отмель.
Это было очень кстати:  как бы хорошо он ни плавал,  железо тянуло  на
дно.  Подхватив рукою цепь, чтоб не цеплялась за камни, перебежал мель
и остановился передохнуть.
     Гамид кричал с берега:
     - Все равно тебе не убежать,  раб!  Возвращайся  назад,  пока  не
поздно! Не то поплатишься жизнью!..
     Звенигора не  отвечал.  Молча  смотрел  на  разъяренного  спахию,
который  бесновался  на  другом  берегу,  шагах  в пятидесяти,  и гнев
волновал его сердце.  В  короткий  миг  сплелось  в  сознании  все  то
мерзкое,  что узнал про спахию от других, что сам претерпел от него, и
он содрогнулся от злобы.  Почему до сих пор никто не убил эту  гнусную
тварь?  Этот негодяй всюду сеет только горе, всем приносит несчастье и
всегда выходит сухим из воды!
     Он погрозил  Гамиду  кулаком,  подобрал  цепь  и снова бросился в
бурлящее течение узкого, но опасного потока.
     Противоположный берег был мрачным и пустынным. Нигде ни души! Над
самой водой нависали дикие скалы,  поросшие кое-где кустами  кизила  и
дрока.
     Звенигора выбрался наверх.  Гамид  все  еще  гарцевал  на  другом
берегу,  а телохранители, подбежав к маслобойне, снаряжали челн. Скоро
они переплывут на эту сторону.  Теперь надежда только  на  свои  ноги.
Сбив  тяжелым камнем кандалы,  Звенигора забросил их в кусты и кинулся
бежать.
     Впереди вздымалась  высокая  гряда  гор,  дрожавшая в голубоватой
дымке. В долинах темнели колючие заросли кустарников.
     Он бежал,  изредка переходя на шаг, до самого полудня без отдыха,
не чувствуя ни усталости,  ни  голода.  Опасность  подгоняла  его.  Он
опасался   преследователей   и   случайных  встречных,  которые  могли
задержать его,  опасался заблудиться и  вернуться  назад  к  реке  или
сорваться  со  скалы и сломать ногу,  руку.  Теперь,  когда он вдохнул
свежий воздух свободы,  когда забрезжила надежда вырваться из  неволи,
он боялся любой неожиданной помехи, которая могла все свести на нет...
     Шел без  отдыха  до   самого   вечера.   Миновал   два   селения,
незамеченным  пробрался  вдоль  виноградников,  где работали несколько
женщин и  подростков,  пересек  сухой  неприветливый  горный  кряж  и,
наконец, остановился в лесочке. На толстом развесистом дереве соорудил
из веток и листьев нечто вроде гнезда и,  хотя донимал  голод,  заснул
крепким, беспробудным сном.
     Проснулся, когда всходило солнце.  Лес звенел  птичьим  пением  и
щебетанием.  Не медля ни минуты, Звенигора спустился на землю, пожевал
горьковатую с росою  траву,  чтобы  унять  жажду,  и  пошел  навстречу
солнцу.
     Местность понемногу  начала  меняться.  Горные  хребты   остались
позади. Перед беглецом открылась холмистая равнина, на которой кое-где
торчали кусты колючего терновника или  молодой  полыни.  Звенигора  не
торопился.  Погони  не  было  да,  похоже,  и не будет,  - должно быть
потеряли след.
     Вторую ночь провел в пещере,  заложив вход каменными глыбами, так
как  вокруг  слышался  вой  гиен  и  шакалов.  Сон  был  некрепкий,  с
кошмарами,  но все же немного восстановил силы,  а хмурое утро вселило
надежду, что будет дождь.
     Взобравшись на   крутую  вершину,  Звенигора  осмотрелся.  Позади
синели горы,  но, хотя там была вода, возвращаться к ним было и далеко
и  опасно:  можно нарваться на преследователей.  Впереди - бесконечная
пустыня,  сухая,  безлюдная.  Лишь слева,  в далеком мареве, невысокие
горы.  Ну что ж,  туда!  Там,  наверно, можно найти воду и пищу. В них
теперь спасение. Особенно вода. Итак, только туда!
