что
ему не в кого было влюбиться, и юный  проказник  день  за  днем  выезжал  на
поиски Дульцинеи, и с  бьющимся  сердцем  и  тайной  надеждой  заглядывал  в
коляски и кареты, проезжавшие по широким дорогам: а вдруг она едет вон в той
желтой карете, что въезжает в гору, или ею окажется одна  из  трех  девиц  в
касторовых шляпках, что  сидят  в  медлительном  тарантасе,  которым  правит
толстый старик в черном? В карете ехала сердитая старуха  лет  семидесяти  с
горничной, своею ровесницей. Три девицы в касторовых шляпках были  не  более
прелестны, чем репа, росшая вдоль дороги. Что бы он ни  делал,  куда  бы  ни
ездил, сказочная принцесса, которую нашему Пену предстояло спасти и  назвать
своей, все не появлялась.
 Об этих предметах он не беседовал с матерью.  То  был  его  собственный
мир. У всякой пылкой, мечтательной души есть тайное убежище, где  она  может
резвиться. Не будем отнимать его у наших детей неловкой слежкой  или  нудным
вмешательством. Нечего было Актеону лезть туда, где купалась Диана. Если ваш
сын - поэт, прошу вас, сударыня, оставляйте его иногда  в  покое.  Даже  ваш
превосходный совет может прийтись не ко времени.  Может  быть,  мысли  этого
ребенка недоступны даже вашему великому уму, а мечты столь робки и стыдливы,
что не захотят обнажаться в присутствии вашей милости.
 Элен Пенденнис одною силою материнской  любви  разгадала  многие  тайны
своего сына. Но она хранила их в сердце и молчала. К тому же она  уже  давно
решила, что Пен женится на маленькой Лоре ей исполнится  восемнадцать  лет,
когда Пену будет двадцать шесть и он окончит  курс  в  университете  и  уже
совершит путешествие по Европе и прочно поселится либо в Лондоне, где будет
удивлять всю столицу своей юридической ученостью и красноречием, либо -  еще
лучше - в уютном пасторском домике с  розами  в  саду,  возле  романтической
старой церкви, увитой плющом, и с  кафедры  этой  церкви  будет  произносить
самые восхитительные проповеди, какие только людям доводилось слышать.

 В ту пору, когда в груди нашего славного  Пена  бурно  теснились  столь
естественные страсти,  он  прискакал  однажды  в  Чаттерис,  чтобы  сдать  в
еженедельник "Хроника графства" потрясающее по  силе  чувства  стихотворение
для ближайшего номера и, заехав в конюшню гостиницы "Джордж", где он всегда
оставлял лошадь, повстречал там  старого  знакомого.  Пен  что-то  наказывал
конюху насчет Ребекки, как вдруг  во  двор  въехала  роскошная,  с  красными
колесами коляска цугом и  возница  прокричал  громко  и  покровительственно:
"Ого, кого я вижу, Пенденнис?" Под огромной шляпой и  множеством  шинелей  и
шейных платков, в которые он был облачен, Пен  не  сразу  разглядел  лицо  и
фигуру бывшего своего школьного товарища мистера Фокера.
 За год  сей  джентльмен  сильно  переменился.  Юноша,  всего  несколько
месяцев тому назад подвергавшийся (за дело!) наказанию розгами  и  тративший
все свои карманные деньги на пирожки и миндальные конфеты,  теперь  предстал
перед Пеном в обличье, которое суд общества, - а я в этом смысле верю ему не
меньше, чем словарю Джонсона, - именует "щегольским". В ногах у  него  сидел
бульдог, в малиновом шейном платке торчала булавка, тоже  в  виде  бульдога,
только золотого меховой жилет зашнурован  был  золотыми  цепочками  поверх
зеленого короткого жакета с плетеными металлическими пуговицами надет  белый
сюртук  с  пуговицами  огромными  и  плоскими,  на  каждой  из   коих   было
выгравировано какое-нибудь дорожное  или  охотничье  происшествие.  Все  эти
украшения выставляли молодого  человека  в  столь  выгодном  свете,  что  вы
затруднились бы сказать, на кого он более походят - на боксера  e  goguette
{Подвыпившего (франц.).} или на кучера в воскресном платье.
