  продолжал  Ньюболд.  -
Почти все детали убийства Эрнстов совпадают с подробностями других  убийств.
А ведь мы их не разглашали, никто, кроме самого Дойла, не мог знать о них...
Да-да, я наслышан о  твоих  сомнениях,  Малколм.  Ты  же  знаешь,  я  всегда
прислушивался к твоему мнению, но на этот раз, по-моему, ты заблуждаешься.
   Эйнсли словно обуял дух противоречия.
   - А чертов кролик, что  был  оставлен  в  доме  Эрнстов...  Он  никак  не
вяжется... Все остальное было из Апокалипсиса. А кролик... Нет, здесь что-то
не то.
   - Признайся, больше ты ничем  не  располагаешь,  -  напомнил  Ньюболд.  -
Верно?
   - Да, - со вздохом согласился Эйнсли.
   - Тогда вот что. Как вернешься, займись проверкой дела этих... Ну,  новая
для нас фамилия?
   - Икеи из Тампы.
   - Правильно. И убийством Эсперанса тоже. Но только много времени  я  тебе
не дам,  потому  что  на  нас  повисли  еще  две  "головоломки",  мы  просто
задыхаемся. И если начистоту, для меня дело Эрнстов закрыто.
   - А как быть с записью  признания  Дойла?  Отправить  срочной  почтой  из
Торонто?
   - Нет, привезешь кассету сам. Мы перепишем с нее копии  и  расшифруем,  а
потом уж решим, как быть дальше. Желаю  приятно  провести  время  с  семьей,
Малколм. Ты заслужил передышку.

