ков,  которые
замешкались и не успели уйти вовремя.
     Горящая конюшня освещала все вокруг.
     В трепетно-кровавом  свете  пожара  Звенигора  внезапно   заметил
генерала Гордона. Долговязый, худой шотландец быстро бежал к пороховым
погребам.
     "Сумасшедший! Погибнет!"  -  мелькнула  мысль,  и Арсен,  оставив
Романа возле пролома, со всех ног кинулся ему наперерез.
     К погребу   они  подбежали  почти  одновременно.  Генерал  рванул
прикрытые двери. Внизу копошились две темные фигуры.
     - Кузьма,  чего  медлишь!  Быстрее!  - заревел генерал.  - Сейчас
янычары будут здесь!
     В погребе  вспыхивали  голубые  искры:  это  Грива бил кресалом о
камень, но трут никак не загорался.
     Гордон выругался  и  помчался  к  пылающей  конюшне.  Арсен хотел
остановить его,  но не успел. Генерал выхватил из огня горящую слегу и
так  же быстро побежал назад.  Его заметили янычары.  Большая орава их
понеслась за ним.
     Вскочив в двери, генерал крикнул:
     - Бегите! Поджигаю! Турки близко!
     Навстречу ему метнулась страшная черная фигура Гривы.
     - Не смей,  черт! - заревел запорожец. - Дай сюда! Кузьма, выведи
отсюда этого шального! - Грива вырвал у генерала из рук горящую слегу.
     Гордон от  неожиданности  оторопел,  но  Рожков,  не  церемонясь,
схватил  его за плечи и насильно вытолкнул в двери.  Увидев Звенигору,
крикнул:
     - Арсен, забери его! Бегите живее!
     Тем временем янычары заполнили весь двор замка.
     Звенигора потянул  генерала  к  широкому  пролому  в  стене,  где
виднелась одинокая фигура Романа.
     Рожков хотел вернуться в погреб, но Грива загородил ему дорогу:
     - Беги,  пока не поздно!  Зачем двоим пропадать? У меня с турками
свои  счеты!..  -  Видя  колебания Рожкова,  Грива толкнул его в плечи
горящей слегой: - Беги, сатана!..
     Турки были  уже  в  нескольких  шагах.  Еще мгновение - и вправду
будет поздно...  Рожков вихрем помчался  за  Арсеном.  Он  видел,  как
запорожец,  толкнув в пролом генерала Гордона, схватил в охапку Романа
и кубарем покатился с ним по крутому склону...
     Тем временем Грива,  крепко зажав в руке факел,  бросился назад в
погреб.  За ним, распаленные боем, не соображая, куда лезут, погнались
янычары.
     Слыша за собой топот многих ног,  Грива сбежал по ступеням вниз и
остановился на противоположной стороне узкого прохода,  по обе стороны
которого в глубоких деревянных закромах чернел порох.
     Несколько десятков янычар,  спотыкаясь, бежали к нему. Они еще не
уразумели,  где очутились.  Видели перед собой казака  и,  думая,  что
загнали его в тупик, лезли на него с вытянутыми вперед саблями. Он был
безоружен,  с одним факелом в руке и потому, думали они, станет легкой
добычей.
     Их остановил почти безумный,  дьявольский смех казака. Пораженные
этим  неожиданным  смехом,  передние янычары вдруг заметили около себя
груды пороха.  Крик отчаяния прокатился под низкими каменными  сводами
погреба.
     - Ха-ха-ха!  - страшно хохотал Грива.  - Ха-ха-ха!  - И его лицо,
освещенное  красноватым  огнем,  перекошенное от напряжения,  злорадно
исказилось.
     Передние янычары  пятились,  поворачивались,  пытаясь бежать.  Но
бежать было некуда: узкий проход сплошь был забит воинами.
     - Ха-ха-ха! - еще громче захохотал Грива и швырнул пылающий факел
в закром...
     Страшный взрыв потряс Чигиринскую гору. Заколыхалась земля. Яркое
пламя взмыло высоко в небо,  осветило весь город  и  его  окрестности.
Вздрогнули мощные стены и башни крепости и рухнули всей своей тяжестью
на уцелевшие дома и конюшни.
     И тотчас  же  занялся  пожар.  Его  отблеск  далеко  осветил  все
вокруг...
     Страшная сила  подняла  Рожкова над землей и швырнула в бездонную
тьму к подножию Каменной горы...  Он тяжело упал на кусты  терна,  что
росли под горой,  и покатился вниз.  Терн исколол его,  поцарапал,  но
спас от смерти. Внизу Рожкова подхватили чьи-то сильные руки, подняли.
