сил,  чтобы его отнесли
снова в комнату. Ему вдруг захотелось спать.

3

     Спокойствие, радость и дух влюбленности  поселились  в  беленькой
хатке над тихой Сулой. Оба раненых - и Роман и пан Мартын - постепенно
поправлялись.  Прозрачная медвяная осень  с  багряным  золотом  лесов,
бабьим  летом  и  неповторимыми запахами опят,  кисло-терпкой калины и
приятного,  горьковатого дымка на огородах долго была теплой,  сухой и
содействовала  поправке  больных.  Роман быстрее встал на ноги,  а пан
Мартын до самых филипповок лежал на кровати,  и живой  блеск  очей  и,
главное,  усы,  которые постепенно, неведомо какой силой, снова начали
набирать  свой  прежний  огненный,  особенно  на  кончиках,   цвет   и
упругость,  что поднимала их кверху, неопровержимо свидетельствовали о
том,  что дела бравого поляка пошли на поправку.  (Филипповки  -  пост
перед рождеством.)
     Он даже влюбился...  в Стешу.  Понимал, что безнадежно, но ничего
не  мог поделать с собой.  Невольно с нежностью поглядывал на девушку,
выпячивал  грудь,  подкручивал  усы.  Красота  Стеши   не   на   шутку
встревожила  впечатлительного  и  влюбчивого шляхтича.  Однако девушка
будто не понимала всего этого и не замечала пламенных,  как думал  сам
пан Мартын,  взглядов. Ее глаза искали васильково-синие глаза Романа и
с радостью встречались с ними.
     Тогда пан Мартын обиженно отворачивался от Стеши и начинал беседу
со  старой  Звенигорихой  и  дедом  Оноприем.  Излюбленной  темой   их
разговоров были приключения Арсена в Турции и других далеких краях. Об
этом Спыхальский умел рассказывать красочно и  захватывающе.  Конечно,
если дома не было Арсена.
     - Ваш сын, пани-матка, самый первый на свете рыцарь! - выкрикивал
пан Мартын.  - Однажды в бою возле турецкой речки Кызыл-Ирмак мы с ним
вдвоем уложили не менее сотни янычар!  Арсен набрасывался на них,  как
лев,  как тигр,  и крошил,  бил, рассекал их саблей до пояса, нех буду
проклят,  если брешу!..  А на море!  О, если б вы могли видеть, как он
справлялся  с  разбушевавшейся стихией!  Трое суток не выпускал из рук
руля,  пока не привел корабль к берегу...  Потом нас всех освободил из
неволи  турецкой,  нечестивой...  Привел  к родной земле и здесь,  под
Чигирином и на Днепре,  храбро бился с нехристями,  прославился  среди
товариства как непобедимый воин. Правду говорю, как перед богом!
     Звенигориха всхлипывала,  радуясь и страшась за сына. Дед Оноприй
поглаживал  красную  от  волнения  лысину.  А  Стеша  вся светилась от
восхищения: вот какой у нее брат!
     Но как  только  Спыхальский  снова  кидал  на  нее нежный взгляд,
девушка отворачивалась или даже выходила из комнаты.
     Роман тоже отворачивался, чтобы пан Мартын не уловил в его глазах
веселых искорок смеха. "Ну и пан Мартын, пан Мартын, - думал дончак. -
Славный ты человечище!  И удачлив во всем:  и врага бить,  и горилочку
пить, и доброе слово впопад молвить... А вот засматриваться на Стешу -
тут тебе,  пан Мартын,  зась!  Тут ты останешься с носом, ей-богу! Как
только поправлюсь совсем,  тут же  зашлю  сватов  к  Стеше...  Славная
девушка!..  И никуда я уже от Сулы не пойду:  ни на Дон, где у меня ни
кола ни двора,  ни в родное сельцо под Тулой,  где Трауернихт  с  меня
живого  шкуру  спустит!"  И  он  украдкой  нежно поглядывает на Стешу,
любуясь ее красотой. (Зась (разг.) - дудки, нельзя.)