 - Со школой разделался, Пенденнис? - спросил  мистер  Фокер,  слезая  с
козел и протягивая Пену два пальца.
 - Да, еще в прошлом году, - отвечал тот.
 - Мерзкая дыра, - заметил мистер Фокер. - Ненавижу. Ненавижу директора
ненавижу  Таузера,  второго  учителя  всех  там  ненавижу.  Не  место   для
джентльмена.
 - Совершенно верно, - с важностью поддакнул Пен.
 - Мне до сих пор иногда снится, будто директор меня жучит,  ей-богу,  -
продолжал Фокер. (Пен улыбнулся, подумав, что и у него бывают такие страшные
сны.) - Помнишь, чем нас там  кормили?  Просто  удивляюсь,  как  я  еще  жив
остался, ей-богу. Баранина паршивая, говядина пакостная, пудинг по четвергам
и воскресеньям такой, что отравиться можно. Полюбуйся-ка на мою  переднюю  -
верно, хороша лошадка? Я сейчас из Бэймута. Девять миль за сорок две минуты.
Недурно, а?
 - Ты живешь в Бэймуте? - спросил Пенденнис. Тот кивнул головой.
 - Я там прохожу натаску.
 - Что?! - переспросил Пен с таким удивлением, что Фокер расхохотался, -
неужели Пен, черт возьми, так глуп, что не понимает самых простых слов?
 - Приехал из  Оксбриджа  с  репетитором.  Он  натаскивает  меня  и  еще
несколько человек к первым  экзаменам,  понятно?  Коляску  мы  со  Спэйвином
держим сообща. Вот я и решил, прокачусь сюда, схожу в театр. Ты  видел,  как
Раукинс пляшет жигу? - И мистер Фокер проделал во дворе  харчевни  несколько
па этого популярного танца, оглядываясь в поисках сочувственного интереса на
своего грума и слоняющихся без дела конюхов.
 Пен  подумал,  что  и  сам  не  прочь  сходить  в  театр:  домой  можно
возвратиться попозже, благо ночи стоят лунные. Поэтому он принял приглашение
мистера Фокера отобедать с ним, и  друзья  вместе  вошли  в  гостиницу,  где
мистер  Фокер,  задержавшись  у  стойки,  велел  мисс  Раммер,   хорошенькой
хозяйской дочке, подать ему стакан "его смеси".
 Пенденнисов знали у "Джорджам с тех самых пор,  как  они  поселились  в
этих местах когда отец Пена бывал в городе, он всегда оставлял: здесь  свой
выезд Хозяйка сделала наследнику Фэрокса почтительный реверанс,  подивилась
тому, как он вырос, - совсем взрослый мужчина! - и  расспросила  о  здоровье
его матушки, пастора Портмена и знакомых в  Клеверинге,  а  юный  джентльмен
удовлетворил ее любопытство с отменной любезностью. Но в  его  обхождении  с
мистером и миссис. Раммер была  та  милостивая  снисходительность,  с  какою
молодой принц обращается к подданным своего отца он и  мысли  не  допускал,
что эти oe ge {Добрые люди (франц.).} ему ровня.
 Мистер Фокер держался совсем иначе. Он осведомился, прошел ли у мистера
Раммера насморк, загадал миссис Раммер загадку, спросил мисс  Раммер,  скоро
ли она выйдет за него  замуж,  и  отпустил  комплимент  мисс  Бретт,  второй
буфетчице, - и все это в одну минуту, и притом до того живо  и  весело,  что
женщины так ж прыснули со смеху а проглотив свою смесь, которую приготовила
и  подала  ему  мисс  Раммер,  прищелкнул  языком,  тем  выражая  величайшее
удовлетворение,
 - Очень советую, - сказал он  Пену.  -  Ну-ка,  хозяин,  налейте  юноше
стаканчик, а запишите на меня.
