изнывал, а клиентов все не было  исчерпал  собственные  средства  и  помощь
друзей унижался перед богатыми  кредиторами,  а  бедных  умолял  потерпеть.
Казалось, ему не избежать гибели, как вдруг  -  поворот  колеса  фортуны,  и
счастливцу достался один из тех баснословных выигрышей, какие можно  изредка
вытянуть в огромной  лотерее  адвокатуры.  Немало  более  способных  юристов
зарабатывают в пять раз меньше, чем его клерк - тот  самый,  что  год  назад
выпрашивал в долг ваксы, чтобы почистить неоплаченные сапоги своего хозяина.
На втором этаже обретается, скажем,  некий  почтенный  муж,  который  прожил
здесь уже полвека, которого  имя  широко  известно,  голова  набита  книжной
премудростью,  а  полки  уставлены  сочинениями   писателей   античности   и
знаменитых юристов всех веков. Все эти пятьдесят лет он прожил  один  и  для
себя, набираясь учености и приумножая свое состояние.  Теперь,  на  старости
лет, он возвращается по вечерам из клуба, где подолгу и со вкусом обедает, в
пустую квартиру, где живет отшельником без веры. Когда он умрет,  корпорация
воздвигнет в его память мраморную  доску,  а  наследники  сожгут  часть  его
библиотеки. Прельщает ли вас такая жизнь  -  сплошное  накопление  знаний  и
денег - и такой конец? Однако не будем  слишком  долго  задерживаться  перед
дверью мистера Рока. Этажом выше живет достойный мистер Грамп, тоже  здешний
старожил, который, когда Рок возвращается домой  читать  Катулла,  неизменно
усаживается играть в вист с тремя  неизменными  партнерами  одного  с  собой
ранга, предварительно  осушив  с  ними  за  обедом  неизменные  три  бутылки
портвейна. По воскресеньям все четверо мирно похрапывают в темплской церкви.
Судебными делами их не загружают, но у  каждого  есть  небольшой  капиталец.
Наверху, через площадку от Пена и Уорингтона, далеко за полночь засиживается
мистер Пэйли: он с отличием кончил курс, был оставлен при своем колледже,  а
теперь до двух часов ночи читает и штудирует судебные дела,  встает  в  семь
часов, первым приходит на занятия и уходит лишь за час  до  обеда  а  после
обеда опять сидит у себя и до рассвета читает и штудирует дела и,  возможно,
слышит, как мистер Артур Пенденнис и его друг мистер Уорингтон  возвращаются
домой из каких-нибудь веселых ночных походов. Насколько же по-иному, чем его
легкомысленные соседи, проводит время мистер Пэйли! Он не  разменивается  на
пустяки: он только сосредоточил все силы недюжинного ума на  овладении  мало
достойным предметом и, неотступно преследуя  свою  цель,  изгнал  из  своего
духовного мира все высокие мысли, все лучшие чувства, всю мудрость философов
и историков, все  думы  поэтов  изгнал  веселье,  игру  воображения,  тихие
раздумья, искусство, любовь, истину - ради того,  чтобы  изучить  необъятный
лабиринт законов, толкованием которых он намерен зарабатывать себе на жизнь.
Когда-то Уорингтон и Пэйли соревновались за университетские  отличия  и  шли
почти голова в голову а теперь все говорят, что  Уорингтон  попусту  тратит
время и силы, а Пэйли не  устают  хвалить  за  трудолюбие.  Мы,  однако,  не
беремся судить, кто из них лучше употреблял свое время. Первый мог позволить
себе подумать второму думать было некогда. Первый  мог  питать  симпатии  и
оказывать услуги второй поневоле был  эгоист.  Он  не  мог  посвятить  себя
дружбе,  ни  сделать  доброе  дело,  ни  восхититься  творением  гения,   ни
загореться при виде красивого лица или при звуках нежного голоса -  все  его
время и внимание поглощали  юридические  книги.  Вне  круга  света,  который
отбрасывала лампа на его рабочий стол, все для него тонуло во мраке. Любовь,
природа, искусство (в котором мы воздаем хвалу  прекрасному  божьему  миру),
были ему недоступны. Гася на  ночь  свою  одинокую  лампу,  он  ни  разу  не
усомнился в том, что прожил день с пользой, и засыпал с  чистой  совестью  и
холодной  душой.  Но,  встречая  на  лестнице   прежнего   своего   товарища
Уорингтона, он содрогался и обходил его, как злодея, обреченного  на  вечное
проклятие.
