го места дальше чем на
шаг.
     Звенигора нащупал в темноте несколько звеньев, поднял, положил на
колени.  Цепь как цепь.  Таких на Сечи было полно,  - их выковывали  в
кузнях для разных хозяйских нужд. Но здесь это не просто цепь, а враг,
которого необходимо одолеть.
     Но как?
     Порвать? Не порвешь! Перерубить или перепилить? Нечем.
     Что же делать?
     Звенигора мысленно перебрал десятки разных способов. Однако ни до
чего  путного  не  додумался.  В бессильной злости намотал цепь на обе
руки и рванул изо всех  сил...  Железо  загремело,  зазвенело,  словно
засмеялось  над  его  бессмысленным усилием.  Он бросил цепь под ноги,
беспомощно улыбнулся в темноте  своей  наивности  и,  обхватив  руками
голову, повалился на скамью.
     Но мысли точат мозг, как шашель дерево.
     Вот если  бы  достать  кусок  камня-песчаника,  им  можно было бы
постепенно перетереть  одно  из  звеньев.  Как  бы  не  так!  Где  его
возьмешь? На берег невольников не пускают! Из турок никто такой услуги
не окажет... Так чего же тешить себя призрачной надеждой!..
     Вдруг вспомнилось,  как  дома,  еще в Каменце сорвалась однажды с
цепи собака и набросилась на нищих,  что зашли  было  во  двор.  Арсен
тогда был еще мальчиком,  но и до сих пор помнит, как большой лохматый
Цыган рванулся вперед,  к незнакомцам,  как звякнула натянутая, словно
струна,  цепь,  как  закричали  перепуганные  нищие,  отбиваясь от пса
посохами.  Отец выбежал из мастерской и оттащил собаку назад, к будке.
Нищих  как  ветром  сдуло  со  двора.  А  отец,  удивленный  тем,  что
случилось, поднял с земли цепь.
     "Какой сильный наш Цыган", - сказал тогда Арсен.
     "Не в силе дело,  - ответил отец.  - Глянь-ка сюда.  Видишь?" - и
показал обрывок цепи.
     Звенья ее в местах соединения так перетерлись  со  временем,  что
были не толще капустного листка.
     "Ишь ты!  - удивлялся тогда мальчик.  - Такое крепкое  железо,  а
перетерлось..."
     "Время и  железо  переедает,  сынок",  -  ответил  отец  и  отбил
молотком скобу, чтобы отдать цепь кузнецу для перековки.
     Тогда Арсен так и не понял, как это время может переедать железо.
А  теперь,  вспомнив  то происшествие,  чуть не вскрикнул от радости и
даже подскочил на скамье. Затормошил Спыхальского и Романа, разбудил и
зашептал:
     - Вставайте! Да вставайте же! Хватит спать, сто чертей вам в бок!
     - Что   случилось,   Арсен?   Есть   дают?  -  спросонья  загудел
Спыхальский. - Но еще ж рано, пся крев!
     Звенигора зажал ему рот рукой.
     - Тс-с-с,  пан Мартын...  Думка тут одна пришла...  Не хотело  бы
товариство узнать о ней?
     - А чтоб тебе стонадцать болячек!..  И для того  будить  человека
среди ночи? - рассердился Спыхальский, громко зевая.
     - Помолчи-ка,  пан Мартын!  - сердито прошептал из угла Роман.  -
Дай дело послушать! Говори, Арсен.
     Звенигора наклонился к ним и зашептал:
     - Други,   бежать   нам  удастся,  наверно,  не  скоро.  Но  надо
готовиться к этому.  Что я надумал?  Так вот,  надо  тайно  перетереть
цепь,  чтобы  в  подходящее  время  разорвать ее и бежать с галеры или
вступить в бой с турками.  Это единственная наша надежда, единственная
дорога на волю!
     И Роман и Спыхальский схватили Арсена за руки.
     - Как, у тебя есть чем пилить цепь?
