а жениться на
мне". И с тем испустила дух. Белл женился на дочери колониального чиновника,
которую нежно любил. Но счастье в любви не было ему суждено  и  после  того
как жена его умерла от родов, он тоже протянул недолго, успев перед  смертью
отослать свою дочку в Англию к Элен  Пенденнис  и  ее  мужу  с  просьбой  не
оставить сироту своим попечением.
 Малютка прибыла в Фэрокс из Бристоля в черном платьице, под  присмотром
няньки из солдатских жен, расставаясь  с  которой  она  горько  плакала.  Но
материнские заботы Элен быстро осушили ее слезы.
 На шейке у нее был  надет  медальон  с  завитком  волос,  которые  Элен
когда-то - боже мой, как давно это было! - подарила бедному  Фрэнсису,  ныне
упокоившемуся в могиле. Ребенок - вот все, что от  него  осталось,  и  Элен,
добрая  и  любящая,  всячески  лелеяла  завещанное  ей  сокровище.  В  своем
предсмертном письме Белл сообщил,  что  зовут  девочку  Элен-Лора.  Но  Джон
Пенденнис, хоть и взял ее в дом, не мог пересилить чувства ревности и угрюмо
распорядился, чтобы ее называли именем ее матери, а не тем,  первым  именем,
которое дал ей отец. Девочка боялась мистера Пенденниса  до  последнего  дня
его жизни, да и сама  Элен  только  после  смерти  мужа  осмелилась  открыто
выказывать ей свою любовь.
 Вот так случилось, что Лора Белл  стала  дочерью  миссис  Пенденнис.  И
супруг ее, и его брат майор взирали на это не слишком благосклонно.  Первому
она напоминала  о  некоем  эпизоде  из  прошлого  его  жены,  с  которым  он
волей-неволей примирился, но о котором предпочел бы забыть а второй  -  что
хорошего он мог в ней найти? Она не была родней ни его семье, ни какому-либо
знатному дому и за душой имела всего-то две тысячи фунтов.
 А теперь пусть войдет мистер Пен, хватит ему дожидаться за дверью.
 Он заранее себя взвинтил, напряг все душевные силы для встречи со своим
грозным дядюшкой. Убедив себя, что схватка  предстоит  жестокая,  он  твердо
решил выдержать ее мужественно и достойно,  дабы  не  уронить  честь  своего
знатного семейства. Распахнув дверь, он вошел в гостиную с видом  суровым  и
воинственным, вооруженный, так сказать,  до  зубов,  с  копьем  наперевес  и
развевающимся плюмажем, и взгляд его,  устремленный  на  противника,  словно
говорил: "Выходи, я готов".
 Умудренный жизнью майор едва не расплылся в  улыбке  при  виде  надутой
физиономии племянника. Старый ветеран тоже приготовился к бою: разведав, что
вдова уже готова перейти на сторону неприятеля, и понимая, что  юноша  решил
упорствовать и не склонен шутить, а значит, ни угрозы, ни слезные увещевания
на него не подействуют, майор Пенденнис тотчас отбросил властную  манеру,  с
добродушнейшей и натуральнейшей улыбкой протянул Пену обе  руки,  пожал  его
вялые пальцы и весело сказал:
 - Ну, Пен, выкладывай все по порядку!
 Элен такое великодушие  пришлось  как  нельзя  более  по  сердцу  зато
бедного Пена оно смутило и разочаровало до крайности - ведь он настроил себя
на трагедию, а тут сразу почувствовал, что его эффектный  выход  был  просто
смехотворен. Он густо покраснел от растерянности и уязвленного самолюбия. Он
чувствовал, что вот-вот расплачется.
 - Я... я только что узнал, что вы приехали, - пролепетал он.  -  Как...
как в Лондоне, сезон уже в разгаре?
 Пока Пен сглатывал слезы, майор с великим трудом удерживался от  смеха.
Оглянувшись, он подмигнул  миссис  Пенденнис,  которая  тоже  понимала,  что
поведение Пена и трогательно и смешно. Не найдя, что сказать, она подошла  и
поцеловала сына, и Пен, вероятно, тоже умилился при мысли  о  ее  доброте  и
покорности его желаниям. ("Оба хороши, - подумал опекун. - Если бы не я, она
бы сейчас, поди, уже ехала с визитом к папаше этой девицы и везла бы ей свое
благословение".)
 - Полно, полно, -  сказал  он,  не  переставая  улыбаться,  -  поменьше
чувствительности, и давай-ка, Пен, расскажи мне все с самого начала.
 Пен снова принял вид геройский и мрачный.
 - Я могу рассказать только то, что уже написал вам, сэр. Я познакомился
с прекрасной и добродетельной молодой леди, из очень хорошей семьи,  хотя  и
обедневшей я нашел женщину, которая, я это чувствую, составит счастье  всей
моей жизни и никогда, никогда я не полюблю другую. Я знаю, она старше меня,
