ом  столько
утонченности и целомудрия? И, говоря о чистокровных леди, я не имею  в  виду
графинь и герцогинь. Как ни высоко их положение,  они  могут  быть  попросту
леди, и не более того. Но будем надеяться, что каждому,  кто  живет  в  этом
мире, доведется насчитать в кругу своих знакомых несколько  таких  созданий:
женщин, в ангельской природе коих есть нечто  не  только  прекрасное,  но  и
грозное к чьим ногам самые неистовые  и  злобные  из  нас  должны  смиренно
припадать, поклоняясь небесной чистоте, не допускающей греха ни в поступках,
ни в мыслях.
 Артуру  Пенденнису  выпало  счастье  иметь  такую  мать.  В  детские  и
отроческие  годы   она   представлялась   ему   чуть   ли   не   ангелом   -
сверхъестественным существом, сотканным из мудрости, любви и красоты.  Когда
супруг возил ее в главный город графства на концерт или  на  бал  по  случаю
выездной судебной сессии, он входил в собрание под руку с женой и  оглядывал
местную знать с таким видом, словно говорил: "Ну-ка, милорд, а вы можете мне
показать такую женщину?" Иные провинциальные дамы втрое ее богаче  приходили
в бешенство, усматривая в ней какое-то нестерпимое совершенство. Мисс Пайбус
уверяла, что она холодна и надменна мисс Пирс - что она слишком много  мнит
о себе миссис Уопшот, как супруга доктора  богословия,  пыталась  утвердить
свое превосходство над ней, всего лишь женою  лекаря.  А  она  тем  временем
продолжала существовать, оставляя без  внимания  равно  и  добрую  и  дурную
молву. Она словно и не знала, какое восхищение и  ненависть  вызывает  своим
совершенством но спокойно шла своей дорогой: молилась богу, любила  мужа  и
сына, помогала ближним, исполняла свой долг.
 Однако полной безупречности природа не терпит, даже и  в  женщине  она
наделяет нас духовными изъянами подобно тому, как насылает на  нас  головную
боль, недуги и смерть: без них наш мир остановился бы в  своем  движении,  и
более того -  не  могли  бы  проявиться  некоторые  из  лучших  человеческих
качеств. Как боль выявляет или развивает стойкость и выдержку  трудности  -
упорство бедность - трудолюбие и находчивость опасность - мужество так  и
некоторые добродетели, в свой черед, порождают пороки. Короче говоря, миссис
Пенденнис страдала тем самым пороком, который обнаружили в ней мисс Пайбус и
мисс Пирс, а именно гордостью, предметом коей была, впрочем, не столько  она
сама, сколько ее близкие. О мистере Пенденнисе (весьма достойном  человечке,
но не лучше многих и многих других) она говорила с благоговением,  точно  он
был  папой  Римским  на  престоле,  а  она  -  кардиналом   с   кадильницей,
преклоняющим перед ним колена. Майора она почитала неким рыцарем без  страха
и упрека а что касается до сына ее Артура, то его она  просто  боготворила,
причем юный этот сорванец принимал ее обожание почти столь же спокойно,  как
статуя святого Петра в римском соборе принимает восторги верующих католиков,
лобызающих носок ее ноги.
 Такое идолопоклонство этой доброй, но  заблуждающейся  женщины  явилось
причиной многих несчастий для молодого человека, героя настоящей повести,  а
посему о нем и следовало упомянуть с самого начала.
 Однокашники Артура Пенденниса по школе Серых  монахов  вспоминают,  что
мальчиком он особенно не выделялся ни как тупица, ни  как  грамотей.  Он  ни
разу не раскрыл учебника, кроме как на уроках, но зато с жадностью  поглощал
все романы, пьесы и стихи, какие только мог раздобыть. Его ни разу не секли,
но избегнул он этого только чудом. Когда были у него деньги, он щедро тратил
их на сласти для себя и своих друзей был случай, когда он за один  день  из
десяти полученных им шиллингов спустил  девять  шиллингов  и  шесть  пенсов.
