сеньям  Джон  еще  надевал  ливрею,  чтобы  не
уронить свое достоинство в церкви, но это никого не могло обмануть.  Он  был
теперь и садовником  и  привратником.  В  кухне  редко  разводили  огонь,  и
вечерами Джон и служанки пили там пиво при свете  одной-единственной  свечи.
Все это было делом рук мистера Пена, и такое  положение  не  прибавляло  ему
бодрости.
 Поначалу Пен уверял, что никакая сила не заставит  его  снова  попытать
счастья в Оксбридже но однажды Лора,  краснея,  сказала  ему,  что,  на  ее
взгляд, ему следовало бы наказать  себя  за...  за  свою  лень:  съездить  в
университет и получить эту несчастную степень,  если  это  в  его  силах  и
мистер Пен поехал.
 Невесело  в  университете   человеку,   провалившемуся   на   выпускных
экзаменах: у него нет товарищей, никто не признает  его  своим.  От  дешевой
славы, завоеванной Пеном в годы его успехов, не осталось и следа.  Он  почти
не выходил из своего колледжа,  каждое  утро  бывал  в  церкви,  а  вечерами
запирался у себя в  комнате,  подальше  от  студенческих  сходок  и  ужинов.
Кредиторы уже не толпились у его двери - все их счета  были  оплачены,  -  и
редко кто заходил в гости: его однокурсники давно  разъехались  Со  второго
раза  он  сдал  экзамен  без  труда  и,  только  надев   мантию   бакалавра,
почувствовал некоторое облегчение.
 По пути домой он наведался в Лондоне к дядюшке, но тот принял его очень
холодно, едва протянул два пальца. Он зашел еще раз и  услышал  от  Моргана,
что майора нет дома.
 Пен воротился в Фэрокс, к своим книгам, и безделью,  и  одиночеству,  и
отчаянию. Он начал несколько трагедий, написал много стихов, сугубо мрачного
свойства. Раз за разом намечал себе курс чтения и ни разу его  не  закончил.
Он подумывал о вступлении в армию - об Испанском легионе  -  о  какой-нибудь
профессии. Он рвался на волю и проклинал собственное безделье, обрекшее  его
на плен. Элен с грустью наблюдала его состояние,  говорила,  что  он  совсем
изведется. Как скоро будут деньги, ему нужно поехать за границу,  поехать  в
Лондон - избавиться от скучного общества двух глупых женщин. Да,  ему  здесь
скучно, очень скучно. Обычная меланхолия вдовы словно углублялась,  переходя
в болезненную мрачность и Лора с тревогой замечала, что ее дорогая  подруга
выглядит еще более утомленной и вялой и бледные ее щеки все больше желтеют и
блекнут.

 ^TГлава XXII^U
 Новые лица

 Так обитатели Фэрокса влачили однообразное, полусонное существование, а
тем временем большой дом на холме, на том берегу речки  Говорки,  просыпался
от сна, в который он был погружен по воле двух поколений своих владельцев, и
проявлял несомненные признаки возвращения к жизни.
 Как раз в то время, когда Пен, после своей  осечки,  был  так  поглощен
горем, что не замечал ничего, что  касалось  бы  до  людей  менее  для  него
интересных, чем  Артур  Пенденнис,  в  местных  газетах  появилась  новость,
всполошившая  все  графство,  все  городки  и   деревни,   дома   помещиков,
священников и фермеров на много миль  вокруг  Клеверинг-Парка.  На  рынке  в
Клеверинге на ярмарке в  Кэклби  на  съезде  судей  в  Чаттерисе  посреди
пустынного поля, где коляска помещика повстречалась  с  одноконной  тележкой
пастора и оба  остановили  лошадей,  чтобы  перекинуться  словом  у  ограды
тинклтонской церкви, когда звонил колокол и по зеленому лугу сюда  стекались
на воскресную службу белые блузы и алые накидки в сотнях гостиных  по  всей
округе - везде шли разговоры о том, что в Клеверинг-Парке снова  будут  жить
хозяева.