знаю, что есть и еще  трудности.  Но  мое  чувство  так  сильно,  что  я  не
сомневаюсь: все эти  трудности  я  преодолею,  а  она  мне  поможет.  И  она
согласилась соединить свою  судьбу  с  моей  и  принять  мое  сердце  и  мое
состояние.
 - А велико ли состояние, мой милый? - спросил майор. - Тебе  кто-нибудь
оставил наследство? Я-то думал, что у тебя нет ни шиллинга.
 - Вы же знаете, - воскликнула миссис Пендепнис, - все, чем я владею...
 "О, черт, да помолчите вы, сударыня!" - чуть не крикнул  майор,  однако
сдержался, хоть и не без труда.
 - Ну, разумеется, разумеется, - сказал он. - Вы чем угодно  готовы  для
него пожертвовать. Это всем известно. Но тогда выходит, что это не  свое,  а
ваше состояние Пен предлагает молодой леди и что он не  прочь  завладеть  им
уже в восемнадцать лет.
 - Я знаю, что матушка ничего для меня не пожалеет, - сказал Пен, однако
на лице его изобразилось беспокойство.
 - Верно, милейший, но надобно  рассуждать  здраво.  Пока  твоя  мать  -
хозяйка дома, она вправе сама выбирать себе гостей. Не кажется ли тебе,  что
раньше, нежели дарить ее дом через ее голову и переводить ее счет в банке на
себя в угоду мисс... позабыл фамилию... мисс Костиган, тебе  следовало  хотя
бы посоветоваться с матерью, как с одной из главных сторон в этой сделке? Ты
видишь, я говорю с тобой без капли гнева, не напоминаю тебе, что по закону и
по завещанию твоего отца ты еще три года обязан мне во всем повиноваться.  Я
говорю с тобой как мужчина с мужчиной, и я тебя спрашиваю: считаешь  ли  ты,
что, раз мать готова для тебя на все, значит, ты вправе поступать с ней, как
тебе заблагорассудится? Ты ешь ее хлеб,  так  не  благороднее  ли  было  бы,
прежде нежели предпринять этот  шаг,  хотя  бы  из  вежливости  спросить  ее
разрешения?
 Пен повесил голову: у него зародилась догадка, что поступок, которым он
гордился как романтическим проявлением бескорыстного чувства, был,  пожалуй,
в высшей степени эгоистичным и безрассудным.
 - Я был тогда слишком взволнован, - стал оправдываться Пен. - Я сам  не
знал, что делаю, что  говорю  (это  была  сущая  правда).  Но  теперь  слова
сказаны, и я от них не отступлюсь. Нет, не могу отступиться и не хочу. Лучше
умереть. И я... я не стану обременять матушку, -  продолжал  он.  -  Я  буду
работать. Пойду на сцену, будем играть вместе. Она... она  говорит,  что  из
меня вышел бы хороший актер.
 - Но примет ли она тебя на таких  условиях?  -  перебил  его  майор.  -
Допустим, что мисс Костиган само бескорыстие только скажи  по  совести,  не
думаешь ли ты, что она отчасти  потому  столь  благосклонно  принимает  твои
ухаживания, что видит в тебе молодого человека знатного рода и  с  надеждами
на будущее?
 - Говорю вам, я  скорее  умру,  нежели  откажусь  от  своего  слова,  -
промолвил Пен, сжимая кулаки.
 - Да кто тебя просит, мой милый? - возразил невозмутимый опекун.  -  Ни
один джентльмен не нарушит слова, если оно дано добровольно. Однако  ты  мог
бы повременить. Ведь у тебя есть долг перед  матерью,  перед  своим  именем,
наконец, передо мной как исполнителем воли твоего отца.
 - Да, разумеется, - сказал Пен с чувством облегчения.
 - Ну так вот, ты дал слово ей, так пообещай что-то и нам, хорошо?
 - Что я должен пообещать?
 - Что не женишься тайно - не предпримешь, скажем, поездки в Шотландию.
 - Это был бы обман, - сказала Элен. - Пен  никогда  не  обманывал  свою
мать.
 Пен снова повесил голову, и на глазах у  него  выступили  слезы  стыда.
Разве не обманывал он все это время любящую, доверчивую женщину, готовую для
него на любые жертвы? Он протянул майору Пенденнису руку.
 - Даю вам слово джентльмена, сэр, -  сказал  он.  -  Я  не  женюсь  без
согласия матушки. - И, бросив ей на прощанье взгляд, исполненный  доверия  и
любви, юноша вышел из гостиной и удалился в свою комнату.
 - Это ангел... ангел! - в увлечении воскликнула Элен.
 - Порода сказывается, сударыня, - заметил деверь. - Хорошая порода и  с
той и с другой стороны. - Майор был весьма доволен успехом своей политики, -
настолько доволен, что  еще  раз  поцеловал  у  миссис  Пенденнис  обтянутые
перчаткой кончики пальцев и, отбросив прямой грубоватый тон, которым говорил
