кружила  крепость
со стороны Чертомлыка и поля.
     Зловещая тишина нависла над Сечью.  Не было слышно  даже  дыхания
многих  тысяч  аскеров.  Не  дымились  над  куренями обмазанные глиной
широкие  трубы.  Спали  под   теплыми   кожухами   в   высокой   башне
казаки-часовые.
     Янычары запрудили всю сечевую площадь и плотной толпой растеклись
между  куренями.  Их  было  так много,  что все стояли вплотную друг к
другу.  Ждали приказа - ворваться в курени.  Но его почему-то  все  не
было.  В  тесноте  аги  потеряли связь.  Каждый боялся произнести хоть
слово,  чтобы  не   всполошить   запорожцев.   Куда-то   запропастился
гениш-ачерас.
     Сафар-бей со своими людьми оказался напротив длинного выбеленного
куреня.  Там,  за  сплетенными  из  лозы и обмазанными глиной толстыми
стенами,  спали,  не подозревая о смертельной опасности,  казаки.  Ага
находился в переднем ряду янычар,  который еле сдерживал массу воинов,
что напирала сзади.
     Рядом с  Сафар-беем  стояли его верные телохранители - Кагамлык и
великан Абдагул.  Они упирались ногами в снежный сугроб,  принимая  на
себя напор многих тел, прикрывая агу.
     Сафар-бей волновался.  Проклятье!  Когда же, наконец, будет подан
сигнал к бою?..

2

     В Переяславском курене спали не все.  Несколько казаков,  а среди
них Звенигора,  Воинов,  Метелица и Секач,  забрались в дальний  угол,
накрылись  рядном,  зажгли  свечку  и играли в карты.  На скамье,  что
заменяла им стол, блестело золото и серебро.
     Деда Шевчика  с  ними  не  было.  Ему  еще с вечера не пофартило.
Проигрался он до нитки и с досады завалился спать.  Надо же так  -  не
повезло  ему и с местом для сна.  Он любил примоститься у печки или на
лежанке,  чтобы погреть старые косточки.  Но сегодня в  курене  яблоку
негде упасть:  со всех сторон - с дальних зимовьев,  с Правобережья, с
Левобережья да  Слобожанщины  -  понаехали  запорожцы,  созванные  для
избрания кошевого.  На всех нарах плотно,  как сельди в бочке,  лежали
казаки.  По этой же причине все были трезвые,  хотя  за  счет  сечевой
скарбницы   было  заготовлено  немало  горилки,  пива  и  меду,  чтобы
повеселиться, но уже после выборов.
     Шевчик потоптался было возле печки и лежанки,  но не нашел там ни
щелочки,  чтобы втиснуться между казаками,  храпевшими во все  носовые
завертки.
     Пришлось старому лечь возле окошка. Накрылся с головой стареньким
кожушком, свернулся калачиком и заснул.
     Вскоре после полуночи дед Шевчик вдруг проснулся.  Ему  приснился
страшный сон.
     Будто поплыл он на каюке ставить мережи в  Чертомлыке.  И  заплыл
далеко,  туда,  где рыбы видимо-невидимо, но не каждый казак отважится
здесь ловить.  Только кошевой Серко заплывает сюда -  ему  что,  он  и
самого черта не боится.  Бывалые казаки рассказывают, что когда атаман
еще был молодым и вместе с товарищами искал место для новой  Сечи,  то
заплыл  однажды  из  Днепра  в  какую-то  неведомую  речку  с  темными
глубокими  ямами,  крутыми  берегами  и  густыми  зарослями  кувшинок.
Понравилось  ему  это  место.  Вышел  из  челна на берег,  чтобы лучше
рассмотреть,  где крепость ставить, а тут вылезает из камышей огромный
рогатый черт и прет прямо на него.  Клыками клацает и рога наставляет,
хочет растоптать казака или хотя бы напугать, чтобы деру, значит, дал.
