ла это слово! Эмили! Эмили! До чего же она добра,  и  благородна,  и
прекрасна!"
 Читатель, которому посчастливилось прослушать весь разговор Пена с мисс
Фодерингэй, сам способен судить о ее мыслительных способностях и,  возможно,
склонится к мнению, что за все время она не проявила ни выдающегося ума,  ни
особенно тонкого чувства юмора.
 Но что было до этого Пену? Он увидел прекрасные глаза  -  и  поверил  в
них, увидел дивный образ - и, упав на колени, стал ему  поклоняться.  Он  от
себя добавлял  смысл,  которого  не  хватало  ее  словам,  сам  творил  себе
божество.  Разве  Титания  первая  влюбилась   в   осла,   разве   Пигмалион
единственный из художников воспылал страстью к мрамору? Он нашел  ее,  нашел
то, чего жаждала его душа. Он бросился в реку и пил без  оглядки.  Тот,  кто
испытал жажду, знает, как восхитителен первый глоток. Пен уже ехал по  аллее
к дому и вдруг расхохотался: навстречу ему опять  трусил  на  своей  лошадке
мистер Сморк. По пути в Фэрокс  Сморк  без  нужды  тянул  время  в  домах  у
фермеров, потом тянул время с Лорой, когда та учила уроки, потом  осматривал
сад и хозяйственные усовершенствования миссис Пенденнис, пока до  смерти  ей
не надоел и только что откланялся наконец, так и не дождавшись  приглашения
отобедать.
 Пен, упоенный своим торжеством, готов был  сейчас  облагодетельствовать
кого угодно.
 - Ну что, живы и невредимы? - воскликнул он,  смеясь.  -  Поворачивайте
обратно, дружище, можете съесть мой обед: я пообедал в городе  а  потом  мы
разопьем бутылочку за ее здоровье.
 Бедный  Сморк  послушно  затрусил  к  дому  рядом  с  Артуром.   Миссис
Пенденнис, обрадованная тем, что сын так весел, милостиво приняла и  Сморка,
когда Артур сказал, что насильно притащил его обедать. За столом  Пен  очень
смешно рассказывал о вчерашнем спектакле, об антрепренере Бингли в  видавших
виды ботфортах, о необъятной миссис  Бингли,  игравшей  графиню  -  в  мятых
зеленых шелках и конфедератке. Он так уморительно их изображал, что мать  не
переставала улыбаться, а маленькая Лора от радости хлопала в ладоши.
 - А госпожа Халлер? - спросила Элен Пенденнис.
 - Пальчики оближешь, сударыня, -  смеясь  отвечал  Пен  словами  своего
почтенного друга мистера Фокера.
 - Что ты сказал? - переспросила мать.
 - Ой, Артур, как это пальчики оближешь? - одновременно вскричала Лора.
 Тут он поведал им  кое-что  про  мистера  Фокера  -  как  в  школе  его
награждали разными обидными прозвищами, например - Чан-и-Солод, -  а  теперь
он сказочно богат и зачислен в колледж св. Бонифация. Но сколь  ни  был  Пен
весел и разговорчив, он ни словом не обмолвился о последней своей поездке  в
Чаттерис и о новых знакомствах, которые он там завязал.
 После того как дамы удалились, Пен, блестя глазами, налил  два  больших
стакана мадеры и сказал, глядя Сморку в глаза:
 - За нее!
 - За нее! - со вздохом повторил младший  священник  и,  подняв  стакан,
осушил его залпом, так что лицо у него даже порозовело.
 В ту ночь Пен спал еще меньше, чем накануне. Утром, едва  рассвело,  он
сам оседлал многострадальную Ребекку  и  как  безумный  носился  на  ней  по
холмам. То любовь опять разбудила его, сказав: "Проснись, Артур, я  пришла".
Этот упоительный бред, это сладостное томление и огонь и неизвестность, - ни
за что на свете он не согласился бы от них избавиться.

 ^TГлава VI,^U
 в которой имеется и любовь и война

 После этого  дня  Пен  совсем  перестал  утруждать  своего  наставника.
Ребекка - вот кому больше всего  доставалось  от  его  душевного  состояния:
вдобавок к тем дням, когда он  мог  заявить  о  своем  намерении  поехать  в
Чаттерис на урок фехтования  и  отбывал  туда  с  ведома  матери,  юный  наш
проказник, всякий раз, как у него выдавалось три часа  свободных,  мчался  в
город прямо на Приор-лейн. Когда Ребекка  однажды  захромала,  он  пришел  в
такое же неистовство, как Ричард на Восвортском поле, когда  под  ним  убили
коня и задолжал немалую сумму владельцу охотничьих конюшен за лечение своей
лошади и временную ее замену.