 Быть может, лицезрение  тупого  честолюбия  и  самодовольства,  которое
проглядывало в желтом лице этого живого мертвеца и поблескивало в его  узких
глазках, а может быть, естественное  влечение  к  удовольствиям  и  веселому
обществу, которое, должно  в  том  сознаться,  было  у  мистера  Пена  очень
сильным, - но  что-то  мешало  нашему  незадачливому  герою  продвигаться  к
судейскому креслу или мешку с шерстью с  тем  рвением  или,  вернее,  с  тем
упорством, какое необходимо человеку, притязающему на эти почетные седалища.
Он всей душой наслаждался  своей  жизнью  в  Темпле.  Достойные  его  родичи
полагали, что он прилежно занимается, и майор в своих письмах к доброй вдове
в Фэрокс с радостью сообщал, что мальчик перебесился  и  взялся  за  ум.  На
самом же деле та жизнь, в которую Пен оказался втянут, была для него  нового
рода  развлечением,   и   он,   отказавшись   от   щегольских   привычек   и
аристократических замашек, усвоенных в компании высокородных университетских
приятелей, которых теперь почти всех потерял из виду, с головой  окунулся  в
доселе неизвестные ему и не менее заманчивые, хоть  и  не  столь  изысканные
развлечения лондонского холостяка.  Было  время,  когда  он  позавидовал  бы
нарядным всадникам на Роттен-роу, теперь же  он  с  удовольствием  гулял  по
Хайдпарку пешком и смотрел на них. Он был слишком молод, чтобы  преуспеть  в
лондонском свете без знатного имени и значительного состояния, а пробиваться
вверх без этих  преимуществ  ему  было  лень.  Оттого,  что  он  пренебрегал
открывшейся перед ним светской карьерой и, побывав  на  нескольких  балах  и
раутах, бежал их скуки и однообразия, старый Пенденнис  тешил  себя  мыслью,
что он с  головой  ушел  в  работу  и  когда  кто-нибудь  спрашивал  его  о
племяннике, отвечал, что молодой повеса исправился и теперь его не  оторвешь
от книг. Если бы майор  узнал,  какую  жизнь  ведет  мистер  Пен  и  сколько
развлечений входит в курс его занятий юридическими науками, он пришел  бы  в
ужас не хуже мистера Пэйли.
 С утра - несколько часов прилежного чтения, потом - прогулка  пешком  в
Хайд-парке, или на веслах по реке, или бодрым шагом в  гору,  в  Хэмстед,  и
обед в дешевом трактире вечер, проведенный по-холостяцки, в веселье (но  не
в пороке, ибо Артур Пенденнис так восхищался женским полом,  что  не  терпел
общества женщин, которые не были, хотя бы в  его  воображении,  порядочны  и
целомудренны), либо дома, наедине с другом и с трубкой, да  еще  с  бутылкой
незатейливого английского вина, качество которого уборщица  миссис  Фланаган
имела обыкновение  заранее  проверять,  -  таково  было  времяпрепровождение
нашего героя, и следует признать, что жизнь его  текла  не  без  приятности.
Одну  из  обязанностей,  предписанных  будущим  правоведам,  он  исполнял  с
похвальным постоянством - в учебное время он всегда обедал в  зале  Верхнего
Темпла. Надобно сказать,  что  эта  обеденная  зала  являет  собою  зрелище,
достойное  внимания,  и,  несмотря  на  кое-какие  пустячные   переделки   и
нововведения, человеку ничего  не  стоит  вообразить,  что  он  участвует  в
трапезе семнадцатого века. У адвокатов там свои столы, у  тех,  кто  еще  не
допущен к практике, - свои, а старейшины сидят за особым столом, на помосте,
окруженные  портретами  знаменитых  судей  и   членов   королевской   семьи,
когда-либо   почтивших    здешние    пиршества    своим    присутствием    и
покровительством. Когда Пен впервые вошел  сюда,  картина,  открывшаяся  его
взору, немало его позабавила.  Среди  тех,  кто,  подобно  ему,  еще  только
готовился стать адвокатом, были люди всех возрастов, от  семнадцати  лет  до
шестидесяти были  грузные,  седовласые  провинциальные  стряпчие,  решившие
получить  более  высокое  звание,  и  светские   денди,   которым   зачем-то
понадобился семилетний адвокатский стаж, и темнолицые, черноглазые  уроженцы
колоний, желавшие сдать здесь экзамен, перед тем как заняться  практикой  на
своих родных островах, и много ирландцев, которые проводили некоторое  время
в Темпле, прежде чем возвратиться на свою зеленую родину. Были тут  усердные
школяры - те, собираясь кучками, весь обед  говорили  о  своей  науке  были
заядлые гребцы - те толковали о лодочных гонках, о "Красном доме", Воксхолле
и опере были и знатоки политики, присяжные ораторы студенческих  клубов  и
со всеми этими кружками, кроме первого,  чьи  разговоры  были  мистеру  Пену
почти непонятны и совсем не интересны, он постепенно свел знакомство и нашел
много точек соприкосновения.