Да  не  на  такого  напал!  Вытащил  Серко из-за пояса пистолет да как
бабахнет - черт так и млыкнул в воду!  Булькнул и на дно пошел, только
волны побежали.  А Серко привел казаков и построил Сечь как раз на том
месте,  где впадает в Днепр та безымянная речка,  которую в  память  о
победе  над чертом с тех пор прозвали Чертомлыком...  Вот и подумал во
сне  Шевчик:  "Серко  не  забоялся  черта,  когда   здесь   ни   одной
христианской  души  не  было,  так  чего  же  мне  тревожиться теперь?
Поплыву, поставлю мережи там, где никто еще не ставил! Наберу утречком
рыбы  полный  челн!" Заплыл он с чистого плеса в тихую заводь,  выбрал
подходящее место,  но только опустил мережу в воду,  как  вынырнет  из
глуби какое-то чудище-страшилище,  да как схватит казака за правый ус,
да потянет книзу...
     Обливаясь потом,  Шевчик захлопал глазами. И правда, за правый ус
его кто-то крепко тянет.  Что за нечистая сила!  Кажется,  он уже и не
спит... И весь вечер не пил...
     Пошарив вокруг рукою,  старый  понял,  что  страх  его  напрасен.
Просто  длинный  седой  ус примерз к подоконнику и держал его,  как на
привязи.
     Не без сожаления Шевчик отрезал кончик уса,  перекрестился и сел,
опираясь рукой на обледеневший подоконник. В курене было темно. Только
в углу мигала под рядном свечка:  картежники еще не ложились спать.  А
во дворе светил месяц.  Сквозь верхние, незамерзшие стекла пробивалось
голубоватое сияние.
     "Должно быть,  уже и до утра недалеко,  - подумал дед  Шевчик.  -
Месяц,  кажись,  за сторожевую башню заходит".  И чтобы убедиться, что
скоро утро и ему недолго осталось ворочаться в бессоннице  с  боку  на
бок на жестких досках, выглянул сквозь оконце во двор.
     Сначала старый казак подумал, что он либо спит, либо не в себе.
     Прямо перед окном,  всего в трех-четырех шагах от куреня,  стояла
сплошная стена янычар.  За свой долгий век перевидел он их достаточно,
обознаться не мог.
     Впервые в жизни  по-настоящему  испугался  старый  казак  Шевчик.
Перекрестился,   еще   раз   дернул  себя  за  усы  -  убедиться,  что
действительно не спит,  - и снова припал  к  окну.  Янычары!..  Стоят,
клятые,  спокойно  -  видать,  к  бою  готовятся.  А  пока что глазами
хлопают.
     Шевчик вскочил с нар, метнулся к картежникам и потушил свечку.
     - Янычары в Сечи! - выдохнул испуганно.
     Метелица от неожиданности уронил карты.
     - Ты что, спятил, Шевчик? - прикрикнул он.
     - Чтоб меня гром сразил и святая богородица,  если брешу! Гляньте
сами!
     Звенигора бросился к окну и обмер.  Шевчик не врал:  в Сечи полно
янычар.
     - Други, будите товариство! Тихо только!.. Батька Корней, подопри
двери, чтоб ни одна собака не заскочила!.. Готовьте мушкеты и порох!..
     Через минуту весь курень был на ногах.  Страшные слова "янычары в
Сечи!" мгновенно разогнали сон.  Куренной атаман ночевал перед радой у
кошевого, и потому все невольно стали выполнять то, что говорил Арсен.
     - Ставьте пороховницы и ящики с пулями на столы!  -  распоряжался
он. - Кто заряжать - к столам! Кто стрелять - к окнам! Вести огонь без
перерыва! Ну-ка, живее, братья!
     Казаки быстро  заняли  каждый свое место.  Одни заряжали мушкеты,
другие передавали их стрелкам, а те уже были наготове, ждали команды.
     - Огонь! - крикнул Звенигора.