 Кроме того, примерно раз в неделю наш юный нечестивец говорил, что едет
к Сморку читать греческих трагиков, а сам бежал в Клеверинг, где  садился  в
дилижанс "Конкурент" и, проведя несколько часов в Чаттерисе, возвращался  на
"Сопернике", отходившем на Лондон в десять часов вечера.  Однажды  Сморк  по
простоте своей едва не разгласил его тайну: миссис Пенденнис  спросила  его,
много ли они прочли накануне вечером, и Сморк уже готов был сказать  правду,
что он-де накануне и не виделся с мистером Пеном, но тот под  столом  больно
наступил ему на ногу, и мистер Сморк вовремя спохватился.
 Между собой они, разумеется, говорили на эту интересную  тему.  Каждому
необходимо бывает перед кем-то излиться. Младший священник,  когда  Пен  под
строжайшим секретом поведал ему о своем состоянии, не  без  трепета  выразил
надежду, что  речь  идет  "не  о  недостойном  предмете,  не  о  беззаконной
привязанности", ибо в противном случае он полагал бы своим  долгом  нарушить
слово и обо всем осведомить матушку Пена а это, как он чувствовал,  привело
бы к ссоре и лишило бы его возможности видеть ту, что была ему всех дороже.
 - Беззаконная? Недостойная? - Пен так и взвился при этом вопросе. - Она
так же чиста, как и прекрасна никакой иной  женщине  я  не  отдал  бы  свое
сердце. Дома я держу это в тайне,  потому  что...  потому  что...  ну,  есть
веские причины, которые я не волен объяснять. Но  всякий,  кто  хоть  словом
усомнится в ее чистоте, оскорбляет и ее честь, и мою, и... и я, черт возьми,
этого не потерплю.
 Сморк только ответил со слабеньким смешком:
 - Ну, ну, Артур, не вызывайте меня на дуэль, вы же знаете, что  мне  не
положено драться. - Но этой уступкой несчастный окончательно отдал  себя  во
власть своего ученика, к вящему вреду для греческих трагиков и математики.
 Когда бы его преподобие был  посообразительнее  и,  получая  по  средам
"Хронику графства", заглядывал бы в "Уголок поэта", он мог бы заметить,  что
там из недели в неделю появляются  стихи  "К  госпоже  Халлер",  "Страсть  и
гений", "Строки, посвященные  мисс  Фодерингэй  из  Королевского  театра"  и
прочие произведения, столь же мрачные, страстные и  волнующие.  Но  так  как
хитроумный поэт подписывался теперь не "Неп", а "Эрос", то ни наставник,  ни
Элен, добрая душа,  вырезавшая  из  газеты  все  творения  своего  сына,  не
подозревали, что пламенный Эрос,  столь  бурно  воспевающий  прелести  новой
актрисы, и есть их старый знакомец "Неп".
 - Кто эта дама, - спросила как-то наконец миссис Пенденнис,  -  которую
все воспевает в газете твой соперник? Он пишет немножко похоже на  тебя,  но
твои стихи гораздо лучше. Ты видел эту мисс Фодерингэй?
 Пен отвечал, что видел: в тот вечер, когда он  смотрел  "Неизвестного",
она играла госпожу Халлер. И, между прочим,  скоро  ее  бенефис,  она  будет
играть Офелию...  Мы  все  могли  бы  поехать...  ведь  понимаете,  матушка,
Шекспир... Можно бы нанять лошадей в  "Гербе  Клеверингов".  Маленькая  Лора
даже подпрыгнула от радости, - ей очень хотелось поехать в театр.
 Слова "ведь  понимаете,  матушка,  Шекспир"  Пен  ввернул  потому,  что
покойный Пенденнис, как и подобало человеку с его весом,  выражал  безмерное
уважение к Эвонскому барду, утверждая,  без  боязни  ошибиться,  что  в  его
произведениях больше поэзии, нежели  во  всех  Джонсоновых  "Поэтах"  вместе
взятых. И хотя сам мистер Пенденнис редко читал вышеозначенные произведения,
однако Пена заставлял их читать и часто говаривал о  том,  как  приятно  ему
будет, когда мальчик немного подрастет, свозить его и мать  на  какую-нибудь
пьесу бессмертного поэта.