с племянником, стал томно растягивать  слова,  как  всегда  делал  в  минуты
удовлетворенного тщеславия.
 - Дорогая сестрица, - произнес  он  на  самых  учтивых  нотах,  -  я  и
вправду, как видно, приехал не зря и, не хвалясь, скажу, что  последний  мой
удар достиг цели. А знаете, что навело меня на  эту  мысль?  Три  года  тому
назад моя добрая приятельница леди Феррибридж вызвала меня  к  себе,  -  она
была в страшной тревоге по поводу своего  сына  Гретна,  -  вы  помните  эту
историю, - и умоляла меня воздействовать на молодого  человека,  не  в  меру
увлекшегося  дочкой  шотландского  священника,  некоей  мисс  Мак-Тодди.   Я
убеждал, я заклинал их действовать с осторожностью. Но лорд  Феррибридж  был
взбешен и решил  употребить  власть.  Гретна  молчал  и  дулся,  и  родители
вообразили, будто победа за ними. Но что же оказалось? Молодые люди уже  три
месяца как были женаты, а лорд Феррибридж  понятия  об  этом  не  имел.  Вот
почему я вынудил у нашего Пена это обещание.
 - Артур никогда бы так не поступил, - сказала миссис Пенденнис.
 - Не поступил - и на том спасибо, - возразил майор.
 Будучи человеком осмотрительным и терпеливым, он пока  не  стал  больше
мучить бедного Пена в надежде, что время сделает свое дело и мальчик  вскоре
сам убедится в том, какую он совершил глупость.  Приметив,  сколь  щепетилен
его племянник в вопросах чести, он искусно играл на этой благородной  струне
и после обеда, сидя с Пеном за стаканом вина, рассуждал о  необходимости  во
всем поступать  открыто  и  честно  и  уговаривал  его  впредь  поддерживать
сношения с его прелестной знакомой (как он вежливо называл мисс  Фодериигэй)
если не с одобрения, то хотя бы с ведома миссис Пенденнис.
 - Ведь ты себя губишь, Пен, - говорил майор с  откровенностью,  которая
льстила юноше, а самому дипломату была удобна и выгодна.  -  Возможно,  твоя
матушка и согласится на этот брак. Ведь  она  исполняет  все  твои  желания,
стоит тебе как следует  попросить  но  имей  в  виду:  радости  это  ей  не
доставит. Ты приведешь в дом женщину с  подмостков  провинциального  театра,
тем самым оказывая ей предпочтение перед одной из благороднейших  английских
леди. Да, твоя матушка примирится с таким выбором, но не воображай, что  она
будет вне себя от счастья. Между нами говоря, мне иногда казалось,  что  она
мечтает выдать за тебя свою маленькую воспитанницу... как бишь ее...  Флора,
Лора? И я давно решил сделать все, что в  моих  силах,  чтобы  не  допустить
этого союза. Как я слышал, у этой девочки всего две  тысячи  фунтов.  Сестра
моя вынуждена соблюдать строжайшую экономию,  чтобы  содержать  в  приличном
виде дом и обеспечивать тебе гардероб и воспитание, подобающие  джентльмену
не скрою, я метил для тебя намного выше. С твоим  именем  и  происхождением,
при твоих способностях, надо полагать, недюжинных, и при том, каких людей  я
имею честь называть своими друзьями, -  я  мог  бы  устроить  тебе  отличное
положение  -  положение,  исключительное  для  молодого  человека  с  такими
ничтожно малыми средствами, - и я  надеялся,  что  ты  хотя  бы  попытаешься
возвратить нашему имени его былую  славу.  Один  путь  уже  преградила  тебе
излишняя мягкость твоей матушки, иначе ты мог бы  дослужиться  до  генерала,
подобно нашему доблестному предку, который сражался при Рамильи и Мальплакэ.
Теперь я лелеял другие  планы:  мой  знатный  и  добрый  друг  лорд  Бэгвиг,
сердечно ко мне расположенный, безусловно, не отказался бы  прикомандировать
тебя  к  своей  миссии  в  Пумперникеле,  и  ты  мог   бы   выдвинуться   на
дипломатическом поприще. Но прости меня,  я  напрасно  возвращаюсь  к  этому
предмету: чем можно помочь молодому человеку, если  он  в  восемнадцать  лет
решил жениться на  тридцатилетней  женщине,  которую  взял  из  балагана  на
ярмарке... ну, если не из балагана, так  из  сарая?  Это  поприще  для  тебя
закрыто. И двери в общество для тебя закрыты. Вот видишь, друг мой,  на  что
ты себя обрек. Правда,  ты  можешь  пойти  по  юридической  части,  -  среди
юристов, как  я  слышал,  есть  вполне  достойные  люди,  женатые  на  своих
кухарках но это и все. Или же ты можешь навсегда зарыться здесь, в  деревне