     Прогремел залп.  За ним - второй, третий. Курень заволокло дымом.
Снаружи  донесся страшный нечеловеческий вой.  Янычары подались назад,
оставив на снегу десятки убитых и  раненых.  Но  бежать  было  некуда.
Сзади колыхалась сплошная живая стена.
     Казакам не надо было и целиться:  янычары стояли так плотно,  что
каждая пуля пронизывала сразу двоих, а то и троих.
     Сразу же, после первых залпов, вся Сечь поднялась на ноги. Каждый
курень  ощетинился  стволами  мушкетов.  Беспрерывно гремели залпы.  С
башен ударили пушки и гакивницы.  Частый дождь пуль и ядер хлестал  по
сечевой площади, где скопились враги, и косил их десятками и сотнями.
     Обезумев от ужаса,  янычары забегали,  заметались  по  Сечи,  как
звери в западне.  Те, что были ближе к воротам, попытались открыть их.
Но напрасно!  Никто из них не знал потайных рычагов, которые открывали
ворота.  А тут с надвратной башни ударили пушки,  и толпа нападающих с
воплями отхлынула назад.
     Никто уже  не  слушал  ничьих  приказаний.  Каждый думал только о
себе.  Видя,  что беспощадный огонь  запорожцев  достает  их  повсюду,
вконец   обезумевшие  янычары  и  спахии  вспомнили  о  лазе,  которым
пробирались в Сечь.  Туда!  К выходу!  Бежать скорее из этого ада, где
дом старшин,  войсковая скарбница,  каждый курень и даже церковь, хотя
ее разноцветные стекла лишь отражали огонь выстрелов, сеют смерть!
     Тысячные толпы ринулись к фортке.  Но лаз-то очень узкий.  В него
можно протискиваться лишь по одному.  И каждый старается стать  первым
из  этих  счастливцев.  Некоторые уже прокладывали себе дорогу саблей,
рубили головы своим единоверцам.
     Задние напирали на передних.  Каждый вопил,  ругался, бесновался,
проклинал.  Хрипение умирающих, стоны раненых, крики одиноких старшин,
что пытались навести хотя бы какой-никакой порядок, беспрерывный треск
выстрелов - все слилось в дикий, невообразимый гул.
     Внезапно в  грохот  и рев ворвался тревожный рокот тулумбасов,  а
потом призывный клич боевых казацких рожков, которые звали в атаку.
     Звуки доносились из старшинского куреня.
     Стрельба начала утихать.
     И тогда раздался могучий голос кошевого Серко:
     - До сабель,  братья-молодцы!  До сабель! Кончай стрелять! Выходи
из куреней! Бей клятых! Смерть басурманам!..
     Стрельба прекратилась.
     Через распахнутые  настежь  двери  и  разбитые  окна  из  куреней
повалили запорожцы с саблями,  ятаганами,  келепами в руках.  С боевым
кличем   ринулись   они   на   врагов,  объятых  ужасом,  мечущихся  в
предрассветной морозной мгле.  (Келеп (укр.) - чекан, холодное оружие;
на конце рукоятки молоток и топорик.)

3

     Когда из  куреня  ударил  залп  и  многие  янычары  упали в снег,
Сафар-бей почувствовал,  как что-то горячее брызнуло  ему  на  лицо  и
руки.  "Ранен!" - мелькнуло в голове. Инстинкт самосохранения заставил
его броситься на землю,  распластаться на снегу.  Когда убедился,  что
цел  и  невредим,  а  пули  перелетают через него,  ага чуть приподнял
голову,  осмотрелся.  Рядом с ним хрипел Кагамлык.  Его черные, широко
сидящие глаза, что прежде других замечали опасность, грозящую отряду и
самому Сафар-бею,  теперь стекленели, затягивались туманом. Обращенные
к яркому месяцу на небе,  они, казалось, взывали о помощи. Но холодный
месяц равнодушно смотрел на тех, кто всю жизнь боготворил его, молился
на него, изображал на своих знаменах.
