Сзади послышался   выстрел.   Пуля   дзенькнула   над  головой  и
расплющилась о гранитную стену.  Арсен оглянулся - аскеры были всего в
двухстах  шагах.  Если  позволить им взобраться на карниз,  они смогут
тогда обстреливать весь путь до самого перевала.
     Звенигора выхватил  пистолет,  взвел  курок.  Осторожно  выглянул
из-за скалы. Аскеры уже не лезли скопом, а растянулись цепочкой. Жаль,
что  Гамид  был  где-то  позади.  Его тучная фигура - хорошая цель для
пули!
     Впереди быстро  взбирается  молодой  крепкий  аскер.  В  руках  -
янычарка.  Из ее ствола вьется сизая  струйка  дыма.  Это  он  стрелял
только что.
     Арсен поднял пистолет,  прицелился.  Аскер,  увидев наведенное на
него  дуло,  вытаращил глаза,  отшатнулся,  но было поздно:  прогремел
выстрел - и аскер с диким криком полетел вниз,  цепляясь  за  камни  и
увлекая их за собой.
     Остальные мигом подались назад. Звенигора мог поразить еще одного
аскера, но не стрелял. Главное - выиграть время.
     - Вперед! Вперед! - послышался голос Гамида.
     Аскеры не  двигались.  Со  страхом  поглядывали на пропасть,  где
исчез их товарищ,  и на каменный выступ, за которым прятался гайдутин.
Говорили о чем-то, но слов разобрать казак не мог.
     Через некоторое  время  аскеры  начали  раздеваться.   Сбрасывали
тяжелые архалуки, суконные кафтаны. Арсен сначала удивился: зачем это?
Но когда они связали из одежды что-то вроде большого и толстого щита и
один  из  аскеров  двинулся  вперед,  держа  его  перед  собой,  Арсен
встревожился.  Пуля,  конечно, застрянет в таком щите, и спахии смогут
подойти к нему почти вплотную.
     Когда аскер приблизился и был шагах в десяти, Арсен выстрелил ему
в ноги.  Аскер вскрикнул, но скорее от неожиданности, так как, поборов
страх, продолжал осторожно продвигаться вперед.
     Оставаться за  выступом  становилось опасно.  За передним аскером
шли другие с янычарками наготове. Арсен оглянулся: его друзья были уже
на  перевале.  Если  враги  и  прорвутся  сейчас,  то не смогут теперь
сразить их из своих ружей.

9

     Солнце заходило за далекий скалистый небосклон.  Вечерело. Здесь,
на  вершинах  гор,  беспрерывно  дул  порывистый ледяной ветер.  Стало
холодно.  Арсен подышал на окоченевшие  пальцы  и  снова  крепко  сжал
рукоятку пистолета. Он стоял на самой вершине перевала и смотрел вниз.
Аскеры что-то горячо обсуждали, поглядывая на него. Гамид вышел вперед
и закричал:
     - Эй, урус, еще раз предлагаю: сдавайся! Обещаю жизнь и свободу!
     - Без  твоих обещаний я жив и на воле!  - крикнул в ответ Арсен и
взглянул  назад:  его  маленький  отряд   взбирался   уже   на   склон
противоположной горы.
     - Возврати мне письмо -  и  убирайся  прочь,  гяур!  -  горячился
Гамид.
     Арсен хотел было,  чтоб досадить Гамиду,  крикнуть о том, что это
не простое письмо,  а фирман султана, но вовремя спохватился. Нет-нет,
об этом надо молчать!  О фирмане ни слова!  Чтоб о  его  похищении  не
узнали  ни  беглер-бей,  ни  сам султан,  чтоб турки не изменили своих
планов. А что касается Гамида, то он, безусловно, тоже будет молчать.
     - Иди,  возьми его,  Гамид! - засмеялся казак. - Ну, давай, ты же
храбрец!..