***

   Эйнсли приехал  намного  раньше  вылета  рейса  авиакомпании  "Дельта"  в
Атланту, которая была связующим звеном на пути в  Торонто.  Самолет  взлетел
полупустым, и - о, блаженство! - он один занял три  кресла  в  экономическом
классе, разлегся, вытянулся и прикрыл глаза, собираясь проспать и  взлет,  и
посадку.
   Но заснуть мешал вопрос Хорхе, занозой сидевший в мозгу:  "Как  вы  могли
перестать верить?"
   Простого ответа на этот вопрос не было, понимал Эйнсли,  все  происходило
исподволь,  для  него  самого  почти  неосознанно.  Малозначащие  события  и
происшествия  в  его  жизни,  накапливаясь,  незаметно  придали   ей   новое
направление.
   Впервые это проявилось, пожалуй, еще в  годы  учебы  в  семинарии.  Когда
Малколму  было  двадцать  два,  отец  Ирвин   Пандольфо,   преподаватель   и
священник-иезуит, пригласил его помочь работать над книгой по сравнительному
анализу древних и современных религий. Молодой семинарист с жаром взялся  за
работу и последующие  годы  совмещал  научные  изыскания  для  труда  своего
наставника  с  занятиями  по  обычной  учебной  программе.  В  итоге,  когда
"Эволюцию  религий  человечества"  предстояло  наконец  передать   издателю,
оказалось весьма затруднительно определить, чей вклад в написание книги  был
больше.  Отец  Пандольфо,  человек  физически   немощный,   обладал   мощным
интеллектом и обостренным чувством справедливости, и он принял  неординарное
решение. "Твою работу нельзя оценить иначе как  выдающуюся,  Малколм,  и  ты
должен стать полноправным соавтором книги. Никаких возражений я не приму. На
обложке будут два наших  имени  одинаковым  шрифтом,  но  мое  будет  стоять
первым, О'кей?" <В английском написании Эйнсли  -  Ainslie,  соответственно,
Pandolfo - Пандольфо - должен в алфавитном порядке стоять вторым.>.
   Это был один из немногих  случаев  в  жизни  Малколма  Эйнсли,  когда  от
переполнивших его чувств он лишился дара речи.
   Книга  принесла  им  изрядную   известность.   Эйнсли   стал   признанным
авторитетом в религиоведении, но вместе с тем новые познания  заставили  его
по-иному взглянуть на ту единственную религию, служению которой он собирался
посвятить всю жизнь.
   Припомнился ему и еще  один  эпизод,  случившийся  ближе  к  концу  их  с
Расселом семинарского курса. Просматривая как-то конспекты  лекций,  Малколм
спросил друга:
   - Ты не помнишь, кто написал, что малознание - опасная вещь?
   - Александр Поуп <Александр Поуп (1688 -  1744)  -  известный  английский
поэт, автор переводов "Илиады" и "Одиссеи" Гомера на англ.>, а что?
   - А то, что он с тем же основанием мог бы  написать,  что  многознание  -
опасная вещь, особенно для будущего священника.
   Нужно ли пояснять, что имел в виду Малколм? <см,  строки  из  Екклесиаста
1:16-18: "...Потому что во многой мудрости  много  печали;  и  кто  умножает
познания, умножает скорбь".>.
   Часть их богословских штудий была посвящена истории Библии, как  Ветхого,
так и Нового заветов. А именно в этой области в новейшее  время  -  особенно
после тысяча девятьсот тридцатого года - светскими учеными и теологами  были
сделаны многочисленные открытия и установлены ранее неизвестные факты.
   Библию,  которую  большинство  непосвященных  считает   единым   текстом,
современная  наука  рассматривает  как  собрание  разрозненных   документов,
почерпнутых  из  разных  источников.   Многие   из   них   были   "одолжены"
израильтянами - в то время маленьким и отсталым народом - из  религий  своих
более древних соседей. По общему мнению,  книги  Ветхого  завета  охватывают
тысячелетний период примерно с одна тысяча сотого года до  н.  э.  -  начало
железного века - до начала третьего века н, э.
   Историки предпочитают применять сокращенное "до нашей эры" церковному "до
Рождества Христова", хотя на порядок  летосчисления  это  никак  не  влияет.
"Какое счастье, что не надо ничего переводить, как градусы Цельсия в систему
Фаренгейта!" - в шутку заметил однажды Эйнсли.
   - Библия - вовсе не священная книга, и уж, конечно, никакое она не  Слово
Божие, как утверждают ортодоксы, - говорил он Расселу. - Они не понимают или
скорее, отказываются понимать, как она на самом деле была составлена.
   - А твоя вера страдает от этого?
   -  Нет,  потому  что  истинная  вера  основывается  не  на  Библии.   Она
проистекает из нашего интуитивного понимания,  что  все  сущее  не  возникло
случайно, а было создано Богом, хотя наверняка  не  таким,  как  рисует  Его
Библия.
   Обсуждали они между собой и тот научно  установленный  факт,  что  первое
письменное упоминание об Иисусе Христе появилось только полвека спустя после
его смерти, в Первом послании апостола Павла к фессалоникийцам, самой ранней
книге Нового завета. Даже четыре благовествования - первым  стало  Евангелие
от Марка - были написаны позднее: между семидесятыми  и  стодесятыми  годами
н.э.
   До  тысяча  девятьсот  тридцать  третьего  года  особой  папской   буллой
католикам запрещалось заниматься "святотатственными  изысканиями  касательно
Библии", но затем просвещенный папа Иоанн XXIII  снял  запрет.  Католические
богословы ныне так же хорошо информированы, как  и  другие  их  коллеги.  По
основным вопросам библейской датировки и  источниковедения  они  сходятся  с
протестантскими исследователями Великобритании, Америки и Германии.
   - Сами-то они сняли шоры, - объяснял Малколм свою точку зрения Расселу, -
а вот пастве сообщить новые данные  библеистики  не  торопятся.  К  примеру,
совершенно очевидно, что Христос существовал и был  распят;  это  эпизод  из
истории Римской империи. Но вот все эти истории о нем:  непорочное  зачатие,
звезда на востоке, явление ангела пастухам, волхвы, чудеса, тайная вечеря  и
уж, само собой. Воскресение из мертвых - все это легенды, которые  пятьдесят
лет передавались изустно. Что же до точности пересказа... - Эйнсли помедлил,
подбирая что-нибудь наглядное для иллюстрации  своих  слов.  -  Вот!  Скажи,
сколько лет прошло с того дня, когда в Далласе был убит Кеннеди?
   - Без малого двадцать.
   - И ведь это произошло у всех на глазах. Газетчики, радио, телевидение...
Все  записывалось  и  потом  многократно  воспроизводилось.  Потом  заседала
комиссия Уоррена...
   - И все равно нет единого мнения, как это произошло и кто  что  делал,  -
кивнул Рассел.
   - Именно! А теперь представь новозаветные времена, когда не  существовало
средств связи и, по крайней мере, пятьдесят лет не  велись  никакие  записи.
Сколько вымысла и искажений вносили в пересказ легенд об Иисусе все новые  и
новые рассказчики!
   - Ну, а сам-то ты в эти легенды веришь?
   - Я отношусь к ним скептически, но это сейчас не имеет значения.  Был  он
фигурой легендарной или реальной,  но  Христос  оказал  на  мировую  историю
больше влияния, чем кто-либо другой, и оставил после  себя,  более  ясное  и
мудрое учение, чем любое другое.
   - Но был ли Он Сыном Божьим? Был ли Он Сам Богом? - допытывался Рассел.
   - Мне очень хочется в это верить... Да, пожалуй, я до сих пор верю в это.
   - Я тоже.
   Не обманывались ли они? Ведь уже тогда веру Малколма Эйнсли  точил  червь
сомнения.
   Некоторое время спустя во время семинара по догматике,  который  проводил
приезжий архиепископ, Малколм спросил:
   - Ваше Преосвященство, почему наша Церковь не делится  с  паствой  новыми
данными, которые мы теперь имеем о Библии, а также о жизни и эпохе Иисуса?
   - Потому что это могло бы поколебать веру  многих  честных  католиков,  -
быстро ответил  архиепископ.  -  Теологические  дебаты  и  толкования  лучше
предоставить  тем,  кто  обладает  для  этого  достаточным   интеллектом   и
мудростью.
   - Вы, стало быть, не верите в сказанное у Иоанна в главе  восьмой,  стихе
тридцать втором? - атаковал прелата Эйнсли. - "И познаете истину,  и  истина
сделает вас свободными".
   - Я бы предпочел, - процедил архиепископ, почти не разжимая губ, -  чтобы
молодые священники затвердили стих девятнадцатый из главы пятой  Послания  к
римлянам. "Послушанием одного сделаются праведными многие".
   - А еще лучше стих пятый из главы  шестой  Послания  к  ефесянам.  "Рабы,
повинуйтесь господам своим" не так ли Ваше Преосвященство?
   Аудитория реагировала на это взрывом смеха. Даже архиепископ снизошел  до
улыбки.

***

   По выходе из семинарии Рассел и Малколм отправились каждый в свой  приход
на роли помощников настоятелей; с течением времени их взгляды на  религию  и
ее связь с современной мирской жизнью продолжали эволюционировать.
   В церкви святого Августина в Потстауне Малколм  Эйнсли  стал  подчиненным
отца Андре Куэйла. Тому  было  шестьдесят  семь  лет  от  роду,  он  страдал
эмфиземой и редко покидал стены своего дома. Вопреки традиции, ему даже пищу
подавали отдельно.
   - Ты, значит, всем здесь  заправляешь?  -  предположил  Рассел  во  врем