счастья,  ни  богатства,  а  только  мрачную  славу
жестокого убийцы...
     "Но я  же  все  делал  для  прославления  и   укрепления   власти
солнцеликого хандкара,  - оправдывался перед собой Сафар-бей. - Во имя
пророка!  Во имя могущества Османской империи... А может, и здесь меня
обманули, о аллах?"
     Подумал и о Звенигоре...
     Какая прихоть судьбы свела его с этим невольником? Если бы не он,
все, может, сложилось бы по-иному...
     По-иному?
     Но как? Убил бы воеводу? Жену его, свою мать, отдал беглер-бею на
истязания? А на Златке женился бы?..
     Его передернуло.  Нет,  хорошо,  что  аллах  не  допустил   всего
этого!.. И тут же подумал: правильно ли поступил, задержав казака? Это
был минутный порыв - свести Гамида и Звенигору.  Посмотреть, как будет
выкручиваться,  оправдываться Гамид. И что скажет, когда увидит своего
прежнего раба в роли свидетеля  на  справедливом  суде  над  собой?  А
может, лучше было бы отпустить казака?.. Да, надо отпустить!
     Разные мысли теснились в голове Сафар-бея, обгоняя друг друга. Но
ни одна не приносила облегчения,  а только боль, душевные муки... Одно
знал твердо:  никогда не сможет признать родными Младена и Анку!  Нет,
нет!..  Это было бы ужасно!.. Пропало бы все, во что он верил и за что
боролся...  Разумом принимал, как безусловную истину, - доказательства
все налицо,  - а сердцем не мог воспринять.  Не мог примириться с тем,
что он, Сафар-бей, - сын гяура Младена, вожака мерзких гайдутинов!
     Сафар-бей в  исступлении  поднял  руку  и  сильно  ударил  ею  по
кровати.  С раны сползла повязка,  хлынула  кровь.  В  глазах  поплыли
желтые  круги,  покачнулись  стены,  и он,  теряя сознание,  бессильно
грохнулся на пол.

4

     Когда Сафар-бей открыл глаза,  то первое,  что  он  увидел,  было
гладкое, темное лицо Гамида.
     - Слава аллаху,  ты пришел в  себя,  мой  мальчик!  -  воскликнул
спахия, слегка прихрамывая на раненую ногу. Приблизившись к Сафар-бею,
он грузно опустился  на  его  кровать.  -  Тебе  лучше?  Ничего,  грек
Захариади быстро поставит тебя на ноги!
     От неожиданной встречи у Сафар-бея снова  поплыли  перед  глазами
круги,  и он опять потерял сознание. Очнулся оттого, что Гамид брызнул
на лицо холодной водой.
     - Ох,  как ты истек кровью... - словно из тумана пробивался голос
Гамида. - Мне рассказали, что эту рану нанес тебе старый пес Младен...
Жаль,  что  он  бежал  со  своей  тигрицей!  Ты  мог  бы  как  следует
расквитаться за такой удар!..
     - А может,  Гамид, этот удар следует нанести тебе? - тихо спросил
Сафар-бей,  чувствуя,  как вместе со злостью,  в мгновение заполнившей
сердце, к нему возвращаются и силы.
     Гамид недоуменно глянул на молодого агу:
     - Как тебя понимать, мальчик?
     - Не смей называть меня так,  Гамид! - крикнул Сафар-бей. - Я все
знаю!
     - Что ты знаешь?
     - Как  ты выкрал меня и мою сестру из Чернаводского замка...  Что
Младен - мой отец...  Анка - мать...  А ты...  -  Сафар-бей  замолк  и
вызывающе посмотрел на спахию.
     Лицо Гамида посерело.  Он  беззвучно  открывал  и  закрывал  рот.