     Аскеры потоптались  на  месте  и двинулись вперед.  Последние сто
шагов перед перевалом были не такими тяжелыми,  как раньше.  Путь стал
более широким и позволял теперь туркам наступать всем сразу.
     Звенигора выстрелил. Еще один турок, нелепо взмахнув руками, упал
навзничь. Но это не задержало остальных. Аскеры оступались, падали, но
продолжали упорно лезть вперед.
     Арсен схватил  огромный камень,  вытащил его на вершину перевала.
Поднялся во весь  рост,  грозно  держа  над  головой,  в  дрожащих  от
напряжения руках, огромную черную глыбу.
     - Кто сделает хотя бы шаг, я раскрою башку! - крикнул вниз.
     Аскеры дрогнули, остановились.
     - Вперед! Вперед! Чего вы боитесь гяура, сыны падишаха! Сейчас вы
схватите его! - подбадривал Гамид аскеров и выстрелил из янычарки.
     Арсен почувствовал тупой  удар  в  живот.  "Ранен!"  -  мелькнула
мысль.  Но боли не было. Напряг все силы, швырнул камень вниз. Турки с
визгом бросились врассыпную.  Пользуясь замешательством врагов,  Арсен
осмотрел себя. Крови не видно. Только на бекеше чернела дырка от пули.
Неужели пуля застряла в суконном жупане?.. Подожди... почему в жупане?
А может... это пояс Серко, подаренный ему при расставании, спас теперь
жизнь?  Как это  он  не  догадался  сразу?  Несомненно,  туго  набитый
золотыми и серебряными монетами,  пояс оказался надежной преградой для
оловянной пули!
     Звенигора быстро  расстегнулся,  сорвал  из-под  сорочки  широкий
тяжелый кожаный пояс. Золото - вот что остановит аскеров, задержит их,
пока стемнеет и его друзья будут на безопасном расстоянии!
     Он открыл один из клапанов пояса, набрал горсть золотых монет.
     - Аскеры!  - закричал громко.  - Я отдаю вам все, что есть у меня
ценного! Вот, берите!
     Он швырнул монеты на каменистый склон.  Золотой дождь засверкал в
лучах заходящего солнца,  брызнул на воинов и со звоном рассыпался  по
камням.  На какой-то миг аскеры остолбенели. Потом дружно пригнулись и
бросились, обгоняя друг друга, рыскать, выискивая блестящие кружочки.
     - Вперед!  Гнев аллаха на вас, шайтаново отродье! - гремел Гамид.
- На обратном пути все соберете!
     Никто его  не  слушал.  Нескольким  аскерам посчастливилось - они
сразу нашли по три-четыре монеты.  Это  разожгло  зависть  и  жадность
остальных. Началась ссора. Те, кто ничего не нашел, требовали поделить
добычу поровну.  Счастливчики,  поддерживая друг  друга,  отказывались
делиться.
     Гамид бегал от одного к другому,  просил,  грозил,  умолял. Но на
него не обращали внимания. Тогда он в отчаянии завизжал:
     - Паскудные шакалы!  Вонючие гиены!  Я перестреляю вас!  Упеку на
каторги, собаки, свиньи!..
     Аскеры сумрачно притихли.  Но ни один не изъявил желания оставить
место,  где  можно  было  вмиг  разбогатеть  на тысячу курушей.  Такое
случается не часто!
     Время шло.  Солнце  опустилось за далекие вершины гор.  В долинах
сгустилась тьма.  Только западная часть неба горела багровым заревом и
на  вершинах  было  еще  светло.  Звенигора продолжал следить за своим
отрядом - он уже  поднялся  на  последний  скалистый  кряж  и  начинал
исчезать  за горизонтом.  Если бы еще немного задержать аскеров,  чтоб
они не заметили в сумерках, куда он уйдет!
     Но вдруг Гамид выкрикнул:
     - Аскеры, не теряйте времени! У этого гяура много золота! Я знаю,
он  несет гайдутинскую казну.  Догоним его - и вся добыча будет вашей!
