Уорингтона и в газете появлялись кое-какие сведения,  которые  выделяли  ее
среди других и могли быть получены  только  из  мало  доступных  источников.
Появилось в ней и несколько стихотворений, бедных по мысли, но очень  смелых
и сильных по языку, за подписью "П. П." и следует признать, что  его  роман
новая газета расхваливала сверх всякой меры.
 К политическому отделу газеты мистер Пен не имел касательства,  зато  в
литературном отделе сотрудничал не покладая рук. Редакция "Пэл-Мэл", как  мы
знаем, помещалась на Кэтрин-стрит, близ Стрэнда, и Пен часто являлся туда  с
рукописью в кармане и с тем веселым  волнением  в  груди,  какое  испытывает
человек в начале своей литературной карьеры, когда печататься ему еще  внове
и он еще тешит себя мыслью, что его писания не пройдут незамеченными.
 Там помощник редактора мистер  Джек  Финьюкейн,  вооружившись  клеем  и
ножницами, составлял отданную на его попечение страницу. Орлиным  взором  он
высматривал во всех газетах, пишущих о высшем свете, нужные  ему  сообщения.
Он не пропускал ни одной смерти, ни одного званого обеда в аристократических
кругах без того, чтобы не упомянуть о  них  на  своих  столбцах,  и  даже  в
листках  из  глухой  провинции  или  в  ирландских  и  шотландских  изданиях
откапывал поразительные  сведения  о  жизни  высшего  общества.  Человеку  с
философическим складом ума стоило бы задуматься и даже умилиться, глядя, как
Джек Финьюкейн, эсквайр, закусывая мясом из  ближайшей  обжорки  и  стаканом
портера из ближайшего кабака, толкует про пиршества богачей,  точно  сам  на
них присутствовал как он, в обтрепанных штанах и заношенных манжетах, бодро
описывает блестящие  сборища  в  домах  аристократов.  Несоответствие  между
писаниями  Финьюкейна  и  его  внешним  видом  очень  забавляло  его  нового
знакомого Пена. С тех пор как Джек покинул свою родную деревню, где он  едва
ли занимал очень высокое положение, он почти и не  видел  другого  общества,
кроме того, с которым встречался в  кабаках  и  трактирах  а  почитать  его
страницу - можно было подумать, что он каждый день обедает с посланниками  и
курит сигары в клубе Уайта.  Правда,  он,  случалось,  ошибался  в  описании
подробностей, но от этого страдал "Баллинафадский часовой",  коего  Фин  был
лондонским корреспондентом, а не "Пэл-Мэл", где ему лишь  изредка  разрешали
писать самому, поскольку  здесь  его  начальники  считали,  что  с  клеем  и
ножницами он управляется лучше, чем с пером.
 Пен не жалел труда на свои критические обзоры, и так как он  с  детства
много, хоть и беспорядочно,  читал,  и  был  наделен  живым  воображением  и
чувством юмора, статьи его нравились и редактору и публике, и он с гордостью
говорил себе, что не зря  получает  деньги.  Можно  не  сомневаться,  что  в
Фэроксе  газету  "Пэл-Мэл"  читали  из  номера  в  номер  и   с   превеликим
наслаждением. Получали ее и в  Клеверинг-Парке,  где,  как  мы  знаем,  жила
молодая девица со склонностью к литературе и даже  старый  пастор  Портмен,
которому вдова передавала свою газету,  предварительно  выучив  статью  Пена
наизусть, одобрительно отзывался о его творениях,  уверяя,  что  у  мальчика
есть вкус, фантазия и живость слога и что пишет он если не как ученый, то во
всяком случае как джентльмен.
