тон, прочитав стихи.
 Вот что написал Пен:

 Церковное крыльцо

 Я в церковь не вхожу,
 Но медленно брожу
 Все вдоль ограды.
 Жду у церковных врат,
 Мечтая встретить взгляд
 Моей отрады.

 Средь шумов городских
 Зов колокола тих,
 Он умолкает.
 Чу! Загудел орган,
 И вот девичий стан
 Вдали мелькает.

 Она идет, она!
 Пуглива и скромна,
 Спешит, не смея
 Прекрасных глаз поднять.
 Господня благодать
 Пусть будет с нею.

 Я не войду с тобой.
 Молись же, ангел мой,
 Излей всю душу.
 Невинный твой покой
 Недолжною мечтой
 Я не нарушу.

 Но на тебя позволь
 Смотреть, скрывая боль,
 Моя святая
 Так у запретных врат
 На недоступный сад
 Бросает скорбный взгляд
 Изгнанник рая {*}.
 {* Перевод Э. Линецкой.}

 - А еще у тебя что-нибудь есть? - спросил Уорингтон.  -  Нужно  сделать
так, чтобы тебе платили не меньше двух гиней за страницу  если  твои  стихи
понравятся, Бэкон откроет тебе доступ в свои журналы,  и  тогда  ты  сможешь
недурно зарабатывать.
 Порывшись в своей папке,  Пен  нашел  стихотворение,  которое,  на  его
взгляд, тоже могло украсить страницы "Весеннего альманаха".  Он  вручил  оба
своих сокровища Уорингтону, и они вместе отправились в прибежище  муз  и  их
покровителей - на Патерностер-роу. Фирма Бэкона помещалась в старинном  доме
с  низко  нависающей  крышей  в  окне,  под  бюстом  лорда  Верулама,  были
выставлены книги, изданные Бэконом, а на двери в жилые покои прибита  медная
доска с его именем. Как раз напротив, через улицу, стоял дом мистера Бангэя,
заново покрашенный и отделанный в стиле семнадцатого  века,  так  что  легко
было вообразить, что порог его вот-вот  переступит  представительный  мистер
Эвелин либо любопытный мистер  Пепис  остановится  у  витрины  поглазеть  на
книги. Уорингтон  вошел,  а  Пен,  предоставив  своему  поверенному  свободу
действий, стал беспокойно шагать взад-вперед по улице, ожидая, чем  кончатся
переговоры. Много несчастных, чья слава и пропитание зависели от милостивого
решения здешних меценатов, вот так же мерили шагами эти панели, и  такие  же
заботы и тревоги ходили  за  ними  по  пятам.  Чтобы  скоротать  время,  Пен
разглядывал выставленные в окнах чудеса и дивился их разнообразию.  В  одной
витрине  красовались  старопечатные  фолианты,  набранные  четким,   бледным
шрифтом эльзевиры и  альдины  в  другой  теснились  "Еженедельник  ужасов",
"Календарь преступлений", "История самых прославленных  убийц  всех  стран",
"Журнал  Раффа",  "Весельчак"  и  прочие  грошовые  издания  чуть  подальше
британским диссидентам предлагались  в  виде  духовной  пищи  портреты  мало
привлекательных личностей с факсимиле их преподобий Граймса Уопшота и Элиаса
Хаула, а также трактаты, написанные первым из них, и проповеди,  прочитанные
вторым. Подальше небольшое окошко было сплошь завешано медалями  и  четками,
безвкусными, в ярких красках и позолоте изображениями святых и полемическими
богословскими брошюрками по пенсу или по девяти пенсов за дюжину, указующими
правоверным католикам  кратчайший  способ  расправы  с  протестантами  а  в
соседнем окне  внимание  привлекала  проповедь  "Откажись  от  ереси  Рима",
которую Джон Томас, лорд епископ Илингский, прочел на  открытии  колледжа  в
Шепердс-Буше. Нет, кажется, убеждения, для которого не нашлось бы  места  на
тихой старой Патерностер-роу, под сенью собора св. Павла.
 Пен разглядывал витрины и вывески, как человек,  ожидающий  свидания  с
дантистом, просматривает журналы в приемной. Он запомнил их  на  всю  жизнь.
Ему уже казалось, что Уорингтон никогда не  придет.  И  в  самом  деле,  тот