 Щедрая старинная корпорация Верхний Темпл предоставляет  своим  рядовым
членам за очень умеренную плату отличный обед: суп, жаркое, сладкие пироги и
портвейн или херес. За каждым столом сидят по четыре человека  и  на  каждый
такой квартет полагается баранья нога или ростбиф, яблочный пирог и  бутылка
вина. Но среди завсегдатаев обеденной залы, принадлежащих к младшей  братии,
есть и любители более тонкой кухни, и они знают много невинных трюков  (если
позволено мне будет употребить  превосходное  слово,  уже  вошедшее  в  наши
новейшие словари), с помощью которых добывают себе блюда  более  изысканные,
чем ежедневное жаркое.
 - Минуточку, - сказал мистер  Лоутон,  один  из  таких  гастрономов.  -
Минуточку, - сказал мистер Лоутон, дернув Пена за мантию, -  народу  сегодня
много, а у старейшин на  десять  заказных  блюд  всего  три  человека.  Если
подождать, мы, может быть, добудем что-нибудь с их стола.
 И Пен, следуя за  его  жадным  взглядом,  с  интересом  окинул  глазами
помост, где три старых джентльмена стояли у стола перед  десятком  блюд  под
серебряными крышками,  в  то  время  как  клерк  дребезжащим  голосом  читал
предобеденную молитву.
 Лоутон извлекал из обеда все возможное. Он всегда  старался  занять  за
своим столом председательское место, и  ему  доставалась  тринадцатая  рюмка
портвейна. Он же резал жаркое, выбирая  себе  самые  лакомые  куски,  и  так
проворно подливал себе соуса, что Пен, глядя на  него,  веселился  от  души.
Бедный Джек Лоутон! Эпикуреец, чьи запросы не превышали полутора  шиллингов!
Твои удовольствия были поистине безобидны.
 Пен был постарше многих из своих товарищей, и в облике его, как мы  уже
говорили,  было  что-то  дерзкое  и  надменное,  что  придавало  ему   некую
исключительность, резко отличая его и от бледных юношей,  толковавших  между
собой на юридические темы, и от  завзятых  денди  в  спортивных  рубашках  и
сногсшибательных  булавках  и  жилетах,  составлявших  праздную  часть  этой
маленькой общины. Незаметному, добродушному  Лоутону  Пен  сразу  понравился
своим высокомерным видом, и, очутившись с ним за  одним  столом,  он  первый
завязал знакомство.
 - Нынче нас, кажется, кормят вареной говядиной, сэр, - сказал Лоутон.
 - Право, не знаю, сэр, - отвечал Пен, с трудом удерживаясь от смеха, но
тут же добавил: - Я здесь человек новый, недавно приехал. - И Лоутон немедля
стал осведомлять его о местных знаменитостях.
 - Вон судья Буси - тот лысый, что сидит  под  портретом  и  ест  суп...
наверно, из черепахи, им часто подают черепаховый суп.  Рядом  с  ним  Болз,
королевский адвокат, и Светтенхем - знаете, контора "Ходж и Светтенхем". Вон
тот - старый Грамп он, говорят, уже сорок лет здесь  обедает.  На  их  стол
часто достается рыба от старейшин. А вон там, напротив нас, видите  -  сидят
четверо? Это молодые люди первый сорт, уж вы мне поверьте: мистер Трэйл, сын
епископа Илингского, достопочтенный Фред Рингвуд, брат лорда Синкбара. Он-то
получит хорошее место, будьте спокойны. И Боб Сосунок, он от него ни на  шаг
не  отстает,  тоже   замечательный   человек...   Ха-ха-ха!   -   неожиданно
расхохотался Лоутон.
 - Что это вы? - удивился Пен.
 - Эх, хотел бы я с ними столоваться! - сказал Лоутон, хитро  подмигивая
Пену и наливая себе вина.
 - Почему?
 - Как почему? Они ведь сюда не обедать приходят, они только делают вид,
что обедают. Очень нужны им здешние обеды! Они ездят обедать в  какие-нибудь
важные клубы, а не то в гости. Их  имена  печатаются  в  "Морнинг  пост",  в
списках гостей на всех званых обедах. Пари держу, что вот и сейчас  Рингвуда
ждет на углу Эссекс-стрит наемный кеб, а Трэйла - его  выезд  (он,  скажу  я
вам, малый не промах, умеет транжирить папашины денежки).  Обед!  Эти  будут
обедать еще часа через два!