Когда денег у него не бывало, он жил в долг. Когда не у кого  было  взять  в
долг, обходился и так и  не  вешал  носа.  Известен  случай,  когда  он,  не
сморгнув, дал себя избить, вступившись за товарища но, получив пинка, пусть
даже легкого, от друга, он ревел во весь голос. Драться он терпеть не мог  с
самых ранних лет, как, впрочем, не терпел и физику, и греческую  грамматику,
и прочее, что требовало напряжения его сил, и занимался всем этим  только  в
случае крайней необходимости. Он почти никогда не лгал и никогда  не  обижал
маленьких. Тем из учителей или старших мальчиков, которые были к нему добры,
он платил по-детски горячей любовью. И хотя, когда он не знал Горация или не
мог перевести кусок из греческой трагедии, почтенный  директор  уверял,  что
этот Пенденнис - позор для всей школы, что ему уготовано  разорение  в  этой
жизни и проклятие за гробом что своим разнузданным  поведением  он  доведет
почтенного своего отца до нищеты, а мать - до бесславной  могилы,  и  прочее
тому подобное, - однако директор награждал такими комплиментами  почти  всех
воспитанников своего заведения (из стен коего не вышло больше обычного числа
грабителей и карманников), так что маленький Пен, вначале сильно смущенный и
напуганный этими обвинениями, мало-помалу к ним привык и в самом  деле,  он
до сего  дня  не  умертвил  своих  родителей  и  не  совершил  никаких  иных
преступлений, стоивших того, чтобы отправить его в каторгу или на виселицу.
 Среди францисканцев,  с  которыми  воспитывался  Пенденнис,  многие  из
старших еще задолго до окончания школы  начинали  вести  себя  как  подобает
мужчинам. Так, например, многие  из  них  курили  сигары,  а  некоторые  уже
привыкали напиваться допьяна. Один поссорился в театре с поручиком какого-то
полка и дрался с ним  на  дуэли  другой  даже  держал  в  Ковент-Гарденской
конюшне кабриолет с лошадью и в воскресные дни разъезжал  по  Хайд-парку,  а
рядом с ним сидел, скрестив руки, грум с гербами  на  пуговицах.  Многие  из
старших были влюблены и по секрету показывали друг другу стихи,  посвященные
молодым девицам, или же письма и локоны, от  молодых  девиц  полученные  но
Пен, юноша скромный и застенчивый, до времени больше  завидовал  им,  нежели
подражал. Он еще не шел дальше теории - вся практика жизни была впереди. И к
слову сказать, о вы, нежные матери и разумные  отцы  христианских  семейств,
поразительная это вещь - теория жизни в том виде как она преподается изустно
в большой закрытой школе! Доведись вам услышать, о чем говорят  между  собой
эти четырнадцатилетние мальчики, которые краснеют в присутствии чужих  мамаш
и сидят, как воды в рот набрав, в присутствии их дочерей, - тут уж  краснеть
пришлось бы женщинам. Еще не дожив до двенадцати лет,  маленький  Пен  более
чем достаточно просветился в некоторых вопросах... так же, сударыня,  как  и
ваш прелестный  сынок  с  розовыми  щечками,  что  скоро  приедет  домой  на
каникулы. Я не хочу сказать, что мальчик погиб, или  что  от  него  отлетела
невинность, принесенная им на землю от  "бога,  нашего  начала",  но  только
утверждаю, что вокруг него очень быстро смыкаются тени тюремных  стен  и  мы
сами по мере сил способствуем его совращению. Ну так вот, Пен  только-только
стал появляться на людях во фраке с фалдами, cauda  virili  {Хвост  мужчины
(лат.).}, и с нетерпением поглядывать в свое зеркальце, не пробиваются ли  у
него, как у более удачливых его товарищей, усы и борода с дисканта, которым
он до этого говорил и пел (а голосок у него был очень приятный, и  в  первые
годы его часто  заставляли,  для  услаждения  старших  мальчиков,  исполнять
"Родина, милая родина", "Мой паж", французские песенки, которым обучила  его
мать, и прочие вокальные произведения), он только-только съехал на  глубокий
бас, но временами, разнообразия ради, еще пускал петуха, чем очень смешил  и
учителей  и  учеников,  -  словом,  ему  было  лет  шестнадцать,  когда   он
нежданно-негаданно оказался оторван от занятий науками.
 Утренние уроки уже подходили к  концу,  и  Пен  до  сих  пор  оставался
незамеченным, как вдруг директор вызвал его переводить  кусок  из  греческой
трагедии. Пен не мог перевести ни единого  слова,  хотя  маленький  Тимминз,
сидевший с ним рядом, изо всех сил ему подсказывал. Он  сделал  одну  грубую
ошибку, потом  другую...  и  тут  грозный  директор  обрушил  на  него  свое
негодование.