ходатайствовал за своего друга довольно долго.
 Если бы Пен услышал,  как  отозвался  о  нем  Уорингтон,  присущее  ему
самомнение раздулось  бы  неимоверно.  Случилось  так,  что  пока  Уорингтон
беседовал с  мистером  Хеком,  в  кабинет  спустился  сам  мистер  Бэкон,  и
Уорингтон, хорошо зная слабые струнки издателя, очень ловко сыграл  на  них.
Начать с того, что прежде чем заговорить с Бэконом, он надел шляпу и  уселся
на стол. Бэкон бывал очень  доволен,  когда  аристократы  обходились  с  ним
грубо, и переносил такое  обхождение  на  своих  подчиненных:  так  школьник
передает бляху за проступок виновнику следующей шалости,
 - Как! Вы не знаете мистера Пенденниса? - вопросил  Уорингтон,  -  Мало
вы, видно, вращаетесь в свете, иначе непременно бы о нем  услышали.  У  него
поместья на западе Англии, он принадлежит к одной из  древнейших  английских
фамилий, связан узами родства с половиной нашей знати... лорду Понтипулу  он
тоже родня...  в  Оксбридже  был  среди  первых  каждую  неделю  обедает  в
Гонт-Хаусе.
 - Ах, батюшки! Что вы говорите, сэр! Нет, в самом деле?..
 - Я как раз показывал мистеру Хеку  стихи,  которые  он  вчера  вечером
написал по моей просьбе в один присест и Хек предлагает  в  уплату  за  эти
стихи подарить ему экземпляр вашей книги, ну как ее, этой самой...
 - Ах, батюшки! Этой самой? Да ну?
 -  "Весеннего  альманаха",  вот  как  она  называется.  Но  вы  же   не
воображаете, что мистер Артур Пенденнис мог  пропустить  обед  в  Гонт-Хаусе
безвозмездно? Вам не хуже других известно, что светские люди требуют  оплаты
за свои труды.
 - Требуют, сэр, ваша правда.
 -  Говорю  вам,  это  восходящая  звезда.  Его  ждет  слава,  блестящая
будущность.
 - Так говорили о многих молодых господах, сэр, - возразил  издатель  со
вздохом. - Взять хотя бы лорда виконта Додо. Я заплатил его милости  хорошие
деньги  за  сборник  стихов,  а  продал  всего  восемьдесят  экземпляров.  А
"Азенкур" мистера Попджоя и вовсе не имел сбыта.
 - Ну что ж, тогда сведу своего приятеля к Бангэю, -  сказал  Уорингтон,
слезая со стола.
 Угроза подействовала мгновенно. Мистер Бэкон  уже  готов  был  всячески
пойти навстречу мистеру Уорингтону,  и  только  тут  удосужился  спросить  у
своего редактора, какой материал им предлагают. Узнав же, что речь пока идет
всего лишь о двух стихотворениях для "Весеннего альманаха",  он  воскликнул:
"Ах, батюшки, да выпишите ему чек", - и  Уорингтон,  забрав  чек,  вышел  на
улицу и с торжествующей улыбкой вручил его Пену. Пен не мог  бы  возликовать
больше, если бы кто-нибудь завещал ему целое состояние. Он тут же стал звать
Уорингтона обедать в Ричмонд. И что ему купить  матери  и  Лоре?  Он  должен
поскорее им что-нибудь купить.
 - Приятнее всего им будет получить  книгу,  -  сказал  Уорингтон,  -  и
увидеть среди прочих титулов знакомую подпись под стихами.
 - Благодарение богу! - вскричал Артур. - Я же буду больше висеть на шее
у матушки! Теперь я могу расплатиться с Лорой. Могу сам зарабатывать деньги,
сам пробивать себе дорогу.
 -  Могу  жениться  на  дочери  великого  везиря.  Могу  купить  дом  на
Белгрэйв-сквер. Могу  построить  воздушный  замок,  -  подхватил  Уорингтон,
радуясь восторгу друга. - На хлеб с сыром тебе, пожалуй, хватит, Пен а  он,
не отрицаю, очень вкусен - хлеб, добытый своим трудом.
 В тот вечер они пообедали в клубе на  деньги  Пена.  Давно  уже  он  не
предавался такой роскоши, и Уорингтон  не  стал  перечить,  даже  когда  Пен
заказал  две  кварты  кларета,  которым  они  и  чокнулись  за   процветание
"Весеннего альманаха".