 - Но раз они не обедают, почему вам хотелось бы с ними  столоваться?  -
спросил Пен, все еще не понимая. - Вам что, своего обеда мало?
 - Эх, молодо-зелено! - сказал Лоутон. - Простите меня, но вы, право же,
наивны. Поймите, они не пьют вина, и если сидеть с  этой  тройкой  за  одним
столом, можно  одному  выпить  всю  бутылку.  Потому-то  Коркоран  к  ним  и
примазался.
 - Вы, я вижу, хитрец, мистер Лоутон, - сказал Пен, в восторге от своего
нового знакомого, на что тот скромно отвечал, что почти всю жизнь  прожил  в
Лондоне, ну, и кое-что соображает а затем продолжал свой перечень.
 - Ирландцев здесь - хоть отбавляй. Коркоран первый, и не могу  сказать,
чтобы он мне нравился. А вон и еще один - видите, такой красавчик в  розовой
рубашке и желтом жилете, а платок синий: это Моллой Малони  из  Баллималони,
племянник сэра Гектора О'Дауда. - Лоутон  попробовал  изобразить  ирландский
акцент и сам рассмеялся. - Он все хвалится своим дядей. А сюда в первый  раз
явился в штанах с серебряным кантом... Тот, что сидит рядом с ним, - брюнет,
длинноволосый, - смутьян и бунтовщик. Послушать его речи -  кровь  стынет  в
жилах. А дальше сидит тоже ирландец, Джек Финьюкейн, - журналист. Они крепко
держатся друг за друга, эти ирландцы. Ваша очередь наливать. Что? Не  хотите
портвейна? Никогда не пьете портвейна за обедом? Ну, ваше здоровье.
 И то обстоятельство, что Пенденнис не  пил  за  обедом  портвейна,  еще
возвысило его в глазах этого славного малого.
 Однажды, когда Пен обедал таким образом с Лоутоном, к ним присоединился
рослый мужчина в адвокатской мантии, - видимо, не найдя места среди  юристов
одного с ним ранга, он подошел к их столу и сел на  скамью  рядом  с  Пеном.
Платье на нем было поношенное, выцветшая мантия обвисла, а рубашка,  хоть  и
чистая, совсем обтрепалась - не то что розовое  великолепие  мистера  Моллоя
Малони,  который  председательствовал  за  соседним   столом.   По   обычаю,
заведенному в Верхнем Темпле, джентльмены, обедающие в зале,  должны  в  том
расписываться, для чего на каждый стол кладется листок бумаги и карандаш.  В
тот день первым записал свое имя Лоутон, вторым - Артур Пенденнис, а потом к
листку протянул руку мужчина в поношенном платье. Увидев  фамилию  Пена,  он
улыбнулся и поглядел на него.
 - А ведь мы с вами встречались,  -  сказал  он.  -  Мы  оба  -  питомцы
Бонифация: меня зовут Уорингтон.
 -  Как,  вы  -  Молодч...  Уорингтон?  -  воскликнул  Пен,  чрезвычайно
обрадованный встречей с этим героем. Уорингтон рассмеялся.
 -  Да,  да,  Молодчага  Уорингтон,  -   подтвердил   он.Я   помню   вас
первокурсником. Вы, кажется, и меня перещеголяли.
 - В колледже вас до сих пор вспоминают, - сказал Пен, всегда отдававший
должное талантам и  храбрости.  -  Билли  Саймс  -  помните,  тот  лодочник,
которого вы положили на лопатки, - только и мечтает о том,  чтобы  вы  опять
наведались в Оксбридж. И обе мисс Нотли, что торгуют галстуками...
 - Тсс!.. Рад познакомиться, Пенденнис. Я много о вас слышал.
 Молодые  люди  предались  университетским  воспоминаниям,  и  Пен,  еще
недавно задиравший нос перед Лоутоном и уверявший его, что не пьет за обедом
портвейна, увидев, с каким удовольствием Уорингтон поглощает свою  долю,  не
замедлил последовать его примеру, чем немало огорчил простодушного  Лоутона.
Покончив с обедом, Уорингтон спросил, как Пен думает провести вечер.
 - Я хотел съездить домой переодеться, а потом в театр - послушать Гризи
в "Норме".
 - Вы сговорились с кем-нибудь там встретиться?
 - Нет, думал только послушать оперу. Я очень люблю музыку.