     С другой стороны неподвижно лежал великан Абдагул.  Из его  груди
хлестала кровь.
     Сафар-бей, немного придя в себя,  начал  думать,  что  же  делать
дальше.  Бежать?  Но  куда?  Не  успеешь  подняться,  как тебя пронзят
казацкие пули...  Звать воинов,  чтобы, несмотря на разящий огонь, шли
на приступ куреня?  Напрасно! Никто и не услышит тебя в этом аду. Да и
кто отважится лезть в окна  и  двери,  из  которых  непрерывно  гремят
выстрелы,  словно  в куренях не по двадцать-тридцать казаков,  как они
предполагали,  а  не  менее  чем  по  триста!..  Искать  Мурас-пашу  и
спросить,  какие будут распоряжения? Нелепо и помыслить об этом! Разве
найдешь его в этой суматохе? Может, он убит или уже бежал...
     Ничего не мог придумать Сафар-бей и решил,  что прежде всего надо
самому спасаться.  Медленно отполз из-под окон,  вскочил и  шмыгнул  в
узкий проход между куренями. Сюда пули не залетали. Переждав некоторое
время,  выглянул из-за угла.  Вся площадь перед церковью  была  усеяна
телами  янычар.  Сафар-бей  даже  застонал  от  боли  и отчаяния.  Все
пропало!  Войско,  честь,  будущее,  даже сама жизнь!..  Аллах  экбер,
почему  ты  помогаешь  гяурам?  Зачем  губишь  славных сынов падишаха,
верных защитников ислама?  Спаси  их,  о  аллах!..  Или,  может,  твое
величие и твое могущество - только выдумка, пустой обман?..
     Сафар-бей быстро перебежал короткое расстояние, отделявшее его от
крепостной  стены.  Здесь  было затишье и даже не жужжали пули.  Узкое
мертвое  пространство,  которым,  кроме  него,   воспользовались   еще
несколько  десятков  янычар,  спасало их от верной гибели.  Вот только
надолго ли?
     Сафар-бей сориентировался, где лаз, и начал осторожно пробираться
к нему вдоль стены.
     Вдруг стрельба стихла, и из куреней повалили казаки. Они были кто
в чем:  в кожухах,  в жупанах,  свитках,  большинство - только в белых
сорочках,  а  некоторые даже по пояс голые.  Видно,  как спали,  так и
кинулись к оружию.
     Сафар-бей остановился.  Нет,  до  лаза он не успеет добежать.  Да
там,  наверно,  и не пробиться в давке.  К тому же  множество  казаков
ринулись  туда,  сея смерть среди янычар,  которые уже потеряли всякую
способность к сопротивлению...  Отчаяние охватило агу. Никогда еще так
явно,  так зримо он не стоял перед лицом смерти,  как теперь.  И какой
бессмысленной смерти!  Ведь приходится погибать не в бою,  не лицом  к
лицу с противником, а показывая ему спину. Стыд! Позор!..
     Он притаился за углом совсем один.  Все янычары, которые вместе с
ним   только   что  скрывались  от  казацких  пуль,  куда-то  исчезли,
разбежались,  -  возможно,  устремились,  как  и  тысячи   других,   к
вожделенному лазу... Сафар-бей прислонился потным лбом к ледяной стене
и, как на что-то нереальное, смотрел на заваленную трупами площадь, на
взблески в свете месяца казацких сабель, на перемешанный с кровью снег
и мечущуюся толпу янычар, которая таяла на глазах, как воск на огне.
     Внезапно перед ним промелькнула знакомая бекеша Гамида.  С саблей
в одной руке и пистолетом в другой спахия быстро перебежал  от  одного
куреня к соседнему, надеясь, наверно, незамеченным пробраться к лазу и
выскользнуть  из  Сечи.  Сафар-бей,  забыв  о  собственном  положении,
иронически усмехнулся.  Интересно,  далеко ли сумеет уйти Гамид? Очень
уж заметна его толстая фигура.