 Одна удача обычно ведет за собой другую, н очень скоро  возникло  новое
обстоятельство, призванное помочь Пену в осуществлении его  планов.  Однажды
Уорингтон  перебросил  ему  через  стол  письмо,  принесенное  мальчиком  из
типографии. "От капитана Шендона, сэр", - сказал маленький посланец. А потом
вышел в прихожую и, по обыкновению, заснул там на скамеечке. Впоследствии он
еще не раз сюда приходил с посланиями для Пена.

 "Ф. т. Вторник, утром.

 Дорогой сэр!

 Сегодня у меня будет Бангэй, по поводу газеты "Пэл-Мэл". Вы лучше,  чем
кто-либо другой, сможете помочь нам _подлинным вест-эндским материалом_ - вы
меня понимаете - чтобы было остро, солено и дьявольски  аристократично.  Для
нас будет работать леди Хипшо, но вы сами знаете, это не бог  весть  что  и
еще у нас есть два лорда - те чем меньше будут писать,  тем  лучше.  Вы  нам
необходимы. Платить будем столько, сколько вы потребуете, и поверьте - успех
"Пэл-Мэл" обеспечен.
 Прислать Б. к вам, или вы заглянете ко мне сюда?

 Искренне Ваш _Ч. Ш._"

 - Опять конкуренция, - сказал Уорингтон, когда Пен  прочел  записку.  -
Бангэй и Бэкон на ножах они женаты каждый на  сестре  другого  и  некоторое
время были компаньонами и добрыми друзьями. Хек  говорит,  что  рознь  между
ними посеяла миссис Бангэй а Шендон, который отбирает материал для  Бангэя,
во всем винит миссис Бэкон. Я так и не знаю, кто  из  них  прав,  Пичем  или
Локит. С тех пор как они рассорились, война не утихает ни на  минуту.  Стоит
одному выпустить книгу путешествий, или сборник  стихов,  или  еженедельник,
ежемесячник, ежегодник, - как другой бьет его тем же оружием. Бедный  Шендон
с восторгом мне  рассказывал,  как  он  подбил  Бангэя  устроить  для  своих
сотрудников обед в Блекуолле, - для этого  ему  достаточно  было  упомянуть,
будто Бэкон пригласил весь свой штат на угощение в  Гринвиче.  Когда  Бангэй
нанял твоего знаменитого приятеля мистера Уэга редактором "Лондонца",  Бэкон
тут же заручился  услугами  мистера  Гриндла  для  своего  "Вестминстерского
журнала". Когда Бэкон издал ирландский комический роман  "Барни  Браллахан",
Бангэй помчался в Дублин и выпустил юмористическую ирландскую повесть  "Луни
Мак-Тволтер". Когда доктор Хикс напечатал под маркой Бэкона свои "Странствия
по  Месопотамии",  Бангэй  опубликовал  "Экспедицию  в  Сахару"   профессора
Сендименда а теперь  Бангэй  затеял  свою  газету  "Пэл-Мэл"  в  противовес
Бэконову "Уайтхоллскому обозрению". Пойдем поразузнаем  об  этой  "Пэл-Мэл".
Возможно, там и для тебя найдется работа. Пошли к Шендону. Мы  застанем  его
дома, за это я ручаюсь,
 - А где он живет? - спросил Пен.
 - В Флитской тюрьме. Он действительно чувствует себя там, как дома.  Он
там первый человек.
 С этой стороной лондонской жизни Пен еще не был знаком, и он с  большим
любопытством переступил порог мрачного тюремного  здания.  Через  караульное
помещение, где сидели надзиратели и сторожа, они прошли во внутренний  двор.
Шум, крики, толкотня и грязь совсем ошеломили Пена. Люди здесь находились  в
беспрестанном, беспокойном движении, как звери в  клетках.  Одни  играли  об
стенку в мяч, другие, шаркая ногами, ходили взад-вперед  какой-то  тип  был
погружен в беседу со своим адвокатом, неопрятным и потрепанным другой уныло
прохаживался рядом с женой, держа на руках ребенка. На некоторых были рваные
шлафроки, что придавало им особенно залихватский вид. Все вокруг  двигалось,
суетилось, гудело. Пен задыхался, ему казалось, что дверь,  замкнувшаяся  за
ним, уже никогда не выпустит его на волю.
 Они пересекли двор, поднялись по каменной лестнице и долго шли тесными,
