- Сафар-бей!
     Перед ним  стоял  молодой,  красивый ага.  Он был среднего роста,
худощав,  но  широк  в  плечах.  Видно,  обладал  недюжинной  силой  и
ловкостью.  На бледном лице, которое скорее было под стать монаху, чем
воину, чернели пытливые глаза.
     - Ты  знаешь меня?  - спросил Сафар-бей,  заметив,  как оживился,
услышав его имя, чужеземный купец.
     - Еще бы! - Звенигора внутренне собрался, почувствовав опасность.
- Кто же не знает о подвигах доблестного воина Сафар-бея!  Еще  по  ту
сторону Балкан мне рассказывали о славных победах его над гайдутинами,
которые,  как саранча,  покрыли этот край. Слышал и о клятве Сафар-бея
истребить до последнего повстанцев воеводы Младена...
     - Собаки Младена!  - выкрикнул  Сафар-бей,  и  глаза  его  злобно
блеснули.
     - И всех, кто их поддерживает, - подхватил Звенигора. - Потому-то
я  так  и  обрадовался,  услыхав  такое  почтенное имя и увидев своими
глазами самого Сафар-бея.
     - Благодарю,  -  сухо сказал Сафар-бей,  больше ничем не проявляя
своих чувств и никак не реагируя на лесть.
     - Когда  я  услышал это имя,  то подумал:  сам аллах посылает мне
встречу с отважным воином!  Уж если он  захочет,  то  сумеет  найти  и
покарать злодеев, ограбивших меня.
     - Можешь  быть  уверен,  ага  Кучук,   -   вклинился   в   беседу
Каладжи-бей, - что они не ускользнут из рук Сафар-бея!
     - Тогда я заранее благодарю  Сафар-бея  за  будущее  освобождение
моего отца, которого гайдутины ранили и взяли в плен.
     - Твой отец попал в руки этих негодяев?
     - Да. И потому я решил остаться здесь до тех пор, пока не вызволю
его или не узнаю о его судьбе. А ты, высокочтимый Сафар-бей, позволь в
знак   моей   сердечной   признательности  и  почтения  подарить  одну
безделушку...  золотой медальон. В Ляхистане польские рыцари в походах
хранят в таких медальонах локоны своих возлюбленных...
     Звенигора поднял тонкую золотую цепочку, и медальончик закачался,
как маятник, поблескивая самоцветами.
     У Сафар-бея блеснули белые зубы,  лицо  чуть  порозовело.  Видно,
блеск  золота  подействовал  и  на  этого  сурового  воина.  Однако он
сдержанно произнес:
     - Благодарю.  Подарок  обязывает отплатить добром.  У меня ничего
нет,  кроме  оружия  и  рук,  которые  им  владеют.  Клянусь  аллахом,
наилучший подарок для всех нас - это уничтожение гайдутинов! Поэтому я
не сложу оружия до тех пор,  пока хоть один болгарский разбойник будет
дышать  воздухом Старой Планины,  как зовут они Балканы!  Я отплачу им
сполна за твои потери и за твоего отца, чужеземец! Ты доволен?
     "Одержимый! - подумал Звенигора.  - Недаром воевода Младен жаждет
его смерти. Это действительно опасный враг".
     А вслух произнес:
     - Конечно,  доволен, Сафар-бей! Разбойники - злейшие враги мирных
купцов, которые несут стране благосостояние и процветание.
     В это время в открытое окно с площади донесся какой-то  тревожный
шум.  Все начали прислушиваться. Каладжи-бей переглянулся с Сафар-беем
и сказал:
     - Господа,   наш   добрый   друг  Сафар-бей  хочет  показать  нам
результаты своего первого в этом году похода на неверных,  то есть  на
разбойников-гайдутинов.  Прошу вас всех на площадь! И тебя, Кучук-ага,
тоже  милости  прошу  с  нами.  Сейчас  ты  будешь  иметь  возможность
убедиться,  что  власти  солнцеликого  падишаха  искореняют  разбой на
дорогах так же успешно,  как завоевывают доверие у  чужеземных  купцов
своим добрым отношением.