 При  воспоминании  об   этих   речах   покойника   слезы,   которые   у
мягкосердечной Элен всегда были наготове, навернулись ей  на  глаза.  Она  с
нежностью поцеловала сына и обещала поехать. Лора от восторга  заплясала  по
комнате. А Пен, что он почувствовал? Радость, стыд? Обнимая мать, он  ничего
так не жаждал, как во всем ей открыться, и  однако  же,  промолчал.  Надобно
посмотреть,  понравится  ли  она  его  матери.  Пусть  зеркалом   ей   будет
представленье - он испытает свою мать, как Гамлет испытал Гертруду.
 Элен,  развеселившись,  пригласила  и  мистера  Сморка   составить   им
компанию.  Сей  священнослужитель  был  взращен  в  Клепеме  любящим  отцом,
противником суетных развлечений, и  еще  ни  разу  не  бывал  в  театре.  Но
Шекспир! Но ехать в карете с миссис Пенденнис и целый  вечер  сидеть  с  нею
рядом! Отказаться от стольких радостей было выше его сил,  и  он,  произнеся
небольшую речь, в коей упоминал об  искушении  и  признательности,  в  конце
концов принял милостивое приглашение миссис Пенденнис. Говоря, он бросил  на
нее взгляд, от которого ей стало очень не по себе. За последнее время  вдова
частенько замечала, как он преследует ее этим взглядом. С каждым днем мистер
Сморк делался ей все более противен.

 Мы не намерены  распространяться  о  том,  как  Пен  ухаживал  за  мисс
Фодерингэй: читатель уже получил образчик ее разговора,  и  множить  их  нет
надобности. Пен просиживал у нее часами, до дна раскрывая ей  свое  простое,
отроческое сердце. Все, что он знал или чувствовал, все, о чем  мечтал,  или
что прочел в книгах, или вообразил, он выкладывал ей. Он не уставал говорить
и томиться. Чуть в  его  горячем  мозгу  возникала  какая-нибудь  мысль,  он
облекал ее в слова и сообщал своей богине. Ее роль в этих диалогах сводилась
к тому, чтобы делать вид, будто она понимает, о  чем  говорит  Пен,  и  всем
своим прекрасным лицом выражать сочувственное внимание. На самом же деле  во
время его тирад прелестная Эмили, не понимавшая и десятой их доли, думала на
досуге о собственных своих делах, прикидывала, с каким гарниром лучше подать
холодную телятину, или как половчее перелицевать черное атласное платье, или
как сделать из шарфа такую же шляпку, какую купила вчера мисс Тэктвейт.  Пен
рассыпал перед ней сокровища Байрона и Мура, перлы поэзии и чувства  на  ее
долю оставалось только закатывать глаза или же,  на  мгновение  задержавшись
взглядом на его лице, восклицать: "Ах, какая прелесть! Как красиво! Прочтите
эти строки еще раз!" И Пен старался пуще  прежнего,  а  она  возвращалась  к
своим нехитрым мыслям о перелицованном платье или о бараньем рагу.
 Любовь Пена не долго оставалась тайной для очаровательной  Эмили  и  ее
папаши. Уже во второй его визит оба поняли, как обстоит дело, и,  когда  Пен
удалился, капитан сказал дочери, подмигнув ей из-за стакана с грогом:
 - Милли, голубка, не иначе как ты поймала его на крючок.
 - Полноте, папаша, ведь он еще ребенок,  -  возразила  Милли.  -  Сущий
младенец.
 - А ты его все равно подцепила, - сказал капитан, -  и  на  мой  взгляд
рыбка недурна. Я порасспросил Тома у  "Джорджа"  и  Флинта,  бакалейщика,  у
которого его мать закупает припасы, - состояние не маленькое  -  собственный
выезд - прекрасный парк и усадьба -  Фэрокс-Парк  -  единственный  сын  -  в
двадцать один год станет  безраздельным  владельцем  имущества  -  такое  на
дороге не валяется, мисс Фодерингэй.
 - Эти мальчики только говорят красно, - вздохнула Милли. -  Помните,  в
Дублине, уж как вы расхваливали молодого Полдуди, у меня до  сих  пор  полон
ящик стихов, что он писал мне из колледжа Святой Троицы. А он взял  и  уехал
за границу, и мать женила его на англичанке.
 - Лорд Полдуди был знатного рода, у них это принято да и ты еще  тогда
не прославилась. Но ты особенно не поощряй этого  юнца,  -  клянусь  честью,
Джек Костиган не потерпит, чтобы кто-то играл его дочерью.
 - Не беспокойтесь, папаша, дочь и сама этого  не  потерпит,  -  сказала
Милли. - Подлейте-ка мне пунша, очень уж вкусно. А  насчет  юнца  можете  не
тревожиться, я не маленькая, капитан Костиган, сумею о себе позаботиться.