(и майор безнадежно пожал плечами, с тоскою вспоминая Пэл-Мэл), где  матушка
твоя  встретит  будущую  миссис  Пенденнис  без  слова  упрека  где  соседи
перестанут ездить к вам в гости  и  куда  я  сам,  черт  возьми,  постараюсь
наведываться как  можно  реже  я  человек  откровенный  и  скажу  тебе  без
обиняков, что предпочитаю вращаться среди людей порядочных где ты  вынужден
будешь довольствоваться дружбой фермеров из дворян, которые и  пьют-то  один
разбавленный ром и влачить существование молодого  мужа  при  старой  жене,
которая если и не поссорится с твоей матушкой, то, во всяком  случае,  лишит
ее положения в обществе и вовлечет в тот сомнительный круг, к которому и  ты
поневоле примкнешь. Мое дело сторона, милейший. Я на тебя  не  сержусь.  Мне
твое падение не повредит, только что  отнимет  последнюю  надежду  дождаться
того дня, когда моя семья  снова  займет  подобающее  ей  место.  Пострадает
только твоя мать и ты сам. И обоих вас мне  жаль  от  души.  Передай-ка  мне
кларет: это из тех бутылок, что я когда-то прислал  твоему  покойному  отцу
помню, я купил его  на  распродаже  имущества  бедного  лорда  Леванта.  Но,
конечно, - добавил майор, пробуя вино на язык, - раз ты дал обещание,  ты  и
сдержишь его, как честный человек, пусть даже оно окажется для тебя роковым.
Только еще раз прошу  тебя,  мой  милый,  пообещай  и  мне,  что  ничего  не
предпримешь тайком, что не  оставишь  занятий  науками,  а  свою  прелестную
знакомку будешь навещать с приличными промежутками. Ты часто к ней пишешь?
 Пен, покраснев, подтвердил, что писал к ней.
 - Верно, стихи? И прозу тоже? Было время, я и  сам  баловался  стихами.
Помню, когда я только вступил в военную службу,  я  для  всех  товарищей  по
полку сочинял стихи иногда получалось очень мило. Еще недавно я беседовал с
моим старым другом генералом Хоблером: в 1806 году, когда мы стояли на  мысе
Доброй Надежды, я набросал для него несколько строк - так поверишь ли, он их
до сих пор помнит от слова до слова: старый мошенник пускал их в ход не  раз
и не два, он даже проверил их на миссис Хоблер - а за  ней  дали  шестьдесят
тысяч фунтов. Так, значит, ты писал стихи, Пен?
 Пен снова покраснел и подтвердил, что, точно, писал стихи.
 - А отвечает твоя  красавица  стихами  или  прозой?  -  спросил  майор,
поглядывая на племянника с очень странным  выражением,  словно  говоря:  "О,
святая простота! Мозес и зеленые очки!"
 Пен снова покраснел и признался, что  она  к  нему  писала,  только  не
стихами, и тут же прижал  левым  локтем  боковой  карман,  что  майор,  этот
стреляный воробей, не преминул заметить.
 - Письма, я вижу, при тебе, - сказал  он,  кивая  Пену  и  указывая  на
собственную грудь (простеганную до очень мужественного вида заботами мистера
И. Штульца). Ладно уж, чего там.  А  я  бы  охотно  взглянул  на  них  одним
глазком.
 - Да я... - начал Пен, крутя между пальцами стебельки  от  клубники.  -
Я... - Но фраза эта осталась незаконченной ибо  смущенная  физиономия  Пена
была так уморительна, что майор, не  в  силах  больше  сдерживаться,  громко
расхохотался, а глядя на него, Пен и сам покатился со смеху.
 В таком веселом расположении духа они и ввалились в гостиную  к  миссис
Пенденнис. Она еще из-за двери с удовольствием прислушивалась к их смеху.
 - Ах ты хитрец! - сказал майор, кладя руку на  плечо  юноше,  а  другой
шутливо похлопывая его по карману.  Там  и  правда  захрустела  бумага.  Пен
обрадовался... загордился... возликовал... Одно слово - слюнтяй!
 За чаем оба держались превесело. Любезность  майора  не  знала  границ.
Никогда еще он не пил такого вкусного чая, а такого хлеба нигде, кроме как в
деревне, и не бывает. Он упросил миссис Пенденнис  спеть  им  романс.  Потом
захотел послушать Пена и не мог налюбоваться красотой его голоса велел  ему
принести рисунки и карты и расхвалил  их  как  свидетельство  исключительных
способностей отметил, что французское произношение у Пена отличное, словом,
льстил простодушному юноше с  великим  искусством,  как  поклонник  -  своей
возлюбленной. И когда настало время спать, мать и  сын  разошлись  по  своим
комнатам, совершенно очарованные добротой майора.