     Арсен большую  часть  времени  проводил  со  Златкой  и Младеном.
Младен уж совсем поправился и рвался в Болгарию. Но многие причины все
задерживали его:  сначала рана,  потом хотел дождаться Арсена с войны,
теперь - все вместе решили,  что поедет он после  того,  как  Арсен  и
Златка  обвенчаются  и отгуляют свадьбу.  Свадьбу же откладывали из-за
болезни Спыхальского.
     А когда  Младен  особенно  остро  тосковал по Болгарии,  по своим
гайдутинам и порывался в путь, Арсен говорил:
     - Еще успеешь, воевода, скрестить сабли с Гамидом!
     - Ты же скрестил! - подкалывал Младен в ответ.
     - Не все то можется, что хочется.
     - Я  не  укоряю,  Арсен.  Даже  рад,  что  Гамид  остался  живой.
Отомстить ему - мое право!
     Они долго и  много  говорили  о  будущем  Златки,  о  возможности
встречи  с Младеном.  Старый воевода обещал,  что через несколько лет,
когда рука уже не в силах будет держать янычарку,  насовсем приедет  в
Дубовую Балку,  где ему очень понравилось.  Вспоминали Ненко, и каждый
невольно думал о том,  остался  ли  ага  в  живых  после  многократных
штурмов Чигирина,  или,  может, сложил голову. А чаще всего вспоминали
Анку, и эти воспоминания, грустные и светлые, еще больше сближали их.
     В жизни  Златки и Арсена это было счастливейшее время.  Миновали,
канули в прошлое тяжелые испытания и опасности, которые встречались на
их   пути.  Отшумела,  как  грозовая  ночь,  опустошительная  кровавая
война...  Их чувства, нежные, сильные, красивые, которые они не таили,
переполняли  молодые  сердца.  Златка  расцвела  еще  ярче.  Глаза ее,
теплые,  синие,  как летнее море,  искали глаза Арсена и, встретив, не
могли оторваться от них.  Шутливо и с грустью она грозила милому,  что
поедет в Сечь и выпишет его из запорожского реестра,  чтобы он  всегда
был с ней.
     - Женщин в Сечь не допускают, - улыбался Арсен.
     - Ничего, ничего. Я и до самого кошевого доберусь...
     Но в Запорожье,  конечно,  выехал Арсен, а не Златка, и к тому же
очень поспешно.
     Неожиданно в хутор прискакал гонец и сообщил,  что все  запорожцы
должны прибыть в Сечь на раду.
     - Это ненадолго, - утешал Арсен Златку.
     - Вдруг опять что-нибудь опасное...
     - Ну какая там опасность!  Выберем нового кошевого.  Наверняка им
опять будет Иван Серко,  если только старина не заболеет...  Выпьем на
радостях несколько бочек горилки да меду - и по домам...
     Златка ничего  не  сказала.  Только глаза потемнели от тревоги за
любимого.
     Через несколько дней в Дубовую Балку заехали запорожцы из Лубен и
Лохвицы, и Арсен с Романом отправились вместе с ними. Спыхальский тоже
порывался,  но  еще был слаб,  еле бродил по хате.  Печальным взглядом
провожал всадников, сокрушался:
     - Най бы мене шляк трафив,  какое горе постигло человека! Ни тпру
ни ну! Сиди, пан Мартын, на лежанке, как пес на привязи... Тьфу!

ПОБОИЩЕ В СЕЧИ

1

     Письмо запорожцев  дошло  до  султана.   Разъяренный   неудачными
походами на Чигирин,  Магомет Четвертый просто обезумел от неслыханной
наглости каких-то бродяг,  голодранцев, которые посмели так насмеяться
над  ним,  самим  наместником  аллаха  на  земле.  Драгомана из бывших
полоненных  казаков,  который  прочитал  и   перевел   письмо,   велел
немедленно  казнить,  а  свиток  желтоватой  плотной бумаги бросил под
ноги, в ярости топтал, а потом сжег над свечкой.
