Уильям Мейкпис Теккерей.
    История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага

 Роман


 Перевод с английского М. Лорие
 Собрание сочинений в двенадцати томах. Том 5.
 М., "Художественная литература", 1976
 OCR Бычков М.Н.



 ^TКНИГА ПЕРВАЯ^U


 Д-ру Джону Эллиотсону

 Дорогой мой доктор!

 Тринадцать месяцев тому назад, когда дело клонилось
 к  тому,  что  эта повесть останется незаконченной, один
 добрый  друг  привел  Вас к моему ложу, с которого я, по
 всей  вероятности, так бы и не поднялся, если бы не Ваше
 искусство  и  неусыпное внимание. Мне отрадно вспоминать
 Вашу  бесконечную  доброту  и заботливость (так же как и
 поступки   многих   других   людей,  проявивших  ко  мне
 удивительное  дружелюбие и участие) в такое время, когда
 доброта  и  дружеское участие были особенно необходимы и
 желанны.
 И  поскольку  Вы  не захотели принять от меня иного
 гонорара,  кроме  благодарности, я, с Вашего разрешения,
 выражаю  ее  в  этих  строках от своего имени и от имени
 моих близких и подписываюсь
 от души признательный Вам

 У. М. Теккерей.


 Предисловие автора

 В  сочинениях,  подобных  тем  плодам  двухлетних  трудов,   что   ныне
предлагаются публике, сплошь  и  рядом  недостает  мастерства,  но  зато  им
присуща известная правдивость и  честность,  которые  в  произведении  более
искусном могут оказаться  утраченными.  В  постоянном  общении  с  читателем
сочинитель вынужден бывает говорить откровенно и выражать  собственные  свои
взгляды и чувствования, когда они просятся наружу. Пересматривая свою книгу,
он находит немало описок и опечаток,  замечает  немало  слов,  произнесенных
второпях, и жалеет, что нельзя их взять обратно. Роман есть в некотором роде
беседа с глазу на глаз между автором и читателем, и естественно, что  беседа
эта часто не  клеится,  часто  становится  скучной.  Непрерывно  поддерживая
разговор, писатель  не  может  не  обнаружить  своих  слабостей,  чудачеств,
суетных устремлений. И как о характере человека мы после долгого  знакомства
судим не по  одной  когда-либо  высказанной  им  мысли,  не  по  одному  его
настроению или мнению, не по одной с ним беседе, но  по  общему  направлению
его поступков и речей, так и о писателе, который волей-неволей отдает себя в
ваши руки, вы спрашиваете: "Честен ли он?  Говорит  ли  в  основном  правду?
Вдохновлен  ли  желанием  понять  ее  и  выразить?  Или   он   -   шарлатан,
подделывающий чувства, стремящийся своими разглагольствованиями пустить пыль
в глаза? Ищет ли он заслужить похвалу с  помощью  трескучих  фраз  и  прочих
ухищрений?" Я не могу обходить молчанием свои удачи, так же,  как  и  другие
случайности, выпавшие мне на долю. Я обрел на много тысяч больше  читателей,
нежели мог надеяться. И я не вправе  сказать  им:  "Не  смейте  бранить  мои
писания или засыпать над моими страницами". Я только  прошу  их:  "Поверьте,
что автор стремится говорить правду". Если в книге  этого  нет,  в  ней  нет
