во много раз меньше,  чем нападающих, не
могли выдержать такого напряжения.  Взлетали на воздух стены, рушились
дома, взрывались, поднимая в небо черную землю, турецкие бомбы и мины,
дым клубился,  заволакивая все, как осенний туман... Пал Нижний город,
погибла  большая  часть  его  защитников...  Но  Чигирин не сдавался -
стоял!  Из замка то и дело гремели залпы  пушек  и  гакивниц,  трещали
выстрелы  мушкетов и тульских пищалей,  на башнях развевались знамена:
малиновый - казацкий,  голубой,  с ликом святого  Георгия,  -  дивизии
Гордона.
     Вечером турки подтянули пушки  -  начали  обстреливать  замок.  К
воротам  подвезли таран,  и глухие удары,  долетавшие даже до Тясмина,
сотрясли могучие стены.  Тысячи янычар взбирались по  крутой  Каменной
горе вверх, к замку.
     Но Чигирин стоял!
     Однако в   сердце  воеводы  закралась  неясная  тревога.  Она  не
уменьшилась и после того,  как всюду, кроме Чигирина, прекратились бои
и  военачальники  доложили,  что  все  позиции удержаны.  Следовало бы
радоваться:  выдержать и отбить такой бешеный  натиск  -  это  большая
победа!..  Но  откуда  тревога?  Неужели  случилось несчастье с князем
Андреем? Неужели хан обманул его, прислав гонца с известием о том, что
договорился   с   визирем   отложить  казнь  княжича  Андрея?  Неужели
Кара-Мустафа все же исполнил свою страшную угрозу и  вот-вот  появится
черный гонец с кровавой торбой за плечами?
     Нет, о сыне  он  перестал  думать  в  полдень,  то  есть  в  час,
назначенный  визирем  для  сдачи города.  До боли сжал зубы и заставил
себя следить за ходом боя.  "Все в руках божьих,  - прошептал  он  при
этом. - Уповаю на тя, господи!"
     Ему стала понятна  причина  тревоги  после  приезда  Самойловича,
который рассказал о том, что татары совершили отчаянную попытку обойти
левый фланг и ударить в тыл стрелецким и казацким полкам.
     Тыл!
     Вот что беспокоило воеводу с  тех  пор,  как  защитники  Чигирина
стали  бежать  из  Нижнего  города.  Пока  визирь Мустафа прилагал все
усилия,  чтобы овладеть Чигирином,  пока половина его войска  окружала
город,  можно было не беспокоиться о тыле.  Но что будет, если Чигирин
падет?  Прежде  всего  турки  постараются  отрезать  русско-украинские
войска   от   Днепра,  перекроют  дороги  для  подвоза  боеприпасов  и
продовольствия,  а потом начнут постепенно сжимать тиски.  Тем  более,
что двойной перевес сил позволит им это сделать.
     Вечерело, но  было  еще  достаточно  светло,  чтобы  видеть   всю
панораму  Чигирина.  Разоренный дотла город был весь в клубах дыма.  У
разрушенного моста несколько сот казаков и стрельцов сдерживают натиск
турок,  в  то  время как их товарищи вплавь перебираются через Тясмин.
Без сомнения, через час-два янычары сбросят их в реку или уничтожат, и
тогда  крепость  будет  полностью  окружена и отрезана от своих войск.
Надо что-то предпринимать.
     - Как думаешь, гетман, долго продержится крепость? - тихо спросил
воевода.
     - Думаю,  недолго. Но главное сейчас не в крепости. Должны думать
о  войске.  Меня  тревожит  наша  ненадежная  позиция.  Пока  держался
Чигирин, мы стояли прочно. А теперь...
     - Да, теперь мы вынуждены отступить к Днепру, - продолжил боярин.
- На Бужинских высотах,  на наших старых позициях, мы сможем с успехом
противостоять туркам!
     - А крепость?  Бог мой,  неужели ты, князь, надумал бросить ее на
произвол судьбы? Там же много наших войск, боевых припасов!
     - Крепость   надо  взорвать,  а  людей  вывести!  И  сделать  это
немедленно, завтра будет поздно!..
     - Тогда скорее шли гонца!
     - Легко сказать! Вокруг крепости турки... Да если и проберется на
гору, кто ему откроет?
     Гетман на миг задумался.
     - Есть тайный ход. По нему проникнет...

10

     Защитники крепости  даже  не  заметили,  как  на  землю опустился
вечер. Луна еще не взошла, но на стенах было светло как днем. Кровавое
зарево пожаров и огненных взрывов озаряло все кругом.