 Пен выпил, и все  рассмеялись,  глядя  с  какой  гримасой  он  отставил
стакан: джин, горькая настойка и третье, столь же крепкое  зелье  -  вот  из
чего состоял  напиток,  который  мистер  Фокер  соизволил  именовать  своей
смесью. Пока Пен  давился,  отплевывался  и  кашлял,  Фокер  успел  сообщить
хозяину, что друг его зелен, очень зелен, но он быстро его  образует  после
чего заказал на обед  черепаховый  суп  и  оленину,  не  забыв  предупредить
хозяйку, чтобы она в меру заморозила вино.
 Засим господа Фокер и Пен пошли  пройтись  по  Главной  улице,  причем
первый из них закурил сигару, которую достал из  сигарочницы  размером  чуть
поменьше дорожного чемодана. Он зашел к мистеру Льюису пополнить свой  запас
и побеседовал с  этим  почтенным  торговцем,  усевшись  на  прилавок  потом
заглянул к фруктовщику -  поболтать  с  хорошенькой  продавщицей.  Потом  им
попалась на пути редакция "Хроники графства",  куда  Пен  собирался  занести
пакет со стихами в духе Байроновых "К  Тирзе",  но  бедный  Пен  не  решился
опустить его в редакторский ящик, прогуливаясь в обществе такого изысканного
джентльмена, как мистер Фокер. Они повстречали гвардейцев-драгун  из  полка,
расквартированного в Чаттерисе, и потолковали о бэймутских балах, и  о  том,
до чего красивая девушка эта мисс Браун и до чего, черт  возьми,  интересная
женщина эта миссис Джонс. Тщетно Пен напоминал себе, каким  остолопом  Фокер
был в школе, - он и читал-то еле-еле, по складам, и как неопрятно  одевался,
и по тупости своей вечно попадал пальцем  в  небо.  Мистер  Фокер  не  шибко
пообтесался с  той  поры,  и,  однако,  Пен  испытывал  затаенную  гордость,
прохаживаясь  по  Главной  улице  с  молодым  человеком,  который  ездил   в
собственной коляске  цугом,  разговаривал  на  равной  ноге  с  офицерами  и
заказывал на обед черепаховый суп и шампанское. Он с почтительным  вниманием
выслушал рассказы мистера Фокера о том, как молодые люди  проводят  время  в
университете, коего мистер Ф. был украшением, - о тамошних газонах,  гребных
гонках и молочном пунше, - и ему тоже захотелось приобщиться к этим  мужским
развлечениям и утехам. Тут им как раз повстречался верхом на  лошади  фермер
Гернет, проживавший по соседству от Фэрокса, и Пен, ответив на  его  поклон,
просил его заехать к миссис Пенденнис и передать, что он встретил  школьного
товарища и останется обедать в городе.
 Продолжая свою прогулку, юные  джентльмены  подошли  к  собору,  откуда
доносилась музыка вечерней службы  (музыка  эта  всегда  волновала  Пена  до
глубины души), но куда мистер Фокер ходил поглазеть на нянюшек, облюбовавших
Вязовый  переулок,  и  тут  они  пробыли  до  тех  пор,  пока  с   последним
торжественным аккордом молящиеся не стали расходиться.
 Среди немногих, кто молился в тот день  в  соборе,  был  старый  пастор
Портмен. Заметив  Пена,  он  подошел  поздороваться  с  ним  и  в  изумлении
воззрился на его друга, выпускавшего изо рта ароматные клубы сигарного дыма,
которые тут же обволокли честное лицо пастора и его черную шляпу.