2

     Выйдя из  дома,  Звенигора  заметил,  что  на  площади  произошли
перемены.
     Вместо одиночных,  разрозненных  групп  аскеров  и  горожан стоял
огромный  четырехугольник,  внутренние  стороны  которого   составляли
аскеры, а наружные - жители города. Посреди четырехугольника суетилось
несколько человек, что-то сооружая.
     Звенигора огляделся: Драган куда-то исчез.
     Паша Каладжи-бей со знатными горожанами  и  воинскими  старшинами
поднялся на деревянный помост, окруженный аскерами, взял Звенигору под
руку, доверительно шепнул:
     - Сейчас мы потешимся прекрасным зрелищем!
     Он кивнул головой  аге,  который  распоряжался  на  площади.  Тот
помчался выполнять распоряжение, известное ему, очевидно, заранее.
     Среди толпы нарастала тревога,  постепенно сникал людской  шум  и
говор,  замерли мрачные ряды аскеров.  Загремели тулумбасы.  Зазвучала
протяжно и надрывно зурна.  Аскеры вытянулись.  Послышалась отрывистая
команда, и в проходе между воинами появился великан в красной одежде и
черном колпаке, который закрывал лицо. Сквозь прорези колпака блестели
глаза.  В правой руке великан нес,  словно игрушку,  тяжелый с широким
лезвием топор. (Тулумбас (турец.) - сигнальный барабан.)
     "Палач!"
     Звенигора вздрогнул. Предчувствие оправдалось: теперь понятно, на
какое зрелище пригласил его паша.
     Палач не спеша прошел  в  середину  квадрата,  созданного  рядами
воинов,  поклонился  паше  со  старшинами  и резко сорвал покрывало со
свежеобтесанной колоды.  Вогнал в дерево  топор,  отступил  на  шаг  и
замер, скрестив на груди толстые волосатые руки.
     В тот же миг послышался топот копыт,  грохот колес,  и на площадь
выехала  большая  арба,  в которой стояли пять связанных простоволосых
мужчин.  Когда арба приблизилась,  Звенигора среди обреченных на казнь
узнал  Момчила.  Старик  стоял  впереди.  Легкий  ветерок  теребил его
длинную седую шевелюру.  Во взгляде не было страха, только угадывалась
затаенная печаль.
     "Что делать?  - метались мысли  казака.  -  Как  спасти  старика?
Просить  пашу?  Сафар-бея?  Но чем объяснить такую просьбу?  Она может
вызвать серьезное подозрение...  Погубить все...  А где Златка?  Что с
нею?  С  Якубом?  Неужели  и  они здесь,  среди зрителей этого жуткого
зрелища ?"
     Смертников стащили с арбы, поставили в ряд, лицом к помосту.
     Наступила зловещая тишина.  С  гор  повеяло  ветерком.  Захлопали
полотнища знамен. Площадь замерла.
     Каладжи-бей взмахнул рукой.  На край помоста вышел высокий, худой
кази-ясахчи  в  белой  чалме  со  свитком  пергамента  в руке и зычным
голосом начал читать. Переводчик сразу же, слово в слово, переводил на
болгарский язык: (Кази-ясахчи (турец.) - судебный исполнитель.)
     - "Указ паши околии,  высокочтимого  Каладжи-бея.  Именем  нашего
наияснейшего   падишаха   Магомета   Четвертого  я,  сливенский  паша,
приказываю всем подданным падишаха выискивать и уничтожать  изменников
и  разбойников-гайдутинов,  их  родных высылать в дальние вилайэты,  а
имущество  и  земли  передавать  в  собственность  Османской  державы.
(Вилайэт (араб.) - административная единица в Турции.)
     Всех, кто узнает что-нибудь о гайдутинах и не оповестит городские
власти, арестовывать, а их дома сжигать.