шумными коридорами, куда изредка проникал яркий свет  из  окна  и  поминутно
хлопали черные двери. Пен чувствовал себя как в  горячечном  бреду.  Наконец
тот же мальчуган, который доставил  письмо  Шендона,  а  потом  следовал  за
друзьями по Флит-стрит, на ходу  уписывая  яблоко,  и  вел  их  по  тюремным
переходам, остановился со словами:  "Вот  его  дверь",  -  и  голос  Шендона
крикнул: "Войдите!"
 Комната, хоть и голая, не казалась унылой. В окно светило солнце,  а  у
окна сидела за работой женщина  лицо  ее,  когда-то  красивое  и  цветущее,
увяло, но так  и  светилось  добротой.  Эта  преданная  душа  обожала  мужа,
несмотря на все неудачи и беды, которые он на себя навлекал, и  считала  его
лучшим и умнейшим из людей, возможно, потому, что у него было  очень  доброе
сердце. Казалось, ничто не может вывести его из  равновесия:  ни  долги,  ни
кредиторы, ни  нужда,  ни  бутылка,  ни  двусмысленное  положение  жены,  ни
загубленная будущность детей. Жену и детей, он по-своему очень любил, у него
всегда находилась для них улыбка и доброе слово, и губил  он  их  ласково  и
кротко. Он просто не умел отказывать себе и другим ни в каких радостях, если
их можно было купить за  деньги  он  готов  был  с  кем  угодно  поделиться
последней гинеей, и, конечно, недостатка в желающих не было. Он подписывался
на обороте любого чужого векселя, а своих долгов не  платил  никогда.  Писал
для любого хозяина и с одинаковым безразличием поносил себя  и  других.  Это
был один из самых остроумных, обходительных и  неисправимых  ирландцев.  Раз
увидев Чарли Шендона, к нему нельзя было не проникнуться симпатией,  и  даже
те, кого он обирал, не в состоянии были на него сердиться.
 Когда Пен и Уорингтон вошли, капитан (когда-то он служил  в  ирландской
милиции) сидел на постели в  рваном  халате,  держа  на  коленях  пюпитр,  и
быстро, не отрываясь, писал. Исписанные листки один за другим падали на пол.
Над кроватью висел портрет его детей, а  младшая  дочка  играла  тут  же,  в
комнате.
 Напротив капитана сидел мистер Бангэй, с которым у девочки  только  что
состоялся разговор.
 - Папа очень умный, - сказала она, - так мама говорит.
 - Очень умный, - подтвердил мистер Бангэй.
 - А вы очень богатый, мистер Бандей,  -  продолжала  девочка  -  она  и
говорить-то еще правильно не научилась.
 - Мэри! - сказала мать, не поднимая головы от шитья.
 Бангэй раскатисто засмеялся.
 - Ничего, ничего, она правду сказала... ха-ха... да, моя милочка, я  на
бедность не жалуюсь.
 - А если вы богатый, почему не уведете папу из тюмы?
 Мама стала вытирать глаза своим рукодельем (бедняжка повесила в комнате
занавески, принесла портрет детей и всячески старалась украсить это жилище).
Мама заплакала мистер Бангэй побагровел, и  маленькие  его  глаза  налились
кровью Шендон все писал, и тут в дверь постучали Пен и Уорингтон.
 Капитан Шендон на минуту оторвался от работы.
 - Рад вас видеть, мистер Уорингтон. Сейчас  поговорим.  Присаживайтесь,
джентльмены, если найдете куда. - И перо его опять забегало по бумаге.
 Уорингтон, поклонившись миссис  Шендон  и  кивнув  Бангэю,  уселся,  за
неимением другого места,  на  старый  чемодан  девочка  подошла  к  Пену  и
задумчиво  уставилась  на  него.  Через  несколько  минут  неугомонное  иеро
остановилось, и Шендон, переложив пюпитр на кровать,  встал  и  собрал  свои
листки.
 - Так, пожалуй, будет хорошо,  -  сказал  он.  -  Это  проспект  газеты
"Пэл-Мэл".
 - А вот и плата за него,  -  подхватил  Бангэй,  доставая  пятифунтовую
бумажку. - Я свое слово держу. Раз пообещал заплатить, так плачу.
 - Не каждый может то же сказать о себе, - заметил Шендон и  живо  сунул
бумажку в карман.