     - Нет,  други,  у меня ничего нет...  Но наше терпение перетрет и
железо!  Будем  тереть одно звено - железо об железо!  Вы когда-нибудь
видели старую цепь? Не примечали разве, как некоторые звенья стираются
так,  что  таким  дюжим казачинам,  как мы с вами,  ничего не стоит ее
разорвать?
     - Перетереть эту цепь? - разочарованно прошептал Спыхальский. - О
матка боска!
     - Конечно, не за день и не за два, пан Мартын! Может, за полгода,
а то и за год... Должно ж когда-нибудь железо нам поддаться!.. А иначе
что делать?  Сидеть за веслом до смерти?  Или,  может, ты придумал что
лучше?
     Спыхальский только запыхтел.
     А Роман, по-тульски "акая", быстро заговорил:
     - Другова выхода у нас и вправду нету!  И чем скорее начнем,  тем
лучше!  Сегодня!  Сразу!  Я согласен ночь не  спать  -  до  утра  буду
работать!  Да  еще  как!  Самого  черта перетру...  А следующую ночь -
Звенигора,  а там - ты, пан Спыхальский... Так и будем чередоваться...
Ну как?
     - Дело говоришь,  Роман,  - похвалил Звенигора.  - Будем работать
только по ночам.
     - Как же нам ночью узнавать то звено,  что  будем  перетирать?  -
спросил Спыхальский. - Не кошачьи глаза у нас.
     - А,  если б только эта помеха была  самой  трудной!  -  произнес
Звенигора.  -  Завяжем на соседнем звене ленту какую-либо - вот тебе и
метка! - И оторвал от шаровар узкую каемку.

3

     Прошло лето.  Незаметно наступила осень с  порывистыми  северными
ветрами и надоедливой изморосью.  Море стало мрачным, неприветливым. С
его поверхности исчезла приятная голубизна,  ласкающая взор,  - вместо
этого  все  чаще возникали пенистые буруны,  и тяжелые холодные брызги
долетали на палубу к гребцам.
     Невольникам дали  старые  дырявые  кафтаны  и бешметы.  Но они не
спасали  от  холода  и  пронизывающего  сырого  тумана.  Люди  мерзли,
коченели.   Многих   душил   кашель,  и  гребцы  беспрерывно  кашляли,
надрываясь.
     "Черный дракон",  как и другие турецкие военные корабли, все лето
и осень сновал между Стамбулом и крепостями в устьях Днепра, Днестра и
Дуная.   Турция  вела  большую  войну  против  России  и  Украины  под
Чигирином,  и  стотысячное  войско   великого   визиря   Ибрагима-паши
требовало подкреплений,  много боеприпасов и еды. Все это доставлялось
главным образом по морю - силой невольничьих рук.
     Назад везли раненых, награбленные на Украине богатства да ясырь -
живой товар.
     С конца лета, когда Ибрагим-паша начал терпеть поражения, "Черный
дракон" перевозил потрепанные войска в Болгарию, на зимние квартиры.
     Невольникам передышки не было.  Паша Семестаф, желая выслужиться,
каждый  рейс  старался  сделать  быстрее  других   кораблей,   поэтому
требовал, чтобы надсмотрщики выжимали все силы из гребцов.
     Абдурахман бесновался,  как никогда.  Казалось,  в него  вселился
шайтан.  Он бегал по помосту,  извергая поток проклятий и ругательств,
нещадно  избивая  каждого,  кто  лишь  на  миг  уменьшал  усилия   или
перекидывался  словом  с  соседом.  Свой  прежний  арапник  он заменил
таволгой с терном.  Связанные в тугие пучки прутья таволги и  жесткого
терна,  усеянного крепкими и острыми, как иголки, колючками, висели на
стене его каморки.  Розовая  таволга,  покрывавшая  густыми  зарослями
склоны  оврагов  и  радовавшая  взор своим приятным цветом,  стала для
невольников ужаснейшей пыткой.  Тяжелые прутья  колючками  рвали  тело
даже сквозь плотную зимнюю одежду.