Это  был генерал Гордон.  Рядом с ним стоял Звенигора.  Роман лежал на
земле.
     - Рожков!  Живой!  - крикнул генерал и радостно прижал стрельца к
груди.
     - Живой,  -  тихо  ответил  Рожков  и  медленно  добавил:  - А...
Грива...
     Все склонили головы, помолчали, отдавая последнюю дань тому, кого
уже не было с ними. Потом медленно побрели к Тясмину.
     На месте  Калинового  моста  торчали сваи.  В воде чернели мокрые
балки  и  доски.  Между  ними  барахтались   воины.   Одни   плыли   к
противоположному берегу,  другие,  ухватившись за скользкие бревна,  с
завистью и отчаянием  смотрели  на  тех,  кто  умел  плавать.  Третьи,
нахлебавшись  воды,  отчаянно  барахтались,  умоляя  о помощи,  и,  не
получив ее, опускались на дно.
     Увидав, как бесславно погибают его воины,  генерал Гордон вскочил
в воду, закричал:
     - Братцы, что же вы! Помогите им! Не дайте тонуть!
     Его никто не слушал.  Сзади все  ближе  слышались  крики  янычар,
которые  опомнились  после  взрыва  в замке и начали преследование.  В
воду, между тонущими, плюхнулись первые раскаленные ядра. Турки начали
обстреливать переправу.
     Гордон в отчаянии схватился за голову.  Разве мог он еще час тому
назад  подумать,  что его полки и полк Коровки погибнут не в бою,  а в
холодных водах Тясмина ? Невыносимое отчаяние словно клещами сжало ему
горло.  Из  многолетнего военного опыта он знал,  что никакие приказы,
никакие просьбы не помогут сейчас охваченному паникой войску.  Но  это
уже,  собственно,  было  не  войско,  а  объятые  животным  страхом  и
единственным желанием спастись толпы людей,  без оружия,  без старшин,
которые растеряли своих воинов в этой страшной кутерьме. Теперь каждый
заботился только о себе и стремился к единственной цели - добраться до
противоположного берега.
     Его поразила неожиданная мысль:  неужели перед ним  те  же  самые
люди,  которые  только час назад так храбро сражались,  самоотверженно
отстаивали замок,  бились с врагом,  с презрением  смотрели  смерти  в
глаза?..  Да,  те  же самые люди.  Но они утратили боевой дух,  веру в
победу,  утратили, наконец, чувство локтя товарища и поэтому бесславно
гибли...
     - Кто же виноват?
     В мыслях  он  проклинал  все  на  свете:  Ромодановского - за его
необдуманный,  поспешный  приказ,  турок,  темноту,  Тясмин,   ставший
преградой...
     Вблизи разорвалась бомба - брызнула горячим жаром,  осветила  все
вокруг.  Гордон покачнулся и упал в воду. Кузьма Рожков подхватил его,
помог подняться. На счастье, генерал даже не был ранен.
     Натыкаясь на   сломанные  сваи,  на  плавающие  в  воде  доски  с
разбитого моста, на скорченные тела утопленников, они вместе поплыли к
противоположному берегу...
     За ними вошли в воду и Арсен с Романом.
     На берегу появились янычары.  Их резкие гортанные крики зазвучали
над кроваво-темными волнами реки.  Лишь несколько шагов отделяло их от
беглецов,  но никто не пожелал бросаться вплавь за ними.  Только те, у
кого оказались заряженными янычарки,  выстрелили несколько раз. Пули с
плеском шлепнулись в воду.
     Поддерживая Романа,  Звенигора порывисто загребал  правой  рукой,
вкладывая  в  нее  всю  свою силу и надежду на спасение.  Одежда сразу
отяжелела и тянула вниз.  Мешалась в ногах прицепленная к поясу сабля.
Взбаламученная  тысячами  рук  и ног вода заливала рот.  Роман потерял
много  крови,  ослаб  и,  хотя  шевелил  ногами,   еле   держался   на
поверхности.  Арсен потихоньку тянул его за собой,  минуя обессиленных
пловцов,  которые,  теряя   надежду,   все   еще   барахтались   среди
роголистника, обросших тиной свай и скользких холодных бревен.
     Не широка речка Тясмин,  но глубока,  и уже не одному стрельцу  и
казаку она стала могилой.  Не одной матеря посеребрила преждевременной
тоской голову,  не одну  сотню  маленьких  деток  осиротила,  не  одну
любимую разлучила с милым...