Вперед, смельчаки!
     Сначала нехотя,  а  потом  все  быстрей  и  быстрей  аскеры стали
карабкаться вверх.  Теперь они не отступят:  их подгоняла  жадность  к
золоту, заманчивая мысль о легкой наживе.
     - Стойте,  аскеры! - крикнул Арсен. - Все равно не догоните меня!
Вот, нате последнее!..
     Он снова широко разбросал по склону горсть монет.
     Спахии вновь остановились. Напрасно Гамид кричал, грозил страшной
карой,  ругался -  ничто  не  помогало.  Его  воины  как  обезумели  -
копошились в камнях и песке, отталкивали друг друга, выхватывая из рук
кусочки холодного желтого металла.
     Звенигора быстро надел на себя пояс, ставший значительно легче, и
кинулся догонять товарищей.
     Вскоре совсем стемнело. Когда он поднялся на противоположную гору
и оглянулся, позади все было покрыто густой темнотой.
     В гайдутинском  стане  беглецы позволили себе короткую передышку.
Старый пастух-горец угостил их ужином,  оседлал для всех свежих коней,
принес из кладовки одежду спахиев. За ужином состоялся короткий совет.
     - Думаю,  нам не помешает переодеться,  - сказал  воевода.  -  По
Старой Планине теперь рыскают, кроме Гамида, и другие отряды спахиев и
янычар. Так наденем и мы на некоторое время их шкуру, чтоб ввести их в
заблуждение.  А  султанский  фирман  станет для нас надежным тезкере -
пропуском...
     - Хорошая  мысль,  -  сразу  согласился  Арсен,  а в голове сразу
родился другой план.  Не зная,  как отнесется к этому  воевода,  казак
начал  издалека:  -  Однако,  друзья,  мы должны сейчас обсудить,  как
доставить фирман  на  Украину.  Время  идет.  Наступила  весна.  Через
месяц-другой турки могут двинуться в поход...
     Он замолчал, внимательно всматриваясь в каждого.
     - Что ты предлагаешь? - нарушил наконец молчание воевода.
     - Я предлагаю всем двинуться на Украину!  Баю Младену надо  долго
лечиться.  А с нами будет Якуб.  Он и в дороге найдет лекарства... Под
видом спахиев,  везущих султанский фирман,  мы  легко  преодолеем  наш
путь!
     - Младену тяжело будет ехать верхом, - промолвил Якуб.
     - Нам бы только добраться до Дуная,  - ответил Арсен.  - А там мы
купим у валахов хорошую телегу...
     Он вопросительно  взглянул  на  воеводу.  Тот  долго молчал.  Все
ждали, что он решит.
     Нарушила тишину Златка.
     - Поедем,  тате,  - попросила тихо.  -  Все  равно  ты  не  скоро
вернешься в отряд... А Драган - надежный юнак.
     Младен лежал с закрытыми глазами на широкой  скамье,  застеленной
одеялом.  Якуб  успел  наложить  новую повязку на рану,  и острая боль
начала постепенно утихать. Воевода думал.
     - Я согласен,  друзья,  - прошептал он.  - Наконец наша поездка к
руснацким военачальникам причинит  большой  вред  османам,  а  это  на
пользу Болгарии!
     Звенигора облегченно вздохнул. Вот он, путь на отчизну!..
     Замелькали, закружились в голове мысли, тревожно забилось сердце.
Неужели через месяц-другой он будет на родной земле?  Неужели  вдохнет
солоновато-горький  полынный запах,  смешанный с ароматом созревающего
жита и кудрявого любистка?  Принесет в Сечь  кошевому  отчет  о  своих
странствиях  в чужих краях да выпьет с товариством ковш жгучей горилки
или игристого меда?  Неужели наконец отворит скрипучие  двери  хатенки
над  Сулою,  прижмет  к  груди  поседевшую  мать,  онемеет от счастья,
вглядываясь в дорогие сердцу лица сестры и деда?