     Все лето Абдурахман  обходил  Звенигору,  помня  его  разговор  с
Семестафом-пашой,   хотя   и   бросал  на  него  злобные  взгляды.  Но
продолжалось это лишь до осени,  до того самого дня,  о котором  думал
Звенигора, что придет он не раньше чем через год или два.
     В этот день Семестаф-паша спустился вниз к невольникам - время от
времени он заглядывал во все закоулки корабля - и сказал Звенигоре:
     - Кучук-ага,  я получил сообщение из Каменца...  Оказывается, там
действительно   есть  несколько  турецких  купцов.  Но,  к  сожалению,
никакого Кучука среди них нет. Чем объяснит это Кучук-ага?
     Звенигора никак не ожидал,  что паша так быстро узнает про обман,
и, застигнутый врасплох, на минуту замялся:
     - Как - нет?.. Неужели он... умер?
     - Э-э,  дело в том,  что он вовсе не умирал.  Купец Кучук не  мог
умереть,  ибо  вообще не существовал на свете,  жалкий раб!  Я поверил
тебе,  презренный, и поплатился за свое легковерье - выбросил на гонца
несколько   курушей,   которые,   как   я   надеялся,   вернутся   мне
приумноженными. А теперь знаю, что потерял их вовсе!
     В это  время Абдурахман стоял сзади и внимательно прислушивался к
беседе. На его плоском лице проступало торжествующее злорадство.
     - Странно,  - будто раздумывая,  сказал Звенигора. - А не мог тот
человек ошибиться, эфенди?
     - Не думаю. Он не первый раз выполняет мои поручения.
     - И все же в Каменце он был обманут.
     - Кем? Зачем?
     - Моими врагами, которые продали меня в неволю.
     - Я не желаю больше тратиться на тебя,  раб!  С меня хватит!  Ищи
теперь сам путь,  чтобы известить своих родных!..  -  бросил  паша  и,
резко повернувшись, вышел.
     В тот же день вечером Абдурахман зверски избил Арсена. Причины он
и не искал. Просто считал, что настало его время. Схватив прут таволги
покрепче и подлиннее,  он подскочил к казаку и  с  размаху  ударил  по
спине.  Тонкие  колючки  глубоко  впились  в тело.  Арсен вскрикнул от
внезапной боли,  пригнулся. А удары сыпались один за другим... Таволга
стала красной от крови.
     Кровавые брызги  покрыли  одежду  и  руки   Абдурахмана.   Он   с
наслаждением  хлестал  невольника.  Долго ждал он этой минуты и теперь
мстил и за то,  что  невольник  его  ударил,  и  за  испытанное  тогда
унижение.
     Воинов и  Спыхальский  стали  кричать.  Их  поддержали  остальные
невольники.  Прибежавший  на  поднятый ими шум корабельный ага оттащил
Абдурахмана и с  омерзением  отшвырнул  в  темный  угол  окровавленную
таволгу.
     Арсен не помнил себя от боли.  Вся спина была истерзана и  горела
огнем. Сжав зубы, чтоб не кричать, он еле держался за рукоять весла. А
отпустить  его  не  мог:  это  дало  бы  повод  Абдурахману  к   новым
истязаниям. Спыхальский и Воинов гребли и за него.
     В эту ночь была очередь Арсена перетирать цепь.  Но не  то  чтобы
работать,  он  даже уснуть не мог.  Лежал на животе и широко открытыми
глазами глядел в темноту.  Роман взялся выполнить ночную часть  работы
Арсена,   а  пан  Мартын,  хотя  и  любил  поспать,  заснуть  не  мог,
потрясенный свирепым нападением Абдурахмана.