     Шел быстро.   По   пологим  склонам  сбегал  рысцой.  С  надеждой
поглядывал на серые тучи в небе, ждал от них хоть капли дождя. Но тучи
бледнели,  таяли,  и  вскоре  сквозь них блеснули первые утренние лучи
солнца.
     В полдень  Звенигора почувствовал,  что дальше идти не сможет.  В
висках стучит горячая,  как расплавленное олово,  кровь.  Безжалостное
солнце  отбирает  у  него  последние  капли влаги,  немилосердно печет
неприкрытую  голову.  Ноги  подкашиваются,  отказываясь  нести  чужое,
тяжелое тело.
     Но он не останавливался.  Нет, нет, только не останавливаться, не
упасть, это - смерть!
     Ему мерещится,  что  он  лежит  где-то  здесь,   на   каменистой,
раскаленной,  как огонь, земле и к нему подкрадываются шакалы и гиены.
В руках и ногах нет силы подняться,  отогнать зверей, которые только и
ждут  той  минуты,  когда  можно будет полакомиться нежданной добычей.
Потом прилетят орлы-стервятники, расклюют то, что останется от зверей,
и разнесут белые кости в разные концы пустыни. Бр-р-р!..
     Нет, ему никак нельзя здесь погибнуть!  Где-то далеко-далеко,  на
Украине,  его  поджидает  мать.  Выходит на высокий курган над Сулою и
долго смотрит и  степь  -  не  едет  ли  Арсен,  ее  сын  любимый,  ее
надежда...  Потом молча спускается вниз, к хате, разговаривает с дедом
и Стешей.  Наконец, ложится спать. Но сон медлит, не идет к ней, тоска
обвила ее сердце,  а непрошеные горючие слезы до утра выедают глаза...
Нет,  он должен перебороть все,  даже смерть,  он должен идти  дальше,
чтобы  пришел  радостный день,  улыбнулась от счастья мать и ласточкой
кинулась сыну на грудь!..
     Ему нельзя  уйти  из  жизни  еще  и потому,  что на совести лежит
тяжелый,  как камень,  долг перед кошевым Серко,  перед  всем  сечевым
товариществом.   Ведь  как  полагался  на  него  кошевой  атаман!  Как
надеялся,  верил,  что поездка будет удачной,  что Арсен  и  брата  из
неволи   выкупит,   и   важные   вести  привезет.  Вместо  счастливого
возвращения сам попал в неволю.  Что теперь думает о нем кошевой  Иван
Дмитриевич?  Проглядел  глаза?  Надеется?  Ждет?  Напрасно:  не  скоро
доведется казаку ступить на родную землю. А все из-за Чернобая!
     Чернобай -  вот  еще кто крепко держит его на этом свете!  Жгучая
ненависть распирает грудь, толкает все вперед и вперед!
     Выжить, вернуться, чтобы встретиться с мерзавцем с глазу на глаз!
     Звенигора вытирает    грязным    рукавом     лицо,     облизывает
потрескавшиеся губы распухшим,  словно войлочным, языком и упрямо идет
дальше...
     На четвертый   день,   после  полудня,  совсем  обессилевший,  он
вскарабкался на гребень горы  и  увидел  широкую  отлогую  долину,  на
противоположной стороне которой паслась большая отара овец.
     Сердце радостно забилось...  Там люди!  Там  есть  вода!  Пастухи
никогда не отходят далеко от нее. Вблизи, наверное, колодец или ручей,
где они поят овец.
     Звенигора остановился  и едва перевел дух.  На радостях чуть было
не бросился вперед,  но вовремя подумал,  что и  с  пастухами  встреча
может плохо кончиться для него.  Пастухи,  конечно,  вооружены луками,
пиками,  ножами,  а у него только голые руки, да и те отказываются ему
служить от усталости, голода и жажды.