     Бой не утихал ни на минуту.  От ударов  ядер,  взрывов  бомб,  от
пушечной пальбы,  которую вели стрельцы и казаки, от рева многих тысяч
глоток,  скрежета сабель  и  свиста  пуль  над  Каменной  горой  стоял
неумолкающий гул. Дрожали стены крепости, содрогалась земля.
     Генерал Гордон стоял на южной башне. В руке длинная тонкая шпага,
на шее пестрый шарф.  Высокий и прямой,  как жердь,  он не кланялся ни
ядрам,  ни пулям турецким, что свистели над головой. Был простоволос -
где-то в бою потерял шапку, - и ветер трепал его рыжий чуб.
     Одежда на нем грязная, закопченная, разорванная во многих местах.
Но самого генерала не тронула ни сабля спахии, ни янычарская пуля.
     Внешне он был спокоен.  Внимательно  следил  за  лавами  турецких
аскеров,  которые  грозными  волнами  катились  из  темноты  к  стенам
крепости,  наблюдал за пожарами  в  Нижнем  городе  и  посматривал  на
далекие огоньки в русском стане за Тясмином. Он был уверен, что сможет
продержаться не  меньше  недели,  потому  как  крепкие  стены  надежно
защищали  от  врага,  а  в  погребах  было  достаточно пороха,  ядер и
продовольствия.  Неглубокий,  выдолбленный в камне колодец обеспечивал
весь  гарнизон  крепости  вкусной  ключевой  водой.  Что еще нужно для
обороны?
     С двух  сторон от генерала,  возле узеньких бойниц,  наблюдали за
врагом Кузьма Рожков,  Звенигора, Роман Воинов и Грива. Так вышло, что
они,  без  чьего-либо  приказа,  не  сговариваясь,  стали  в этот день
личными телохранителями генерала.  Сначала,  опасаясь преследования со
стороны людей Трауернихта,  держались генерала Гордона, надеясь на его
защиту, а потом, восхищенные отвагой шотландца и отрезанные в крепости
от  своих  войск,  решили быть с ним до конца.  Это оказалось нелегко:
генерал с невероятной  для  его  возраста  быстротой  передвигался  по
стенам  и  действительно всегда ухитрялся находиться там,  где тяжелее
всего. Его появление в самой гуще битвы поднимало дух воинов, увлекало
их  снова вперед,  на врага.  Тонкая сверкающая шпага поражала янычар,
как молния.
     Четверо друзей  не  отставали  от  генерала,  который пренебрегал
опасностью, и их сабли не раз спасали его от верной гибели.
     Турки не  прекращали  штурмовать  крепость.  После взятия Нижнего
города они подвезли все имеющиеся у них пушки на  Чигиринскую  гору  и
начали яростно обстреливать южную башню и главные ворота замка.  Замок
отвечал  не  менее  сильным   огнем.   Ожесточенная   пушечная   дуэль
продолжалась больше часа. От взрыва бомбы во дворе крепости загорелась
конюшня,  - едкий пороховой дым смешивался с  густым  дымом  пожара  и
выедал глаза.
     Под прикрытием  пушечного  огня  янычары  подтащили   к   воротам
стенобитную машину. Тяжелый, окованный толстым железом таран забухал в
дубовые ворота. Затрещало дерево, задрожала высокая надвратная башня.
     Генерал Гордон указал вниз шпагой:
     - Стрельцы, перебейте тех псов!
     Прогремел залп из мушкетов и пищалей. Часть аскеров у стенобитной
машины упали на землю.  Остальные вмиг попрятались за  толстые  брусья
или  попятились к глубокому рву,  которым был перекопан перешеек между
крепостью и полем.
     Таран замер. На стенах послышались радостные крики:
     - А-а, получили, собаки!
     - Отведали коржей с маком!
     - Ну, кто еще хочет - налетай!
     Грива поднял  от  теплого мушкета худое,  закопченное дымом лицо,
хмуро глянул налитыми кровью глазами на трупы янычар.  Зловещая улыбка
исказила его запекшиеся губы.
     - Мало!  Ой, мало! - прошептал он, насыпая порох из пороховницы в
дуло мушкета.
     Тот адский огонь, что загорелся в его сердце на пепелищах Канева,
не утихал ни на миг.  Бархатный кисет с золой, в которой, как думалось
ему,  были истлевшие косточки его детей,  нестерпимой болью жег грудь,
призывал к мести. За все дни осады Чигирина казак видел немало смертей
врага, но утешения от этого не имел.
     - Ой, мало!.. - скрежетал он в исступлении зубами.