 - Пенденнис, сэр, - сказал он,  -  лень  ваша  неисправима,  а  тупость
беспримерна. Вы позорите свою школу, позорите свою семью и впоследствии, я в
том не сомневаюсь, будете позором для своей родины. Если тот порок, сэр, что
зовется матерью  всех  пороков,  действительно  таков,  как  о  нем  говорят
нравоучители (а в справедливости их суждения я не сомневаюсь нисколько),  то
для какого же неимоверного количества грехов и преступлений  вы,  несчастный
юноша,  ныне  засеваете  почву!  Жалкий  нерадивец!   Мальчик,   который   в
шестнадцать лет переводит #100#101 словом "и" вместо слова "но", повинен не только
в невежестве, легкомыслии и глупости неизреченной, но и в грехе, в  страшном
грехе сыновней неблагодарности, о коем я не могу и  помыслить  без  трепета.
Мальчик, который не учит греческой грамматики,  обманывает  отца,  тратящего
деньги на его образование. Мальчик, который обманывает своего отца, способен
и ограбить, и совершить подлог. Человек, совершивший подлог,  расплачивается
за свое преступление на виселице. И не к нему я испытываю жалость (ибо  кара
его будет заслуженной), но к сломленным горем родителям его, кои безвременно
сойдут под могильные  своды,  или,  буде  они  останутся  живы,  познают  на
старости лет скорбь и бесчестие. Продолжайте, сэр, но помните, что первая же
ошибка  подвергнет  вас  наказанию  розгами.  Кто  там  смеется?  -  крикнул
директор. - Какой злонамеренный мальчик посмел засмеяться?
 И в самом деле, пока учитель произносил  свою  тираду,  позади  него  в
классной комнате все громче раздавались смешки. Оратор стоял спиною к двери,
а некий джентльмен, хорошо знакомый с расположением старинных  этих  покоев,
ибо и майор Пенденнис и мистер Джон Пенденнис в свое время учились в этой же
школе, спрашивал у мальчика,  сидевшего  первым  от  двери,  где  Пенденнис.
Улыбаясь от уха до уха, мальчик указал на преступника, в  которого  директор
метал громы праведного гнева, и майор невольно рассмеялся. Ему  вспомнилось,
как много-много лет тому назад он сам стоял у этой же колонны и его  так  же
распекал  предшественник  почтенного  доктора.  В  одно  мгновение   комнату
облетела весть, что приехал дядя Пенденниса,  и  уже  десятки  юных  лиц  со
страхом, но и с веселым любопытством, обращались  то  на  приезжего,  то  на
грозного директора.
 Майор попросил мальчика, что  сидел  у  дверей,  передать  доктору  его
карточку, и тот с лукавым видом выполнил это поручение.  На  карточке  майор
Пенденнис написал: "Я должен увезти А. П. домой. Очень болен его отец".
 Когда доктор, взяв в руки карточку, с растерянным  видом  прервал  свою
речь,  ученики,  до  тех  пор  пытавшиеся  сдержать  свое  веселье,   дружно
расхохотались. "Молчать!" - заорал доктор и топнул ногой. Подняв голову, Пен
увидел своего  избавителя  майор  степенно  поманил  его  пальцем,  и  Пен,
подхватив книги, направился к дверям.
 Доктор тем временем посмотрел на часы. Было без двух минут час.
 - Ювеналом мы займемся во второй половине  дня,  -  сказал  он,  кивнув
майору, и мальчики, поняв этот сигнал, все как один  собрали  свои  книги  и
поспешили прочь из классной комнаты.
 По лицу дяди юный Пен понял, что дома случилось несчастье.
 -  Что-нибудь...  что-нибудь...  с  матушкой?  -   спросил   он,   едва
выговаривая слова от волнения и подступивших к горлу слез.
 - Нет, - отвечал майор, - но очень болен твой отец.  Немедля  ступай  и
собери свой чемодан у ворот меня дожидается карета.
 Пен убежал в пансион за своими  вещами,  а  доктор,  оставшись  один  в
классной комнате, подошел пожать руку старому своему однокашнику. Вы  бы  не
поверили, что перед вами тот же самый человек. Как Золушка в назначенный час
превратилась из разряженной принцессы в бедную девушку в серой юбчонке,  так
с боем часов бесследно исчезли и велеречивая важность школьного наставника и
его громоподобный гнев.
