- Налетай,  проше  пана!  -  гремел он на всю палубу.  - Попотчую
полной чаркой!
     - Пан Мартын,  - крикнул Звенигора,  - смотри, что за птица перед
нами! Сам паша! Надо живым взять!
     В толпе янычар,  отбивающихся от казаков,  выделялась белоснежная
чалма паши.
     - А,  гром на его голову! - загудел Спыхальский. - Вот это, проше
пана, встреча! - И крикнул через головы турок: - Эй, паша, сдавайся!
     Высокий, худой  паша  поднял глаза,  зловещая улыбка легла на его
сухое коричневое лицо.  Седая козлиная борода задрожала, словно ее кто
дергал снизу.
     - Сдавайся, паша! - крикнул и Арсен.
     Паша зло взглянул на казака и выхватил из-за пояса пистолет.
     - Мартын, берегись! - крикнул Арсен.
     Но было   поздно.  Прогремел  выстрел.  Спыхальский  вскрикнул  и
выпустил саблю из рук. Пуля попала в грудь.
     - Ох,  пся  крев!..  -  Он согнулся,  зажал рану ладонями и начал
медленно оседать на залитую кровью палубу.
     Заметив, что между пальцами товарища обильно сочится кровь, Арсен
подхватил  Спыхальского,  придерживая,  чтобы   не   упал   под   ноги
разъяренных бойцов.
     - Братья, кончайте их! - крикнул казакам. - Пашу живьем брать!
     - Друже,  оставь...  Это смерть моя...  - простонал пан Мартын. -
Эх,  пся крев!  Не доведется еще раз повидать свою Польску...  отчизну
любу!
     Арсен подтащил его к борту,  передал казакам,  что  оставались  в
резерве  на чайке.  Сердце Арсена содрогнулось от гнева и жалости.  Не
брать пашу в плен! Отомстить за пана Мартына!
     Но бой уже закончился.  Всюду лежали убитые и раненые. Паша стоял
у стены надстройки,  скрестив на груди руки.  По его морщинистым щекам
катились слезы.
     Казаки вокруг него никак не могли отдышаться, вытирали вспотевшие
лбы.
     Звенигора поднял саблю:
     - Старый пес! Нет тебе моей пощады!
     Казаки перехватили его:
     - Опомнись,  Арсен!  Ты  же  сам  приказал взять его живьем!..  И
безоружный он...
     Арсен понурил голову.  Слезы душили,  не давали дышать. С усилием
выдавил жгучие слова:
     - Пана Мартына... убил он, собака!.. Эх! - Не сдержавшись, ударил
пашу наотмашь по лицу: - Негодяй!
     Тот зло блеснул глазами.
     - Я воин!  Ты можешь убить меня,  гяур,  но оскорблять не смей! Я
честно сражался!
     Арсен отошел.
     Бой на Днепре затихал.  Несколько фелюг горело. Дым сизым туманом
стлался над водою,  выжимая слезы из глаз. Слышались радостные выкрики
запорожцев, одиночные выстрелы на тех кораблях, где еще сопротивлялись
турки.
     ...Перед вечером  огромная  флотилия,  состоящая  из  двух  сотен
казацких чаек и почти сотни турецких  сандалов  и  фелюг,  нагруженных
хлебом,  порохом,  ядрами  и другими припасами,  медленно тронулась из
устья Корабельной речки и поплыла вверх по Днепру.
     Скрипят уключины,  шумят  весла,  плещется за бортом теплая вода.
Над  рекою   стоит   густой   запах   луговых   трав,   водорослей   и
серебристо-курчавого ивняка.
     Спыхальский лежит на белых турецких простынях.  Над ним склонился
Шевчик и шепчет беззубым ртом:
     - Мати божья, царица небесная, помоги казаку и заступись за него!