     Если бы он мог,  то перебил бы без малейшего сожаления все вражье
войско, хотя чувствовал, что и тогда не погасил бы пламя, которое жгло
его сердце. Душевная боль и жажда мести были нестерпимо велики.
     Казак бросался  в  самую  гущу  боя,  выискивая  добычу для своей
сабли. Во весь свой гигантский рост шел он навстречу врагам, не думая,
что какая-нибудь горячая пуля может пронзить грудь или кривая турецкая
сабля   раскроит   голову.   А    может,    он    искал    для    себя
смерти-избавительницы?
     Забив в дуло мушкета тугой заряд,  Грива припал к бойнице.  Долго
выбирал  цель  и еще дольше прицеливался.  Наконец нажал курок.  Среди
грохота  боя  выстрел  почти  не  был  слышен,  но  по   тому,   какая
злобно-радостная  улыбка засияла на его измученном,  закопченном лице,
не трудно было догадаться, что под стенами крепости еще одним янычаром
стало меньше.
     - Еще один!  - воскликнул Звенигора,  желая подбодрить товарища и
хотя немного развеять его мрачное настроение.
     Но тот покачал головой.
     - Мало! Глянь, сколько их снова идет сюда!
     Из темноты появлялись  новые  и  новые  лавины  янычар.  Они  шли
медленно,  перегруженные  оружием,  штурмовыми  лестницами,  вязанками
соломы и хвороста,  предназначенными для того,  чтобы защитить  их  от
пуль.  Протяжный  дикий  крик  "алла!"  ширился,  нарастал,  катился к
крепости,  охватывая  ее  со  всех   сторон.   Подбодренные   помощью,
зашевелились  и  те  аскеры  возле стенобитной машины,  что остались в
живых и запрятались в укрытиях.  Они нехотя выползали из своих  убежищ
и,  подгоняемые злыми окриками аги, тащились к тарану. Вот он качнулся
раз, второй - и тяжелый удар вновь потряс ворота.
     Тем временем  не переставали бить турецкие пушки.  Ядра с треском
ударялись в  каменные  стены  крепости,  башни,  бойницы,  в  каменный
зубчатый парапет и с фырчанием рассыпали мелкие осколки.
     С громовым раскатом рвались круглые чугунные  бомбы,  сея  вокруг
себя смерть.
     Генерал Гордон отдал приказ заряжать  пушки  картечью,  подтянуть
плетенные из лозы корзины с камнями, приготовиться к рукопашному бою.
     Когда вражьи лавины приблизились на пушечный выстрел, он взмахнул
шпагой, резким, высоким голосом крикнул:
     - Огонь!
     Десять пушек южных ворот ударили залпом. Частая картечь огненными
брызгами помчалась навстречу янычарам,  вырывая многих из их рядов. Но
это  не  остановило  вражьи полчища.  На место убитых и раненых тут же
вставали другие, подхватывали лестницы и уже бегом мчались вперед.
     Пушкари лихорадочно заряжали пушки. Они успели еще дважды ударить
картечью.  Потом,  когда янычары  оказались  в  мертвом  пространстве,
оставили  ненужные  теперь  пушки и схватились за гакивницы,  пищали и
мушкеты,  а также стали к корзинам с камнями,  чтобы вместе с  пехотой
отбивать вражий приступ.
     Турки тоже прекратили пушечный обстрел, чтобы не попасть в своих.
Зато таран забухал чаще и сильнее.  А янычары уже приставляли к стенам
высокие лестницы и,  поддерживая друг друга, лезли по ним, становились
на узкий карниз,  стреляли из пистолетов в бойницы, цеплялись пальцами
за малейшие выступы, чтобы залезть на стену, и, срываясь, падали вниз.
Но вместо них ползли и ползли другие.
     - Кидай камни!  - кричал генерал Гордон,  пронизывая шпагой грудь
аскера,  который  высунулся  из-за  парапета.  - Сталкивайте лестницы!
Смелее, друзья, смелее!
     На стенах было жарко.  Освещенные заревом пожаров,  янычары,  как
черные призраки,  поблескивая саблями и ятаганами,  лезли  вверх,  как
тесто  из кадки.  Стрельцы и казаки-сердюки еле успевали сбрасывать их
вниз. А по лестницам быстро поднимались другие и немедленно вступали в
бой.
     Роман Воинов схватил тяжеленную корзину  с  камнями,  высыпал  на
головы  нападающих.  Несколько  янычар сорвались с лестницы и с криком
полетели на тех,  кто подпирал их снизу.  Кто-то сыпанул ведерко песку
прямо  в  черные,  выпученные  от страха глаза,  в разинутые рты,  что
кричали свое страшное "алла".  Звенигора вскочил на каменный парапет и
саблей рубил бритые головы, вытянутые вверх руки с кривыми ятаганами.