     Казак превратился в  охотника,  выслеживающего  дичь.  Осторожно,
прячась  за  каждый кустик,  за каждую глыбу,  что попадались по пути,
начал окольной дорогой приближаться к отаре.  В голове гудело,  руки и
ноги дрожали. Но он полз все ближе и ближе.
     Разумней было бы свернуть в сторону  и  соседней  долиной  обойти
пастухов,  но  Звенигора  чувствовал,  что на это у него уже не хватит
сил. К тому же под скалой, над костром, он увидел закопченный котелок,
из  которого  доносился необычайно приятный,  щекочущий запах вареного
мяса. Этот запах одурманивал беглеца и притягивал к себе как магнит.
     Почти полчаса   потратил   Звенигора   на   то,  чтобы  незаметно
приблизиться к костру.  Подкрадывался с подветренной стороны,  чтоб не
учуяли  собаки.  Наконец,  зажав  в  руке острый камень,  притаился за
глыбой известняка,  выжидая удобный момент,  чтобы ударить пастуха  по
голове.  Бородатый  пожилой  пастух  в поношенном джеббе и островерхом
войлочном кауке помешивал длинным блестящим ножом  в  котелке.  Потом,
отложив нож в сторону,  вытащил из кожаной торбочки узелок,  наверно с
солью, и начал подсыпать в варево, мурлыкая какую-то песенку.
     Наступило самое  подходящее  время  для нападения.  Занятый своим
делом,  пастух не услышал тихих,  крадущихся шагов.  Звенигора на  миг
замер,  как бы собираясь с силами. Медленно занес над головой бородача
камень.  Но тут его словно что-то толкнуло  в  грудь;  рука  с  камнем
дрогнула и опустилась вниз.  До сознания дошла родная,  знакомая еще с
детства песня:
                    Идут волы из дубравы,
                    А овечки с поля.
                    Говорила дивчинонька
                    С казаченьком стоя.
     Звенигора весь подался вперед и глухо вскрикнул:
     - Брат!.. Земляк!
     Пастух от неожиданности выронил узелок с солью и обалдело смотрел
на камень, что упал возле ног незнакомца.
     - Свят,  свят,  свят!  Животина иль людина ты...  сгинь, нечистая
сила! - бормотал тот, отступая назад.
     Звенигора, к   своему   удивлению,   узнал   в   пастухе  Свирида
Многогрешного.
     - Не  бойся,  дядько  Свирид,  я такой же невольник,  как и ты...
Помнишь запорожца Звенигору?..  У Гамида,  - успокоил его Звенигора. -
Помираю от жажды...  Пить!.. Ради всего святого, дай попить! Потом все
расскажу...
     Пастух, все  еще  опасливо  поглядывая на оборванного,  обросшего
незнакомца,  в котором с  трудом  узнавал  дюжего  запорожца,  вытащил
из-под кошмы овечий бурдюк и деревянную чашку,  налил овечьего молока,
разбавленного водой.
     - Пей, это айран...
     Звенигора жадно припал к чашке,  одним духом опорожнил ее.  Айран
отдавал запахом бурдюка, но был прохладный, кисловатый и хорошо утолял
жажду. После четвертой чашки Звенигора почувствовал облегчение. Огонь,
который жег грудь, стал затухать.
     Он сел возле костра.  Теплая,  пьянящая истома разлилась по всему
телу.  Из  котелка  пахло  вареным мясом и лавровым листом.  Звенигора
втянул ноздрями ароматный запах,  предвкушая сытый обед.  Заметив это,
Многогрешный крикнул напарнику, что находился возле отары:
     - Эй, парень, иди обедать!
     Через несколько  минут  подошел  второй  пастух.  Звенигора  даже
руками всплеснул: это был Яцько.
     - Ты-то как сюда попал?
     Паренек сразу узнал казака.  Глаза  его  загорелись  от  радости,
словно встретил родного отца.