Казалось,  что  у  него  вот-вот  совсем  перехватит  дыхание.  Такого
поворота в беседе он не ожидал,  - весь сжался  и  молча  собирался  с
мыслями. Наконец, запинаясь, стал говорить:
     - Опомнись,  Сафар-бей!  О чем ты говоришь?.. Это грязный наговор
моих врагов! - Он поднялся с кровати и заковылял по комнате.
     Сафар-бей горько улыбнулся, облизнул сухие, горячие губы.
     - Не прикидывайся невинным барашком, Гамид! Ты совсем не похож на
него...  Не изворачивайся,  как червяк,  - теперь не выкрутишься!..  Я
презираю тебя,  коварный шакал, жирный ишак!.. На твоей совести гибель
целого полка!  Ты предал товарищей,  как потом предал  гайдутинов!  Ты
выкрал меня, мою сестру...
     - Сафар-бей!  - перебил Гамид.  - Аллах отнял у  тебя  разум!  Ты
пожалеешь,  что осмелился сказать мне такие слова...  Да простит аллах
тебя,  несчастный!..  Подумай хорошенько,  я относился к тебе,  как  к
сыну!  Ты  учился в лучшем медресе,  а потом в янычарском корпусе!  Ты
стал  знатным   агой!..   Разве   мог   тебе   дать   все   это   твой
отец-разбойник?.. Нет, все это дал тебе я! А твоя сестра Адике... Если
бы я был таким негодяем,  как ты меня считаешь,  то сделал бы ее своей
женой или наложницей... Но я этого не сделал. Она воспитывалась вместе
с моей дочерью,  и я считал ее за  родную...  А  тебе  открыт  путь  к
наивысшим должностям в государстве!  Ты можешь стать пашой! Мало того,
- даже беглер-беем!..  Кто для тебя Младен и Анка? Неужели ты хотел бы
возвратиться  к ним и разделить их судьбу - судьбу людей,  объявленных
вне закона?..  Лучше совсем не знать таких родителей!  Подумай: тысячи
янычар,  твоих побратимов по оружию, не знают своих родных и прекрасно
обходятся без них.  Образумься,  Сафар-бей!  Я спас тебя  и  дал  тебе
будущее!..
     Гамид умолк, подошел к окну и сделал вид, что вытирает слезы.
     Сафар-бей изменился в лице.  Аллах экбер! Гамид словно читает его
мысли...  Разве не сам он отказался признать  Младена  и  Анку  своими
родителями,  оттолкнул  их от себя?  Он занимает столь высокий для его
лет пост в янычарских войсках и надеется  на  еще  более  высокий.  Он
мусульманин, наконец. Так чего же он хочет от Гамида? Чего придирается
к нему?  Нет,  он ничего не хочет... Просто ему стали противны толстая
рожа  и его лживые глаза.  Он не может,  не хочет находиться с ним под
одной крышей! Нет, нет, прочь отсюда! Прочь с его глаз!
     - Спасибо, Гамид, - с иронией произнес Сафар-бей. - Но после того
как я узнал о  твоем  мерзком  злодеянии  в  ущелье  Белых  скал  и  в
Чернаводском  замке,  мне  противно  видеть тебя,  говорить с тобой...
Окажи  мне  услугу  -  позови  лекаря  Захариади.  Я  хочу  немедленно
перебраться в свой дом. Пожалуйста, протяни руку - позвони!
     - Сафар-бей...
     - Нет,  нет, оставь пустые слова! Я сейчас же перейду к себе... А
ты,  если имеешь хоть  каплю  совести,  немедленно  со  своим  отрядом
выступишь  из  Сливена...  Чтобы глаза не мозолил мне!  О давнем твоем
грехе,  о преступлении против наших войск и аги Якуба, я буду молчать.
А ты будешь молчать о нашем сегодняшнем разговоре... Звони!
     Гамид подумал минуту,  потом молча подошел к дверям и  дернул  за
красный  шелковый  шнурок.  За  стеною  послышался хриплый,  протяжный
трезвон.