 И вот Пен продолжал скакать в город и обратно и после каждого  свидания
с девушкой все больше в нее влюблялся. Капитан иногда присутствовал при этих
свиданиях, но обычно тотчас по приходе Пена нахлобучивал шляпу и отправлялся
по каким-нибудь делам, предпочитая оставлять  парочку  наедине  и  полностью
полагаясь на свою дочку. Как упоительны были эти минуты!  Гостиная  капитана
была низкая комната с деревянными панелями и большим окном, смотревшим в сад
настоятеля собора. Пен сидел там и говорил без  конца  -  говорил  с  Эмили,
которая была так прекрасна, когда склонялась над  своим  рукоделием,  -  так
прекрасна и так спокойна, и солнце вливалось в широкое окно,  освещая  ее  с
головы до ног. В самый разгар их беседы загудит, бывало, соборный колокол, и
Пен, умолкнув,  с  улыбкой  на  губах  ждет,  пока  растают  в  воздухе  его
раскатистые удары или под вечер  расшумятся  грачи  на  старых  вязах  или
приглушат его слова звуки органа ж церковное пение.
 К слову сказать, мисс Фодерингэй, в скромной шали и шляпке под  вуалью,
каждое воскресенье неукоснительно ходила в церковь  в  сопровождении  своего
неутомимого родителя, который восклицал "аминь" густым  басом  с  ирландским
акцентом, участвовал в пении псалмов и вообще вел себя примерно.
 Маленький Бауз, старый друг их дома, рвал  и  метал,  узнав,  что  мисс
Фодерингэй подумывает о браке с мальчишкой моложе ее на  восемь  лет.  Бауз,
калека, сам признававший, что он еще безобразнее, нежели Бингли, а посему не
может  играть  на  сцене,  был  странный,  беспокойный  человек,  наделенный
недюжинным талантом и юмором. Мисс  Фодерингэй  сразу  привлекла  его  своей
красотой,  и  он  стал  учить  ее  играть.  Своим  надтреснутым  голосом  он
пронзительно громко читал ей роли, а она со слуха заучивала  их  наизусть  и
повторяла  звучным,  ласкающим  контральто.  Он  показывал  ей,  как   нужно
двигаться, и сам сгибал и округлял ее бесподобные руки.  Те,  кому  довелось
видеть  эту  актрису,  помнят,  вероятно,  что  она  всякий  раз  играла   с
одинаковыми жестами, интонациями и мимикой, что она  всегда  останавливалась
на той же половице, в той же точно позе, в то же мгновение, и  на  такую  же
высоту закатывала глаза, и разражалась душераздирающими рыданиями на том  же
особенно трагическом слове. Она кланялась публике, вся трепеща от  волнения,
такая измученная и заплаканная, что кажется, сейчас лишится чувств,  а  едва
ее скрывал занавес, подкалывала волосы и уходила домой, к бараньей котлете с
крепким портером и, покончив с  утомительными  дневными  трудами,  ложилась
спать и храпела воинственно и равномерно, как ночной сторож.
 Итак, Бауз вознегодовал, узнав, что его ученица  готова  погубить  свою
карьеру, став женою помещичьего сынка. Он уверял, что, как только ее  увидит
какой-нибудь лондонский антрепренер, она получит ангажемент  и  будет  иметь
огромный успех в столице. Беда в том, что лондонские антрепренеры уже видели
ее. Три года назад она дебютировала  в  Лондоне  и  провалилась  по  причине
полной неспособности. А уже после этого за нее взялся Бауз и стал  проходить
с нею роль за ролью. Как он трудился, как взвизгивал  и  размахивал  руками,
снова и снова повторяя те же  строки,  и  с  каким  неодолимым  терпением  и
тупостью она ему вторила! Она понимала, что он делает из нее актрису,  и  не
препятствовала ему.  Она  не  была  ни  признательна,  ни  неблагодарна,  ни
злонравна, ни жестока. Она была просто глупа, а Пен был  без  памяти  в  нее
влюблен. В назначенное время из "Герба Клеверингов" прибыла карета и  увезла
наших друзей в Чаттерис, в театр, где, как с радостью отметил Пен, собралось
довольно много публики. Мистер Фокер и мистер Спэйвин, прибывшие из Бэймута,
сидели в ложе, разодетые по последней моде.  Они  дружески  поздоровались  с
Пеном и, оглядев его дам, вполне их одобрили да и  то  сказать,  Лора  была
премиленькая девочка, с румяными щечками и блестящими  темными  локонами,  а
миссис Пенденнис в черном бархате, с  брильянтовым  крестиком,  который  она
надевала в торжественных случаях,  выглядела  как  никогда  благообразной  и
величественной. Позади них  расположились  мистер  Артур  и  тихий  Сморк  с
кудрей, ниспадающей на лоб, и в белом шейном платке,  повязанном  с  большим
тщанием. Он стыдился, что находится в  столь  греховном  месте,  но  как  же
сладко ему было там находиться! И он и миссис Пенденнис  захватили  с  собою
"Гамлета", чтобы следить по книжке,  как  то  принято  у  провинциалов,  для
которых посещение театра - большое  событие.  Сэмюел,  служивший  у  мистера
Пенденниса кучером, конюхом и садовником, занял свое место  в  партере,  где
виднелся и человек мистера Фокера. Там же уселись унтер-офицеры  драгунского
полка, которого трубачи,  с  любезного  разрешения  полковника  Франта,  как
всегда помогали в оркестре а сам этот дородный и доблестный воин красовался
в ложе, с медалью за Ватерлоо на груди и окруженный молодыми адъютантами.