     Роман совсем обессилел.  Даже не мог уже сам держаться за  одежду
Арсена.  Звенигора  тоже терял последние силы.  Берег был недалеко.  С
него в воду опускались  ветви  чернотала  и  калины.  Казалось,  стоит
протянуть  руку - и ухватишься за них.  Но не тут-то было!  Здесь,  на
повороте реки,  течение было быстрым и сносило в сторону,  а водоворот
затягивал на дно.
     Несмотря на то что ночная  вода  холодила,  Арсену  стало  жарко.
Неужели  придется  тонуть?  И никто никогда не расскажет Златке,  куда
пропал ее любимый,  не укажет его могилы? Не принесет матери в Дубовую
Балку вести о последних минутах сына?
     Он стиснул зубы и  плыл  по-собачьи,  отчаянно  болтая  ногами  и
рукой. Иначе уже не мог. Боялся, что если на миг опустит ноги вниз, то
уже не сможет плыть дальше,  они потянут его  в  холодную  бездну,  на
темное илистое дно.
     Берег приближался медленно.  К нему - на всем протяжении, сколько
мог видеть глаз,  - тянулись мокрые растопыренные руки тех, кто доплыл
раньше.  Но не всем удавалось выбраться на  берег.  Арсен  видел,  как
некоторые из этих рук бессильно хватали воздух,  пытаясь дотянуться до
какой-нибудь спасительной ветки,  а потом ныряли под воду и больше  не
появлялись на поверхности.
     Он еле-еле доплыл.  Уцепился коченеющими пальцами  за  ободранную
калиновую  ветку и не мог вылезти.  Ноги не доставали дна.  Обрывистый
берег с углублениями,  в которых, очевидно, водились раки, отвесно шел
вниз.  Арсен изо всех сил зажал в руке спасительную ветку и подтянул к
себе Романа.  Перевел дух.  Выплюнул изо рта  воду  с  тиной.  Нащупал
коленом  узкий  уступчик,  вымытый  течением,  и стал на него.  Сердце
билось в груди, как у больного лихорадкой. Звенигора был так угнетен и
утомлен, что даже не ощутил радости от спасения.
     Кто-то протянул ему руку.  Сначала он поднял  Романа,  потом  уже
вылез  сам.  Романа положили на берегу,  и он в изнеможении стонал,  а
Звенигора сел под вербой,  опершись спиною о ее корявый ствол, скорбно
смотрел на Чигирин.  Видел,  как кровавые отблески выхватывали из тьмы
руины Нижнего города и мрачную громаду Каменной горы.
     Среди пожарищ сновали темные фигуры янычар.
     Арсен тяжко вздохнул. Вздрогнул от внезапного холода, что охватил
его грудь и сжал,  как тисками, сердце. Неужели все это наяву? Неужели
он собственными глазами видит страшные руины Чигирина и  его  падение?
Арсен  провел  ладонью  по мокрому лицу,  смахивая невидимые в темноте
слезы,  и впервые пожалел,  что его не скосила сегодня вражья пуля или
не затянул в холодную бездну водоворот.

11

     Самойлович и  Ромодановский  отдали  приказ  войскам  отступать к
Бужинской гавани, что на Днепре.
     Под покровом    густого    предутреннего    тумана    стотысячное
русско-украинское войско  тихо  снялось  с  позиций  на  левом  берегу
Тясмина.  Все  были подавлены:  позади,  в турецких руках,  оставались
руины Чигирина, оставалась половина украинской земли - Правобережье. И
хотя военачальники, рядовые казаки и стрельцы понимали, что это еще не
поражение,  что,  пока существует боеспособное войско, есть надежда на
успешное  завершение  войны,  все  же  каждый  чувствовал  вину  перед
отчизной, перед погибшими товарищами за это отступление.
     Рано утром хан Мюрад-Гирей сразу пронюхал, что урусы отступили. С
крымской и ногайской ордами кинулся  вдогонку  и,  надеясь  на  легкую
добычу,  напал на правое крыло казацких полков. Но, встретив шквальный
огонь из мушкетов и пистолетов,  татары,  вооруженные  преимущественно
луками и саблями,  отхлынули назад,  потеряв немало воинов,  а также и
надежду поживиться богатым обозом противника.
     На помощь  хану  вскоре прибыли спахии,  валахи и отряды арабской
легкой  конницы.   Внезапными   налетами   они   теребили   арьергарды
отступающих.  То  здесь,  то  там  вспыхивали  короткие кровопролитные
стычки. Обе стороны несли значительные потери. Весь путь от Тясмина до
Днепра был усеян трупами.
     Позади с главными силами  поспешал  Кара-Мустафа.  Воодушевленный
взятием  Чигирина,  он  надеялся разбить Урусов наголову и победоносно
закончить этот тяжелый поход на север.  Из Стамбула его уже  торопили,
подгоняли, так как надвигалась война с Австрией.