 А до чего изумлен и обрадован был наш друг  майор  Пенденнис,  когда  в
один прекрасный день забрел в клуб "Регент" и услышал, как  собравшиеся  там
Уэнхем, лорд  Фальконет  и  еще  несколько  завсегдатаев  светских  гостиных
обсуждают последний номер "Пэл-Мэл" и помещенную в  нем  статью,  в  которой
жестоко высмеивалась недавно вышедшая книга графини  Мафборо,  жены  видного
деятеля враждебной им партии! То была книга путешествий по Испании и Италии,
и вы бы затруднились сказать, каким языком миледи владеет хуже - французским
или английским (она пользовалась обоими этими языками без различия)  критик
же просто упивался, выставляя ее ошибки на всеобщее обозрение.  Критик  этот
был не кто иной, как Пен: он разыгрывал  свою  партию  необычайно  лукаво  и
весело, разоблачал  промахи  титулованной  дамы  с  великолепной  притворной
серьезностью. Он не позволил себе ни  одного  невежливого  слова,  однако  с
начала до конца не переставал издеваться над своей жертвой. При чтении  этой
статьи желчная физиономия Уэнхема злорадно кривилась: леди Мафборо последний
год не звала его на свои вечера  лорд  Фальконет  хохотал  до  упаду:  лорд
Мафборо был его давним врагом и соперником. Майор Пенденнис выслушал за  эти
дни немало комплиментов по адресу своего племянника,  а  он-то  до  сих  пор
пропускал мимо ушей мелькавшие в письмах из Фэрокса опасения, "как бы бедный
мальчик не подорвал свое здоровье столь упорной, изнурительной  литературной
работой", и полагал, что интересоваться газетной деятельностью Пена  -  ниже
его достоинства как майора и светского человека!
 Когда же Уэнхем расхвалил Пенову статью когда лорд Фальконет, со  слов
своего сына, Пэрси Попджоя, лестно  отозвался  о  его  талантах  когда  сам
великий лорд Стайн, которому майор показал газету, изволил  много  смеяться,
сказал, что это, черт возьми, здорово и теперь наша Мафборо  взовьется,  как
китиха от  удара  гарпуном,  -  тогда  и  майору  ничего  не  осталось,  как
восхищаться племянником, уверять всех и каждого, что из юного негодяя выйдет
толк, он-то всегда это говорил тогда он дрожащей от радости  рукой  написал
вдове письмо, в котором пересказал мнения великих мира сего  о  ее  сыне,  а
второе  письмо  написал  юному  негодяю,   спрашивая,   когда   он   намерен
позавтракать бараньей отбивной со своим старым дядюшкой, и сообщая, что  ему
велено привести Пена на обед в Гонт-Хаус, ибо лорд Стайн  любит,  чтобы  его
развлекали,  -  будь  то  чудачеством,  остроумием  или  тупостью,  веселыми
шутками, ханжеским враньем или чем иным. Пен  перебросил  это  письмо  через
стол Уорингтону и, вероятно, почувствовал  себя  уязвленным,  когда  тот  не
проявил к нему особенного интереса.
 Отвага начинающих критиков безгранична.  Они  взбираются  на  судейское
кресло и без  колебаний  выносят  приговор  самым  сложным,  самым  глубоким
произведениям. Попадись Пену в ту пору "История"  Маколея  или  "Астрономия"
Гершеля, он перелистал бы их, обдумал, пока курил сигару, а затем  милостиво
и  покровительственно  изъявил  бы  авторам  свое   одобрение.   С   помощью
французского биографического словаря Мишо и библиотеки Британского музея  он
наловчился делать краткие обзоры того или иного периода  истории  и  как  бы
мимоходом упоминать имена, даты и события, чем  повергал  в  изумление  свою
матушку, поражавшуюся, когда ее мальчик успел столько прочесть и узнать,  да
и самого себя тоже, ибо, перечитывая свои статьи спустя два-три месяца после
их написания, он уже не помнил ни предмета, ни книг, к которым обращался  за
справками. Мистер Пенденнис не скрывает, что в ту пору он согласился бы хоть
завтра высказать свое мнение о величайших ученых мира или написать отзыв  на
"Энциклопедию". К счастью,  рядом  был  Уорингтон,  который  дразнил  его  и
непрерывными насмешками умерял его самомнение, иначе он стал  бы  совсем  уж
невыносим надо сказать,  что  Шендону  нравилась  бесшабашная  лихость  его
молодого  помощника,  и  блестящие,  легковесные  статейки  Пена   он   даже
предпочитал  более  солидному  материалу,  который  поставлял  его   старший
товарищ.
 Однако если мистера Пена позволительно обвинить нахальстве и, известной
поспешности  суждений,  зато  он  был  честный  критик,  слишком  честный  и
прямодушный, как считал Бангэиг, очень недовольный  его  беспристрастностью.
Однажды  Пен  крупно  поспорил  по  этому  поводу  со  своим  начальством  -
капитаном.
 - Опомнитесь, мистер Пенденнис, - сказал Шендон.  -  Что  вы  наделали?
Расхвалили книгу, которая вышла у Бэкона! Бангэй рвал и метал, когда  увидел
эту статью, - ведь фирмы-то на ножах!
 Пен широко раскрыл глаза.