     - Надо что-то придумать,  братья,  - шептал он. - Если до зимы не
вызволимся,  то пропадем,  ей-ей,  как рудые мыши,  на этой  проклятой
каторге,  разрази ее гром!.. Боюсь я за тебя, Арсен... Абдурахман, пся
крев,  не даст тебе житья,  друг ты мой любимый... Тьфу, голова трещит
от мыслей, а ничего толкового не идет!
     - Да что тут надумаешь,  пан Мартын?  - отозвался Роман, изо всех
сил  перетирая цепь.  - Вот сорвемся с привязи,  тогда будем гадать...
Немного уж осталось - больше половины перетерли.  Вот ударить бы  раз,
другой, так и сегодня цепь распалась бы!
     - Жди!  А тем временем Абдурахман  с  Арсена  шкуру,  как  старый
жупан, сдерет... Да и с нас заодно!
     - Ну что ж,  надо его упредить!  Задавить пса прежде,  чем он нас
загрызет!..  Лет  шесть  тому  назад,  когда отец наш,  атаман Стенька
Разин,  заварил на Дону и  на  Волге  кашу  и  стал  громить  боярские
усадьбы,  приказчик,  кровавый  пес,  наговорил хозяину,  что я парней
подговариваю идти на помощь к Разину.  Велел  барин  меня  схватить  и
забить насмерть батогами.  Но и я не лыком шит! Как только верные люди
шепнули мне об этом,  я с друзьями подстерег приказчика  в  перелеске,
когда он возвращался домой,  и подвесил на березе. А потом, дождавшись
ночи,  незаметно пробрался к помещичьему двору, под стогом сухого сена
высек огонь и хорошенько раздул его...  На десять верст вперед освещал
нам пожар дорогу на Дон!  И на сердце веселее стало оттого,  что не  с
пустыми руками прибудем к славному атаману Разину...
     - Гм,  так  вот  ты,  оказывается,  какая  птица,  пан  Роман,  -
промолвил  Спыхальский.  - А я и не знал...  Ох и везет же мне на вас,
шалопутные,  Перун вас покарай!.. То пана Квочку встретил, царство ему
небесное,  теперь вот тебя, Роман... Может, и ты, пан Звенигора, такой
же, как и они? А?..
     - Все  мы  из  одного  теста,  пан  Мартын,  -  морщась  от боли,
усмехнулся Звенигора.  - Но ты лучше не занимай  этим  голову.  Мы,  в
общем-то, все неплохие люди!..
     - Га,  га,  га!  -  захохотал  Спыхальский.  -  В  этом  я  и  не
сомневался. Мне сейчас даже стало весело от той мысли, что я наверняка
наберусь от вас разбойничьего и своевольного духа. А вернусь на родную
землю,  в  Польшу,  натравлю хлопов против вельможного панства и пойду
гулять по градам и весям,  как Костка Наперский.  О пан Езус!  (Костка
Наперский (ок. 1620 - 1651 гг.) - руководитель крестьянского восстания
в Польше в 1651 году.)
     - Сперва дай выбраться из этой дыры, пан Мартын.
     - Так-то оно так,  проше пана...  Вот  я  и  думаю,  к  чему  это
рассказал  нам  пан  Роман  притчу  из своей жизни?  Не лучше ли и нам
опередить своего обидчика  Абдурахмана  и  укокошить  прежде,  чем  он
сдерет шкуру с нас? Га?
     - А что?!  Славная мысль! - согласился Арсен. - Только дайте хоть
немного очухаться.  Но перетирать цепь надо как можно скорее. Время не
ждет!
     Долго еще  они  шептались  в  темноте.  Никто  не  обращал на них
внимания,  никто не прислушивался к их шепоту.  Только  где-то  вверху
глухо шумел ветер, завывая в снастях корабля, да словно из глубин моря
доносился жалобный  звук.  То  слышались  стоны  невольников,  которые
бредили  во сне и звякали кандалами,  когда кто-нибудь переворачивался
или протягивал ноги.