 ^TГлава XXXII,^U
 в которой действие происходят неподалеку от Ладгст-Хилл

 В своем проспекте упрятанный за решетку капитан изящным и выразительным
слогом  оповещал  публику  о  том,  что  джентльменам  Англии  пора  наконец
объединиться в защиту своих исконных прав и славного старого  порядка,  коим
со всех сторон угрожают революции за границей и  радикализм  внутри  страны,
поклепы фабрикантов и текстильных магнатов и тупая враждебность одураченного
ими простонародья.
 "Нашу древнюю монархию, - писал капитан,  -  чернит  разъяренная  толпа
вольнодумцев. Нашу церковь ослабляет завистливая ересь  и  подрывает  тайное
безверие. Благие установления, возвеличивающие нашу  страну  и  прославившие
английского джентльмена на весь мир,  оказались  беззащитны  и  подвергаются
бесчестью и поношению со стороны  людей,  посягающих  на  то,  что  для  нас
священно, ибо для них нет ничего святого посягающих на исторические идеалы,
ибо они по невежеству своему не  слышали  о  прошлом  посягающих  на  любой
закон, буде у них достанет сил его нарушить, когда их вожаки бросят призыв к
грабежу. Только потому, что  французские  короли  перестали  доверять  своим
дворянам, пала монархия Святого Людовика только потому, что  англичане  еще
верили в своих дворян,  Англия  одолела  самого  мощного  врага,  когда-либо
угрожавшего  какой-либо  стране  только   потому,   что   нас   возглавляли
джентльмены, орлы Наполеона отступили перед нами от Дуэро до Гаронны только
джентльмен мог победить у Трафальгара и обратить неприятеля  в  бегство  при
Ватерлоо".
 Когда капитан дочитал  до  Ватерлоо,  Бангэй  кивнул  головой  и  хитро
подмигнул, а Уорингтон расхохотался.
 - Вы видите, как взволнован наш  уважаемый  Бангэй,  -  сказал  Шендон,
лукаво сощурив глаза. - Веллингтона и битву при  Ватерлоо  я  пускал  в  ход
сотни раз, и не было случая, чтобы герцог меня подвел.
 Далее капитан откровенно признавал, что до сего дня джентльмены Англии,
уверенные в своем праве и пренебрегая теми, кто  ставил  его  под  сомнение,
доверяли защиту своих политических интересов, равно как и управление  своими
поместьями и утверждение своих юридических прав, людям, умудренным в той или
иной  области,  и  отстаивать  свои  интересы   в   печати   тоже   поручали
профессиональным  поверенным.  Теперь,  утверждал  Шендон,   с   этим   пора
покончить: джентльмены Англии должны сами себя защищать.  Их  враги  храбры,
сильны, многочисленны и упорны. Нужно встретить  их  лицом  к  лицу.  Нельзя
допускать, чтобы нас представляли в ложном  свете  наемные  адвокаты  чтобы
какие-то писаки прикрывались вывеской Уайтхолла...
 - Это в огород Бэкона, мистер Бангэй, - объяснил  Шендон,  обращаясь  к