ничего.
 Возможно, любителям "захватывающего"  чтения  интересно  будет  узнать,
что, приступая к этой книге, автор имел точный ее план,  который  был  затем
полностью отброшен. Леди и джентльмены,  вас  предполагалось  угостить  -  к
вящей выгоде автора и издателя - рассказом о  самых  животрепещущих  ужасах.
Что  может  быть   увлекательнее,   чем   проходимец   (наделенный   многими
добродетелями), которого снова  и  снова  посещает  в  квартале  Сент-Джайлз
знатная девица из Белгрэйвии? Что может сильнее  поразить  воображение,  чем
общественные контрасты? Чем смесь жаргона преступных низов и говора светских
гостиных? Чем сражения, побеги, убийства? Ведь еще нынче в девять часов утра
мой бедный друг полковник Алтамонт был обречен на казнь, и автор лишь  тогда
сменил гнев на милость, когда уже подвел свою жертву в окну.
 "Захватывающий"  сюжет  был   отвергнут   (с   великодушного   согласия
издателя), потому что, взявшись за дело, я обнаружил, что не знаю  предмета
и поскольку я в жизни своей не был близко знаком ни с  одним  каторжником  и
нравы проходимцев и арестантов были мне совершенно неизвестны,  я  отказался
от мысли о соперничестве с господином Эженом Сю. Чтобы изобразить подлинного
негодяя, должно сделать его столь отталкивающим, что такое  уродство  нельзя
будет показать а не изобразив его правдиво, художник, на мой взгляд, вообще
не имеет права его показывать.
 Даже образованных людей нашего времени -  а  я  здесь  пытался  вывести
одного из них, человека не хуже и не лучше большинства своих ближних, - даже
их мы не можем показать такими, какие они суть, со  всеми  свойственными  им
недостатками и эгоизмом их жизни и воспитания. С тех пор как сошел в  могилу
создатель "Тома Джонса", ни одному из нас,  сочинителей,  не  разрешается  в
полную меру своих способностей изобразить ЧЕЛОВЕКА.  Мы  вынуждены  стыдливо
его драпировать, заставлять его жеманно сюсюкать и  улыбаться.  Общество  не
терпит в нашем искусстве ничего натурального. Я заслужил упреки многих дам и
растерял немало подписчиков  лишь  потому,  что  описал  молодого  человека,
который доступен соблазнам и противится им. Целью моей было  показать,  что,
как человек не бесчувственный,  он  испытал  эти  соблазны  и,  как  человек
мужественный и благородный, поборол их. Знайте же, вы не услышите о том, что
происходит в действительной жизни, что творится в высшем обществе, в клубах,
колледжах, казармах, - как живут и о чем говорят ваши сыновья. Если автор  и
пытался допустить  в  этой  повести  чуть  больше  откровенности,  чем  ныне
принято, то, нужно надеяться, без каких-либо дурных намерений и без  вредных
последствий для читателя. Пусть правда не всегда приятна,  но  лучше  правды
нет ничего, откуда бы она  ни  звучала  -  с  той  ли  кафедры,  на  которую
поднимаются более серьезные писатели и  мыслители,  или  из  тех  кресел,  в
которых сидит автор, заканчивая свой труд и прощаясь с любезным читателем.