     Гамид не  видел  Сафар-бея,  хотя  был  от  него всего в полутора
десятках шагов. А Сафар-бей не имел никакого желания напоминать Гамиду
о себе и только наблюдал,  что же будет делать спахия дальше.  Неужели
он рискнет выскочить из своего укрытия и перебежать на глазах у  сотен
казаков широкую площадь? А до лаза возможно добраться только так.
     Однако Гамид явно не спешил.  Прижался к стене, перекинул саблю в
левую  руку,  а пистолет - в правую.  Кого-то поджидал...  Вот он весь
напрягся,  замер,  подняв вверх дуло пистолета. Стал похож на жирного,
черного  кота,  готового  прыгнуть  на свою жертву.  В кого же целится
спахия?
     Из пистолета  вырвался  огонь,  прогремел  выстрел.  В тот же миг
Гамид бросился наискось через площадь,  перепрыгивая через тела убитых
и раненых.  Из-за угла куреня выскочили два казака и помчались за ним.
А следом вышли еще двое. Остановились.
     - Ах ты сатана!  - воскликнул кряжистый старый казачина. - Пугало
гороховое! Это же он в тебя метил, батька кошевой!
     - Думаю,  что  так,  -  ответил седоусый крепкий казак.  - Пуля у
самого уха просвистела... На полвершка вбок - и не было б раба божьего
Ивана!  - И вдруг громко крикнул:  - Хлопцы, возьмите-ка его живым! Не
рубайте!. Вот так!.. Пошли, брат Метелица!
     - Эге,  уже схватили!  Тащат! - удовлетворенно загудел Метелица и
шагнул навстречу казакам.
     Из-за угла вышли трое:  впереди,  понурившись, тяжело брел Гамид,
вплотную за ним два запорожца.  Сафар-бей чуть было не вскрикнул: один
из них - Арсен Звенигора!
     Гамида подвели к Серко.  Кошевой долго  рассматривал  его,  потом
спросил:
     - Ты меня знаешь, турок?
     Арсен перевел вопрос.
     - Ты - Урус-Шайтан... Я сразу узнал тебя, - глухо ответил Гамид.
     - Узнал? Разве ты знал меня раньше?
     - Знал. Я был на Сечи с посольством... И хорошо запомнил тебя.
     - Гм... И решил, значит, прикончить?
     Гамид молчал.  Бросал взгляды  на  казаков,  словно  затравленный
волк.
     - Секач,  отведи его в холодную,  - сказал Серко.  - Это, видать,
важная птица! За него мы выменяем немало наших людей.
     - Батько!  - кинулся к кошевому Арсен.  - Нельзя отпускать  этого
пса живым!  Если б ты знал,  кто он такой, то сам немедля отсек бы ему
башку!
     - Кто же он?
     - Гамид.  Мой бывший хозяин.  Я рассказывал тебе о нем... Злобная
бестия!.. Дозволь рассчитаться с ним!
     Гамид только  теперь  узнал  Звенигору.  Безысходность,   ярость,
отчаяние   слились  в  зверином  рыке,  что  вырвался  из  его  груди.
Неожиданно для всех он метнулся к  казаку  и  вцепился  ему  руками  в
горло.  Но Арсен резким ударом отбросил его назад.  Гамид не удержался
на ногах и упал в снег.
     - И вправду злющий, - произнес Серко. - Но как-то не лежит сердце
рубить безоружного...
     Арсен протянул спахии отобранную у него саблю:
     - Бери! Защищайся!
     - Бога ради,  Арсен!  - выкрикнул Метелица.  - Еще, чего доброго,
поранит тебя!
     - Зато, когда попадет к своему аллаху или дьяволу, не скажет, что
с ним поступили у нас бесчестно!