Останови  кровь,  затяни  рану  живою  плотью,  дай сердцу силы,  чтоб
казацкое тело больше не болело,  чтоб душа мужала, рука саблю держала,
ноги   по   земле   ходили,   очи  на  белый  свет  глядели!..  А  ты,
лихоманка-поганка,  белого тела не ломи! Лети себе на луга, на широкие
берега,  в  непролазные чащи-нетрища,  глубокие вертепища,  где Марище
бродит,  смерть колобродит,  в омуте утопись,  тиною затянись, - тьфу,
сгинь,  пропади,  прах тебя забери!  (Нетрища (укр.) - лесные трущобы.
Вертепища (укр.) - пещеры. Марище (укр.) - привидение, призрак.)
     Шевчик сплюнул через борт и рукавом вытер рот.
     Пока он говорил,  Метелица с  пренебрежением  смотрел  на  своего
старого побратима. Потом решительно отстранил его рукой:
     - Твои дурницы ни к чему. Дай-ка я его полечу! По-своему!
     Он снова  достал  из  бездонного кармана бутылку,  налил из нее в
рог, заменявший ему в походе кружку, горилки, насыпал пороха, размешал
все это стволом пистолета и подал пану Мартыну:
     - На, сынку, выпей половинку! - и приподнял его.
     Спыхальский выпил. Обессиленный, обливаясь холодным потом, тяжело
опустил голову на мягкую подушку.
     Вторую половину  Метелица вылил ему на рану и туго завязал чистым
полотном.
     - Вот так! Отдыхай теперь!
     Поднявшись, снова налил в рог горилки.  Взглянул на  пожелтевшего
Спыхальского:
     - Ну, за твое здоровье, казаче!
     Поднес рог к губам, но тут услышал покашливание Звенигоры, увидел
его  суровый,  осуждающий  взгляд.  Рука  старого  казака  застыла   в
воздухе...  Затем  медленно,  с  сожалением  опустилась  и  выплеснула
горилку из рога в Днепр.
     - Кгм, кгм! - крякнул он, вытирая ладонью сухие усы.
     Дед Шевчик, глядя на бутылку, в которой осталось немного горилки,
смачно облизнулся.
     Спыхальский приподнял веки,  хватил пересохшими от  жажды  губами
прохладный вечерний воздух.
     - Арсен, друже... схорони меня на такой высокой горе, чтоб видать
было всю Подолию...  и ту землю,  за ней... мою родную... Польску... -
Он говорил тихо,  с напряжением,  но внятно.  Видно было,  что  каждое
слово  причиняет  ему  невыносимую боль.  - А если придется быть...  в
Закопаном,  то...  разыщи пани Ванду. Скажи, что я ей... все прощаю...
даже измену...  с тем глистом маршалком... Прощаю... как бога кохам1..
(Как бога кохам! (польск.) - Ей-богу!)
     Арсен отвернулся,  чтобы  пан  Мартын не видел слез в его глазах.
"Вот и довоевался,  пан  Мартын!  Довоевался...  И  не  увидишь  своей
отчизны  и  неверной  Ванды,  которую  ты все же,  несмотря ни на что,
любил...  Ты был с виду нескладный и чудаковатый,  но  имел  доброе  и
по-детски нежное сердце.  Ты был шляхтич,  но из той шляхты, которую в
народе зовут голопузой и  которая  ничего,  кроме  гонора,  не  имеет.
Поэтому  ты  не  чурался  простого народа и стоял к нему ближе,  чем к
шляхетским  магнатам,  которые  гнушались  тобою  и  использовали  как
могли... Эх, пан Мартын, пан Мартын!.."
     А вслух сказал:
     - Не  поддавайся  отчаянию,  брат  Мартын!  Не помрешь ты...  Вот
доплывем ночью до Сечи, возьму коней, и помчим тебя в Дубовую Балку...
А там Якуб и дед Оноприй приготовят такую мазь, что враз поставят тебя
на ноги.  Будешь еще взбрыкивать,  как жеребец копытами... Будешь жить
не тужить! До ста лет!