 - Надеюсь, там ничего опасного? - сказал доктор. - А то  жаль  было  бы
увозить мальчика. Он славный мальчик, немножко, правда, ленивый и вялый,  но
зато честный, настоящий маленький джентльмен. Только  вот  с  грамматическим
разбором  у  него  не  ладится,  как  я  ни  бьюсь.  Не  хотите  ли  с  нами
позавтракать? Жена моя будет вам очень рада.
 Но от завтрака майор Пенденнис отказался. Он  объяснил,  что  брат  его
очень болен: накануне с ним  случился  удар,  и  сомнительно,  что  они  еще
застанут его в живых.
 - Других сыновей у него, кажется, нет? - спросил доктор.
 Майор отвечал:
 - Нет.
 - И люди они, сколько я знаю... богатые?  -  спросил  доктор  небрежным
тоном.
 - Гм... так себе, - отвечал майор.
 На этом разговор их окончился и Артур Пенденнис сел со своим  дядюшкой
в карету и уехал из школы - навсегда.
 Когда  карета  проезжала  через  Клеверинг,   конюх,   который   стоял,
посвистывая, под воротами харчевни,  многозначительно  подмигнул  форейтору,
как бы сообщая ему, что все кончено. Жена садовника вышла отворить  путникам
ворота и молча покачала головой. Шторы на окнах были спущены,  лицо  старого
лакея, встретившего их в дверях, тоже было непроницаемо. Артур побледнел, но
больше от страха, нежели от горя. Ту душевную теплоту, на какую был способен
покойный (а он обожал свою жену и всем сердцем любил сына и восхищался  им),
он таил про себя, и мальчику ни  разу  не  удалось  проникнуть  за  холодную
внешнюю оболочку. Но Артур с младенческих лет был предметом его гордости,  и
имя сына было последним, какое Джон Пенденнис пытался выговорить, когда рука
жены  сжимала  его  влажную,  холодеющую  руку,  и  сознание  его,   мерцая,
растворялось в смертной тьме, а жизнь и земной мир навеки покидали его.
 Маленькая девочка, которая выглянула  на  минуту  из-под  шторы,  когда
карета подъехала к  дому,  вышла  в  сени  и  молча  взяв  за  руку  Артура,
нагнувшегося, чтобы поцеловать  ее,  повела  его  наверх,  к  матери.  Перед
майором старик Джон распахнул двери в  столовую.  Здесь  тоже  были  спущены
шторы, и в полумраке со стен глядели  мрачные  портреты  Пенденнисов.  Майор
выпил стакан вина. Бутылка была раскупорена  для  хозяина  четыре  дня  тому
назад. На столике в сенях лежала его вычищенная шляпа в столовой ждали  его
газеты и сумка для писем с медной пластинкой, на которой выгравировано  было
"Джон Пенденнис, эсквайр, Фэрокс". Доктор и поверенный, видевшие, как карета
проезжала через Клеверинг, прикатили в двуколке через полчаса после майора и
вошли в дом с заднего крыльца. Первый из них подробно описал апоплексический
удар и кончину мистера Пенденниса, помянув о его достоинствах и об уважении,
каким он пользовался во всей округе, о том, какую утрату понесли в его  лице
корпорация мировых  судей,  больница  графства  и  проч.  Миссис  Пенденнис,
добавил он, проявляет  редкостное  мужество,  в  особенности  теперь,  когда
приехал мистер Артур. Поверенный остался отобедать с  майором,  и  они  весь
вечер проговорили о делах. Майор был душеприказчиком своего брата, и ему же,
совместно с миссис Пенденнис, поручалась опека над мальчиком. Все  имущество
по завещанию было отказано вдове, ежели она не вступит в  брак  вторично  (к
чему  такой  молодой  и  интересной  женщине  вполне   может   представиться
возможность, как галантно заметил мистер Тэтем), на каковой случай  покойным
были сделаны различные оговорки. Управление же домом  и  всем  хозяйством  в
связи с торжественным и печальным сим событием,  естественно,  переходило  к
майору. Сразу признав за ним хозяйскую власть, старый лакей Джон, после того
как принес майору Пенденнису свечу, с которой  идти  в  спальню,  последовал
туда за ним, таща корзину со столовым серебром а на следующее  утро  вручил
ему ключ от часов в сенях - по его словам, помещик  сам  заводил  их  каждый
четверг. Горничная миссис Пенденнис  несколько  раз  прибегала  к  майору  с
поручениями. Она подтвердила слова доктора о том, каким утешением был для ее
хозяйки приезд мистера Артура.