издателю.
 Бангэй стукнул тростью об пол.
 - Так его, так его, капитан, - произнес он злорадно  и,  обратившись  к
Уорингтону, закивал  своей  глупой  головой.  -  Хлеще  капитана  никому  не
написать, уж вы мне поверьте.
 Автор проспекта сообщал далее, что содружество джентльменов, чьи  имена
по понятным причинам не оглашаются (тут Уорингтон опять рассмеялся),  решило
приступить к изданию газеты, принципы которой состоят в том-то и том-то.
 - Эти люди гордятся своим порядком и твердо намерены его отстаивать,  -
воскликнул капитан Шендон и, ухмыляясь, помахал листком  в  воздухе.  -  Они
верны своему монарху, как по  убеждению,  так  и  по  заветам  предков  они
привержены своей церкви, за которую проливали кровь их отцы и  которой  даст
бог останутся верны их дети они любят свою  родину  и  хотят  сохранить  ее
такой, какой сделали ее джентльмены Англии, да, джентльмены Англии  (это  мы
наберем крупным шрифтом, Бангэй, дружище) - самой великой,  самой  свободной
страной в мире и поскольку  имена  некоторых  из  них  стоят  под  хартией,
обеспечившей наши свободы на Раннимиде...
 - Чего? - спросил мистер Бангэй.
 - Один из моих предков скрепил ее печатью - рукояткой  своего  меча,  -
торжественно произнес Пен.
 - Это Haea  Coru,  мистер  Бангэй,  -  пояснил  Уорингтон,  на  что
издатель сказал:
 - Тогда, наверное, все в  порядке,  -  и  добавил,  зевнув:  -  Давайте
дальше, капитан.
 - ...на Раннимиде, они и сегодня готовы защищать эту  свободу  мечом  и
пером, сплотившись вокруг старых английских прав и законов.
 - Браво! - крикнул Уорингтон.
 Дочка Шендона удивленно поглядела на него ее мать  молча  шила,  и  по
лицу ее было видно, как она восхищается мужем.
 - Поди сюда, Мэри, - сказал Уорингтон и своей большущей рукой  погладил
девочку по светлой кудрявой головке но она  увернулась  от  его  грубоватой
ласки и, подбежав к Пену, стала играть его красивой цепочкой от  часов,  чем
доставила ему большую радость: ведь он  был  очень  добрый  и  бесхитростный
человек,  хотя  от  застенчивости  скрывал  душевную  мягкость  под  личиной
напыщенного высокомерия. Девочка забралась к нему на колени, а ее  отец  тем
временем продолжал читать проспект.
 - Вы засмеялись, когда я упомянул о "понятных причинах", - заметил  он,
обращаясь к Уорингтону. - Эх вы, Фома неверный! А я вот  сейчас  объясню,  в
чем они состоят. - И он прочел: - "Как уже было  сказано,  мы,  по  понятным
причинам, вынуждены утаить имена людей,  поддерживающих  это  начинание.  Мы
имеем влиятельных друзей в обеих палатах парламента и заручились  союзниками
в дипломатических кругах всех стран Европы. Источники, из которых мы черпаем
наши сведения, н