     Кузьма Рожков и Грива схватили толстый деревянный рожон с рогачом
на конце, подцепили им лестницу и вместе с десятками янычар оттолкнули
от стены.  Лестница описала огромный полукруг и грохнулась  на  землю.
Крики боли и ужаса донеслись из кровавой полутьмы...
     Всюду на стенах шла ожесточенная  резня.  Дрались  кто  чем  мог:
саблями,  пиками, ятаганами, стреляли из пистолетов и мушкетов, кидали
камни,  сыпали песок,  лили горячую смолу,  били  по  головам,  рукам,
спинам  тяжелыми  рожнами.  Крики,  брань,  стон и хрипение умирающих,
посвист сабель,  глухие удары тарана в ворота,  нестройная стрельба  -
все  это  одним  нечеловеческим  ревом  катилось  с Чигиринской горы в
тревожную темную ночь.
     Судя по  тому,  с какой яростью турки шли на приступ,  было ясно,
что Кара-Мустафа задался целью взять сегодня не  только  город,  но  и
замок.  Не жалея людей,  он гнал все новые и новые штурмовые отряды на
стены замка.
     Защитники потеряли чувство времени и реальности. Им казалось, что
бой длится очень долго,  всю ночь,  хотя еще было далеко до  полуночи.
Казалось,  что этому аду никогда не наступит конец.  Ни усталости,  ни
страха никто не ощущал.  Отчаянный порыв,  охвативший всех, желание во
что  бы то ни стало отстоять родные стены придавали воинам свежие силы
и невероятную стойкость.  Даже тяжело раненные,  кто еще  держался  на
ногах  и имел здоровую руку,  чтобы рубить врагов,  дрались наравне со
всеми.
     Тяжелее всего было защитникам южной башни. Турки направили против
нее главный удар.  Уже сотни вражеских трупов устелили залитую  кровью
землю,  и янычары мостили из них ступени, по которым взбирались вверх.
Их рубили,  стреляли,  они падали назад на  эти  ступени,  и  их,  еще
теплых, полуживых, топтали ноги пока еще живых товарищей.
     В одной  из  горячих  стычек,  когда  турецким  аскерам   удалось
взобраться  на  стену  и  завязался ожесточенный бой,  был ранен Роман
Воинов.  Дрались в такой тесноте,  почти вплотную, что убитые не могли
упасть  и  качались  меж  бойцами,  как  живые.  Один  из таких убитых
янычаров навалился сзади на Романа,  и казак,  думая,  что турок хочет
схватить  его,  отвернулся  на  миг от противника,  с которым сцепился
врукопашную, тот немедленно этим воспользовался и его сабля опустилась
на голову дончака.
     Роман охнул и пошатнулся. Кровь залила глаза.
     Его подхватил Звенигора,  оттащил назад. Сердце Арсена сжалось от
боли,  когда он увидел,  как мертвенная бледность разливается по  лицу
товарища.
     - Роман, брат! - закричал изо всех сил.
     Роман слабо улыбнулся.
     - Это ты, Арсен?.. Я почему-то не вижу тебя.
     Звенигора вытер  ему  кровь  с  лица.  Потемневшие  глаза  Романа
заблестели от радости: он увидел Арсена, который склонился над ним.
     - Перевяжи меня, - прошептал тихо. - И я сейчас встану.
     - Постой-постой!  Куда тебе! - Арсен рванул на себе сорочку, туго
обвязал Роману голову. - Иди вниз. Я помогу... Пошли!
     Но Роман отказался.
     - А  ты  пошел  бы?..  Нет,  Арсен,  наше место тут!  Глянь,  как
напирают, проклятые!
     Он медленно   поднялся  и  сжал  в  руке  саблю.  Шагнул  вперед.
Звенигора покачал головой и двинулся за ним...
     В полночь стало ясно,  что турецкая атака выдыхается. Еще гремели
выстрелы,  лезли на стены янычары,  блестели в кровавом свете  пожарищ
сабли и хрипели умирающие,  но уже у врага не было того порыва,  как с
вечера.  Люди устали.  Аскеры не так быстро лезли по лестницам, как-то
вяло били саблями и,  что более всего поражало, перестали кричать свое
назойливо-дикое, протяжное "алла".
     В это  время  к генералу Гордону подбежал молодой сердюк.  Он был
потный, задыхающийся, без шапки.
     - Господин генерал, господин генерал!
     - Ну, что тебе? - повернулся к нему Гордон.