     Дыхание Арсена участилось. Прикрыл глаза, чтоб подольше задержать
в мыслях картины родной земли, возникшие перед ним.
     О родная  земля!  Ты  как  мать - единственная и неповторимая!  И
совсем необязательно,  чтобы ты была самая  красивая.  На  свете  есть
другие  страны,  полные  волшебной красоты,  где ласковый шум морского
прибоя сливается с нежным пением радужных птиц,  а  запахи  лавра  или
магнолии настояны на свежести южных ветров.
     Ну так что ж!
     Пусть ты скромнее в убранстве,  пусть твоя красота не так заметна
и не каждому бросается в глаза,  но от этого  ты  не  менее  любима  и
дорога  сыновнему  сердцу,  родная  земля!  Ты  вошла  в него вместе с
молоком матери и шумом старой  вербы  у  калитки,  с  плачем  чайки  у
степного  озерца  и  золотистым  шорохом  пшеничной нивы за селом,  со
звуками родного языка и девичьих песен по вечерам.  Всем этим и многим
другим,  часто незаметным для глаза,  ты, отчизна, вросла в сердце так
прочно,  что нет на свете силы,  способной  вырвать  тебя  из  него  и
заменить другой...
     В дни радости и в дни горя все чувства и помыслы наши  мы  отдаем
тебе,  родная  земля,  отчизна  дорогая!  Веселишься  ли ты от полноты
счастья,  истекаешь ли кровью и на пожарищах воздеваешь к небу руки  в
проклятьях и мольбах,  мы всегда с тобою,  где б мы ни были.  И пока в
груди бьется сердце, мы не перестанем любить тебя, родная земля!

10

     Прошел месяц.  Преодолев немало трудностей и препятствий на пути,
небольшой  отряд  всадников  подъезжал к Каневу.  То,  что Арсен и его
товарищи увидели на Правобережье,  глубоко потрясло каждого. Весь край
был опустошен.  Города разорены, села сожжены. Тысячи мужчин, женщин и
детей татары угнали  в  неволю.  Большая  часть  населения  бежала  на
Левобережье.  Лишь  у  самого  Днепра,  среди  Каневских гор,  кое-где
остались хутора,  не видавшие еще ни татар,  ни турок.  Но  люди  были
удручены и со дня на день ожидали беды.
     Больше всех не терпелось Гриве.  Он рвался в Канев.  Там жили его
старые родители, жена, пятеро малых детишек. Тревога и радость сменяли
друг друга в его душе.
     - Эх и угощу вас на славу,  братья!  - выкрикивал он, когда был в
хорошем настроении.  - Только б быстрее добраться до дома!  Весь Канев
скличу! Столов наставлю душ на пятьсот! Десять бочек горилки закуплю у
шинкаря!  Нищим  пойду  по  свету,  а  всех  угощу  на  радостях,  что
возвратился из басурманской неволи!
     Но проезжали сожженное село или местечко - он  умолкал  и  гневно
сжимал огромные,  как кувалды, кулаки. И долго потом от него не слышно
было ни слова.
     Когда перебрались через Рось,  он все время был впереди. А за две
версты до Канева оставил товарищей и погнал коня  галопом.  Только  на
горе,  откуда был виден весь город, остановился и слез с коня. Здесь и
догнали его друзья.
     Он стоял  остолбенев.  Не  шевельнулся,  не  произнес  ни  слова.
Изменился в лице и потухшими глазами смотрел на те холмы,  на  которых
когда-то стоял Канев.  Теперь там чернело пожарище.  Тянуло смрадом. В
небе кружилось воронье...
     Наконец Звенигора тронул Гриву за плечо:
     - Поедем, Степан.