     Тех же,  кто поддерживает связь с  разбойниками,  помогает  едой,
оружием  или  просто  сочувствует  им,  нещадно бить плетями,  а более
упрямых и злостных - казнить.
     Отряды янычар  и  спахиев доблестного аги Сафар-бея,  на которого
возложена обязанность истреблять  разбойников  и  поддерживать  мир  и
спокойствие  в  околии,  схватили несколько десятков злодеев.  Все они
биты плетями,  пятерых же из них,  а именно:  Момчила Крайчева,  Ивана
Ненкова,  Герасима Букова,  Райко Драгоманова и Луку Дуба - приказываю
казнить на площади как врагов  падишаха.  Пусть  каждый  видит,  какая
судьба  ожидает  тех,  кто  поднимет руку на освященную аллахом власть
Османов!"
     Последние слова  переводчика  потонули  в  грохоте  тулумбасов  и
завывании зурны, к которым прибавились выкрики аскеров: "Алла, алла!"
     У Звенигоры  по  спине пробежала холодная дрожь.  Он боялся,  что
Драган отважится на какой-нибудь отчаянный шаг,  чтобы спасти Момчила,
и   погибнет  сам.  Он  искал  его  взглядом,  чтобы  предупредить  от
необдуманного поступка, но Драгана нигде не было. Да разве найдешь его
в такой толпе!
     Шум постепенно начал стихать.  Палач поднял топор,  пальцем левой
руки  попробовал,  хорошо  ли  отточено лезвие.  Нельзя было терять ни
минуты. Звенигора наклонился к уху Каладжи-бея, зашептал:
     - Почтенный  Каладжи-бей,  даю  сто курушей,  если отложишь казнь
того старого болгарина,  что стоит впереди...  Пятьсот  курушей,  если
помилуешь его и отдашь мне...
     Удивленный паша вытаращил глаза. В них мелькнул испуг.
     - Что все это означает, мой дорогой гость?
     - Я  удваиваю  цену...  За  голову  старика  -  тысяча   курушей!
Неимоверная плата!..  Я уверен,  что этот старика", по своей старости,
не принесет  уже  никакого  вреда,  а  я  за  него  смогу  выменять  у
гайдутинов своего отца... Прошу, эфенди!
     Шум толпы на площади почти  затих.  Палач  уставился  взглядом  в
пашу, ожидая приказа начинать свое кровавое дело.
     Звенигора понимал,  какой опасности  подвергся,  дав  повод  паше
заподозрить в нем гайдутинского разведчика.
     Что же ответит Каладжи-бей?  Почему он молчит?..  Вот уже  совсем
затихла площадь. Все напряженно ждут, что будет дальше.
     Звенигора чувствует,  как у него от напряжения дрожат  руки.  Под
сердце подкатился неприятный холодок. Все пропало!
     Вот Каладжи-бей поворачивается к Сафар-бею и что-то долго  шепчет
ему на ухо.  На холодном, непроницаемом лице аги появляется удивление.
Но ненадолго.  Ага утвердительно  кивает  головой  и  оглядывается  на
Звенигору.
     Теперь все!  Сомнений нет:  паша приказал схватить его.  Остается
одно - убить Сафар-бея.
     Но тут до слуха Звенигоры долетают слова аги:
     - Реджеп,  казнь  Момчила Крайчева откладывается...  учитывая его
старость... Передай это палачу и скажи: пусть начинает.
     Младший ага  Реджеп,  придерживая рукой саблю,  побежал выполнять
приказание.  У Звенигоры отлегло от сердца.  К щекам начала  приливать
кровь.   Кажется,   его  необычная  просьба,  мотивированная  желанием
вызволить отца, не вызвала подозрений у турков.
     Началась казнь.   Чтобы   заглушить   крики   жертв   и  горожан,
Каладжи-бей    приказал    непрерывно    бить    в    тулумбасы.    Их
тревожно-надсадная дробь заполнила весь город. Звенигора стиснул зубы.