     - Нас Гамид подарил своему зятю Ферхаду.  Не хотелось уходить  от
своих;  думал,  совсем  пропаду.  Но  вышло к лучшему.  Меня поставили
подпаском к дядьке Свириду.  - И тихо добавил:  - Дядька  Свирид  стал
потурнаком...  Поэтому поблажка ему.  Видишь, без надсмотрщиков ходим,
имеем что поесть и попить, кандалы на руках и ногах не носим... Другим
невольникам - беда!  Работают как волы,  а живут в ямах,  как звери...
(Потурнак (укр.) - невольник, принявший магометанство.)
     Тем временем  Свирид   Многогрешный   вывалил   из   котелка   на
потрескавшееся   и  довольно-таки  грязное  деревянное  блюдо  тушеную
баранину, бросил на землю засаленную бурку.
     - Подсаживайся, земляк! Чем богаты, тем и рады.
     Звенигоре казалось,  что он никогда в жизни не ел ничего вкуснее.
Пастухи подкладывали ему куски мяса побольше и помягче и  подливали  в
его чашку кисловатый айран.  Когда Звенигора немного утолил голод,  он
рассказал землякам о бегстве от  Гамида  и  о  мытарствах  в  пустыне.
Удивлению  пастухов  не  было  границ.  Яцько  с  восторгом смотрел на
Звенигору.  Узнав,  что он  за  три  дня  пересек  безводную  пустыню,
воскликнул:
     - Не может быть!  Тут почти пятьдесят фарсахов! Это нагорье турки
называют  Кара-шайтаном  -  "Черным чертом",  так как много смельчаков
погибло там.
     - Мне, братцы, повезло - набрел на вас, - улыбнул-ся Звенигора. -
Иначе бы и я сложил голову...
     После сытного обеда его клонило ко сну.  Глаза слипались,  голова
падала на грудь.
     Многогрешный это заметил:
     - Э-э,  друг,  тебе  не  только  попить  и  поесть  надо,  но   и
отоспаться. Постелю я тебе в холодочке, и спи на здоровьице!
     Он бросил под скалой кошму, в изголовье подложил джеббе.
     Звенигора лег, с хрустом расправил уставшее тело.
     - Разбудите,  в случае чего,  - едва успел,  проваливаясь в  сон,
попросить пастухов.
     Проспал он чуть ли не сутки и проснулся оттого,  что кто-то  тряс
его за плечо. Открыв глаза, увидел перепуганное лицо Яцька.
     - Арсен,  вставай! Беги скорей за скалы! Хозяин наш едет, Ферхад!
- шептал паренек.
     Звенигора вскочил на ноги.  Хотел бежать,  но было поздно:  к ним
галопом  приближался  молодой  круглолицый  турок  на  коне золотистой
масти. Звенигора сразу узнал Ферхада.
     На нем  была  дорогая  одежда  из тонкого синего сукна,  на шапке
белый шелковый шарф,  на боку  кривая  сабля,  усыпанная  драгоценными
камнями,   за   поясом   пистолеты   с  инкрустированными  перламутром
рукоятками.  Конь тяжело водил  вспотевшими  боками:  всадник,  видно,
любил быструю езду или же спешил.
     - О,  Ферхад-ага!  Салям!  - поклонился Яцько.  -  Что  заставило
уважаемого хозяина ехать на пастбище? Где же телохранители?
     - Они  поскакали  к  другим  отарам...  А  я  -   сюда,   размять
застоявшегося коня,  - проскрипел Ферхад. - Гоните скорее отару домой!
Приехал покупатель - будем продавать. Да не мешкайте! Слышите?
     - Слышим, - ответил Яцько.
     Ферхад соскочил с коня.
     Не обращая  внимания  на  Звенигору - по-видимому,  принял его за
Свирида,  - Ферхад бросил повод Яцьку.  Прошелся  у  костра,  разминая
ноги,  вдруг повернулся к Звенигоре и остановился. Лицо его вытянулось
от удивления.  В глазах мелькнуло подозрение.  Он положил руку на эфес
сабли и строго спросил у Яцька:
     - Это кто?