СНОВА В НЕВОЛЕ

1

     Две недели   вереница   невольников,   состоящая   из   множества
закованных  в железо пленников из окрестных местечек и сел,  шагала по
извилистой пыльной, а чаще каменистой дороге на Стамбул.
     Звенигора старался  держаться  в  голове  колонны.  Впереди  идти
легче:  задние  пристраивают  шаг  к   тебе,   первым   напьешься   из
невзбаламученного ручья свежей воды,  не глотаешь взбитую тысячами ног
дорожную пыль.
     Он с болью приглядывался к своим спутникам.  Почерневшие,  худые,
изнуренные голодом и пытками,  брели  они  понурив  головы,  с  трудом
переставляя сбитые до крови ноги.  Здесь были болгары,  сербы, поляки,
волохи,  украинцы,  венгры, хорваты, немцы, албанцы... Одних захватили
на войне, других купили на невольничьих рынках или забрали из тюрем. С
разных концов необъятного света жестокая судьба собрала  их  вместе  и
бросила  под  ноги  страшному молоху - Османской Порте,  которая,  как
паук, высасывала из них все силы, а потом уничтожала.
     Ослабевшие и раненые не выдерживали дороги: падали, обессиленные,
к ногам конвоиров и те добивали их боздуганами.  Трупы  оттаскивали  в
лес на поживу хищникам или кидали со скал в пропасти.
     На седьмой день встретили первые отряды султанского  войска,  что
шло им навстречу.
     Пленников согнали с дороги.  Мимо них двигались  пешие  и  конные
воины, блистая оружием, в трепещущих разноцветных одеяниях.
     Разнаряженные аги горячили белоснежных коней.  Ревели запряженные
в  тяжелые арбы круторогие буйволы,  важно раскачивались невиданные на
севере двугорбые верблюды, нагруженные огромными тюками.
     "Началось! -  подумал  Звенигора.  -  Сколько  же их идет на нашу
землю?  Сколько смертей,  слез и несчастья несут с собою!.. И знают ли
там,  на Украине,  о беде, которая вскоре черным смерчем пронесется по
бескрайним степям?.."
     Он сидел  у  края  дороги  и внимательно присматривался к воинам,
определяя их возраст, рассматривал оружие, снаряжение, считал отряды и
количество  людей  в  каждом  из  них.  Невольно сравнивал с оружием и
снаряжением запорожцев,  левобережных казаков  гетмана  Самойловича  и
московских стрельцов.  Получалось, что у турок больше холодного оружия
- сабель,  ятаганов, копий, боздуганов. Кроме того, у каждого всадника
был приторочен к седлу аркан,  чтобы ловить ясырь. Зато огнестрельного
оружия было меньше,  и оно было разномастное:  янычарки,  венецианские
аркебузы  и русские пищали,  польские фитильные мушкеты с подставками,
запорожские    гакивницы,     разнокалиберные     пистолеты.     Отряд
арабов-кочевников,  что ехали на поджарых быстрых конях,  имели только
сабли и луки.  (Гакивнйца -  длинное  и  тяжелое  ружье  с  крюком  на
прикладе.)
     Когда войско проходило,  конвоиры сгоняли невольников  с  обочины
нагайками, нещадно стегали тех, кто отставал. Снова раздавались стоны,
гремели кандалы...
     Наконец показался  Стамбул.  Огромный  город  вздыбился на крутых
холмах тонкими шпилями минаретов, куполами каких-то неведомых каменных
построек.  Справа голубело спокойное Мраморное море, слева блестел под
солнцем Золотой Рог.
     В город  невольников  не  пустили  -  голову  колонны направили в
обход,  к пристани.  Там их  завели  в  огороженный  высоким  каменным
забором  огромный  тюремный  лагерь,  выстроили  и  передали какому-то
сонному аге.  Когда строй замер,  ага медленно обошел его,  пересчитал
всех, потом сказал хриплым голосом:
     - Отныне вы рабы нашего наияснейшего падишаха.  За непослушание -
плети!  За  побег - смерть!..  Кто лучше работает,  будет получать еду
дважды в день.  А кто хуже - только раз!..  Казакам,  если такие есть,
выйти на пять шагов вперед!