     Гамид вначале не понял,  что от него хотят.  Страх смерти помутил
его разум.  Затем,  увидев протянутую к нему рукоять сабли,  пришел  в
себя,  схватил оружие и вскочил на ноги.  Вмиг развязал башлык, скинул
бекешу. Торопился, словно боялся, что казаки передумают.
     Блеснули, скрестились сабли. Заскрежетала крепкая холодная сталь.
Гамид сразу же  ринулся  в  наступление  и  немного  потеснил  Арсена.
Отчаяние придало ему силы. Ага понимал, что терять ему нечего; так или
иначе - конец!  Единственно,  что он неистово жаждал,  - прихватить на
тот   свет   и  своего  злейшего  врага,  запорожца,  которого  считал
виновником всех своих теперешних невзгод и несчастий.
     Серко, Метелица  и  Секач стояли в стороне,  спокойно наблюдая за
поединком. Никто из них не знал, что еще один человек, тесно связанный
судьбой и с Гамидом и со Звенигорой, следит не менее внимательно, хотя
и не так  спокойно,  за  этим  единоборством.  Сафар-бей  даже  затаил
дыхание.  Он  понимал,  что  Гамид  обречен,  но  жалости  к  нему  не
чувствовал.  Скорее,  наоборот:  боялся,  что  неожиданным,  отчаянным
ударом  он  нанесет  смертельную  рану Звенигоре и Златка останется на
чужбине вдовой.  С некоторых пор он стал привыкать к мысли, что у него
есть сестра, и даже стал ощущать нечто похожее на братскую любовь.
     Поединок продолжался  с  переменным  успехом.  Арсен  был  молод,
крепок,  быстр  и прошел хорошую школу у старого Метелицы,  зато Гамид
набрасывался на него с ожесточением загнанного  в  угол  зверя  и  был
потому очень опасен.  Однако опытный взгляд старых бойцов заметил, что
казак бьется не в полную силу,  а играет с ожиревшим и  неповоротливым
спахией.
     Наконец Серко надоело мерзнуть в одной сорочке на  морозе,  и  он
крикнул:
     - Кончай, Арсен!
     Звенигора сразу подобрался и пошел в наступление. Сабля его стала
мелькать с молниеносной быстротой. Гамид еле успевал отбивать яростные
выпады  казака  и  отступал  все  дальше и дальше к середине площади с
трупами янычар. Это еще больше осложняло положение обоих бойцов. Стало
необходимым, ни на мгновение не прекращая боя, следить и за тем, чтобы
не споткнуться,  ибо малейшая ошибка,  глупая случайность могла  стать
роковой.
     - Гяур!  Собака!  - цедил Гамид,  сдерживая стремительный  натиск
своего  бывшего  раба.  -  Раб!  Сейчас  ты  будешь  с глазу на глаз с
аллахом!
     - А  может,  ты,  Гамид?  - усмехнулся Арсен,  перепрыгивая через
трупы двух янычар.  - У тебя больше  возможностей  встретиться  с  ним
сегодня!
     Он сделал глубокий выпад и почувствовал,  как сабля туго вошла  в
грудь  спахии.  Гамид  охнул  и  покачнулся  назад.  Но,  видно,  рана
оказалась неглубокой,  он собрал все остатки  сил  и,  словно  дротик,
метнул  свою  саблю  в  Арсена.  В  последнее  мгновение  Арсен угадал
коварный замысел врага и успел  отклониться.  Сабля  просвистела  мимо
уха, задев лишь эфесом, и воткнулась в снег.
     Ответный удар запорожца был  неотвратим:  Гамид  откинул  голову,
широко открыл рот и тяжело рухнул на утоптанный, бурый снег.
     - Ну, братья, айда! Будем кончать супостатов! - Серко с Метелицей
и Секачом побежали к восточной стене,  где еще слышались крики и удары
металла о металл.
     Звенигора вытер  саблю  и  взглянул  в  неподвижное  лицо  своего
мертвого врага. С Гамидом было покончено. Он лежал навзничь, огромный,