     Вечером оба  войска  остановились.  Русско-украинское,   опираясь
флангами  на  берега  Днепра,  начало  поспешно окапываться на высоких
холмах.  Турки попытались с ходу скинуть урусов в реку,  но,  встретив
решительный   отпор,   вынуждены  были  остановиться,  даже  несколько
отступить. С сумерками боевые действия прекратились.
     В обоих  станах воцарилась напряженная тишина.  В тылах вспыхнули
костры:  кашевары готовились варить ужин  и  одновременно  завтрак  на
утро. Фыркали уставшие кони. На возвышениях виднелись часовые.
     Стрельцы, драгуны,  казаки и  вся  военная  прислуга  -  ездовые,
фуражиры,   маркитанты,   цирюльники   -   всю   ночь   копали  шанцы,
устанавливали на возвышенностях пушки,  перед шанцами вбивали в  землю
острые  колья,  чтобы  захлебнулась  атака вражьей конницы,  подвозили
порох,  ядра.  Ни один воин не ложился спать.  И хотя никто никого  не
подгонял, все работали до седьмого пота. Знали: судьба каждого зависит
от того,  насколько удастся укрепить свой стан.  (Шанец (нем.) - окоп,
временное полевое укрепление.)
     Казаки, кроме всего,  по своему  обычаю,  нарыли  волчьих  ям,  а
позади  шанцев  плотно составили возы с нацеленными вперед оглоблями и
дышлами.  Для конницы это были почти непреодолимые  укрепления.  Да  и
пехота штурмовала их с большими трудностями.
     К утру стан превратился в мощное укрепление.
     С восходом солнца турецкое войско пошло в наступление.  Бужинские
поля и приднепровские кручи всколыхнулись  от  грохота  пушек.  Черные
бомбы  с  тлеющими  фитилями  тяжело  падали на землю и разрывались со
страшным грохотом, вздымая вверх столбы огня и песка.
     Кара-Мустафа направил  главный удар против Лубенского полка,  что
стоял на стыке  с  русскими  войсками,  рассчитывая  прорвать  оборону
ненавистных урусов именно здесь.
     Тысячи вражеских пехотинцев  с  диким  ревом  кинулись  на  штурм
земляных укреплений.
     Лубенцы лежали в шанцах в три ряда:  задний ряд заряжал  мушкеты,
средний  -  передавал  переднему,  а также постепенно заменял убитых и
раненых,  а передний вел беспрерывный огонь  по  наступающим.  Янычары
падали,  скошенные пулями,  проваливались в волчьи ямы,  натыкались на
острые колья. Все больше и больше их корчилось в предсмертных муках.
     Но сзади  напирали  новые  полчища.  Блестели  на  солнце сабли и
ятаганы,  шелестели на ветру знамена,  призывно визжали рожки и зурны,
тревожно гремели тулумбасы.  А над всем - нечеловеческий крик:  "Алла!
Алла-а-а!"
     Оставив Романа  в полковой лечебнице,  что разместилась внизу,  у
Днепра,  Звенигора присоединился к своим  землякам-лубенцам  и  теперь
лежал  в  переднем  ряду,  как  раз  на стыке с дивизией Гордона.  Его
соседом  слева  был  дядька  Иваник,  а  справа   -   Кузьма   Рожков.
Освобождение  Романа  и героическая смерть Гривы сблизили запорожца со
стрельцом,  и они, воспользовавшись соседством своих частей, залегли в
шанце бок о бок. Хорошо иметь рядом в бою смелого и верного товарища!
     Первые атаки  турок  захлебнулись.  Побросав  убитых  и  раненых,
янычары откатились назад.
     Иваник потирал руки, радовался.
     - А, черт вас побери, бежите! Задали вам перцу, знаешь-понимаешь!
Попробуйте еще разок сунуться сюда,  черти плешивые, тут вам и каюк! -
Он погрозил маленьким кулачком. - Не на таких напали!
     Звенигора и  Рожков  добродушно   посмеивались   над   задиристым
казачком.  Неизвестно еще,  как проявит себя хилый Иваник в рукопашном
бою, а стреляет он, прямо сказать, неплохо.
     После короткой передышки турки снова пошли в наступление. Ударили
тулумбасы -  и  темные  вражеские  орды  в  неистовстве  понеслись  на
сердюцкие шанцы,  захлестнули их бешеной злобой,  как морским прибоем.
Залп из мушкетов не остановил их. Завязался рукопашный бой.