 - Мистер Фокер, мой товарищ по школе, - отрекомендовал его Пен.  Пастор
сказал "гм" и поморщился на сигару. У себя в кабинете сей достойный  муж  не
прочь был выкурить трубку, но к сигарам питал глубочайшее отвращение.
 - Меня вызывал сюда епископ, - сказал он. - Поедем домой вместе, Артур?
 - Я... я сговорился с товарищем, - отвечал Пен.
 - Лучше бы вам поехать со мной, - сказал пастор.
 - Его матушка знает, что он не  воротится  к  обеду,  сэр,  -  вмешался
мистер Фокер. - Так ведь, Пенденнис?
 - Из этого еще ничего не  следует,  -  проворчал  пастор  и  с  большим
достоинством пошел прочь.
 - Не иначе, как старику не понравилась моя сигара, -  сказал  Фокер.  -
Ба! Смотри-ка кто идет, генерал, а с ним Бингли, антрепренер. Здорово,  Кос!
Здорово, Бингли!
 - Как поживает мой уважаемый молодой друг? -  ответствовал  джентльмен,
которого Фокер назвал генералом и который одет был в поношенный военный плащ
с облезлым воротником и в шляпу, лихо сдвинутую на одну бровь.
 - Надеюсь, вы в добром здравии, дорогой сэр, - сказал его спутник, -  и
нынче вечером удостоите Королевский  театр  своим  присутствием.  Мы  играем
"Неизвестного", и ваш покорный слуга исполняет...
 - Не могу вас видеть в обтяжных штанах и ботфортах,  Бингли,  -  сказал
мистер Фокер, на что генерал,  говоривший  с  сильным  ирландским  акцентом,
возразил:
 - Зато мисс Фодерингэй в роли госпожи Халлер вам  понравится,  не  будь
мое имя Джек Костиган.
 Пен разглядывал эту пару с величайшим интересом, - он  еще  никогда  не
видел актеров. Но он успел заметить  красную  физиономию  пастора  Портмена,
когда тот, выходя из ограды собора, оглянулся на него через плечо,  явно  не
одобряя его новых знакомых.
 Может быть, ему и вправду лучше было бы последовать совету пастора.  Но
кому из нас ведомо, где нас подстерегает судьба!

 ^TГлава IV^U
 Госпожа Халлер

 Воротившись к "Джорджу", мистер Фокер и  его  гость  уселись  за  стол,
накрытый  в  кофейне,  и  мистер  Раммер  подал  им  первое  блюдо  с  таким
почтительным поклоном, будто прислуживал наместнику графства.  Пен  невольно
проникся уважением к осведомленности своего друга,  когда  тот  заявил,  что
шампанское отдает подгнившим крыжовником, подмигнул на портвейн -  вот  это,
мол, без обмана - и заверил слуг,  что  кого  другого,  а  его,  Фокера,  не
проведешь.
 Всех слуг он знал по именам и расспрашивал о женах  и  детях  а  когда
подъезжали лондонские кареты (они в те далекие дни отходили  от  "Джорджа"),
мистер Фокер распахивал окно кофейни, окликал,  тоже  по  именам,  кучера  и
проводника, справлялся о  их  семействах  и,  в  то  время  как  конюх  Джем
сдергивал с лошадей попоны и карета бодро пускалась в путь, очень  весело  и
ловко подражал звуку рожка.
 - Бутылка хереса, бутылка шипучего,  бутылка  портвейна  и  chae-cafe
{Рюмка ликера после кофе (франц.).}, недурно, а? - сказал  мистер  Фокер,  а
когда с этими напитками, а также с изрядным  количеством  орехов  и  фруктов
было покончено,  он  напомнил,  что  пора  "топать".  Пен  вскочил  на  ноги
раскрасневшийся, с блеском в глазах, и они отправились в театр,  где  купили
билеты у страдающей одышкой старой дамы, дремавшей за кассой.
 - Это миссис Водянкум, теща  Бингли,  здорово  играет  леди  Макбет,  -
сообщил Фокер своему товарищу: Фокер и с ней был знаком.