 - Вы что же, хотите сказать, что мы не должны хвалить  книгу,  если  ее
выпустил Бэкон? Что даже если его книги хороши, мы должны их ругать?
 - Мой милый юный  друг,  как  вы  думаете,  ради  чего  благонамеренный
издатель  заводит  в  своей  газете  отдел  критики?  Рада   пользы   своего
конкурента?
 - Нет, конечно, ради собственной пользы, но и для того, чтобы  говорить
правду - ruat ooelum {Пусть хоть небеса упадут (лат.).}, говорить правду.
 - А мой проспект, - невесело рассмеялся Шендон, -  расцениваете  ли  вы
его как образец математически точного соответствия истине?
 - Простите меня, но речь не о нем, - сказал Пен, - и  не  думаю,  чтобы
вам так уж хотелось его обсуждать. Кое-какие сомнения этот  ваш  проспект  у
меня вызвал, я поделился ими с моим другом Уорингтоном. Но, - продолжал  он,
- мы решили презреть то обстоятельство, что проспект сверх меры  поэтичен  и
содержит мелкие неточности, что великан на афише намалеван крупнее, чем тот,
живой, который прячется  в  балагане  а  значит,  мы  можем  участвовать  в
представлении, не теряя доброго имени и не греша против совести. Ведь  мы  -
только музыканты, а зазывала - вы.
 - И хозяин цирка я, - сказал Шендон. - Ну что ж, очень рад, что совесть
позволила вам играть в нашем оркестре.
 - Все это так, - возразил Пен, не желая отступать от своей  благородной
позиции, - но в Англии мы все - члены той или иной партии, и  я  буду  верен
своей партии, как истинный  британец.  Я  буду  всячески  поддерживать  свою
сторону - дурак тот, кто ссорится со своими и я готов бить противника -  но
лишь по правилам честной игры, капитан,  имейте  это  в  виду.  Всю  правду,
очевидно, не скажешь но говорить только правду можно, и, клянусь честью,  я
лучше буду голодать, лучше не заработаю больше ни пенса  своим  пером  (этим
грозным оружием Пен пользовался уже недель шесть и говорил о нем с уважением
и восторгом), нежели нанесу противнику запрещенный удар  или  не  отдам  ему
должного, если мне предложат о нем высказаться.
 - Ладно, мистер Пенденнис, когда нам потребуется сокрушить  Бэкона,  мы
подберем для этого какой-нибудь другой молот, - сказал Шендон с  неизлечимым
благодушием, а про себя, вероятно, подумал: "Долго ли ты, братец, останешься
таким чистюлей?" Сам он уже давно не  был  так  щепетилен.  Он  столько  лет
сражался и убивал под любыми знаменами, что теперь никаких мучений от  этого
не испытывал. - Очень уж у вас нежная совесть, мистер Пенденнис, - продолжал
он вслух. - Это - привилегия всех новичков, я и сам,  может  быть,  когда-то
был таким же, но после того как потолкаешься в свете, этот пушок  стирается,
и я лично не считаю нужным наводить искусственный румянец, как то делает наш
благочестивый друг Уэнхем или образец добродетели - Уэг.
 - Право не знаю, капитан, что хуже - ханжество или цинизм.
 - Первое, во всяком случае, прибыльнее, - сказал Шендон, кусая ногти. -
Этот Уэнхем - тупой и скучный шарлатан, а видали, в какой коляске  он  ездит
на обеды? Миссис Шендон, бедняжка, не скоро дождется собственного выезда!
 Шагая по улице после этой словесной  схватки,  Пен  мысленно  дописывал
мораль к басне капитана: "Вот  человек,  щедро  наделенный  талантом,  умом,
знаниями, чувствами, - и все это он загубил, потому что пошел на  сделку  со
своей совестью и перестал себя уважать. А  ты,  Пен,  сумеешь  ли  сохранить
себя? Самомнения у тебя хоть отбавляй. Неужели ты продашь честь за  бутылку?
Нет, если будет на то милость божия, мы будем честны, что бы ни случилось, и
уста наши, когда раскроются, будут произносить только правду".
 Вскоре мистер Пен был наказан или, по крайней мере подвергся испытанию.