     На бледном,   покрытом   холодным   потом    лице    Спыхальского
промелькнула слабая улыбка.
     - Добрый ты, Арсен, хлопак... Как брат ты мне!
     Он закрыл глаза и, обессиленный, затих.

ЧИГИРИН

1

     Шла третья   неделя   осады  Чигирина.  Русско-украинское  войско
переправилось возле Бужина на правый берег Днепра,  в решительном  бою
отбросило  турок  и  татар  за  Тясмин,  захватило  Калиновый  мост  и
установило связь с осажденными.  Но несмотря на то что турки  потеряли
двадцать  восемь  пушек,  множество  возов  с порохом,  табуны скота и
коней,  несмотря на то что в истоптанном бурьяне остались лежать сотни
воинов  падишаха,  великий  визирь Мустафа располагал еще достаточными
силами,  чтобы не впасть в отчаяние и не повторить прошлогодней ошибки
Ибрагима-паши - сняться без генеральной битвы с позиций и бежать.
     Когда войска остановились на укрепленном правом берегу Тясмина, а
урусы,  как донесли лазутчики, не проявляли намерения форсировать реку
и с ходу напасть на турецкие позиции, Кара-Мустафа приказал всем пашам
собраться на военный совет.
     Большой роскошный  шатер  визиря  еле  вместил   всех   наивысших
военачальников.
     Кара-Мустафа сидел мрачный,  насупленный,  черный, как головешка.
Паши  молча  переглядывались,  ожидая  страшную  взбучку за поражение.
Только надменный и хитрый хан Мюрад-Гирей держался  независимо,  давая
всем  понять,  что  ему  все нипочем.  За его спиной - пятьдесят тысяч
всадников.
     Но визирь   заговорил  необычным  для  себя  тоном  -  тихо,  без
раздражения:
     - Доблестные  воины  падишаха,  аллах  покарал нас за то,  что мы
принесли сюда,  в дикие степи сарматов, мало ненависти в своих сердцах
к  неверным,  мало  мужества  и  желания  прославить  великую  державу
османов,  солнцеликого хандкара и себя...  Вот уже наступает четвертая
неделя осады,  а мы никак не можем взять этот проклятый город! А вчера
и сегодня вынуждены были показать спины воинам гетмана  Самойловича  и
Ромодана-паши...  Позор  нам!..  И я хочу спросить вас,  прославленные
полководцы,  - и тебя,  Ахмет паша египетский,  и  тебя,  Суваш,  паша
константинопольский, и тебя, Кур-паша, и тебя, Чурум-паша, и всех вас,
воинов, в чьей доблести я никогда не сомневался: почему мы, имея вдвое
больше войска,  чем у урусов,  вынуждены сегодня позорно бежать с поля
боя?  Ну?  (Сарматы - ираноязычные племена,  сменившие скифов в степях
Причерноморья в 1 веке до н. э.)
     Наступило тяжелое молчание.
     Кара-Мустафа застыл, как черная статуя.
     Первым поднялся Ахмет-паша.  Шелковым шарфиком вытер пот со  лба.
Начал негромко:
     - Великий визирь и все доблестное воинство, по долгому раздумью я
пришел к заключению, что по неведомым мне причинам аллах отступился от
нас и уже не одаряет своих защитников милостью своею...  Ничем иным  я
не  могу  объяснить гибель многих воинов ислама и потерю пушек...  Мое
войско уменьшилось на треть.  А  к  урусам  прибыли  с  севера  свежие
силы...  Я не вижу возможности продолжать эту длительную и опасную для
нашей славы войну.  Я никогда не был трусом,  но сейчас в  мое  сердце
закрадывается страх. Аллах отступился от нас, и неверные могут одолеть
нас...  Поэтому я за немедленное почетное отступление,  иначе  и  наше
непобедимое  войско  погибнет,  и  все пушки потеряем.  Утрачена будет
честь державы до  самого  воскресения  мертвых,  а  мы  за  это  будем
прокляты на веки вечные!