 Они могли выбрать чуть ли не любые места в ложах, ибо  зрительная  зала
была наполовину пуста, как  это  обычно  бывает  в  провинциальных  театрах,
несмотря на "взрывы восторга и гальванический трепет  наслаждения",  о  коих
Бингли оповещал в афишах. Человек двадцать виднелось там и сям на скамьях  в
партере, примерно столько же свистели и топали ногами на галерке, да  еще  с
десяток, по контрамаркам, сидели в ложах. Отдельную ложу  занимали  поручики
драгунского полка Роджерс и Поджерс и  юный  корнет  Тидмус.  Актеры  играли
только для них, и эти джентльмены переговаривались с исполнителями, когда те
не бывали заняты в диалоге, а в знак одобрения громко вызывали их по имени.
 Антрепренер Бингли, который исполнял все главные роли, и  комические  и
трагические, кроме тех случаев,  когда  смиренно  уступал  место  лондонским
светилам, порою наезжавшим  в  Чаттерис,  в  роли  Неизвестного  был  просто
великолепен. Он наряжен  был  в  узкие  штаны,  ботфорты  и  плащ,  которыми
театральная традиция наделила этого невинно пострадавшего человека, а из-под
касторовой шляпы с траурным пером, свисавшим на его  старое  пропитое  лицо,
виднелся  огромный,  волнистый,  рыжеватый  парик.  Из  запаса   бутафорских
драгоценностей он всегда отбирал себе самые крупные и  блестящие,  и  сейчас
из-под плаща у него поблескивал  бриллиантовый,  закрывавший  целый  сустав
мизинца перстень, которым, он  поигрывал  для  услаждения  партера,  В  виде
особенной милости Бингли разрешал  иногда  надевать  этот  перстень  молодым
актерам своей труппы, игравшим в водевилях. Чтобы польстить ему, они просили
рассказать им историю перстня. В театре, так же как и у царствующего дома  и
других знатных фамилий, некоторые драгоценности передаются из  рода  в  род.
Этим перстнем владел Джордж, Фредерик Кук, который получил  его  от  мистера
Квина, который, возможно, купил его за шиллинг. Бингли воображал,  что  весь
мир ослеплен его сверканием.
 Неизвестный лежа читал бутафорскую книгу  -  поразительную  эту  книгу,
которая не переплетена, как прочие, но  размалевана  и  нарумянена,  подобно
герою или героине, что держит ее в руках  и  держит  не  так,  как  обычно
держат книги, но указывает на страницу пальцем  при  этом  многозначительно
кивая головой в  публику,  а  затем  поднимает  глаза  и  палец  к  потолку,
притворяясь,  будто  по  своим  утешительным  свойствам   сие   литературное
произведение сродни небесам.
 Едва завидев Пена и его товарища, Неизвестный стал играть  нарочно  для
них,  лежа  на  бутафорском  холмике,  он  важно  на  них  погладывал  из-за
позолоченной книги и  пуще  прежнего  выставлял  на  вид  руку,  перстень  и
ботфорты, прикидывая, какое впечатление произведет на  них  каждый  из  этих
аксессуаров: он твердо вознамерился их пленить, ибо знал, что  они  уплатили
за вход и ему  уже  виделось,  как  их  семьи,  прибыв  из  своих  поместий,
заполняют плетеные кресла в его ложах.
 А пока он лежал на своем холмике, слуга его Фрэнсис делился с  публикой
наблюдениями касательно своего хозяина.
 - Опять, читает, - говорил Фрэнсис. - И так от зари  до  зари.  Природа
для него лишена красоты, а жизнь - очарования. Уже три года, как я не  видал
на его лице улыбки. (При этих  словах  верного  слуги  лицо,  у  Бингли  так
помрачнело, что страшно было смотреть.) Ничто его не занимает. О,  когда  бы
мог он привязаться к какому-нибудь живому созданию, пусть даже к  зверю  или
птице, - ибо без любви нет жизни.