     Человек двадцать вышли из строя.  Немного поколебавшись,  вышел и
Звенигора.  Вопросительно  взглянул  на  агу.  Для чего это ему казаки
понадобились?
     - Вы  пойдете  со  мной,  -  сказал  ага.  -  Остальные останутся
здесь...
     Строй распался.  Люди разбрелись по лагерю, усеянному землянками,
как кротовыми норами.
     Казаки побрели  за  агой  и  вскоре  оказались  у входа в темное,
заплесневевшее подземелье,  откуда на них пахнуло застоявшимся вонючим
воздухом.  Звенигора  невольно  отшатнулся,  но  сильный  тумак  между
лопаток заставил его ускорить шаг.
     В подземелье  было  полно людей.  Одни лежали на грязном земляном
полу,  другие сидели вдоль стен, третьи толпились у решетчатых дверей,
где воздух был чуть посвежее.  Оборванные,  обросшие, как дикие звери,
они скорее походили на привидения,  чем на  живых  людей.  На  всех  -
железные кандалы. У некоторых на лбу или щеке стояло клеймо.
     Загремели двери, звякнул засов.
     Новичков окружили узники-старожилы.  Каждому хотелось узнать, что
там на воле,  дома,  на Украине.  Звенигору  обнял  какой-то  заросший
бородатый человек, прижал к груди:
     - Арсен, это ты?
     Звенигора с  удивлением взглянул на незнакомца.  Откуда его здесь
знают? Неужели кто из запорожцев?
     Вдруг на  лицо  бородача,  на копну пшеничных волос упал свет.  В
улыбке блеснули белые зубы и большие голубые глаза.
     - Роман Воинов! - обрадовался Звенигора. - Вот так встреча!
     Они обнялись,  поцеловались.  Даже забыли про кандалы,  сжимавшие
руки и ноги.
     Вопросам не было конца.  Как ни коротка была встреча в Кафе,  она
навеки  сблизила  двух  казаков - запорожца и дончака.  Доброе слово и
доброе дело никогда не забываются!
     - Ну,  а  с  тобой  что произошло?  - спросил Звенигора,  коротко
рассказав о своих мытарствах.
     - У меня все вышло проще. Но не легче, - с грустью ответил Роман.
- Привезли в Стамбул,  продали на галеру.  Плавал по Черному морю,  по
Белому... (Белое море (болг.) - Эгейское море.)
     Они переночевали,  согнувшись  в  углу.  Было  очень   душно   от
множества  грязных,  давно  немытых  тел,  жутко от громких выкриков и
стонов больных...
     Утром под  сильной  охраной  казаков повели в Семибашенный замок.
Худую славу имел этот старинный  замок,  превращенный  в  тюрьму.  Его
сумрачные  каменные стены скрывали множество тайн.  Здесь,  в каменных
мешках,  мучились болгарские и сербские повстанцы, вожаки крестьянских
бунтов, участники заговоров против султанов и сами султаны, сброшенные
с престола более удачливыми соперниками.
     Казаков загнали   на   широкий   двор,   где   уже  стояло  много
невольников,  выстроили вдоль стен,  оставив свободной только одну,  с
мрачной, обитой железом дверью. У ворот встала стража.
     Встревоженный гомон многих сотен людей пронесся над рядами:
     - Тише, тише! Выходят!
     Двери раскрылись.  На широком каменном крыльце  появилась  группа
людей.  Впереди стоял невысокий казацкий старшина в красном жупане,  с
саблей на боку.  Он смотрел прямо на строй невольников, не поворачивая
головы.   Маленькие   желтые  глазки  неподвижно  сидели  в  набухших,
покрасневших от воспаления веках. Позади него стояло несколько казаков
и янычар. Из-за их плеч выглядывал старый понурый православный поп.