     Ахмет-паша поклонился и сел.
     Все молчали,  хмурые, удрученные. Каждый понимал, что если до сих
пор двухсоттысячное войско не смогло взять Чигирин,  на валах которого
до  вчерашнего  дня  оставалось  не  более  семи-восьми  тысяч  вконец
измученных, изможденных стрельцов и казаков, то теперь, после того как
урусы  стали на левом берегу Тясмина и имеют свободный доступ в город,
только чудо может помочь туркам и татарам добиться победы.
     Наконец молчание   нарушил  Кур-паша.  С  большим  трудом  поднял
тяжелое тучное тело, перевел дух, словно взобрался на высокую гору.
     - Великий визирь,  силы войска исчерпаны. Ни подкопы, ни мины, ни
апроши,  ни беспрерывный обстрел из пушек,  ни бой на самих  стенах  -
ничто  не  помогло  сынам Магомета взять осажденный город.  Мы ощущаем
недостачу во всем:  мало хлеба,  не хватает пороха,  лишь на  один-два
штурма бомб и ядер.  Зато много убитых,  раненых и больных ..  (Апроши
(истор.) - вспомогательные  извилистые  окопы,  по  которым  атакующие
войска скрытно приближаются к осажденной крепости.)
     - Чего же хочет Кур-паша? - спросил визирь.
     - Почетного отступления.
     - Такого, как в прошлом году? Тогда мы почетно отступили...
     Хан Мюрад-Гирей  судорожно  вскочил  с места.  Злобно сверкнул на
Кур-пашу черными раскосыми глазами.
     - Великий   визирь,   славные   и  мужественные  воины  Магомета!
Достоинство веры и  державы  нашей,  а  также  честь  самого  падишаха
требуют от нас одного - победы!.. Я помню, как в прошлом году, почти в
это самое время и на этом же месте, мой предшественник хан Селим-Гирей
на  совете  у  Ибрагима-паши  говорил то же самое,  что говорят сейчас
Ахмет-паша и Кур-паша.  Кто забыл,  я напомню.  Вот его слова: "Войско
исламское,  что находится в лагере и окопах, не сможет сейчас выстоять
против неверных.  Если осада продлится еще дня два,  то и победоносное
воинство,  и снаряды,  и пушки наши - все пропадет, а мы будем покрыты
позором.  Благоразумнее всего вывести из окопов войско, вытянуть пушки
и возвращаться,  сохраняя силы,  по спасительному пути отступления..."
Разве не то же самое сегодня говорят славные паши? Но я вас спрашиваю:
где сейчас хан Селим-Гирей и визирь Ибрагим-паша?
     Все молчали,  понурив головы, опустив глаза. Хан живо напомнил им
о тяжкой и далеко не завидной участи прошлогодних полководцев.
     А Мюрад-Гирей говорил дальше, все более распаляясь:
     - Они  в  позоре  и  бесчестье,  как  рабы,  брошены на безлюдный
остров...  Лишены богатства,  чинов и заслуг,  издыхают  от  голода  и
всеобщего презрения... Неужели и вам, паши, хочется такой же участи?..
Нет,  я не хочу!  Мои воины готовы и завтра,  и послезавтра, и сколько
понадобится  нести все тяготы войны,  чтобы добиться славной победы!..
Да поможет нам аллах!
     Слова хана  произвели  большое  впечатление  на всех.  Теперь уже
никто не решался подать голос за почетное отступление. Все притихли.
     Кара-Мустафа сухими длинными пальцами, на которых кровью отливали
рубины в перстнях, ударил по сверкающему эфесу сабли:
     - Я внимательно выслушал всех.  Большинство из вас заботится не о
величии Османской державы,  не о славе аллаха  и  ислама,  а  о  своем
спокойствии,  о  спасении  собственных  голов,  что не достойно воинов
падишаха!  Ваш боевой дух ослабел.  Но он воспрянет в бою,  в победах!