     - Я уничтожу Запорожье!.. - кричал в исступлении.
     Истошный крик разнесся  по  всем  уголкам  огромного  султанского
дворца.  Вздрогнула дворцовая стража.  Побледнели паши и чауши,  упали
ниц все, кто был в тронном зале, ожидая выхода своего повелителя.
     - Сровнять  с  землей  эту  гнусную Сечь!  - еще громче взвизгнул
султан, оглядывая мутными от гнева глазами согнутые спины подданных.
     Визирь, паши,   великий   муфтий,   ученые   муллы,   чауши  эхом
откликнулись:
     - Воля хандкара - воля аллаха!

     В конце декабря,  зимней студеной ночью,  крымский хан,  выполняя
приказ султана, с сорокатысячной ордой и пятнадцатью тысячами янычар и
спахиев,  присланных по морю из Турции,  тайными дорогами,  известными
только опытнейшим проводникам, подходил к Сечи.
     Еще в  Бахчисарае он вместе с мурзами и эниш-ачерасом Мурас-пашой
обдумал,  как уничтожить гнездо  гяурских  разбойников  -  Запорожскую
Сечь.  Все  согласились  с тем,  что запорожцев надо застичь внезапно,
когда они не ждут нападения и когда их в Сечи поменьше.  Известно, что
на  зиму  запорожцы  расходятся по зимовьям,  остается лишь шестьсот -
семьсот человек для охраны крепости.  Поэтому хан и надумал: нападение
учинить  в ночь на второй день рождества,  рассчитывая,  что запорожцы
перепьются на праздник,  будут спать  как  убитые  и  их  легко  будет
перерезать,  как свиней. (Эниш-ачерас (турец.) - начальник янычарского
корпуса.)
     Хан горбится в седле,  кутаясь в теплый тулуп. Но мороз щиплет за
нос и щеки, а свирепый северный ветер забирается под суконный башлык и
вгрызается в тело.
     Орда пробирается степью тихо.  На  последнем  привале  они  вволю
накормили коней,  чтобы не ржали,  приладили,  приторочили все оружие,
чтоб не было слышно бряцанья.  Только глухой гул несется над землей от
тысяч копыт, но и его ветер относит прочь от Сечи в ногайские степи.
     Из темноты вынырнули два всадника. Подъехали к хану, поклонились.
Хан  натянул повод,  остановился.  Узнал мурзу Али из улуса Ширин-бея.
Второй всадник держался позади.
     - Великий хан,  - сказал Али,  - через два фарсаха Днепр.  На той
стороне - Сечь.  Наш друг Чернобай  говорит,  что  здесь  должна  быть
казацкая застава. Я приказал передовому отряду остановиться...
     - Хорошо.  Но не будем же  мы  стоять  здесь  бесконечно.  Возьми
полсотни воинов,  Али, проберись незаметно вперед, найди заставу. Чтоб
ни одной души не выпустили!  Мы должны подойти к  Сечи  незамеченными!
Пусть Чернобай покажет дорогу.
     - Повинуюсь, великий хан!
     Всадники развернули коней, помчались в холодную темень ночи.
     Вскоре все войско скопилось в глубоком овраге.  Али  с  Чернобаем
отобрали  самых  ловких  воинов,  спешились  и  тихо,  друг  за другом
отправились вперед.  На вершину холма выбрались,  прижимаясь к  земле,
притаились  в  зарослях  сухой,  полузанесенной снегом полыни.  Дальше
Чернобай пополз один.
     Снег набивался ему в рукава,  голенища. Поземка секла лицо. Но он
не обращал на это внимания.  Как хищный лис,  раздвигал  острым  лицом
бурьян, принюхивался к морозному воздуху.