 Лет за пять до того газеты  графства  сообщили,  что  во  Флоренции,  в
британской миссии, сочетались законным браком  Фрэнсис  Клеверинг,  эсквайр,
единственный сын сэра Фрэнсиса Клеверинга, баронета, из  Клеверинг-Парка,  и
Джемайма Огаста,  дочь  Сэмюела  Снэлла,  эсквайра,  из  Калькутты  и  вдова
покойного Дж. Амори, эсквайра. В графстве передавали  из  уст  в  уста,  что
Клеверинг, уже давно  разорившийся,  женился  на  богатой  вдове  из  Индии.
Кое-кто даже встречал новобрачных на континенте. Семейство  Киклбери  видело
их в Италии: Клеверинг снял во Флоренции палаццо  Поджи,  устраивал  приемы,
жил в свое удовольствие... но в Англию возвратиться не мог.  Еще  через  год
юный Перегрин из Кэклби, путешествуя во  время,  летних  вакаций,  обнаружил
Клеверингов уже на озере Муммель, где они снимали замок Шинкенштейн. В Риме,
в Лукке, в Ницце, на водах и в игорных домах на Рейне и в  Бельгии  -  всюду
они попадались на глаза любопытным, и слухи об этой достойной  чете  как  бы
порывами долетали до родового гнезда Клеверингов.
 Последним их местопребыванием был Париж, -  там  они,  видимо,  жили  в
большой роскоши после того, как известие о кончине Сэмюела Снэлла, эсквайра,
из Калькутты дошло до его осиротевшей дочери.
 О прошлом сэра Фрэнсиса Клеверинга  трудно  рассказать  что-нибудь  для
него лестное. Сын банкрота, проживавшего в изгнании в мрачном  старом  замке
близ Брюгге, этот джентльмен предпринял слабую попытку начать  свою  карьеру
офицером драгунского полка, но в самом же начале  оступился.  Пристрастие  к
игорному столу его сгубило прослужив в армии года  два,  он  принужден  был
покинуть полк, некоторое время провел во Флитской тюрьме  ее  величества,  а
затем был отправлен в  Остенде,  поближе  к  своему  подагрику  родителю.  В
дальнейшем сей незадачливый, общипанный повеса несколько  лет  подвизался  в
Бельгии, в Германии и во Франции - околачивался на курортах, в бильярдных  и
игорных домах, танцевал на  балах  в  пансионах  и  брал  барьеры  на  чужих
лошадях.
 В одном из пансионов, в Лозанне, Фрэнсис Клеверинг и "подцепил", по его
собственному выражению, вдову Амори, только что возвратившуюся из Калькутты.
Вскоре после этого умер его отец, вследствие чего супруга стала  именоваться
леди Клеверинг. Этот титул так  обрадовал  мистера  Снэлла,  что  он  удвоил
высылаемое дочери содержание, а вскоре умер и сам, оставив  ей  и  ее  детям
состояние, по слухам - прямо-таки баснословное.
 До этого события о леди Клеверинг не  то  чтобы  шла  худая  молва,  но
передавались кое-какие неприятные отзывы. Знатные английские путешественники
избегали завязывать с ней знакомство манеры у нее были не самые изысканные,
происхождение -  до  обидного  низкое  и  сомнительное.  Отставные  Служащие
Ост-Индской компании, каких можно найти в изрядном количестве в  большинстве
европейских  городов,  посещаемых  англичанами,  с   презрением   и   гневом
отзывались о ее  папаше  -  мало  почтенном  старом  стряпчем,  промышлявшем
незаконно торговлей индиго, и о первом ее  муже,  Амори,  бывшем  помощником
капитана на корабле, на котором мисс Снэлл прибыла к отцу  в  Калькутту.  Ни
отец, ни  дочь  не  были  приняты  в  калькуттском  обществе,  а  в  доме  у
генерал-губернатора о них и  не  слыхали.  Старый  сэр  Джаспер  Роджерс,  в
прошлом - верховный судья в Калькутте, помянул однажды своей жене,  что  мог
бы рассказать кое-что интересное о первом муже леди Клеверинг, но, к великой
досаде леди Роджерс и их молоденьких дочерей, так и не  открыл  этой  тайны,
сколько его ни просили.