     Грива двинулся  молча,  не проронил ни слова,  пока не спустились
вниз,  в широкое ущелье,  ведущее к Днепру.  Там он свернул в  боковую
улочку и вскоре остановился перед сгоревшим дворищем,  с трудом слез с
коня.
     - Здесь была моя хата, - произнес глухо, словно про себя.
     От дома остались только закопченная печь  да  обгоревшие  угловые
столбы.   Посреди  двора  вздымала  в  небо  обугленные  ветви  старая
дуплистая груша. Грива подошел к ней, обхватил руками, прижался лбом к
твердой, потрескавшейся коре. И застыл так в немом горе.
     В глазах у Златки заблестели слезы.  Все стояли понурившись.  Чем
утешишь товарища?
     Неожиданно сзади раздался резкий женский смех:
     - Ха-ха-ха!  Приехали,  басурманы?  Еще поживиться хотите? У-у!..
Ироды!
     Арсен даже вздрогнул. Он уже слышал подобный безумный смех, когда
ехал по приказу Серко из Сечи в Турцию.  Тоже на  разоренном  дворище,
тоже после татарского набега.
     Так вот как встречает его родная земля...
     Он быстро повернулся.  К ним подходила пожилая женщина с горящими
глазами на худом  измученном  лице.  Косы  распущены,  в  них  колючки
репейника; видно, ночевала она в бурьяне.
     - Проклятые!  Все разорили! Всех забрали, поубивали! А теперь еще
и любуетесь нашим горем,  нехристи! - Женщина подняла вверх скрюченные
руки и шла прямо на них.  - Убейте и меня,  ироды,  чтоб  мои  очи  не
видели этого горя!..
     Только сейчас Арсен понял,  что она приняла их за турок. Ее ввело
в заблуждение их одеяние.
     - Мы не турки, мать! - бросился он к ней. - Мы свои! Из туретчины
бежали... Вот и земляк ваш... Грива... вернулся.
     Он указал на склоненную фигуру товарища.
     Женщина недоверчиво  оглядела незнакомцев и подошла к Гриве.  Тот
взглянул на нее мутными,  невидящими глазами. Потом порывисто бросился
к старой:
     - Тетка! Тетушка Катерина!
     - Степан!
     Они обнялись.
     - Где же... мои? - с трудом выдавил Грива.
     Женщина уныло глянула на пожарище,  на стоящих  молча  возле  нее
людей,  и  вдруг  ее  вид  начал  меняться на глазах.  Губы болезненно
скривились, глаза наполнились слезами.
     - Спалили, Степан... Всех твоих спалили, нехристи!..
     - Кто спалил?
     - Татары.
     - Здесь? В хате?
     - Нет,  канивчане  долго  оборонялись.  Но  выстоять не было сил.
Почти все мужчины погибли в бою. А потом...
     - А потом?
     - Женщины, дети и старики спрятались в соборе. Заперлись там... А
татары обложили стены соломой и подожгли.  Так живьем и сгорели все...
и твои тоже...
     На Гриву страшно было смотреть. Он весь дрожал как в лихорадке. В
глазах отчаяние и неистовство.
     - Пошли к церкви! - И тронулся первым.
     На холме,  где стоял каневский собор,  теперь лежала груда  серой
золы.  Грива осторожно, словно боясь наступить на кого-нибудь, подошел
к ней,  упал на колени и долго стоял так, склонив голову. Потом достал
из кармана бархатный кисет,  высыпал из него прямо на землю серебряные
монеты, наполнил кисет пеплом, перемешанным с человеческими костями, и
повесил его себе на шею.
     - Буду носить вас у самого сердца...  - произнес глухо, обращаясь
к тем, кто стоял сейчас перед ним в его мыслях: к своим детям, жене, к
стареньким родителям.  - Чтоб никогда не погасли  жгучая  ненависть  и
жажда мести!