 У себя в спальне Элен, вероятно, как всегда, сотворила молитву Пен же,
перед тем как уснуть, перечитал письма Эмили, точно и без того  не  знал  их
наизусть. Надобно заметить, что  этих  посланий  было  всего  три,  и  чтобы
запомнить их содержание, не требовалось особенных усилий.

 В письме э 1

 "Мисс Фодерингэй шлет мистеру Пенденнису привет и признательность и  от
имени своего папеньки и своего собственного имеет честь благодарить  его  за
_восхитительнейшие подарки_. Их будут _бережно хранить_ и мисс Ф. и капитан
К. никогда не  забудут,  какой  _дивный  вечер_  они  провели  в  _прошедший
вторник_".

 Письмо э 2 гласило:

 "Дорогой сэр, в будущий вторник мы собираем за своим _скромным столом к
раннему чаю_  несколько  _близких  друзей_,  и  я  по  этому  случаю  надену
_восхитительный  шарф_,  который  вместе  с  _дивными  стихами_,   при   нем
присланными, я буду _хранить как зеницу ока_ и папаша просит меня передать,
что будет счастлив,  ежели  Вы  почтите  своим  присутствием  "сей  праздник
разума, общенье душ",  так  же  как  искренне  Вам  признательная  -  _Эмили
Фодерингэй_",

 Письмо э 3 было несколько более секретного свойства и  показывало,  что
дело значительно продвинулось:

 "Ваше вчерашнее поведение _непростительно_. Почему Вы не дождались меня
у театра? Папаша не мог проводить меня по причине глаза:  он  в  воскресенье
вечером зацепился за ковер на лестнице и  упал.  Я  видела,  Вы  весь  вечер
смотрели на мисс Дигл. Вы были _так очарованы_ Лидией Ленгвиш, что на Джулию
и не взглянули. Я _так сердилась_, что чуть не задушила Бингли. В пятницу  я
играю _Эллу Розенберг_. Вы придете? _Мисс Дигл тоже участвует_.  -  Ваша  Э.
Ф."

 Эти три письма мистер Пен время от времени перечитывал во  всякие  часы
дня и ночи и прижимал их к сердцу с восторгом и  жаром,  каких,  несомненно,
заслуживали столь замечательные сочинения. Не менее тысячи раз он  поцеловал
надушенную атласную бумагу, освященную рукой Эмили Фодерингэй. Это было все,
что он получил за свою страсть и огонь, клятвы и уверения, рифмы и метафоры,
бессонные ночи и неотвязные мысли, страдания, сомнения и страхи. Ради  этого
ослепленный юноша поставил на карту все,  что  имел:  подписался  на  сотнях
векселей, отдав свое сердце "предъявителю" связал  себя  на  всю  жизнь,  а
взамен  получил  ломаный  грош.  Ибо  мисс  Костиган   была   девица   столь
благонравная и столь отменно собой владела, что ей и в голову бы  не  пришло
дать больше и сокровища своей любви  она  приберегала  до  того  дня,  когда
сможет оделить ими своего избранника с благословения церкви.
 Но мистер Пен был доволен и тем,  что  имел  он  еще  раз  с  упоением
перечитал свои три письма и отошел ко  сну  в  полном  восторге  от  доброго
лондонского дядюшки, который, конечно же, со временем уступит его  желаниям,
короче - в идиотском состоянии полного довольства собой и всем на свете.

 ^TГлава IX,^U
 в которой майор открывает кампанию

 Всякий, кто сподобился доступа в  избранные  круги  общества,  вынужден
будет  признать,   что   жертва,   на