Кенсингтон, ноября 26-го, 1850 года.


 ^TГлава I^U
 о том, как первая любовь может прервать утренний завтрак

 Однажды  утром,  в  самый  разгар  лондонского  сезона,   майор   Артур
Пенденнис, по обычаю своему, пришел завтракать в клуб на  Пэл-Мэл,  которого
он был главным украшением. Изо дня в день, в четверть  одиннадцатого,  майор
появлялся здесь в башмаках,  не  имевших  себе  равных  по  блеску  во  всем
Лондоне, в клетчатом утреннем шейном платке, остававшемся несмятым до самого
обеда, в песочного цвета жилете с короной царствующего монарха на  пуговицах
и в белье столь белоснежном, что сам мистер Браммел  справлялся,  как  зовут
его  прачку,  и,  вероятно,  воспользовался  бы  ее   услугами,   когда   бы
превратности судьбы не вынудили  сего  великого  человека  покинуть  Англию.
Сюртук Пенденниса, его белые перчатки, бакенбарды и даже трость были в своем
роде  совершенством,  составляя  облик  военного  человека  e  retraite  {В
отставке (франц.).}. Увидев его издали, либо со спины, вы  бы  не  дали  ему
более  тридцати  лет:  лишь  присмотревшись  внимательнее,  вы  заметили  бы
ненатуральное происхождение его густой каштановой шевелюры и первые морщинки
на красивом рябоватом лице, вокруг несколько выцветших  глаз.  Нос  он  имел
веллингтоновского образца. Пальцы и манжеты у него были на  диво  длинные  и
белые. На манжетах он носил золотые  пуговицы  -  подарок  его  королевского
высочества герцога Йоркского, а на пальцах - несколько изящных перстней,  из
которых самый широкий украшен был знаменитым гербом Пенденнисов.
 Он всегда располагался за одним и тем же столиком, в  одном  и  том  же
углу комнаты, откуда теперь уже никому не приходило в голову его изгнать.  В
прежние дни какие-то кутилы-сумасброды попытались было раз-другой занять его
место но в том, как майор сел за соседний стол и оглядел самозванцев,  было
столько спокойного достоинства, что всякий лишился бы аппетита, почувствовав
на себе этот взгляд и столик этот - неподалеку от камина, однако же  близко
и к окну - сделался как бы  его  собственностью.  Здесь  в  ожидании  майора
всегда разложены были письма, полученные в его отсутствие, и  не  один  юный
денди дивился количеству этих посланий, а также стоявшим на  них  печатям  и
надписям о бесплатной доставке. Если  возникали  споры  касательно  этикета,
высшего общества, кто на ком женат или сколько лет  такому-то  герцогу,  все
желали  знать  мнение  Пенденниса.  Случалось,  к  дверям  клуба  подъезжала
какая-нибудь маркиза, чтобы оставить ему записочку или увезти его  с  собой.
Он был в высшей степени обходителен. Молодые люди любили пройтись с  ним  по
Хайд-парку или по Пэл-Мэл: он был со всеми знаком и  каждый  второй  из  его
знакомых был лордом.
 Итак, майор сел за свой  всегдашний  столик  и,  пока  лакей  ходил  за
гренками и за свежей газетой, оглядел свои письма в двойной золотой  лорнет,
а затем перебрал их одно за другим и разложил по порядку. Были там  большие,
парадного вида карточки - приглашения к обеду, наводившие на  мысль  о  трех
переменах блюд и тяжеловесной  беседе  были  секретные  записочки,  в  коих
излагались дамские просьбы было  письмо  на  толстой  министерской  бумаге,
которым маркиз Стайн звал его в Ричмонд - отобедать с несколькими избранными
в "Звезде и Подвязке" и еще одно, от епископа Илингского  и  миссис  Трэйл,
имеющих честь просить майора Пенденниса к  себе  в  Илинг-Хаус,  и  все  эти
письма  Пенденнис  прочитал  с  тем  большим  удовольствием,   что   Глаури,
доктор-шотландец, завтракавший за соседним столом, не сводил с него  глаз  и
ненавидел его за то, что он получает столько приглашений,  а  самого  Глаури
никто никогда не приглашает.
 Прочитав  всю  пачку  писем,  майор  достал  записную   книжку,   чтобы
посмотреть, в какие  дни  он  свободен  и  которые  из  этих  многочисленных
свидетельств гостеприимства принять, а которые отклонить.
 Он решил не ехать на  Бейкер-стрит  к  директору  Ост-Индской  компании
Катлеру, а лучше пообедать с  лордом  Стайном  и  его  близкими  друзьями  в
"Звезде и Подвязке" приглашение епископа принял, ибо, хотя  обед  предстоял
нудный, он любил обедать с епископами, - и так прошелся по всему  списку,  в
каждом случае решая, как подсказывала ему прихоть или интерес. Потом он стал
завтракать, просматривая газету: последние  события,  рождения  и  смерти  и
светские новости, чтобы проверить, значится ли его  имя  в  перечне  гостей,
присутствовавших на празднике у лорда такого-то,  а  между  делом  оживленно
переговаривался со знакомыми.
 Из всей нынешней порции писем майора Пенденниса  лишь  одно  оставалось
непрочитанным со своим провинциальным  штемпелем  и  скромной  печатью  оно
лежало в одиночестве, отдельно от своих великосветских лондонских  собратий.
Написано оно было красивым кружевным женским почерком, и тем  же  прекрасным
почерком  помечено:  "Срочно"  однако  майор,  по  причинам,   ему   одному
известным, до сих пор пренебрегал смиренной просительницей, и в самом деле -
могла ли она надеяться быть выслушанной, когда на аудиенцию к  нему  явилось
столько знатных особ! Письмо это было от одной родственницы майора,  и  пока
сановные его знакомые один за другим удостаивались, так  сказать,  приема  и
беседы и отъезжали от ворот, деревенское  это  послание  долго  и  терпеливо
дожидалось в прихожей, возле полоскательной чашки.
 Наконец пришел и его черед, и майор сломал печать, на которой значилось
"Фэрокс", рядом с почтовым штемпелем "Клеверинг Сент-Мэри".  В  конверт  был
вложен второй конверт, и майор,  прежде  нежели  вскрыть  его,  стал  читать
листок, в который он был обернут.
 "Еще от какого-нибудь герцога? - мысленно проворчал мистер  Глаури.Нет,
едва ли. Такое письмо Пенденнис не оставил бы напоследок".