 Однако зимою 183* года, когда леди  Клеверинг  сняла  особняк  Буйи  на
улице Гренелъ в Париже,  все  с  радостью  устремились  на  ее  приемы.  Она
оказалась звездой сезона. Все Сен-Жерменское предместье с ней носилось.  Наш
уважаемый посол виконт Бэгуиг подчеркнуто оказывал ей знаки внимания. Принцы
королевской крови бывали в ее  гостиных.  Самые  чопорные  английские  леди,
проживавшие  во  французской  столице,   признавали   ее   и   поддерживали:
добродетельная леди Элдербери, чопорная леди Рокминстер,  почтенная  графиня
Саутдаун и прочие дамы, прославившиеся  строгостью  нравов  и  незапятнанной
нравственной чистотой, - столь благотворное влияние оказал на репутацию леди
Клеверинг годовой доход в десять (а кто говорил, и двадцать)  тысяч  фунтов.
Ее щедрость и отзывчивость не знали  предела.  Во  всяком  благотворительном
начинании можно было рассчитывать на ее  помощь.  Благочестивые  француженки
получали от нее деньги на свои школы и монастыри она  ставила  свое  имя  в
подписном листе и армянского патриарха, и патера  Барбароссы,  прибывшего  в
Европу собирать пожертвования на  свой  монастырь  в  Афоне  жертвовала  на
баптистскую миссию в Квошибу и  на  православное  население  Фифофу,  самого
большого из Каннибальских островов. Известно даже, что  в  тот  самый  день,
когда мадам де Крикри  получила  от  нее  пять  наполеондоров  на  поддержку
бедных, затравленных иезуитов, бывших в то время во Франции не  в  чести,  -
леди Бьюдлайт, со своей стороны, заручилась ее помощью  для  его  преподобия
Дж. Рэмшорна, которому было видение, повелевшее ему обратить папу Римского в
протестантскую веру. Более того,  миледи  не  обходила  своими  милостями  и
мирян: ее обеды, ее балы и ужины были в том сезоне самыми  великолепными  во
всем Париже.
 И в эту же пору добросердечная дама, видимо, расплатилась с кредиторами
своего мужа в Англии, потому что  сэр  Фрэнсис  возвратился  на  родину,  не
опасаясь ареста. "Морнинг пост" и газета графства сообщили, что он поселился
в отеле Мивар и настал день, когда взволнованная старушка домоправительница
в Клеверинг-Парке увидела, как коляска четверной, подъехав к дому по длинной
аллее, остановилась у замшелых ступеней огромного негостеприимного крыльца.
 В коляске сидело трое. Спиной к лошадям помещался наш старые  знакомый,
мистер  Тэтем  из  Чаттериса,  а  на  почетных  местах  -  видный,  дородный
джентльмен в усах, бакенбардах, шнурах и меховом воротнике и рядом с  ним  -
бледный, тайного вида мужчина, который  неловко  выбирался  из  коляски  еще
долго после того,  как  низенький  стряпчие  и  господин  в  мехах  проворно
соскочили на землю.
 Они поднялись по широким ступеням к парадной двери, и  заморского  вида
слуга с серьгами в ушах и в шапке с золотым шитьем изо всех сил дернул ручку
колокольчика, торчавшую  из  облупленной  стены.  Звон  громко  разнесся  по
огромному пустому дому. В сенях простучали по мраморному  полу  шаги  двери
распахнулись, и на крыльцо вышли экономка миссис  Бленкинсоп,  ее  подручная
Полли и сторож Смарт.