Поэтому  властью,  данной мне падишахом,  приказываю немедленно начать
подготовку к генеральному штурму Чигирина!  Этот город я сотру с  лица
земли,  а  над  Чигиринской  крепостью  собственноручно  подниму знамя
ислама!..
     Паши понимали  состояние  визиря.  Два  года  подряд все турецкое
войско не могло овладеть Чигирином,  не говоря  уже  об  окончательной
победе  над  русскими  и  украинцами.  Престиж Османской державы среди
других государств  Востока  и  Запада  катастрофически  падал.  Султан
неистовствовал.   И   Кара-Мустафа,   хорошо   помня  о  горькой  доле
Ибрагима-паши,  жаждал лишь победы. Победы любой ценой! Только падение
Чигирина могло спасти его положение в войске и в державе,  а возможно,
и голову. Что будет потом, удастся ли Порте удержать захваченные земли
Украины или нет,  это его совсем не интересовало и не волновало.  Речь
шла  о  важнейшем  для  него  -  о  собственной  жизни  и  собственном
благополучии.  А  здесь  -  паши знали - у визиря колебаний никогда не
было.  Больше того,  он знал,  что падение Чигирина,  вопреки надеждам
султана,  вовсе не принесет желаемой победы,  но спасет честь войска и
его собственную честь. Поэтому и держался своего с такой твердостью.
     - Я  хотел бы знать,  высокочтимый Мюрад-Гирей,  - произнес после
паузы  визирь,  -  привезли  ли  твои  нукеры   из   Бахчисарая   сына
Ромодана-паши? (Нукер (татар.) - слуга.)
     - Привезли, великий визирь.
     - Пусть приведут его ко мне!..  А сейчас все идите и готовьтесь к
новому наступлению, да поможет вам аллах!
     Паши, молча кланяясь, начали, пятясь, покидать шатер.

2

     Объехав стороною Павлыш,  захваченный татарами, отряд запорожцев,
сопровождавший  пленного  пашу  к  гетману  Самойловичу,  повернул  на
северо-запад.  У  Звенигоры  под  жупаном  похрустывал свежий бумажный
свиток - письмо Серко гетману.
     Запорожцы ехали   быстро   и  надеялись  быть  под  Чигирином  на
следующее утро.  Между двух коней,  в брезентовой  попоне,  обложенный
подушками,  лежал Спыхальский. Арсен вез его в Дубовую Балку, где, как
он надеялся, Якуб сможет поставить казака на ноги.
     Всюду виднелись следы турецко-татарского нашествия. Опустошенные,
сожженные села.  Вытоптанные нивы. Скелеты коров и лошадей у дороги, а
кое-где - человеческие. Одичавшие собаки выли по-волчьи, скрываясь при
приближении всадников в сухом бурьяне.
     Звенигора выслал  вперед  дозорных:  по  степи  рыскали вражеские
разъезды.
     Под вечер  один из дозорных,  что ехал слева,  внезапно развернул
коня и галопом помчался к отряду.
     - Турки! - еще издалека крикнул он. - Скачут сюда!
     Звенигора понял,  что их обнаружили.  Теперь  надежда  только  на
быстрых  казацких  коней.  Но  они без отдыха преодолели расстояние от
Чертомлыка почти до Тясмина! Не близкий свет! И все же...
     - Вперед! - крикнул встревоженно.
     Загудела под копытами земля.  Зашелестел,  зашумел сухой  типчак.
Казаки повернули к далекому лесу, видневшемуся на горизонте.
     А турки гнали наперерез.  Их было  с  полсотни.  Звенигора  узнал
темный наряд спахиев.  Все,  как один,  на белых конях,  они выглядели
красочно и грозно. Казалось, летят черные призраки.