     Вдруг замер:  запахло  дымом.  Приподнял  голову  над   бурьяном,
осмотрел все кругом. В долине виднелась черная сторожка. Возле нее, на
фоне темно-серого неба, вырисовывалась треногая вышка.
     Бекет! Запорожская  застава!  (Бекет  (укр.) - сторожевая вышка с
землянкой.)
     Чернобай тихо свистнул.  К нему подполз Али. Позади него, в сухих
заснеженных стеблях травы, темнели лохматые малахаи татар.
     - Али,  застава...  -  прошептал  Чернобай,  показывая пальцем на
сторожку.  - На вышке никого нет. Холодно, все попрятались... А может,
и спят...  Возьми трех самых сильных батыров, мы с ними будем впереди.
Остальные пусть двигаются следом!
     Пять фигур направились к сторожке.  Зажав в руке ятаган, Чернобай
полз первым.  Еще издалека он  заметил  часового,  который  в  тяжелом
овечьем  тулупе  дремал  под навесом.  Оттуда доносилось тихое конское
ржание.
     Чернобай подал   Али   знак,  чтобы  тот  остановился  со  своими
сейменами,  а сам обошел сторожку с противоположной стороны. Осторожно
выглянул  из-за  угла.  Убедился,  что  часовой спит.  Тогда,  пятясь,
подошел под навес,  схватил казака за ворот и вонзил ятаган  в  спину.
Часовой захрипел и упал лицом в снег.
     За минуту татары окружили сторожку.  Чернобай  приоткрыл  дверцу,
пригнулся  и  шагнул  вниз.  За ним полезли Али и его батыры.  Изнутри
потянуло теплом и запахом хлеба  с  чесноком.  Справа  от  дверей,  на
дощатых нарах,  вповалку спали четыре казака. Слева, в небольшой печке
с лежанкой, тлел малиновый жар.
     Один из казаков поднял голову.
     - Это ты, Прокоп?
     - Я, - ответил Чернобай, надвигаясь.
     - А кто это с тобой?
     - Куренной замену прислал...
     - Замену?  - В голосе казака послышалось удивление. - На кой черт
нам замена? Мы и сами до утра додежурим!
     Продрав глаза,  казак  взглянул  на  людей,  которых  все  больше
набивалось в тесную землянку. Почему их так много?.. Внезапно, наверно
от притока свежего воздуха через открытые двери,  в печурке  вспыхнуло
пламя и осветило сторожку. Казак вытаращил от страха глаза, отпрянул к
стене, пытаясь вытянуть саблю.
     - Братья!  Татары!  - крикнул он и тут же рухнул на пол: Чернобай
ятаганом перерезал ему горло.
     Татары навалились  на  очумелых казаков,  которые так и не успели
понять, откуда и какое на них свалилось лихо.
     - Берите живьем! - приказал Али.
     Казаков загнали в угол.  Кто-то подбросил в огонь сухого бурьяна.
Пламя осветило черные,  закопченные стены землянки, кровавым отблеском
упало на серые лица полоненных.
     Чернобай толкнул одного из них в плечо:
     - Хорь, ты?
     Тот вздрогнул,  съежился весь. Но, узнав своего прежнего хозяина,
рванулся вперед и упал на колени.
     - Пан Чернобай!  Пан Чернобай!  - залепетал. - Неужто вы? Сам бог
послал мне вас...
     - Вставай, вставай, Хорь!
     Хорь поднялся.
     - Ты сделал то, что я приказал?
     - Нет, но у меня... Мне бог пошлет удачу...
     - "Удачу, удачу"!.. Мерзкий трус!.. Ты уже полгода в Запорожье!..
Ну, об этом я тебя позднее спрошу... Говори, как пробраться в Сечь?
     Сообразив, что буря пока пронеслась, Хорь сразу оживился.
     - С ними?  - кивнул на  татар,  что  с  обнаженными  ятаганами  и
саблями молча стояли напротив.
     - Конечно.
     - Есть одна лазейка...  Небольшая,  тайная фортка,  через которую
запорожцы воду носят с Днепра. Она не запирается...