 - Что это за странного вида человек тебе поклонился, Артур? -  спросила
миссис Пенденнис. Пен густо покраснел.
 - Это капитан Костиган,  матушка,  -  сказал  он,  -  ветеран  войны  в
Испании.
 И правда, то был капитан, в новом костюме и огромных  белых  перчатках,
одной из которых он помахал Пенденнису, а другую растопырил на сердце  и  на
пуговицах сюртука. Больше Пен ничего не сказал. Могла  ли  миссис  Пенденнис
догадаться, что мистер Костиган - отец мисс Фодерингэй?
 Гамлета в тот вечер играл мистер Хорибул, из Лондона, а  мистер  Бингли
довольствовался ролью Горацио, приберегая силы для Уильяма  из  "Черноглазой
Сьюзен", которая шла вторым номером.
 О представлении мы не будем рассказывать  скажем  только,  что  Офелия
выглядела  прелестно  и  играла  с  отменным  чувством:  смеялась,  плакала,
растерянно озиралась, заламывала свои прекрасные белые руки  и  разбрасывала
обрывки цветов и песен в  очаровательном  безумии.  Ее  великолепные  черные
волосы как нельзя более кстати рассыпались по плечам. Из нее получился самый
очаровательный труп, какой только можно вообразить а пока  Гамлет  и  Лаэрт
дрались в ее могиле, она с любопытством поглядывала из-за кулис на ложу Пена
и на семейную группу, там собравшуюся.
 В  ложе  между  тем  все  наперебой  ею  восхищались.  Элен  не   могла
нахвалиться на ее красоту. Маленькую Лору озадачили и Дух, и пьеса  в  пьесе
(когда Гамлет в этой сцене, сидя у  ног  Офелии,  откинулся  головой  ей  на
колени, Пен ощутил острое желание своими руками задушить мистера  Хорнбула),
но  красавица  Офелия  ей  ужасно  понравилась.  Пен  был  в   восторге   от
впечатления, которое она произвела  на  его  мать,  и  священник,  со  своей
стороны, тоже не скупился на похвалы.
 Когда занавес скрыл от глаз публики всех умерщвленных действующих  лиц,
которых в последнем явлении "Гамлета" так быстро убивают одного за другим  и
которых кончина сильно удивила маленькую Лору, весь театр разразился криками
и рукоплесканиями бесстрашный Сморк, до крайности  возбужденный,  хлопал  в
ладоши и кричал "браво! браво!" не  хуже  офицеров  драгунского  полка.  Эти
последние были взволнованы не на шутку - il  'agitaiet  ur  leur  ac
{Они не могли усидеть на своих местах (франц.).}, как говорят наши соседи. С
криками ура они ринулись в бой следом  за  грузным  полковником  Франтом,  и
унтер-офицеры в партере,  само  собой  разумеется,  не  отставали  от  своих
начальников. Шум стоял оглушительный Пен орал: "Фодерннгэй! Фодерингэй!"  -
стараясь всех перекричать. Спэйвин и Фокер из своей ложи испускали  победные
вопли, как  охотники,  затравившие  лисицу.  Даже  миссис  Пенденнис  махала
платочком, а маленькая Лора плясала, смеялась, хлопала н обращала удивленные
глаза на Пена.
 Под взрывы восторга Хорнбул вывел бенефициантку  на  авансцену,  и  она
стояла такая прекрасная и сияющая, не успев  собрать  волосы,  упадавшие  на
плечи, что Пен, перегнувшись через кресло матери,  крича  ура  и  размахивая
шляпой, едва мог удержаться, чтобы не  открыть  Элен  свою  тайну.  Ему  так
хотелось сказать ей: "Смотри! Вот она какая! Может ли к