 О том, что произошло между матерью и сыном, нет нужды  говорить.  Лучше
набросить покров на священные эти изъявления  любви  и  скорби.  Материнская
страсть для меня - священная  тайна.  В  католических  церквах  символом  ее
служит богородица с кровоточащей грудью, но то же самое можно, думается мне,
увидеть (и возблагодарить всевышнего за щедрость его) в любой  день.  Только
вчера я видел одну молодую еврейку с ребенком на коленях, и лицо ее излучало
на ребенка такой ангельский свет, что казалось, и мать и дитя окружены  были
золотым ореолом. Право  же,  я  готов  был  пасть  перед  ней  на  колени  и
поклоняться божественной благости,  наделившей  нас  родительским  чувством,
которое началось, когда появились на земле люди, и освящает всю историю рода
человеческого.
 Что касается до Артура Пенденниса, то хотя при виде Умершего  отца  он,
вероятно, испытал сильное потрясение и,  несомненно,  жалел  о  его  смерти,
однако же я подозреваю, что уже в первую минуту горя, когда он обнимал  свою
мать, и нежно утешал ее, и обещал всю жизнь ее любить, - уже  тогда  в  душе
его поднималось тайное ликование и торжество.  Отныне  он  сам  -  хозяин  и
повелитель. Он - Пенденнис а все вокруг - его покорные слуги.
 - Ты меня никогда не прогонишь? - спросила маленькая  Лора,  вприпрыжку
поспевая за ним и цепляясь за его руку. - Ты не ушлешь меня в школу, Артур?
 Артур поцеловал ее и погладил по головке. Нет, в школу она не поедет. О
том же, чтобы ему самому возвратиться в школу, не могло быть и речи. С  этой
полосой в его жизни покончено. Посреди всеобщего горя и пока тело  его  отца
еще лежало в доме, он нашел время решить, что впредь все дни  будут  у  него
каникулами, что он будет вставать, когда  вздумается,  и  не  станет  больше
сносить грубого обращения учителя, словом - принял сотню всяких  решений  на
будущее. Как непоследовательны наши мысли! И как быстро  их  порождают  наши
желания! Когда он за руку с Лорой вошел  в  кухню  по  пути  на  псарню,  на
птичник и в прочие с детства им любимые места, там  оказались  в  сборе  все
слуги и работники с женами, и Салли Поттер, что  носила  мешок  с  почтой  в
Клеверинг, и подручный пекаря  из  Клеверинга  -  все  они  в  торжественном
молчании пили пиво по случаю  печального  события,  и  все  встали  при  его
появлении и приветствовали его поклонами и реверансами. Он вспомнил, что  на
прошлых вакациях они так не поступали, и испытал  неописуемое  удовольствие.
Кухарка вскричала: "О господи! - и добавила шепотом: - Ох, и вырос же мистер
Артур!" Конюх Томас, поднесший было кружку к губам,  в  испуге  поставил  ее
обратно на стол, завидев хозяина. Хозяин  Томаса  не  преминул  оценить  эту
честь. На псарне Флора стала тыкаться носом ему в жилет, а Понто - рваться с
цепи, и Пен унимал собак  тоном  покровительственным  и  снисходительным.  А
потом он пошел с Лорой смотреть ее кур, побывал в  свинарнике,  в  фруктовом
саду и на маслобойне и,  возможно,  покраснел  при  мысли,  что  только  на
прошлых каникулах оборвал самую большую яблоню и получил нагоняй от скотницы
за то, что тайком напился сливок.
 Джон Пенденнис, эсквайр, "в прошлом выдающийся врач  в  Бате,  а  затем
видный  мировой  судья,  милостивый  помещик  и   жертвователь   на   многие
благотворительные и общественные нужды в этой округе и  во  всем  графстве",
удостоился, по  словам  пономаря,  самых  пышных  похорон,  какие  видели  в
монастырской церкви Клеверинг Сент-Мэри с тех пор, как  здесь  был  погребен
сэр Роджер Клеверинг.  Над  фамильной  скамьей  в  церкви  прибили  красивую
мраморную доску, с которой взята вышеприведенная надпись. На  ней  и  теперь
еще виден герб Пенденнисов - орел, глядящий на солнце, и девиз:  "ec  teui
ea"  {"Могучим  крылом"  (лат.).}.  Пастор  Портмен  в  воскресной  своей
проповеди  очень  красиво  и  трогательно  назвал  покойного  "наш  дор