     Озверевшие янычары  с визгом налетали на сердюков.  В шанцах,  на
холмах, между возами тысячи людей, побросав мушкеты, рубились саблями.
Лубенцы  стояли  бесстрашно,  не  отступали ни на шаг.  Рядом с ними -
стрельцы Гордона.
     Сердце Арсена  кипело  яростью  и местью.  Его сабля взлетала без
устали.  Он видел перед собой  врагов,  которые  безводной  полуденной
степью  тащили  его  на  аркане,  издевались  над ним и избивали,  как
скотину.  Теперь они пришли сюда,  чтобы сделать то же самое со  всеми
его близкими,  со всем его народом...  Нет, скорее он костьми ляжет на
этих  лысых  приднепровских  холмах,  нежели  увидит,  как   татарская
сыромятина свяжет белы руки Златки и Стеши!..
     Бой кипел по всему полю.  Но  каждому  из  бойцов  казалось,  что
именно  на  него  налетали  самые  отчаянные  янычары,  что  именно он
отстаивает сейчас честь всего войска.
     Рядом с Арсеном дрались Иваник и Кузьма Рожков. Маленький казачок
оказался на редкость бесстрашным человеком. Он не мог дотянуться своей
сабелькой  до врагов,  но нападал на них так яростно и самоотверженно,
что те,  пораженные  неожиданным  напором,  а  особенно  пронзительным
визгом,  с которым набрасывался на них "Малый Шайтан",  отступали.  Но
они не могли уйти от сабли Звенигоры.  Еще никогда не дрался запорожец
с таким неистовым подъемом,  как сегодня.  Весь холм, на котором турки
окружили их троих, был покрыт телами убитых и раненых янычар.
     - Арсен, стерегись! - вдруг крикнул Иваник.
     Звенигора оглянулся.  На него  летел,  страшно  вытаращив  глаза,
янычарский  ага.  Длинная кривая сабля высоко занесена для удара.  Еще
миг - и она вонзится в голову Арсена. А здесь, спереди, наседают сразу
трое... Спасения нет!
     Это понял и Иваник.  Его маленькое тело собралось в тугую пружину
и  метнулось  клубком  под  ноги  турку.  Ага  споткнулся и упал.  Оба
покатились по земле.  Блеснула  сабля  Рожкова  и  спасла  Иваника  от
неминуемой смерти.
     Иваник вскочил, пнул ногой еще теплое тело аги.
     - С тебя хватит,  т-турчина!  Отвоевался,  знаешь-понимаешь!  - И
снова, схватив саблю, кинулся на врагов.
     На выручку  лубенцам  подошел  Миргородский полк во главе с самим
гетманом.  Миргородцы  обогнали  Самойловича,  ворвались  на   позиции
лубенцев и ударили с ходу...  Тысячеголосое "слава" всколыхнуло землю.
Янычары дрогнули.  Отступили.  Старались задержаться в  предполье,  но
натиск был таким сильным, что бежали они за свои шанцы.
     На второй и третий день Кара-Мустафа направил  огонь  всех  своих
пушек  на  курские  и московские стрелецкие полки.  После жесточайшего
обстрела,  что длился от рассвета до завтрака, янычары, спахии, татары
в  пешем  и конном строю непрерывно,  до самого вечера,  атаковали эти
полки,  пытаясь прорвать их оборону.  Но  и  здесь  успеха  не  имели.
Заполнили  телами  раненых  и убитых все шанцы,  обильно полили кровью
рыжие крутые возвышенности - и снова отступили...
     В ночь на 18 августа 1678 года русско-украинские войска перешли в
решительное наступление по всему Бужинскому полю.
     Бой начался одновременно на всех направлениях. Стрельцы и сердюки
скрытно подобрались апрошами к вражеским  позициям  и  густой  лавиной
ворвались  в  турецкие  шанцы.  На левом крыле конные казацкие полки с
хода вклинились между Крымской и Буджацкой ордами.
     Ночь была тихая, лунная. В безоблачном темно-синем небе летающими
светлячками мерцали  огромные  звезды.  Внизу,  под  холмами,  голубым
кристаллом блестел под луною Днепр.
     И ночь, и приднепровские холмы в один миг содрогнулись от топота,
крика,  грохота  пушек и мушкетной стрельбы.  Гигантской подковой - на
несколько верст - забурлило,  загудело, заклокотало неистовое кровавое
побоище.
     До самого рассвета битва бушевала с переменным успехом.  Турки  и
татары отчаянно сопротивлялись. Силы противников были почти равными.
     Тогда Самойлович и Ромодановский ввели в бой два свежих  пехотных
полка.