     Подошел к коню, вскочил в седло:
     - Арсен,  брат, поедем! Мне здесь больше делать нечего. Горит моя
душа!  Только кровью смогу погасить этот нестерпимый огонь,  что палит
меня... Поедем!.. Прощайте, тетка Катерина...
     Он ударил коня и вихрем помчался крутой дорогой,  ведущей вниз  к
Днепру.  Звенигора  сокрушенно покачал головой и дал знак ехать следом
за ним.


 * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *

СЕСТРА

1

     Было теплое  весеннее утро.  Не колыхнется воздух,  настоянный на
густых  запахах  степного  бурьяна  и  луговых   трав.   Сизые   дымки
стремительно  поднимаются  над  трубами белых мазанок,  рассыпанных по
широкой долине вдоль Сулы.  Над водой  колышется  прозрачный  утренний
туман.
     В одном  из  дворов,  огороженном  высоким   узорчатым   плетнем,
послышались женские голоса.
     - Стеша,  доченька!  - позвал первый голос. - Пора вставать! День
на дворе!
     - Так уж и день,  - послышался из  риги  голос  молодой  девушки,
недовольный,  но приятный.  - Сами, мамо, с дедушкой толчетесь от зари
до зари и другим поспать не даете...
     Мать подошла к риге, распахнула двери:
     - Да ты выгляни,  касаточка,  на свет божий! Погляди, солнце уж в
Суле купается, пора гусей выгонять на луг! Да и завтракать время...
     - Сейчас! Иду!
     Мать вернулась к хате.  Вскоре из риги вышла девушка.  Потянулась
сладко, тряхнула роскошной русой косой, посмотрела на солнце.
     - И правда,  Стеха,  день уже!  А ты, соня, спишь да спишь! Так и
счастье проспать недолго! - пожурила сама себя.
     Перебежала через   двор,   поросший   травкой,   открыла   дверцы
плетенного из лозы и обмазанного красной глиной хлева.
     - Гиля, гиля!.. - позвала гусей.
     Первым вышел горбоносый гусак-гоготун.  Важно оглядел все вокруг,
широко  расправил  крылья,  радостно  загоготал  и пошел вперевалку по
двору.  За ним потянулась стайка гусынь.  Двор сразу наполнился  шумом
крыльев, веселым гусиным переговором.
     Стеша длинной хворостиной выгнала гусей на луг,  к речке,  а сама
осторожно  вошла  по  колени в прохладную воду,  глянула в нее,  как в
зеркало.
     - Фу,  какая заспанная!  - игриво повела тонкой бровью и показала
своему изображению язык.
     Однако по  всему  было видно,  что девушка собою довольна.  Это и
понятно!  Из воды на нее смотрело ярко-голубыми  глазами  молоденькое,
нежное  личико.  Волосы еще не заплетены и рассыпаются по плечам,  как
шелк.  Белая  сорочка  расшита  узорами,  а  пестрая  панева  облегает
стройный стан.
     Стеша нагнулась,  набрала полные пригоршни воды, пахнущей аиром и
водорослями,  плеснула  в  лицо.  Потом  еще и еще...  Оглянулась - не
подглядывает ли кто?  - подошла к  желто-зеленым  кустам  ракитника  и
вытерлась белым подолом сорочки.
     Свежая, румяная,  полная сил, девушка закинула вверх руки и стала
пальцами,  как гребешком, расчесывать волосы. Все пело в ней. Хотелось
танцевать,  нести к людям свою молодую красу, чтобы все любовались ею.
Хотелось изведать то сладостное,  как мед,  чувство,  которое в песнях
зовется любовью...  Но увы!  Горькая печаль по брату  Арсену,  который
пропал,  исчез  неизвестно  где и как,  бередила ее сердце неутихающей
болью.  До любви ли тут,  когда сердце ноет,  мать ежедневно плачет, а
дедушка ходит как туча, тяжко вздыхая. А любить так хочется!..
     Стеша вздохнула:  бедный братик,  что с тобою? Где ты? Ск