     Невольники заволновались.  Казаки в Стамбуле?  Может, кош прислал
депутацию, чтобы их выкупить? Такое иногда бывало...
     Звенигора с силой сжал руку Роману,  почувствовал, как и тот весь
напрягся. Неужели сейчас придет конец их рабству?
     Старшина выступил вперед.
     - Братья  казаки!  -  Голос  его  звучал  приглушенно.  -  Братья
невольники!  Люди православные!  Мне тяжело смотреть на вас,  на  ваши
кандалы,  на ваши страдания,  ибо и сам я недавно был невольником.  Но
все в руке божьей - и вот я сегодня свободен и при оружии!  И для вас,
братья,   есть   путь   к  свободе,  путь  на  родину.  Только  будьте
благоразумны!
     Звенигора не верил глазам своим и ушам:  Многогрешный!  Откуда он
здесь взялся?  Как попал в Стамбул?..  Да,  это он! Немного раздобрел,
побрился,  отпустил  длинные  седоватые  усы.  Во  взгляде и движениях
появилась самоуверенность, напыщенная важность.
     - Гм,  куда  это  он  гнет?  - произнес высокий пожилой невольник
впереди Звенигоры.
     - Тише, Грива! Дай послушать! - загудели вокруг.
     Многогрешный умолк на минуту,  словно давая слушателям  время  на
размышление, а потом повысил голос:
     - Братья,  настал великий час!  Султан турецкий Магомет Четвертый
выступил  походом  на Украину,  чтобы освободить ее.  Султан объявляет
казакам-невольникам великую милость:  кто вступит в  войска  падишаха,
тот  сразу  же  получает  волю,  а на Украине будет награжден землей и
деньгами!
     - Гей,  сукин сын,  выродок!  - снова крикнул, лязгнув кандалами,
Грива. - На что ты нас подбиваешь, окаянная душа?
     По рядам прокатился глухой ропот.  Оратор сделал вид,  что ничего
не слышал, помолчал немного, а потом поднял руку вверх:
     - Вы  избавитесь от кандалов,  от каторги!  Вы станете свободными
людьми и будете иметь саблю в руке,  как я!  Нечего долго раздумывать,
такого  счастливого  случая  больше  не  представится...  Я  тоже  был
невольником,  а теперь,  как  видите,  вольный  казак!  Вы  немедленно
получите одежду,  оружие, а через месяц-другой будете на родине... Ну,
кто желает - выходите вперед!  С вас тут же  собьют  кандалы!  Давайте
смелее, братья!..
     Многогрешный умолк,  выжидательно поглядывая желтоватыми глазками
на  строй.  Невольники  тоже  молчали.  Внезапно  с левого крыла вышел
вперед худой,  измученный человечек.  Звеня тяжелыми путами, подошел к
крыльцу,  стал лицом к строю,  поклонился, сказал глухо, как бы давясь
словами:
     - Простите меня,  браты,  и не кляните! - и опустил чубатую седую
голову.
     - Гречаный, что ты делаешь? - крикнул кто-то.
     - Сил нет больше терпеть,  браты, - ответил Гречаный, не поднимая
головы.  Потом  повернулся  к  крыльцу,  поклонился  Многогрешному:  -
Согласен служить тебе, пан!
     Тот взмахнул  рукой.  Из-за  крыльца  вышли  кузнецы с переносной
наковальней,  молотом и зубилом.  Здесь же сбили с ног и рук Гречаного
кандалы.
     Весело улыбаясь, Многогрешный выкрикнул:
     - Начало положено! Кто еще? Смелее, друзья!
     Вышел еще один -  низенький,  бледный  парень,  почти  подросток.