 - Тогда пойдем лучше ко  мне,  -  предложил  Уорингтон.  -  Выкурим  по
трубочке. Я живу рядом, в Лемб-Корте. Потолкуем о колледже, вспомним молодые
годы.
 Они ушли,  и  Лоутон  проводил  их  печальным  вздохом.  Он  знал,  что
Уорингтон - сын баронета, а любой аристократ внушал ему благоговение.
 Пен и Уорингтон стали с этого вечера закадычными друзьями.  Бодрость  и
обаятельность Уорингтона,  его  трезвый  ум,  грубоватое  радушие  и  всегда
готовая к услугам трубка сразу пленили Пена, и закусывать с другом в дешевом
трактире оказалось куда приятнее,  нежели  обедать  в  парадном  одиночестве
среди вежливых и безмолвных членов клуба "Полиантус".
 А вскоре Пен съехал с квартиры, в которую перебрался из  гостиницы  он
решил, что экономнее будет поселиться с Уорингтоном в Лемб-Корте и обставить
пустовавшую там комнату. Нужно заметить, что Пен с необыкновенной  легкостью
предпринимал всякий шаг, суливший ему что-то новое и приятное. И теперь юный
Пиджен и уборщица Фланаган служили верой и правдой  как  Уорингтону,  так  и
Пену.

 ^TГлава XXX^U
 Старые и новые знакомые

 Пен, вдохновленный мыслью, что узнает жизнь, побывал во многих  уголках
Лондона, пользующихся сомнительной славой. Ему нравилось общаться со всякого
рода  людьми:  он  наблюдал  грузчиков  в  кабаках,  боксеров  в  харчевнях,
добропорядочных горожан, развлекающихся в  пригородах  или  на  реке  и  он
охотно поболтал бы с знаменитыми карманниками или  выпил  бы  кружку  эля  в
компании громил и взломщиков, если бы случай свел его  с  этой  братией.  Он
восхищался тем, как серьезно Уорингтон слушает россказни Любимца  Татбери  и
Брайтонского  Молодца  в  "Гербе  Чемпиона"  и  какое  участие  принимает  в
грузчиках, собравшихся выпить у "Лисы под Горой". Уорингтон знал чуть ли  не
все питейные заведения Лондона и предместий и чуть ли не всех, кто  проводил
там время. Повсюду он был  личным  другом  хозяина  и  хозяйки  и  одинаково
желанным гостем  в  буфете  и  в  распивочной.  Он  уверял,  что  здесь  ему
интереснее, нежели среди людей его собственного  круга,  чьи  манеры  претят
ему, а разговор невыносимо скучен. "В обществе, - уверял он, - все  на  одно
лицо, все одинаково одеваются, все пьют, едят и говорят одно и то  же  один
денди в клубе и выглядит и разговаривает в точности как  другой  одна  юная
мисс на бале похожа на другую как две капли воды. А здесь  встречаешь  людей
самобытных. Я люблю побеседовать с первым силачом Англии, или  с  человеком,
который  может  всех  в  Англии  перепить,  или  с  шляпником,   этим   ярым
республиканцем, который считает Тислвуда величайшей исторической  личностью.
Грог я предпочитаю кларету, а  посыпанный  песком  пол  в  Карнаби-Маркет  -
натертому до блеска паркету в Мэйфэре. Да, признаюсь,  те,  кто  не  вхож  в
"высший свет", мне более по душе".
 Как  видим,  по  своим  общественным  вкусам   мистер   Уорингтон   был
республиканец беседуя с Джеком или Томом,  он  не  допускал  мысли,  что  в
каком-то смысле  он  лучше  их,  хотя  уважительное  их  обхождение  втайне,
возможно, и льстило ему.
 Пен, как уже сказано, с великим  восторгом  и  прилежанием  сопровождал
друга в его разнообразных походах. Но он был значительно  моложе,  а  посему
держался  более  надменно  и  чопорно:  прямо-таки  переодетый  юный  принц,
посещающий бедняков во владениях своего августейшего родителя. В нем  ценили
наружность, хорошие манеры - сразу видно, что из господ.  От  него  исходила
милостивая доброта, царственное прямодушие  и  величавость,  хотя  отец  его
торговал припарками и унаследовать ему предстояло не престол, а  всего  лишь
грошовое состояние. Когда нас возносят на такую высоту, мы  с  охотой  этому
поддаемся и всегда готовы  восчувствовать  свое  превосходство  над  людьми,
которые ничем нас не хуже. Высокомерная снисходительность Пена  в  эту  пору
его жизни была  поистине  восхитительна.  У  людей  неглупых  эта  нахальная
кичли