Ему приходилось видеть много смертей,  но это бывало в бою, когда люди
охвачены  яростью  и  жаждой  победы.  Здесь  же  происходило убийство
связанных и, вероятнее всего, ни в чем не повинных крестьян.
     Когда последнюю жертву тащили к колоде,  Каладжи-бей повернулся к
Звенигоре, подмигнул выпученным глазом:
     - Противно,  но  полезно!  Не  так  ли?..  Пролитая сегодня кровь
надолго остудит горячие головы балканцев!
     - А может, еще больше распалит?
     - Не думаю.  Впрочем,  посмотрим.  Во всяком случае,  сегодняшняя
казнь - хорошая наука для непокорных болгар!  Так будет с каждым,  кто
осмелится поднять руку на могущество Порты!
     Последний раз  опустился топор палача.  По площади пронесся тихий
вздох. Замолкли тулумбасы. Оборвали свою тревожную песнь зурны.
     Каладжи-бей обернулся к свите. Все расступились. Паша взглянул на
Звенигору:
     - Я  буду  рад  видеть  тебя,  Кучук-ага,  у  себя за обедом.  До
свидания!
     - До свидания, эфенди, - поклонился Звенигора, радуясь, что одну,
очень важную,  битву он уже выиграл.  Это вселяло надежду, что в конце
концов он встретит Златку и вырвет ее из рук Сафар-бея.

3

     Люди расходились  молча.  Под внешней,  искусственной покорностью
бушевала буря.  Насупленные брови и сжатые кулаки,  сухой блеск глаз и
взгляды,    полные    лютой   ненависти   и   гнева   к   угнетателям,
свидетельствовали,  что казнь четырех крестьян не запугала  болгар,  а
еще больше разожгла в их сердцах жажду мести к ненавистным врагам.
     - Мы запомним этот день,  будь он проклят!  - долетели  до  слуха
Звенигоры слова, брошенные молодым высоким горцем.
     - Отплатим, око за око! - добавил его спутник.
     - Свернем собаке Сафар-бею башку!  - прошипел третий, оглянувшись
назад,  где стояли аскеры. Заметив незнакомца, подтолкнул товарищей, и
они шмыгнули в какой-то глухой переулок.
     Звенигора шел не торопясь.  Не хотелось толкаться и глотать пыль,
взбитую  сотнями  ног,  и  поэтому выбирал безлюдные улицы,  запоминая
дорогу, по которой придется, может, не раз еще ходить, приглядывался к
каменным и глиняным постройкам, что лепились к склонам.
     Он мог быть доволен  тем,  чего  достиг  в  самом  начале  своего
пребывания  в  Сливене:  завел  знакомство  с  городскими заправилами,
вызволил от смерти Момчила.  И хотя ничего,  еще не узнал о  Златке  и
Якубе,  ради которых,  собственно, и оказался здесь, не терял надежды,
что и в этом ему повезет.  На чем основывалась его уверенность,  он  и
сам не смог бы объяснить. Подсказывало какое-то внутреннее чувство.
     Неожиданно на его плечо опустилась чья-то тяжелая рука. Звенигора
повернул голову.
     - Сафар-бей!  - Он не мог скрыть свою  растерянность.  -  Вот  не
ждал!
     - Ты удивлен,  чужестранец?  А я тебя искал.  Хочу  познакомиться
поближе. Зайдем ко мне!
     Сафар-бей взял  Звенигору  под  руку.  Сзади,  шагах  в   десяти,
следовало несколько аскеров.  "Личная охрана Сафар-бея... Гм, сдается,
что я преждевременно радовался,  - подумал казак.  - Похоже,  что меня
просто схватили. Что ж, надо идти... И надеяться на лучшее".
     За углом Сафар-бей свернул в улочку,  круто поднимавшуюся  вверх.