В ближайшем же номере "Пэл-Мэл"  Уорингтон,  покатываясь  со  смеху,  прочел
вслух статью, отнюдь не развеселившую Артура Пенденниса, который сам  в  это
время трудился над  критическим  разбором  для  следующего  номера  того  же
еженедельника. Неизвестный автор разносил на все корки "Весенний  альманах",
причем больше всего досталось именно Пену. Стихи его появились альманахе под
псевдонимом. Поскольку сам он отказался писать отзыв на  эту  книгу,  Шендон
передал заказ Блодьеру с указанием рубить  с  плеча,  что  и  было  сделано.
Мистер Блодьер, человек весьма одаренный, представитель журнального племени,
которое сейчас как будто уже вымерло, славился  своим  свирепым  юмором.  Он
топтал бедные весенние цветочки без всякой  жалости,  резвился,  как  бык  в
цветнике а когда вдоволь поиздевался над книгой, снес  ее  лоточнику  и  на
вырученные деньги купил бутылку брэнди.

 ^TГлава XXXVI,^U
 в которой Лев появляется в городе и в деревне

 Да будет  нам  позволено  пропустить  в  жизнеописании  мистера  Артура
Пенденниса несколько месяцев,  заполненных  событиями  более  интересными  и
волнующими для него самого, чем для читателей этой повести.
 В  предыдущей  главе  мы  оставили  его  прочно   ступившим   на   путь
профессионального писателя, или  литературного  поденщика,  как  предпочитал
называть себя и  своего  друга  мистер  Уорингтон  а  мы  ведь  знаем,  как
однообразна  жизнь  любого  поденщика  -  будь  то  в   литературе   или   в
юриспруденции, в сельском приходе, в полку или в  конторе  купца,  -  и  как
скучно ее описывать. Слишком уж  один  день  похож  на  другой.  Ради  хлеба
насущного  литератору,  так  же  как  и  всякому  другому  труженику,  часто
приходится работать в спешке, против воли,  во  вред  здоровью,  превозмогая
лень или отвращение к тому делу, на которое  его  заставляют  тратить  силы.
Когда Пегаса используют для заработка (а тот, кому нечего продать, бывает  к
этому вынужден),  тогда  прощай,  поэзия  и  высокие  взлеты!  Теперь  Пегас
взлетает уже только как воздушный шар мистера Грина - в заранее  назначенное
время и после того как зрители уплатили деньги. Пегас трусит  в  упряжке  по
булыжной мостовой, таща подводу или  карету.  Пегас,  бывает,  тяжело  носит
боками, и ноги у него дрожат, а возница еще нет-нет да и огреет его кнутом.
 Однако не будем чрезмерно сокрушаться о  бедном  Пегасе.  На  каком  бы
основании именно этому  животному,  в  отличие  от  других  богом  созданных
тварей, не нести свою долю тягот, трудов и болезней? Если Пегаса  бьют,  так
обычно бьют за дело и я со своей  стороны,  так  же  как  мой  друг  Джордж
Уорингтон, решительно не согласен с теми сердобольными  людьми,  которые  не
прочь выдвинуть теорию, что, мол, писатель, "талант", должен  быть  избавлен
от нудных обязанностей нашей повседневной жизни, что нельзя заставлять  его,
как прочих смертных, честно работать и платить налоги.
 Итак, газета "Пэл-Мэл" была учреждена, и  Пен,  получив  признание  как
бойкий, остроумный и забавный критик, стал из недели в неделю трудиться  над
отзывами о новых книгах, и писал он свои статьи, хоть  порой  и  не  в  меру
бойко, но честно, и в полную меру  своих  способностей.  Мы  допускаем,  что
престарелый  историк,  посвятивший  четверть  века  труду,  с  которым   наш
легкомысленный критик считал  возможным  расправиться,  посидев  два  дня  в
библиотеке Британского музея,  получал  на  страницах  "Пэл-Мэл"  не  вполне
справедливую оценку или что поэт, который долго  отделывал  свои  сонеты  и
оды, прежде чем счел их пригодными для публики и для  славы,  бывал  обижен,
когда мистер Пен в  каких-нибудь  тридцати  строках  выговаривал  ему  таким
тоном, словно был судьей в парике, а автор - ничтожным, дрожащим просителем.
Горько жаловались на него актеры, с которыми он, вероятно, ж  вправду  бывал
чересчур суров. Но  особенных  бед  он  все  же  не  натворил.  Сейчас,  как
известно, положение изменилось но в то время у нас было так  мало  подлинно
великих историков, поэтов и актеров, что едва ли хоть  один  из  них  прошел
перед критическим судом Пена. Те, кому доставалось от  него  по  затылку,  в
большинстве случаев того заслуживали, но и судья был не  лучше  и  не  умнее
подсудимых, которым выносил приговор, да он и не обольщался на сей  счет.  У
Пена было сильно развито чувство юмора и справедливости, а стало быть, он не
ценил свои произведения слишком высоко к тому же за плечом  у  него  всегда
стоял Уорингтон, безжалостно сбивавший с него спесь и обходившийся  с  Пеном
куда строже,  чем  сам  он  обходился  с  теми,  кто  представал  перед  его
литературным судом.