     - Приказ главнокомандующего князя Ромодановского...
     - Что? Из ставки? Как ты сюда пробрался?
     - Тайным ходом. Еле пролез...
     - Какие же приятные вести принес ты, казак?
     - Главнокомандующий приказал немедленно вывести войска за Тясмин,
а пушки и крепость взорвать, господин генерал! - И он подал пакет.
     - Что? - выкрикнул генерал Гордон. - Ты в своем уме, казак?
     Сердюк вспыхнул:
     - Это приказ главнокомандующего...
     Но разъяренный шотландец уже не обращал на него внимания.  Быстро
сломал восковую печать,  пробежал глазами письмо Ромодановского.  Гнев
вздымал ему грудь.
     - О святая Мария!  Это же безумие! Мы здесь в состоянии еще долго
оказывать туркам сопротивление!  Как можно сдать крепость,  за которую
пролито столько крови! Ну?.. Ведь еще не остыли трупы наших товарищей!
Янычары повсюду отбиты... Нет, нет, не верю! Это ошибка!
     Отсутствующим взглядом он обвел окружающих его.
     Сердюк хмуро взглянул на него, еще раз повторил:
     - Это приказ главнокомандующего.  И князь просил не медлить с его
выполнением, генерал!
     Гордон молчал.   Молчали,   пораженные  услышанным,  и  защитники
крепости.  Роман, опираясь на саблю, подошел к Арсену, обнял за плечи.
На белой повязке чернело кровавое пятно.
     - Как же это,  Арсен?  - прошептал Роман.  - Сдавать замок? После
всего, что мы тут сегодня пережили?
     Звенигора тоже весь дрожал от негодования.
     - Дело  не в нас...  Сердце кровью истекает:  пропал Чигирин!  От
города ничего не осталось, турки все сожгли, все разрушили. А теперь и
замок... своими руками... поднять на воздух... Сдать... Боже, что люди
скажут!
     Все выглядели  удрученными,  подавленными.  Рожков  сжал  кулаки.
Грива зло посматривал исподлобья.
     Ждали, что скажет генерал.
     Наконец он тряхнул головой, произнес:
     - Ну что ж,  раздумывать нечего.  Приказ есть приказ!.. Передайте
по стенам:  пушки немедленно заклепать и сбросить на головы  янычарам!
Всем  отходить  к  северной башне!..  Пороховые погреба взорвать после
того,  как выйдут люди! - Он обвел взглядом закопченные лица воинов. -
Рожков,  поручаю это дело тебе...  Послужи, голубчик, еще раз отчизне!
Однако если не хочешь...
     Рожков выступил вперед. Глухо сказал:
     - Благодарю, генерал!
     Рядом с Рожковым стал Грива. Мрачно сверкнул глазами.
     - Позвольте и мне вместе  с  Кузьмой,  господин  генерал...  Один
хорошо, а два лучше: все может случиться...
     - Хорошо. Идите.
     Рожков и  Грива  молча  пожали  друзьям  руки,  быстро исчезли за
внутренним парапетом стены.
     Приказ о сдаче замка и отступлении за Тясмин молниеносно разнесся
между  защитниками  крепости.  Отряды  сердюков  и  стрельцов   быстро
снимались со своих мест и торопились к северной башне, под которую уже
закладывались пороховые мины.
     Казалось странным,  что  на  стенах  не  гремят пушки,  не трещат
мушкеты и самопалы,  не орут тысячи человеческих глоток. Только ворота
содрогались от мощных ударов тарана,  - это турки, ободренные тем, что
урусы почти не стреляют со стены, усилили старание.
     Пушкари, заклепав  пушки,  сбросили  их  вниз,  на  тех отчаянных
смельчаков аскеров,  которые все еще продолжали настырно взбираться по
лестницам на стены. В ответ раздался ужасный вопль.
     От взрыва мины взлетела в воздух северная  башня  и  часть  стены
возле  нее.  Гурьба  стрельцов  и казаков ринулась в пролом,  смяла на
своем пути оглушенных  и  напуганных  взрывом  янычар,  покатилась  по
крутому склону вниз, к Калиновому мосту.
     В то же время затрещали ворота южной башни.  Не выдержали крепкие
дубовые  брусья  могучих  ударов  тарана - поддались.  Разбитые ворота
упали на землю. В замок хлынула темная волна нападающих.
     Арсен схватил  обессиленного Романа под руки,  потащил к пролому.
Успеют ли?  Он оглянулся - турки  заполняли  площадь,  растекались  по
темным  уголкам замка.  Рубили одиночных стрельцов и каза