 (Из хижины выходит Тобиас (Голл). Он восклицает:
 _ О, как отрадно после семи долгих  недель  снова  почувствовать  тепло
солнечных лучей! Благодарю тебя,  всеблагое  небо,  за  эту  радость!  -  Он
сжимает  в  руках  шапку,  возводит  глаза  горе  и   молится.   Неизвестный
внимательно к нему приглядывается.
 Фрэнсис к Неизвестному: Видно, этому  старику  не  много  досталось  на
земле счастья. А между тем, как он благодарен и за малую эту долю!
 Бингли: Пусть он стар, но он всего лишь младенец  в  пеленках  надежды.
(Пристально смотрит на Фокера, но тот как ни  в  чем  не  бывало  продолжает
сосать набалдашник своей трости.)
 Фрэнсис: Надежда - кормилица жизни.
 Бингли: А колыбель ее - могила.
 Неизвестный сопроводил эту реплику стоном, похожим на  звук  умирающего
фагота, и устремил  на  Пенденниса  такой  пристальный  взгляд,  что  бедный
мальчик совсем смешался. Ему казалось, что на  него  смотрит  вся  зала,  он
потупил глаза. Едва он их поднял, как снова встретился взглядом с Бингли.  В
продолжение всей сцены  тот  не  давал  ему  покоя,  и  он  испытал  великое
облегчение, когда сцена кончилась, и Фокер, стуча тростью, крикнул:  "Браво,
Бингли!"
 - Похлопай ему, Пенденнис, ты же знаешь, это каждому приятно, -  сказал
Фокер и добрый этот юноша, а также развеселившийся Пенденнис  и  драгуны  в
ложе напротив что было сил забили в ладоши.
 Хижину Неизвестного и его ботфорты сменила комната в  замке  Винтерсен
слуги стали торопливо вносить столы и стулья.
 - Вон Хикс и мясе Тэктвейт,  -  шепнул  Фокер.  -  Очень  мила,  верно,
Пенденнис? А вот и... ура! Браво! Вот и Фодерингэй.
 Партер возбужденно застучал зонтами об пол,  с  галерки  раздался  залп
рукоплесканий драгунские офицеры и Фокер  исступленно  хлопали.  Шум  стоял
такой, будто театр был набит битком. Из-за боковой кулисы выглянула  красная
физиономия и жиденькие бакенбарды  мистера  Костигана.  Пен  широко  раскрыл
сразу заблестевшие глаза: госпожа Халллер вышла на  сцену,  глядя  в  землю,
потом, оживившись от рукоплесканий,  обвела  залу  признательным  взором  и,
скрестив руки  на  груди,  склонилась  чуть  не  до  полу  в  величественном
реверансе. Снова аплодисменты, снова зонты на этот раз  Пен,  разгоряченный
вином и восторгом, бил в ладоши и орал "браво!" громче всех. Госпожа  Халлер
заметила его, как и все в зале, и старенький  мистер  Бауз,  первая  скрипка
оркестра (усиленного в этот вечер с любезного разрешения  полковника  Франта
музыкантами  драгунского  полка),  поднял  глаза  от  пюпитра,  к   которому
прислонен был его костыль, и улыбнулся бурному восторгу юноши.
 Кому довелось видеть мисс Фодерингэй лишь в позднейшие годы, после того
как она вышла замуж и приобщилась к жизни Лондона,  тем  трудно  вообразить,
как прекрасна она была в ту пору, когда Пен впервые ее узрел,  и  я  заранее
предуведомляю читателя, что карандаш,  который  иллюстрирует  эту  книгу  (и
умеет довольно хорошо нарисовать безобразное  лицо,  но  перед  изображением
красавицы  всегда  пасует),  не  может   дать   о   ней   даже   отдаленного
представления. Она была рослая, статная и к двадцати шести годам  -  ибо  ей
было тогд