     Запорожцы выхватили сабли, плашмя ударили коней по крупам. Бедные
животные прижали уши,  вытянули шеи и еще быстрее рванулись вперед. Но
расстояние до преследователей все уменьшалось.  Турецкие рысаки упорно
догоняли убегавших.
     - Батько  Корней,  гоните к лесу!  Спасайте пана Мартына!  Везите
прямо в  Дубовую  Балку...  А  пашу  -  гетману!  -  крикнул  на  ходу
Звенигора. - А я с половиной отряда задержу врага!
     - Погибнешь, Арсен!
     - Судьбу   на  коне  не  объедешь...  Гоните!..  Кто  со  мною  -
оставайся!
     Большая часть отряда замедлила бег.
     - Разворачивайся лавой! Бейте, хлопцы, супостатов! Вперед!
     Запорожцы лавою  двинулись навстречу спахиям,  вихрем летевших на
них.  Через минуту оба отряда сшиблись друг с другом. Вздыбились кони,
протяжно и тревожно заржали.  Засверкали сабли.  Упали первые убитые и
раненые.
     Арсен подбадривал товарищей:
     - Хлопцы, не посрамим казацкого оружия! Бьемся до последнего!..
     Спахиев было больше.  На каждого казака накидывались по двое и по
трое.  Гремели выстрелы из пистолетов. Свистели сабли. Брызгала кровь,
хрустели перерубленные кости. Взаимная ненависть была такова, что даже
раненые,  упавшие с коней,  набрасывались на противников,  выбитых  из
седла, и умирали под копытами коней.
     Арсен бился с яростью и самозабвением обреченного: отбивал удары,
обрушивавшиеся на него, сам наносил смертоносные удары врагам, защищал
товарищей.  Его сильный конь, послушный малейшему движению повода, нес
всадника  в  самое опасное место и там налетал грудью на врагов и рвал
их зубами. А тем временем сабля Арсена без устали и передышки сверкала
над головами врагов. Сколько спахиев отведали уже ее острого жала!
     - Шайтан! Шайтан! - вопили они, стараясь издали или сзади нанести
казаку  смертельный  удар.  Однако  Арсен  счастливо  избегал  его.  И
неизвестно было, что его спасало: счастье или опытность и смелость.
     Но силы были слишком неравны, и запорожцы один за другим падали с
коней.  Вот их уже пятеро.  Бежать нельзя, да и некуда. Со всех сторон
они  окружены  врагами.  Больше  того:  из  степи  к  спахиям  подошло
подкрепление - примчался  еще  один  отряд,  и  свежие  воины  с  ходу
вступили в бой. Упало еще трое казаков. Арсен остался вдвоем с Пивнем.
К ним не могли подступиться.  Оба сильные,  неутомимые и отважные, они
своими  саблями будто начертили вокруг себя круг,  переступить который
не решался ни один из спахиев.
     Несколько вновь прибывших воинов сунулись было к Арсену,  но,  не
выдержав могучих ударов его сабли, кинулись врассыпную.
     Их остановил голос аги, что сидел на красивом сером жеребце.
     - Куда, трусливые шакалы? Рубите гяура!
     Арсен даже на стременах поднялся - узнал голос Гамида.
     Так вот чей отряд прибыл на помощь  спахиям!  Размахивая  саблей,
ага  возвращал  беглецов и поощрял других воинов испробовать счастья в
бою с двумя казаками.
     - Эй,  Гамид-ага,  паршивый пес! Выходи со мною на поединок! Один
на один! Не прячься за спинами воинов! - крикнул Арсен.
     Гамид тоже  узнал  казака.  Обрюзгшее  лицо  его налилось кровью,
карие глаза с желтоватыми белками чуть не вылезли из орбит.
     - Звенигора!  Неверная  свинья!  -  Ага  задохнулся  от  злобы  и
радости, охвативших его. - Сдавайся!
     - Выходи! Померяемся силами, Гамид! Как подобает истинным воинам!
- Арсен надеялся задеть агу за живое,