Молча  поклонился,  протянул  кузнецу закованные руки.  С них на землю
упали  густые  капли  крови.  Парень  шатался  от  измождения.  Сквозь
грязные,  дырявые  лохмотья  просвечивало  худое серое тело,  выпирали
острые ключицы.
     Звенигору трясло  как в лихорадке.  Да что же это творится?  Этак
один за другим выйдут все?  Кому они  верят?  Многогрешному?  Турецким
пашам? Султану? Своим злейшим врагам!
     Он оттолкнул Романа и Гриву,  стоявших впереди,  вышел  из  ряда.
Удивленный и возмущенный Воинов схватил его за рукав:
     - Ты, случаем, не спятил, Арсен?
     Но Звенигора вырвался и быстро пошел к крыльцу.
     Многогрешный, не узнав казака,  обрадовался. Его морщинистое лицо
расплылось в улыбке, даже порозовело.
     - Вот видите!  - крикнул он.  - Есть среди  вас  немало  разумных
людей!
     - Есть,  потурнак проклятый! - громко сказал, подходя, Звенигора.
- Не все здесь изменники,  как ты со своими прихвостнями!  - Он указал
пальцем  на  тех,  что  стояли  на  крыльце,  а  потом  повернулся   к
невольникам:  - Братья!  Казаки!  Я знаю этого иуду Многогрешного! Был
вместе с ним  в  неволе  на  берегах  Кызыл-Ирмака.  Кому  вы  верите?
Предателю,  погубившему  не  один  десяток  наших  людей?  Отступнику,
который забыл  веру  и  народ  свой?..  Спросите  его,  как  он  здесь
очутился?  Продал  нас,  собака,  чтобы  спасти  свою шкуру!..  Родина
проклянет того, кто вместе с ним и янычарами поднимет на нее руку!
     - Арсен, берегись! - разнесся чей-то зычный знакомый голос.
     Звенигора мигом обернулся.  Желтые глаза  Многогрешного  источали
бешенство.   Нижняя  челюсть  тряслась  как  в  лихорадке.  Видно,  от
убийственно беспощадных слов Звенигоры предатель опешил и  замер,  как
громом пораженный. Наконец к нему вернулся дар речи.
     - Проп-пад-ди, соб-бака! - прохрипел он, выхватывая саблю.
     Звенигора скорее инстинктивно, чем намеренно, поднял над головой,
защищаясь от удара, скованными руками.
     Сабля со  скрежетом  скользнула  по  цепи  и переломилась надвое.
Многогрешный с удивлением и  злобой  взглянул  на  оставшийся  в  руке
обломок.  Какой-то казачок сзади выхватил и подал ему свою саблю. Но в
это время ряды невольников вздрогнули.  Многие сотни  людей  с  криком
ринулись вперед, к крыльцу. Зловещие выкрики, топот ног, звон кандалов
- все слилось в один грозный рев...
     Чьи-то сильные руки схватили Арсена, потащили внутрь толпы. А над
самым ухом прогудело:
     - Арсен!  Брат!  Встретил-таки тебя,  холера ясна! Скорее прячься
среди людей!
     Удивленный Звенигора  почувствовал на своей щеке жесткие усы пана
Спыхальского, который изо всех сил тянул его в самую гущу толпы.
     А разъяренные   невольники   рвались   к   предателям,   потрясая
заржавленными кандалами.  Со всех сторон тянулись страшные, скрюченные
руки, стремясь вцепиться в горло потурнакам.
     - Стража!..  - заверещал Многогрешный, прячась за спину здорового
горбоносого турка.
     Янычары загородили собою дверь, выставили протазаны.
     - Дур! Дур! Назад, поганые свиньи! (Дур! (турец.) - Стой!)
     Стража оттеснила  невольников.  Янычары   били   людей   копьями,
протазанами, плоской стороной сабель, сгоняя на середину двора.
     Звенигора и Спыхальский,  держась за руки,  чтоб не потерять друг
друга в этом ожесточенном круговороте, медленно продвигались туда, где
над головами высила