Вскоре  они  оказались перед воротами небольшой,  но мощной крепостцы.
Часовые отсалютовали Сафар-бею и пропустили их внутрь.
     Двор разделяла  на  две  половины  каменная стена.  Слева,  перед
приземистыми домиками с плоскими черепичными кровлями сновали  аскеры.
В  другую  половину вели еще одни ворота,  у которых тоже стоял страж.
Сафар-бей направился к нему. Аскер быстро распахнул калитку и шагнул в
сторону.
     - Прошу в мой дом, - пригласил Сафар-бей, пропуская гостя вперед.
-  Временный,  конечно...  Мы,  воины,  не успеваем обжиться,  как уже
трубят поход.  Правда, у вас, купцов, то же самое: редко бываете дома,
больше кочуете по свету...
     Ответить Звенигора не успел. Он очутился в небольшом и запущенном
саду,  зажатом  каменными  стенами.  Быстрым взглядом казак окинул все
вокруг.  В конце сада виднелся большой дом с высоким крыльцом.  К нему
вела  широкая  дорожка  с  каменными скамьями по сторонам.  В давно не
расчищаемых зарослях цвели одичавшие розы,  в  ветвях  магнолии  птицы
выводили трели. В тени, на одной из скамей, кто-то сидел.
     - О,  да здесь настоящий рай!  -  воскликнул  Звенигора,  любуясь
тихим  уголком.  -  Для  полного  счастья  недостает  только красавицы
жены... Ба-ба-ба! Беру свои слова назад! Для полного счастья, кажется,
все  есть!  -  И Звенигора кивнул на далекую скамью,  где сидели двое:
седой мужчина в черной одежде  и  хрупкая  девушка,  которая,  заметив
незнакомца, опустила на лицо черную шаль.
     Сафар-бей удовлетворенно улыбнулся.  Ему пришлись по сердцу слова
гостя.
     - Ты приятный собеседник, Кучук-ага, - похвалил он купца.
     Услыхав голоса  и шум шагов,  мужчина повернул голову.  Звенигора
тут же узнал Якуба.  В глазах старого меддаха  мелькнули  удивление  и
страх. Девушка тоже напряглась, словно готова была сорваться с места и
бежать.  Даже сквозь вуаль Звенигора угадывал дорогие  черты,  увидел,
как  расширились  глаза  Златки,  а руки задрожали и начали перебирать
складки одежды.
     Словно что-то  почувствовав,  Сафар-бей  насторожился.  Его  лицо
моментально  окаменело,  а  глаза  сузились.  На  какое-то   мгновение
воцарилась  напряженная  тишина.  Звенигора  понимал,  что  она  могла
вот-вот окончиться полной катастрофой.  Опережая Якуба,  чтобы тот  не
успел сказать чего-нибудь невпопад, произнес:
     - Дорогой Сафар-бей,  я вижу,  что на этот раз ошибся... Бьюсь об
заклад, это твои родные - отец и сестренка!
     - Ты снова ошибаешься, ага Кучук, - угрюмо ответил Сафар-бей. - У
меня  нет  родных.  То  есть  я  их не знаю...  Эти люди - мои хорошие
друзья...
     - Я буду рад познакомиться с ними.
     - Перед вами тоже купец, - указал Сафар-бей на Якуба.
     - Правда?   Очень   приятно,   что   все  больше  турок  начинает
интересоваться торговлей. Раньше они пренебрегали этим занятием, как и
другими ремеслами.  Считали,  что на свете есть только одно дело, ради
которого стоит жить, - война...
     - Турки  -  прирожденные  воины,  -  не  без  тщеславия  произнес
Сафар-бей,  бросив выразительный взгляд на девушку.  -  Однако  теперь
многие  начинают  смотреть на жизнь иначе.  Раньше победоносные походы
наших  отрядов  наполняли  нашу  казну  и  карманы  воинов  золотом  и
драгоценностями.  Но  это,  к  сожалению,  прошло.  Войны стали давать
меньше,  чем требуется для того, чтобы прожить. Вот и приходится нашим
людям браться за торговлю и ремесла...