4

     На другой день ветер  усилился.  Грести  стало  тяжелей.  Корабль
бросало, как на качелях.
     С палубы звучали взволнованные  голоса  корабельных  старшин.  Из
отдельных  слов,  что  долетали  в помещение гребцов,  Звенигора понял
одно: приближается буря! Он сразу же поведал об этом товарищам.
     - Роман,  брат,  как хочешь,  а цепь перервать надо сегодня! Мы с
паном  Мартыном  будем  грести  одни...   Остерегайся   только,   чтоб
Абдурахман не заметил!
     - Зачем же рисковать? - удивился Роман.
     - В  бурю  легче  совершить то,  что задумали.  Да и надсмотрщика
способнее будет схватить. Смотри, как кидает его, сатану! Не удержится
на помосте да,  глядишь,  очутится как раз в моих объятиях!  Тут ему и
каюк!..
     - Не болтать,  собаки!  - издали заорал Абдурахман и, подскочив к
Звенигоре, несколько раз хлестнул арапником.
     Невольники опустили головы и дружней налегли на весло.
     - Ну, погоди, пся крев, - прошептал Спыхальский, - попадешь же ты
мне в руки!..
     Весь день Звенигора и Спыхальский ворочали тяжелое весло  вдвоем.
Роман, покачиваясь в такт с гребцами, яростно тер железные кольца. Они
жгли ему руки.  Тогда он плевал на раскаленный  металл  и  снова,  еще
неистовей, тер.
     Перед вечером  "Черный  дракон"  словно   налетел   на   какую-то
подводную преграду. Корабль содрогнулся. Гребцов швырнуло так, что они
слетели со скамей.  Как спички,  треснули несколько весел.  Абдурахман
распластался на помосте и не поднимался.  Послышались вопли отчаяния и
страха. Кто-то стал выкрикивать слова молитвы.
     Роман не  держался за весло,  и его отбросило сильнее других.  Он
упал со скамьи и,  выставив руки вперед,  чтоб не удариться головой  о
дубовую перегородку,  покатился в носовую часть судна.  Что-то обожгло
ноги,  - невидимая сила сдирала кандалы вместе с кожей.  В тот же  миг
вскрикнул от боли Спыхальский. Перекрывая неимоверный шум и гвалт, его
густой  голос,  казалось,  заглушил  и  стоны  невольников,  и   треск
ломающихся весел, и рев бури.
     Никто сразу  не  понял,  что  случилось.   Медленно   поднимались
невольники,  охая  и  потирая  бока.  Абдурахман  позеленел от страха,
бледными губами шептал молитву.
     И тут все вдруг ощутили, что корабль не так качает, как раньше.
     - Братья, тонем! - раздался чей-то испуганный голос.
     - Езус-Мария!.. - выдохнул Спыхальский.
     Вновь поднялся неистовый крик.  Абдурахман бросился к лестнице  и
быстрее полез вверх. Вскоре он вернулся с корабельным агой.
     - Тихо!  - гаркнул ага.  - Чего разорались, бешеные ослы? Корабль
не  тонет!  Слава  аллаху,  паша  Семестаф  -  да продлятся его годы -
мастерски ввел его в тихую бухту,  и мы здесь переждем бурю. Разобрать
весла - и всем за работу!  Надо отвести судно в безопасное место,  там
заночуем.
     Гомон улегся.  Сломанные весла выбросили. Невольники принялись за
свою работу.  Никто на них теперь не кричал,  никто не  избивал:  всех
подгоняло  желание спастись от смерти.  Даже Абдурахман вроде притих и
только исподлобья зло оглядывал гребцов.
     Снова ударил  барабан,  однако  его  глухие  звуки  уже не падали
тяжелым  камнем  на  сердце  невольников,  не  вызывали  ненависти   и
отвращения, - казалось, они предвещали спасение.
     Звенигора и  Спыхальский  тоже  с   силой   налегли   на   весло.