 Смарт  подергал  прядь  соломенного  цвета  волос,  свисавшую  на   его
загорелый лоб, лягнул левой ногой, словно  его  кусала  за  икры  собака,  и
склонил голову в поклоне. Старая миссис Бленкинсоп низко присела.  Маленькая
Полли тоже присела и быстро-быстро поклонилась несколько  раз  кряду,  после
чего миссис Бленкинсоп произнесла дрожащим от волнения голосом:
 - Добро пожаловать, сэр Фрэнсис! Вот и  сподобилась  я,  старая,  опять
увидеть своих господ.
 И эта речь, и поклоны обращены были к дородному джентльмену в  мехах  и
шнурах, который так лихо сдвинул шляпу набекрень и так горделиво подкручивал
усы. Но он расхохотался и сказал:
 - Ошиблись адресом, почтеннейшая! Я - не сэр Фрэнсис  Клеверинг,  вновь
посетивший замок предков. Друзья и вассалы, вот ваш законный правитель!
 И он указал на бледного, томного джентльмена, а тот промолвил:
 - Не валяйте ду'гака, Нэд... Да, миссис Бленкинсоп,  я  -  сэр  Фрэнсис
Клеверинг. Я вас отлично помню. А вы меня небось забыли? Ну,  зд'гавствуйте.
- И он пожал трясущуюся руку экономки и дружелюбно глянул  в  ее  изумленное
лицо.
 Миссис Бленкинсоп стала клясться,  что  узнала  бы  сэра  Фрэнсиса  где
угодно, что он - вылитый сэр Фрэнсис, его батюшка, и вылитый сэр  Джон,  его
дедушка.
 - Да, да, конечно... благода'гствуйте...  очень  вам  обязан...  и  все
такое, - сказал сэр Фрэнсис, рассеянно оглядывая сени.  -  Унылое  местечко,
верно, Нэд? Я и был-то здесь всего газ, в двадцать т'гетьем году, когда  мой
годитель поссорился с моим дедом.
 - Унылое? Да это просто  великолепие!..  Отрантский  замок!  Удольфские
тайны! - воскликнул господин, которого назвали Нэдом. - А какой камин! В нем
впору слона зажарить. А галерея! Не иначе как Иниго Джонс!
 - Верхний этаж - Иниго Джонс, - пояснила  домоправительница.  -  Нижний
был переделан знаменитым голландским  архитектором  Вандерпутти  при  Георге
Первом, по распоряжению сэра Ричарда, четвертого баронета.
 - Вот как! - сказал сэр Фрэнсис. - Ей-богу, Нэд, вы все знаете.
 - Кое-что я знаю, Фрэнк, - отвечал  Нэд.  -  Знаю,  что  вон  там,  над
камином,  -  не  Снайдерс:  бьюсь  об  заклад,  что   это   копия.   Мы   ее
подреставрируем, мой милый. Пройтись лаком - и  картина  заиграет.  Вон  тот
старикан в красной мантии, верно, и есть сэр Ричард?
 - Шериф графства, сэр, и член парламента в царствование королевы  Анны,
- сказала миссис Бленкинсоп, дивясь осведомленности незнакомца. - А справа -
Теодозия, супруга Харботла, второго баронета, кисти Лели, изображена в  виде
Венеры, богини красоты, и рядом с ней - ее сын Грегори,  третий  баронет,  в
виде Купидона, бога любви, с луком и стрелами дальше -  сэр  Руперт,  титул
получил на поле боя от  Карла  Первого,  имение  его  было  конфусковано  по
приказу Оливера Кромвеля...