     Яцько замялся.
     - Это прохожий,  - сказал он неуверенно и показал рукой в сторону
пустыни. - Оттуда пришел...
     Ферхад пристально оглядел обросшее лицо беглеца, пыльную одежду и
разбитую в клочья обувь. Его явно не удовлетворил ответ невольника. Он
подошел к Звенигоре,  вытянул  вперед  скуластое  лицо,  словно  хотел
обнюхать незнакомца.
     - Кто ты?
     - Я  погонщик  мулов  в  караване  купца из Болгарии.  Отбился от
каравана и чуть было не погиб в пустыне.
     - О,  гяур...  -  процедил  турок.  -  Может,  ты  просто  беглец
невольник? А? Ну-ка, покажи руки!
     Он внезапно  схватил  Звенигору  за рукав,  рванул вверх и увидел
багряно-сизые рубцы от кандалов.
     На какой-то миг турок растерялся и отпрянул.  Этим воспользовался
Звенигора.  Сильным ударом в  челюсть  он  свалил  Ферхада  на  землю.
Выхватив  у  него  из-за  пояса  пистолет,  ударил  врага рукояткой по
голове. Ферхад вскрикнул и затих.
     Все произошло   так   молниеносно,   так  что  Яцько  успел  лишь
вскрикнуть:
     - Ой, беда! Что же теперь будет?
     Из долины к ним бежал,  расплескивая из деревянного ведра  овечье
молоко, Многогрешный.
     Звенигора сбросил с себя тряпье и  быстро  переоделся  в  дорогие
одежды  Ферхада,  прицепил  саблю,  засунул  за пояс пистолеты.  Когда
прибежал Многогрешный,  то сначала не  узнал  казака,  приняв  его  за
незнакомого  турка,  и  начал  голосить над телом хозяина.  Но наконец
старый заметил,  что хозяин лежит почти голый.  Он ошалело  глянул  на
Звенигору.
     - Что ты наделал,  разбойник?  - налетел  с  кулаками  пастух.  -
Теперь же нас живьем съедят!  Ты сел на коня - да ищи ветра в поле!  А
нас...  Идолище проклятый,  ты даже помыслить не  можешь,  какие  муки
придумает  нам хозяин!  Он выпустит из нас всю кровь - капля по капле!
Из живых кишки вытянет,  выжжет глаза,  отрежет  уши,  вырвет  язык!..
Никто же не подтвердит, что это не мы с Яцьком убили Ферхада. Вся вина
на нас ляжет!  Не сегодня,  так завтра нас  схватят,  как  шакалов,  и
замучают до смерти... О-о!..
     Яцько стоял рядом растерянный и молча следил,  как дядько  Свирид
то выговаривал Звенигоре,  то кидался к телу своего хозяина,  то бил в
отчаянии себя в грудь,  рвал на голове волосы.  Звенигора  с  усмешкой
наблюдал за переживаниями Многогрешного, но это вскоре ему надоело.
     - Подожди,  старик!.. Замолчи! - гаркнул наконец сердито. - Нашел
родича, черт бы его забрал! Неужто до смерти нанялся к нему внаймы?
     - До  смерти?  Кто?  -  переспросил  встревожено  Многогрешный  и
захлопал маленькими покрасневшими глазами.  Но, видя, что Звенигора по
крайней мере не собирается его бить,  снова поднял голос:  - До смерти
или  нет,  а  раньше  срока  никому  помирать не хочется.  Ежели тебе,
запорожец,  захотелось к чертям в пекло,  то других незачем  за  собой
тянуть!..
     - Почему  в  пекло?  Бегите  вместе  со  мною.  Глядишь,   судьба
улыбнется - вернемся домой, к своим!