 "Дорогой майор Пенденнис, -  гласило  письмо,  -  прошу  и  умоляю  Вас
приехать ко мне немедля. (Как бы не так, - подумал Пенденнис,  -  а  обед  у
Стайна?) Я пребываю в великом смятении и горе.  Бесценный  мой  мальчик,  до
сего времени бывший утешением и  радостью  любящей  матери,  доставляет  мне
несказанные огорчения. Он влюбился, воспылал страстью - я с трудом пишу  это
слово (майор усмехнулся) к одной актрисе, которая здесь у нас играет. Она по
меньшей мере на двенадцать лет старше Артура - ему ведь еще только в феврале
исполнится восемнадцать, - а бедный мальчик во что бы то ни стало  хочет  на
ней жениться."
 "Ого! Что это Пенденнис ругается?" - спросил себя мистер  Глаури,  ибо,
когда майор прочел эту поразительную новость, рот у него  раскрылся  и  лицо
выразило удивление и ярость.
 "Прошу Вас, дорогой  мой  друг,  -  продолжала  убитая  горем  мать,  -
приезжайте тотчас по получении сего письма и, как опекун Артура,  уговорите
его,  прикажите  этому  глупому  мальчику  отказаться  от  столь   пагубного
решения". Следовали еще просьбы в  том  же  духе,  а  затем  подпись:  "Ваша
несчастная любящая сестра _Элен Пенденнис_".
 "Фэрокс, вторник", - прочел майор последние слова письма. "Веселые дела
творились в Фэроксе во вторник, черт подери! Ну,  а  теперь  посмотрим,  что
имеет сказать молодой человек". И он взял в руки второе  письмо,  написанное
крупным, небрежным мальчишеским  почерком  и  запечатанное  большой  печатью
Пенденнисов - больше той, что украшала  перстень  майора,  -  с  добавлением
множества  сургучных  клякс,  свидетельствовавших   о   смятенных   чувствах
писавшего.
 Это письмо гласило:

 "Фэрокс, понедельник, полночь.

 Дорогой дядюшка!

 Оповещая Вас о моей помолвке с мисс Костиган, дочерью  Дж.  Честерфилда
Костигана, эсквайра, из Костигантауна, но которую Вы, возможно, лучше знаете
по сцене, как мисс Фодерингэй из королевских театров, что на Друри-лейн и на
Кроу-стрит (с выездами в Норич и Уэльс), -  я  сознаю,  что  сообщение  это,
ввиду нынешних предрассудков нашего общества, не  может  быть  приятно  моей
семье. Мне очень прискорбно, что бесценная моя  матушка,  которой  я,  видит
бог, не  хотел  бы  причинять  ненужных  страданий,  глубоко  взволнована  и
огорчена этой новостью, которую я ей  сообщил  нынче  вечером.  Умоляю  Вас,
дорогой сэр, приезжайте уговорить ее и утешить. Хотя бедность вынуждает мисс
Костиган зарабатывать на существование своим великолепным талантом, рода она
столь же древнего и знатного, как и мы. Когда  наш  предок  Ральф  Пенденнис
высадился в Ирландии с Ричардом II, предки моей  Эмили  были  в  той  стране
королями. Об  этом  рассказал  мне  мистер  Костиган,  который,  как  и  Вы,
принадлежит к военному сословию.
 Напрасно я пытался рассуждать с дорогой моей матушкой и доказывать  ей,
что молодую девицу безупречного поведения и происхождения, наделенную такими
великолепными  дарами,  как   красота   и   талант,   и   посвятившую   себя
благороднейшей из профессий со святой целью быть опорой своей семье, мы  все
должны не отстранять от себя, но почитать и любить  у  бедной  моей  матери
есть предрассудки, против коих все мои доводы бессильны, и она  отказывается
раскрыть свои объятия  той,  которая  готова  стать  для  нее  нежнейшей  из
дочерей.
 Мисс Костиган на несколько лет меня старше, но  обстоятельство  это  не
служит преградой для моей привязанности и,  я  уверен,  не  повлияет  на  ее
постоянство. Такая любовь, как моя, сэр, приходит  один  раз  в  жизни  -  и
навсегда, я это чувствую. Пока я не увидел ее,  я  никогда  и  не  мечтал  о
любви, а теперь убежден, что до самой смерти не изведаю другой страсти.  Это
моя судьба и, однажды полюбив, я стал бы. презирать себя  и  счел  бы  себя
недостойным звания дворянина, если бы поколебался в своей страсти: если  бы,
так сильно чувствуя, стал скупиться в проявлении своих чувств и не предложил
женщине, нежно меня любящей, все мое сердце и все мое состояние.
 Я хочу сочетаться браком с моей Эмили как можно скорее. И в самом деле,
к чему отсрочки? Отсрочка  подразумевает  сомнения,  а  их  я  отвергаю  как
недостойные. Немыслимо, чтобы мои чувства к Эмили изменились, чтобы в  любом
возрасте она не была единственным предметом моей любви. Так  к  чему  ждать?
Заклинаю Вас, дражайший дядюшка, приезжайте и уговорите  мою  милую  матушку
примириться с нашим союзом. Обращаюсь к Вам как к  светскому  человеку,  qui
more homium multorum vidit et ure {Который видел многие города и людские
нравы  (лат.).},  который  не  поддастся  малодушным  сомнениям  и  страхам,
волнующим женщину, почти не выезжавшую из своей деревни.
 Прошу Вас, приезжайте немедля. Я убежден, что моя Эмили  заслужит  Ваше
восхищение и одобрение во всем (кроме разве недостатка богатства).
 Ваш любящий племянник _Артур Пенденнис-младший_".