 - Благодарствуйте, миссис Бленкинсоп, можете не  продолжать,  -  сказал
баронет. - Мы сами обойдем дом. Ф'гош, дайте мне сига'гу.  Сига'гу  желаете,
мистер Тэтем? - Маленький мистер Тэтем закурвл  сигару,  которую  подал  ему
слуга  сэра  Фрэнсиса,  и  закашлялся.  -  Вы  нас  не  п'говожайте,  миссис
Бленкинсоп. Вы... как вас...  Смарт,  нако'гмите  лошадей  да  обмотайте  им
мо'гды. Мы ско'го. Пошли, Стронг, я  знаю  до'гогу,  был  здесь  в  двадцать
третьем, незадолго до смерти деда. - И сэр Фрэнсис с капитаном Стронгом (так
величали его друга) пошли из сеней  в  парадные  комнаты,  а  разочарованная
миссис Бленкинсоп удалилась через боковую дверь в свои покои -  единственный
обжитой уголок в этом давно не обитаемом доме.
 Дом был такой огромный, что никто не решался его снять сэр  Фрэнсис  и
его друг переходили из комнаты в комнату, любуясь их размерами и  печальным,
пустынным великолепием. Справа от сеней шла анфилада гостиных, слева - малая
и парадная столовые, дубовая комната и библиотека, в которой  некогда  рылся
Пен. По трем сторонам сеней тянулась галерея, куда  выходили  двери  спален,
тоже больших и роскошных. Третий этаж  представлял  собою  лабиринт  тесных,
неудобных чердачных клетушек, предназначенных для  прислуги.  Думается  мне,
что самый обнадеживающий признак возросшей гуманности  можно  усмотреть  при
сравнении теперешней нашей архитектуры с жилищами наших  предков:  насколько
же лучше заботятся сейчас о слугах и бедняках, нежели в те дни, когда милорд
и миледи спали под парчовым балдахином, а слуги лежали у них над  головой  в
помещениях более душных и грязных, чем нынешние конюшни!
 Пока оба джентльмена осматривали дом, владелец его ни словом, ни  видом
своим не выражал особенной радости по поводу того, что ему  принадлежат  эти
хоромы зато капитан разглядывал все с таким жадным любопытством, что  впору
было подумать, будто он здесь хозяин, а спутник  его  -  только  равнодушный
наблюдатель.
 - Я тут вижу возможности,  сэр,  необъятные  возможности,  -  восклицал
капитан. - Положитесь на меня, сэр, и я вам сделаю из него  чудо,  притом  и
расходы будут невелики. Вот здесь, в библиотеке, можно  устроить  прелестный
театр, - натянуть между колоннами занавес - и готово. А  сколько  места  для
танцев - созывай хоть все графство. В малую гостиную перенесем  гобелены  из
вашей залы на улице Гренель, в  дубовую  комнату  -  средневековые  шкафы  и
оружие. Латы на фоне черного дуба - что может быть красивее? А на набережной
Вольтера продается венецианское зеркало, оно  как  раз  поместится  над  тем
высоким камином. Длинная гостиная должна, конечно, быть белая с  розовым  в
квадратную пустим  желтый  атлас  а  в  маленькой,  угловой,  мебель  будет
голубая, и поверх - кружево. А, что вы окажете?
 - Помню, как в этой комнате годитесь меня высек, -  задумчиво  произнес
сэр Фрэнсис. - Он меня с детства ненавидел.
 - Для комнат миледи, думаю, лучше всего подойдет кретон. Ей мы  отведем
южную сторону - спальня, будуар, гардеробная. Над балконом пристроим  зимний
сад. А вы где желаете поместиться?
 - В северном к'гыле, - отвечал баронет, зевая. - Подальше от фортепьяно
мисс Амори. Не выношу. Воет с ут'га до ночи, чтоб ей пусто было.
 Капитан весело рассмеялся. Он уже успел обдумать,  какие  работы  нужно
будет произвести в доме, и, закончив обход, оба джентльмена  проследовали  в
комнату  управляющего,  где  теперь  помещалась  миссис  Бленкинсоп.  Здесь,
склонившись  над  планом  поместья,  сидел  мистер  Тэтем,  и  старушка  уже
приготовила угощение в честь своего господина и повелителя.