     - У  дурного  попа  и  молитва   дурна!   -   вновь   рассердился
Многогрешный.  - Ты что,  совсем рехнулся, парень? Отсюда никто еще не
убегал. Шутка ли - полсвета отмахать, чтобы до дому добраться. И всюду
ждут  тебя  опасности:  непроходимые  моря  и  реки,  янычары и каждый
вооруженный турок,  голод и  жажда!  Легко  сказать  -  бегите!  А  ты
подумал, как это сделать?
     Но тут вмешался Яцько:
     - Хочешь  не  хочешь,  дядька Свирид,  а бежать придется!  Сам же
говоришь - закатует хозяин...
     - И ты туда же?  - окрысился на мальчонку Многогрешный. - Дурень,
мы здесь почти как вольные, сыты, одеты... Что тебе еще надо?
     Звенигору охватило негодование.  Так вот как запел этот проклятый
потурнак! Плевать ему на свободу, на родную землю! Ему бы брюхо набить
бараниной, а там пропади все пропадом! Эх, тяпнуть бы саблей по дурной
голове,  чтоб треснула,  как переспелая тыква! Да нельзя - пользовался
его гостеприимством. Потому ответил сдержанно:
     - Свобода всем нужна,  дядько Свирид. Неужто не тянет тебя домой,
к детям,  к жене, к родным? А если и нет их, то просто в наши обширные
степи, где пахнет чабрецом и пшеницей, любистком и гречками...
     Многогрешный поскреб  лохматый затылок.  На какой-то миг в глазах
вспыхнул огонек,  какое-то воспоминание о давно утраченной  жизни,  но
сразу же потух. Снова на Звенигору взглянули исподлобья маленькие злые
глазки.
     - Не баламуть души, запорожец! Иди себе прочь, с глаз долой!
     - Ну и пойду.  Оставайтесь!  Пропади вы  пропадом!  -  крикнул  в
сердцах Звенигора и вскочил на коня.
     - Подожди, Арсен! - кинулся к нему Яцько. - Я тоже с тобой!
     Он вскочил на круп коня позади Звенигоры, и они мгновенно исчезли
с глаз ошалевшего  Многогрешного,  который,  понурив  голову,  остался
стоять над распростертым телом своего хозяина.

ПОРАЖЕНИЕ

1

     Несколько дней  Звенигора  и  Яцько  петляли  по горным хребтам и
долинам, пока добрались до зеленых склонов Кызыл-Ирмака.
     Наточив на камне кинжал,  Звенигора побрил себе голову,  подрезал
бороду и стал похож на турка.  Красивая одежда  Ферхада  очень  шла  к
нему.  Худощавое  лицо  с  густыми  темно-русыми  бровями  и  носом  с
горбинкой было  красиво  и  горделиво.  Встречные  каратюрки,  завидев
вельможу, издали кланялись ему чуть не до земли.
     Туго набитый золотыми монетами  кошелек  Ферхада  открывал  перед
путниками  двери  придорожных  харчевен.  Никто  не  смел приставать к
знатному страннику с расспросами,  кто они и  куда  едут.  Это  навело
Звенигору  на мысль:  пересечь таким образом всю Турцию и добраться до
самого Черного моря.
     На правый  берег  Кызыл-Ирмака они переправились паромом.  Теперь
дорога шла над рекой:  то уходила в горы, то сбегала к реке. С утра до
вечера  беглецы  упрямо  продвигались  на  север  и  за два дня успели
оставить за собой добрых двадцать фарсахов пути.
     Однажды, когда дорога проходила по узкому ущелью, наперерез им из
зарослей выскочило несколько вооруженных людей.
     Звенигора осадил   коня.   Черные,  мрачные  фигуры  с  короткими
ятаганами и острыми пиками в руках кинулись к нему.  Передний  схватил
коня за уздечку, двое наставили пики.
     - Слезай,  эфенди!  - приказал передний, великан с черным, рябым,
не то от оспы, не то от окалины, лицом. - Приехали!
     Звенигора спрыгнул  на  землю,   но   не   успел