 Усердно трудясь на ниве критики и время от  времени  сочиняя  передовые
статьи, когда представлялся случай честно высказать свои  мысли,  не  обидев
газету, видный журналист Артур Пенденнис зарабатывал четыре фунта  и  четыре
шиллинга в неделю. Кроме того, он помещал  статьи  в  различных  журналах  и
обозрениях и, по слухам  (сам  он  предпочитает  об  этом  молчать)  состоял
лондонским корреспондентом газеты "Чаттерисский часовой", в которой как  раз
в ту пору печатались весьма занимательные и  красочные  письма  из  столицы.
Таким образом, заработки  нашего  удачливого  героя  составляли  без  малого
четыреста фунтов в год, и на второе Рождество  после  приезда  в  Лондон  он
привез матери сто фунтов в счет своего  долга  Лоре.  Что  миссис  Пенденнис
прочитывала его писания от слова до слова  и  полагала  его  самым  глубоким
мыслителем и самым изящным писателем своего времени что возврат ста  фунтов
она сочла проявлением ангельской доброты что она умоляла его не губить свое
здоровье и млела от восторга, слушая его рассказы о встречах с литературными
и светскими знаменитостями, - все это читателю нетрудно вообразить, если ему
случалось наблюдать сынопоклонство матерей и ту простодушную любовь, с какой
провинциалки следят за лондонской карьерой своих  любимцев.  Джону  поручили
вести такое-то дело Том приглашен на бал к таким-то Джордж познакомился на
обеде с тем-то - как все это радует сердца матерей и сестер, что тихо  живут
дома, в Сомерсетшире! Как там читают и перечитывают письма будущего великого
человека! Сколько поводов для деревенских сплетен и дружеских  поздравлений.
На вторую зиму Пен побывал дома, и сердце вдовы ожило, пустой дом в  Фэроксе
словно стал светлее. Элен ни с кем не пришлось делить сына: Лора  гостила  у
леди   Рокминстер   хозяева   Клеверинг-Парка   были   в   отъезде   очень
немногочисленные старые друзья  во  глазе  с  пастором  Портменом  навестили
мистера Пена и выказали ему все знаки уважения ни одна  тучка  не  омрачила
свидания матери с сыном, исполненного взаимной  любви  и  доверия.  То  были
самые счастливые две недели в жизни вдовы, а может быть, и в жизни Пена. Они
промелькнули незаметно, и вот уже Пена снова захлестнула столичная сутолока,
а  кроткая  вдова  снова  осталась  одна.  Деньги,  привезенные  сыном,  она
переслала Лоре. Не могу  сказать,  почему  эта  юная  особа  воспользовалась
случаем уехать из дому перед самым приездом Пена, и  как  он  воспринял:  ее
отсутствие - с  досадой  или  с  облегчением.  К  этому  времени,  благодаря
собственным заслугам я дядюшкиным связям, он уже был довольно известен как в
литературных кругах, так и в свете. Среди литераторов ему сослужила  хорошую
службу репутация светского  денди  считалось,  что  он  уже  сейчас  хорошо
обеспечен  и  получит  большое  наследство,  а   пишет   ради   собственного
удовольствия,  -  лучшей  рекомендации  начинающему  литератору  и  пожелать
невозможно. Бэкон, Бангэй и прочив считали для  себя  честью  его  печатать
мистер Уэнхем приглашал его обедать, мистер Уэг благосклонно  поглядывал  на
него, и оба они рассказывали, что встречают его в домах богачей и вельмож а
те охотно его принимали, поскольку им не было дела до его доходов, настоящих
или будущих, поскольку наружность и манеры его были приятны  и  он  считался
малым с головой. Наконец, иные приглашали его на  свои  вечера  потому,  что
встречали на других вечерах,  и,  таким  образом,  перед  молодым  человеком
открывались весьма разнообразные  стороны  лондонской  жизни.  У  него  были
знакомые везде - от Патерностер-роу до Пимлико, и на званых обедах в Мэйфэре
он чувствовал себя так же св