 Когда майор дочитал это письмо, на лице его изобразилась такая ярость и
отвращение, что доктор Глаури стал  нащупывать  в  кармане  ланцет,  который
всегда носил в футляре с визитными карточками, - он уже опасался, как  бы  с
его почтенным другом не случился удар. И  правда,  Пенденнису  было  с  чего
прийти в волнение. Глава рода задумал жениться на актрисе десятью годами его
старше! Упрямый мальчишка готов очертя голову вступить в брак! "Это  мать  с
ее сантиментами и романтической чепухой  так  избаловала  юного  негодяя,  -
мысленно простонал майор. - Чтобы мой племянник женился на какой-то королеве
подмостков! Боже милостивый, да меня так засмеют, что нельзя будет  на  люди
показаться!" И он с болью душевной подумал о том, что не видать ему обеда  с
лордом Стайном в Ричмонде, что придется, поступившись своим покоем, провести
ночь в омерзительной, тесной почтовой карете  и  забыть  о  своем  намерении
насладиться столь милым его сердцу обществом лучших людей Англии.
 Встав из-за стола, он  прошел  в  соседнюю  комнату  и  там  с  великим
сожалением написал маркизу, графу, епископу и прочим, что не  может  принять
их приглашения. И еще он приказал  своему  слуге  занять  места  в  почтовой
карете, решив, разумеется, поставить оплату их в счет вдове и юному  повесе,
коего он был опекуном.

 ^TГлава II^U
 Родословная и другие семейные цела

 В раннюю пору регентства Георга Великолепного  проживал  в  Клеверинге,
небольшом городке на западе Англии, некий  дворянин  по  фамилии  Пенденнис.
Кое-кто еще помнил, что  видел  его  имя,  увенчанное  золоченой  ступкой  с
пестиком, над дверью  скромнейшей  лавочки  в  Бате,  где  мистер  Пенденнис
подвизался в  качестве  аптекаря  и  врача  и  где  он  не  только  навещал
джентльменов, которым случалось занемочь, а также дам, когда наступал  самый
интересный период в  их  жизни,  но  не  гнушался  и  тем,  чтобы,  стоя  за
прилавком, продать жене фермера припарку или же торговать  зубными  щетками,
пудрой для волос и лондонскими духами.
 А  между  тем  этот  маленький  аптекарь,  всегда   готовый   отпустить
случайному покупателю на пенни нюхательных солей или более приятный на запах
кусок  черного  мыла,  был  дворянин,  получивший  хорошее   образование   и
принадлежавший к одной из стариннейших фамилий во  всем  графстве  Сомерсет.
Родословную свою он вел из Корнуолла,  где  Пенденнисы  встречались  еще  во
времена друидов, а может быть - кто знает? - и много раньше. Уже на  поздней
ступени  своего  семейного  существования  они  стали  вступать  в  браки  с
норманнами и были связаны узами родства со всеми знатными семьями  Уэльса  и
Бретани. Пенденнису довелось также поучиться в университете, и он мог  бы  с
честью закончить там курс наук, но на втором году его пребывания в Оксбридже
отец его скончался несостоятельным  должником  и  бедный  Пен  вынужден  был
снизойти до ступки и фартука. Он всегда  ненавидел  это  ремесло,  и  только
жестокая необходимость, а также  предложение  дяди  по  матери,  лондонского
аптекаря без рода без племени, до родства с которым унизился  женитьбой  его
отец, заставили Джона Пенденниса заняться столь мерзостным делом.
 Закончив срок обучения, он  поспешил  расстаться  с  неотесанным  своим
родичем и завел собственное дело