     - Хорь!  - крикнул казак, что стоял справа от изменника. - Ты что
надумал? Иуда проклятый!
     Хорь презрительно ухмыльнулся:
     - Заткнись, Товкач! - И, обращаясь к Чернобаю, добавил: - Однако,
пан, одни вы ее не найдете. Я покажу!
     Он боялся,  что,  открыв тайну,  станет ненужным Чернобаю  и  тот
прирежет его в этой землянке. Но не знал Хорь, что в этот миг он и так
был на волосок от смерти.  Обычно  неповоротливый  Товкач  молниеносно
кинулся на него,  схватил руками за горло. Хорь захрипел. Тут бы ему и
конец,  если бы Чернобай не полоснул Товкача ятаганом по руке.  Товкач
вскрикнул и выпустил свою жертву.  Перепуганный Хорь шмыгнул под нары.
В землянке завязался неравный бой.  Раненый Товкач  здоровой  рукой  с
силой  оттолкнул  Чернобая  и  схватил  саблю,  что  висела  на стене.
Замахнуться  в  низкой  землянке  было  нельзя,  и  он  воткнул  ее  в
ближайшего  татарина.  Тот  с  визгом  упал  под ноги своим товарищам.
Татары кинулись на Товкача.
     - Савва,  бей  их,  собак  проклятых!  -  заревел Товкач,  нанося
переднему нападающему удар в лицо.
     Но Савва  и сам уже метнулся на помощь товарищу.  Сорвав со стены
полку,  с которой посыпались на пол глиняные горшки с пшеном,  миски и
ложки,  он  огрел  ею  по  голове  толстомордого батыра.  Тот захлопал
глазами и повалился назад, перегораживая собой дорогу к казакам.
     Использовав замешательство  врагов,  Товкач  нанес  еще один удар
ближайшему татарину. Им оказался мурза Али. Острие сабли скользнуло по
густой шерсти кожуха,  вошло в горло. Мурза захрипел и рухнул как сноп
на руки своим сейменам.
     В тот же миг пал и Товкач:  окровавленный ятаган Чернобая пронзил
ему грудь.
     Казак Савва   ненадолго  пережил  товарища.  Разъяренные  смертью
своего  мурзы,  татары  накинулись   на   него   стаей,   как   волки.
Пригвожденный  несколькими ятаганами и саблями к деревянной стене,  он
так и умер стоя, с полкой в руках.
     - Ой,  вай,  вай!  - завопили над мурзой татары.  - Какой славный
батыр погиб от рук этих нечестивых собак-гяуров,  гнев  аллаха  на  их
головы!
     - Что скажем мы хану,  когда он узнает, что мы не уберегли своего
мурзу! Ой, вай, вай!
     - Хватит голосить!  - гаркнул Чернобай, вытирая об одежду Товкача
ятаган.  -  Великий  хан  только  и  ждет вас для этого!  Мы свое дело
сделали,  заставу уничтожили,  получили  проводника,  который  поможет
пробраться  в Сечь...  За это хан наказывать не станет.  А мурза уже в
райских садах аллаха... К чему печалиться о нем!
     И правда,  хан воспринял известие о смерти Али довольно спокойно.
Когда Чернобай сказал, что полоненный казак - его бывший слуга - знает
тайный  ход  в Сечь,  он обрадовался,  сочтя это и удачей и счастливым
предзнаменованием. Тут же было решено изменить прежний план нападения.
Хан  предложил:  вместо  штурма  Сечи  незаметно ввести в нее янычар и
спахиев,  которые внезапным ударом  уничтожат  всех  запорожцев.  Орде
поручалось окружить крепость так, чтобы и мышь не проскочила.
     Мурас-паша согласился с ханом, и войско в полной тишине тронулось
дальше.
     К полуночи Хорь провел  турок  через  замерзший  Днепр  и  быстро
разыскал в стене замаскированную фортку,  через которую казаки изредка
ходили к прорубям по воду.