 Подкрепившись, они осмотрели кухню и конюшни,  к  которым  сэр  Фрэнсис
проявил несколько более живой интерес, и капитан Стронг хотел было пройти  в
сад, но баронет заявил: "К че'гту  сад",  -  и  уехал,  столь  же  ко  всему
безразличный, как и вначале а  жителям  Клеверинга  в  тот  же  день  стало
известно, что сэр Фрэнсис Клеверинг побывал в своем поместье и  намерен  там
поселиться.
 Когда весть о предстоящем событии достигла Чаттериса, там  всполошились
решительно все - столпы Высокой церкви и Низкой, отставные  военные,  старые
девы и вдовы, торговцы и фабричные, окрестные помещики и фермеры.  Добралась
эта новость и до Фэрокса,  и  как  дамы,  так  и  мистер  Пен  живо  на  нее
откликнулись.
 - Миссис Пайбус говорит, Артур, что там есть очень красивая девушка,  -
сказала Лора, проявляя чисто женскую доброту и заботливость. - Ее зовут мисс
Амори, она дочь леди Клеверинг от первого брака. Ты, конечно,  сразу  в  нее
влюбишься.
 Элен воскликнула:
 - Не болтай глупостей, Лора!
 Пен, смеясь, отвечал:
 - Что ж, а для тебя там есть младший сэр Фрэнсис.
 - Ему всего четыре года, - вздохнула Лора. - Ну ничего, буду  утешаться
с этим красавцем офицером, приятелем сэра Фрэнсиса. Он в воскресенье  был  в
церкви, сидел на скамье Клеверингов. Усы у него - загляденье!
 Очень скоро весь Клеверинг уже знал и состав  семьи  сэра  Фрэнсиса  (с
которой мы познакомили читателя в начале  этой  главы),  и  все  подробности
касательно его хозяйства, какие может  выведать  или  выдумать  человеческая
любознательность.
 Летними вечерами в подъездной аллее  и  в  парке  бывало  теперь  полно
горожан,  -  они  бродили  вокруг  дома,   все   разглядывали,   критиковали
перестройки и нововведения. Из Чаттериса  и  Лондона  тянулись  нескончаемые
фургоны с мебелью и при  всем  их  количестве  капитан  Гландерс  всегда  в
точности знал, что в них везут, и провожал их до самого крыльца.
 Он к этому времени  коротко  сошелся  с  капитаном  Эдуардом  Стронгом.
Младший из капитанов поселился в Клеверинге в той самой квартире, которую до
него занимал кроткий Сморк, и  успел  снискать  горячее  расположение  своей
хозяйки мадам Фрибеби, как, впрочем, и всего городка.  Наружность  и  осанка
его были ослепительны: румяные щеки, голубые  глава,  черные  баки,  широкая
грудь, богатырская стать, - некоторая склонность к полноте вовсе не  портила
его крепкой фигуры, - такого бравого солдата устрашился бы любой неприятель.
Когда он  шагал  по  Главной  улице  Клеверинга,  сдвинув  шляпу  на  бровь,
постукивая тростью по панели либо производя  ею  в  воздухе  всякие  военные
артикулы, и веселый смех его разносился по тихим улицам городка, - у жителей
сердце радовалось, словно их пригрело солнце.
 В первый же базарный  день  он  перезнакомился  со  всеми  хорошенькими
девушками на площади пошутил с женщинами побеседовал с фермерами о породах
скота и пообедал с ними за общим столом  в  "Гербе  Клеверингов",  где  всех
уморил со смеху своими шутками и прибаутками. "Молодец хоть куда", -  таково
было единодушное мнение о нем среди этой деревенской  братии.  После  обеда,
стоя с сигарой в воротах харчевни, он пожал не один десяток рук и  грациозно
помахал шляпой вслед фермерам, разъезжавшимся по домам на своих клячах. А  к
вечеру, приглашенный занять лучшее место у  стойки,  узнал,