Собственно,  тянул его один Спыхальский,  - стонал,  а тянул,  чтоб не
выбиться из размеренного темпа,  чтоб  не  отстать  от  других.  Арсен
помогал   ему   очень  слабо:  в  изувеченной  спине  каждое  движение
отдавалось  такой  болью,  будто  на  обнаженные,  кровоточащие  мышцы
бросали горячую золу.
     Роман возился в своем углу с цепью.
     Вдруг он тихонько вскрикнул:
     - Братья,  готово! - От радости голос его дрожал. - Гляньте, цепь
порвана! Недаром мне ноги едва не оторвало... Такой ударище был!
     Спыхальский от радости подскочил на скамье:
     - Ха, холера ясна! Дождались! Арсен, брат!..
     - Тс-с-с!  Спокойно,  панове-братья, - прошептал Звенигора одними
губами.  - Роман,  скорее берись за весло!  Ни одним словом,  ни одним
движением нельзя выдать себя! Сейчас надо быть особенно осторожными...
Поговорим ночью!..
     Не веря себе, Роман дрожащими пальцами еще раз ощупал разорванное
звено цепи и взялся за весло.
     За бортом корабля бесновался северный ветер.

5

     "Черный дракон",  почти не различимый в  ночной  темноте,  слегка
покачивался  на  волнах  небольшой  тихой  бухты,  окаймленной  с суши
высокими холмами.
     Казалось, весь  корабль  погружен в сон.  Часовые - на корме и на
носу судна - натянули поглубже башлыки,  плотно закутались  в  длинные
абы и, примостившись в защищенных от ветра местах, спокойно дремали. В
тесных и душных каютах храпели янычары.  На  нижней  палубе  время  от
времени  позвякивали  во  сне  кандалами  невольники.  (Аба (турец.) -
накидка, плащ.)
     Не спали  только  Звенигора,  Воинов и Спыхальский.  Молча лежали
впотьмах. Выжидали, пока на корабле все заснут.
     Протяжный свист   ветра  и  глухой  рокот  разбушевавшегося  моря
способствовали их замыслам.
     Около полуночи  Роман  осторожно  вытянул  из  кандалов свободный
конец разорванной цепи.  Потом помог товарищам.  Теперь они были почти
свободны!  Правда, оставались кандалы на ногах и находились невольники
все еще на корабле, но это уже не так страшило.
     Превозмогая боль,  что терзала спину, Звенигора первым поднялся с
ненавистной скамьи,  тихо подошел  к  каморке,  где  спал  Абдурахман.
Легонько нажал плечом на дверь.  Она приоткрылась.  Из каморки донесся
могучий храп надсмотрщика.
     - Погоди,   Арсен!   Дай-ка   мне!   -  прошептал  Спыхальский  и
протиснулся в каморку.  Протянул в темноте свои длинные сильные руки и
нащупал постель Абдурахмана. - Пся крев! Добрался-таки до тебя!..
     Почувствовав на  шее  грубые  пальцы,  надсмотрщик  проснулся   и
испуганно вскрикнул. Но Спыхальский зажал ему рот огромной ладонью.
     - Арсен, растолкуй ему, что к чему. Объясни, что, к сожалению, не
имеем времени и отправляем на тот свет,  не угостив таволгой, холера б
его забрала!
     - Не нужно! Кончай скорей, пан Мартын! - прошептал Звенигора. - У
нас много дел.
     Абдурахман, должно быть,  так и не понял,  что произошло.  Правая
рука Спыхальского сжала ему горло,  как клещами.  Он метался недолго и
вскоре затих.
     - Един готовый! - коротко оповестил Спыхальский и, вытирая руку о
штаны, с отвращением сплюнул.
     Тем временем Роман разбудил всех невольников.
     - Тихо, братцы! Вытаскивайте цепь. Сейчас закончится наша неволя!
     Невольники быстро вытащили  из  кандалов  толстую  длинную  цепь,
которая держала их возле весел на