     Мурас-паша собрал начальников отрядов.
     - Первым  войдет  в  крепость  Сафар-бей  со  своими  воинами,  -
распорядился он. - Если казаки не обнаружат нас раньше времени, боя не
начинать - пусть войдут внутрь  все  отряды.  Я  сам  подам  знак  для
атаки... Айда! Смерть гяурам! Пусть славится имя пророка!
     Хорь и Чернобай первыми проникли через фортку в Сечь.  Убедились,
что,  куда ни глянь,  в Сечи ни души, казаки спят по куреням, и подали
знак. Сафар-бей повел своих людей.
     Лезли по одному, придерживая оружие, чтоб не звякнуло.
     - Быстрей! Быстрей! - подгонял Сафар-бей.
     К нему  подошел  Гамид.  Толстый,  закутанный  в  теплую бекешу и
островерхий башлык,  он походил больше на купца, чем на воина. В поход
его  послали  потому,  что он уже бывал в Сечи,  а это могло оказаться
полезным для нападающих. С ним был небольшой, но хорошо вымуштрованный
отряд спахиев.
     Вид у Гамида был встревоженный.  Его одутловатое темное лицо  при
лунном  свете  отливало  старой  бронзой,  движения  были торопливыми,
неуверенными.  Возможно,  ему не легко говорить с Сафар-беем, который,
несмотря  на  старания  спахии,  решительно не желал сделать ни шага к
примирению.  Не исключено,  что Гамид и  вправду  испугался.  Все-таки
приходилось  лезть  в  самое  пекло,  к  самому Урус-Шайтану!  Вопреки
надеждам хана и гениш-ачераса на легкую победу, рядовые аги и аскеры в
глубине  души  сильно  сомневались  в возможности легко,  без жестоких
потерь,  разбить  и  уничтожить  запорожцев  в  их  Сечи,  где  казаки
чувствуют  себя  как рыба в воде.  Правда,  все складывается так,  что
запорожцам не помогут и родные стены.  Но все же при одной мысли,  что
очутишься  в самом логове этих хорошо известных сорвиголов,  отчаянных
забияк и,  надо  отдать  должное,  прославленных  и  храбрых  рыцарей,
поразил  бы  их аллах,  нападающим становилось жутко.  Поэтому и Гамид
чувствовал себя прескверно.
     - Сафар-бей,  свет очей моих,  забудем взаимные обиды, - произнес
он тихо, чтобы услышал только ага. - Не до этого теперь!.. Не нравится
мне эта западня,  в которую нас загоняют хан и гениш-ачерас. Не верю я
тем двоим гяурам...
     - Мне они тоже не внушают доверия,  но им верят те, кто поставлен
над нами. Мы ничего не можем поделать!
     - Надо быть настороже и, в случае чего, выручать друг друга.
     - Не бойся,  ага,  все будет хорошо.  У нас пятнадцать  тысяч.  А
казаков всего пятьсот - шестьсот.  К тому же,  как сообщили лазутчики,
они пьяны...  Мы перережем их,  как куропаток.  На рассвете все  будет
закончено! Да поможет нам аллах! - сухо ответил Сафар-бей.
     Гамид понял,  что и теперь примирение не состоялось.  И ему стало
досадно, ибо он верил в счастливую звезду Сафар-бея, в то, что молодой
и решительный ага достигнет высокого положения в империи и  сможет  во
многом быть ему полезным.
     - Хорошо,  если так получится,  - буркнул кисло. - Да будет аллах
милостив к нам!.. Но, откровенно говоря, тоскливо у меня на сердце...
     Сафар-бей промолчал  и  пошел  к  лазу,  нырнул  в  него.   Гамид
поежился, глубоко вздохнул и стал следить, как один за другим исчезают
в темном отверстии его люди.
     И вот  наконец  все  воины гениш-ачераса в Сечи.  Хан с половиною
орды остановился на берегу Днепра.  Вторая половина о