     Они вошли в дом.  Златка  сразу  же  исчезла  в  другой  комнате.
Сафар-бей предложил гостю и Якубу садиться и, извинившись, вышел.
     Звенигора быстро пожал руку Якубу.
     - Здесь лишних ушей и глаз нет? - спросил тихо.
     - Нет, - шепотом ответил Якуб. - Я рад тебя видеть, Арсен! Но что
это все значит?
     - Я был у воеводы Младена,  видел его  жену  Анку...  Златка  так
похожа на мать! Мы обязаны вырвать ее из рук Сафар-бея!
     - Это не так просто. Он держит нас под стражей, как узников, хотя
старается  скрасить  наше  пребывание  здесь  замечательной  кухней  и
богатыми нарядами для Златки. Он влюбился в нее.
     - О! А она?..
     - Не волнуйся,  - улыбнулся Якуб. - Она к нему равнодушна. Он это
видит,  однако  знает  и другое:  у нас девушку никогда не спрашивают;
лишь бы родители  согласились  -  продадут,  как  кошку  в  мешке!  Но
Сафар-беи не вызывает в ней и отвращения.  Молодой,  красивый... Дарит
красивые вещи. Видел, как она одета? Это все от него.
     Где-то хлопнули двери. Якуб заговорил о другом.
     В комнату,  пропустив перед собой аскера,  который нес на круглом
блюде круглые миски с едой, вошел Сафар-бей.
     - Прежде чем говорить о делах,  надо подкрепиться,  -  сказал  он
весело,  изображая радушного хозяина. - Ага Якуб, попроси Адике, чтобы
прислуживала нам при обеде, - добавил Сафар-бей.
     Когда Якуб  и  аскер вышли,  ага сел напротив Звенигоры на мягкий
миндер и сказал:
     - Дорогой мой гость,  наверное,  догадался, что я пригласил его к
себе не только для того, чтобы угостить жареной бараниной с восточными
пряностями...
     Звенигора вопросительно взглянул на хозяина и внутренне напрягся.
     - Сегодня  ты  просил  нашего  пашу  Каладжи-бея  подарить  жизнь
старому Момчилу Крайчеву. Позволь узнать...
     Сафар-бей замолк  и  проницательно  посмотрел  на Звенигору.  Тот
выдержал взгляд,  хотя понимал,  что сейчас его могут спросить, откуда
он,  чужеземец,  знает гайдутина и почему заступился за него.  Неужели
Каладжи-бей не передал аге его пояснения?  Придется повторить то,  что
говорил паше на площади.  А если Сафар-бей не поверит?..  Что ж, тогда
останется только одно:  прикончить его здесь  же,  не  ожидая  другого
удобного случая.
     Однако Сафар-бея интересовало,  по всей видимости, что-то другое,
так как он продолжил:
     - Позволь узнать,  сколько ты пообещал паше за  помилование  того
разбойника?
     - Почему тебя это интересует? - облегченно вздохнул казак.
     - Пленные - мои,  и я не хочу, чтобы кто-то другой зарабатывал на
них.
     "Выходит, и   ты,  братец,  думаешь  не  о  защите  ислама,  а  о
собственной мошне", - подумал Звенигора, а вслух сказал:
     - Я пообещал паше тысячу курушей.  Я могу отдать тебе,  почтенный
Сафар-бей,  половину, так как понимаю, что это зависит от тебя. Но что
я скажу паше?
     - Скажи, что деньги отдал мне.
     - А это тебе не повредит?
     - Не забывай,  что здесь не Ляхистан,  а Турция...  Я  подчиняюсь
только беглер-бею.
     - Хорошо.  Мне все равно, кому заплатить, - согласился Звенигора.
- Когда передадут мне болгарина?
     - Как только я получу деньги.  Кстати,