ем.
 - Какого черта он подлещивается? - проворчал Уорингтон с  презрительной
усмешкой, которую даже не пытался скрыть. - Ба, а это еще кто идет, не Арчер
ли? Сегодня здесь  собрался  весь  Парнас.  Будет  потеха.  Ну  как,  Арчер,
кончилось заседание в палате?
 - Я не был в палате. Я был там, - произнес Арчер с таинственным  видом,
- где мое присутствие требовалось. Дайте-ка мне поужинать, Джон, чего-нибудь
существенного. Ненавижу вельмож, которые не  кормят.  Будь  это  Эпсли-Хаус,
другое было бы дело. Герцог  знает  мои  вкусы,  он  всегда  говорит  своему
мажордому: "Мартин, сегодня вечером  я  жду  мистера  Арчера.  Позаботьтесь,
чтобы мне в кабинет подали холодный ростбиф, чуть не дожаренный,  и  бутылку
светлого эля, и хереса". Сам герцог не  ужинает,  но  он  любит  угостить  и
знает, что обедаю я рано. Человек не может питаться воздухом, черт побери.
 -  Разрешите  представить  вам  моего  друга  мистера   Пенденниса,   -
торжественно проговорил Уорингтон. - Пен, познакомься, это мистер Арчер,  ты
о нем много слышал. А вы, Арчер, должны быть знакомы с майором,  его  дядей,
вы ведь со всеми знакомы.
 - Третьего дня обедал с ним в Гонт-Хаусе, - отвечал Арчер, -  Нас  было
четверо: французский посланник, Стайн и мы двое, простые смертные.
 - Но дядюшка сейчас в Шотл... - начал Пен, однако Уорингтон под  столом
наступил ему на ногу, и он осекся.
 - По тому же самому делу я и был сейчас во дворце,  -  продолжал  Арчер
как ни в чем не бывало. - Меня заставили четыре часа  прождать  в  приемной.
Даже почитать было нечего, кроме вчерашней "Таймс", которую я знал наизусть,
- там три передовые статьи мною написаны. И  хоть  в  приемную  четыре  раза
заглядывал лорд-канцлер и один раз у него в руках была королевская  чашка  с
блюдцем, - так что вы думаете? - он даже не догадался предложить  мне  чашку
чаю.
 - В самом деле? Что  же  там  еще  стряслось?  -  спросил  Уорингтон  и
добавил, обращаясь к Пену: - Ты ведь  знаешь,  когда  при  дворе  что-нибудь
неладно, они всегда вызывают Арчера.
 - Да, что-то неладно, - сказал мистер Арчер. - И раз эта история завтра
все  равно  станет  всеобщим  достоянием,  могу,  пожалуй,  рассказать.   На
последних скачках в Шантильи, когда я скакал на  Брайан-Бору,  лошади  моего
давнишнего друга герцога Сен-Клу, старый король мне  сказал:  "Арчер,  я  не
спокоен насчет Сен-Клу. Я устроил его брак с  принцессой  Мари-Кюнегонд  от
этого зависит мир в Европе: ведь если  брак  не  состоится,  Россия  объявит
войну. А этот болван так увлекся мадам  Массена,  супругой  маршала,  что  и
слышать не хочет о женитьбе". Ну так вот, сэр,  я  поговорил  с  Сен-Клу,  и
поскольку я привел его в хорошее расположение тем, что его  лошадь  победила
на скачках, да еще принесла ему малую толику денег, он мне  сказал:  "Арчер,
передайте папаше, что я подумаю".
 - А как по-французски "папаша"? - спросил Пен, считавший себя  знатоком
этого языка.
 - О, мы с ним всегда говорим по-английски... Я его обучил, когда мы еще
были мальчишками, после того как он в Туикнеме свалился в воду и я спас  ему
жизнь. Никогда не забуду, какое лицо было у королевы, когда я вытащил его на
берег. Она подарила мне вот этот перстень с брильянтом и до сего  дня  зовет
меня Чарльзом.
 - Мадам Массена, должно быть, уже старая женщина, - заметил Уорингтон.
 - Ну, конечно, старая, она ему в бабушки годится, я ему так и сказал, -
отвечал Арчер нимало не смутившись. - Но эта любовь к старухам -  опаснейшая
вещь. Потому-то король и волнуется потому-то и королева, бедняжка, в  таком
горе. Во вторник они покинули Париж и сейчас живут в отеле Жонэ.
 - Может быть, Сен-Клу обвенчался тайно? - спросил Уорингтон.
 - Вот этого не  скажу,  -  отвечал  Арчер.  -  Знаю  только,  что  меня
заставили ждать четыре часа что  я  в  жизни  не  видел  человека  в  таком
волнении, как бельгийский король, когда он наконец ко мне  вышел,  и  что  я
дьявольски голоден... а вот и ужин.
 - Он сегодня в ударе, - сказал Уорингтон, когда они с Пеном шли  домой.
- Но бывает и почище, иногда его чуть не сто человек слушают, раскрыв рот. А
ведь если отбросить эту страсть к вранью, он  хороший,  порядочный  малый  -
способный делец, надежный друг, заботливый сын, муж и отец.
 - Так чего ради он плетет эти небылицы?
 - Безобидная мания. Он  своей  болтовней  никому  не  причиняет  вреда,
никого не чернит. И в политике он честен - ни словом, ни  делом  не  изменит
своей партии, не то что мы грешные...
 - Мы? Кто это мы? - спросил Пен. - Кто мистер Арчер по профессии?
 - Член  Корпорации  Гусиного  Пера,  мой  милый.  Четвертого  сословия.
Прессы.
 - Так ты, значит, тоже принадлежишь к этому сословию?
 - Об этом поговорим в другой раз, - сказал Уорингтон.
 Они в это время  шли  по  Стрэнду,  мимо  ярко  освещенного  дома,  где
помещалась какая-то газета. К подъезду во  весь  опор  подкатывали  в  кебах
репортеры другие, выходя, сталкивались с ними в дверях лампы  горели  и  в
комнатах редакторов, и выше, где трудились наборщики: все окна сияли огнями.
 - Погляди, Пен, - сказал Уорингтон. -  Вот  она,  великая  машина,  она
никогда не спит. Ее посланцы рыщут во всех концах света, ее  курьеры  мчатся
по всем дорогам. Ее офицеры маршируют  с  армиями  на  походе,  ее  эмиссары
проникают в кабинеты государственных деятелей. Они повсюду. Вот сейчас  один
представитель этой самой газеты дает взятки в Мадриде, а другой узнает  цены
на картофель в Ковент-Гардене. Гляди! Вон  скачут  последние  новости  из-за
границы. Завтра их уже будут знать на Даунинг-стрит. Поднимутся  или  упадут
акции составятся или рухнут состояния лорд Б., держа в руках эту самую га-
зету, возьмет слово в палате и,  убедившись,  что  маркиз  на  своем  месте,
произнесет замечательную речь... А мистер  Дулан  вынужден.  будет  прервать
свой ужин в Черной Кухне: он ведь помощник редактора по заграничным делам  и
не имеет права отойти ко сну, прежде нежели просмотрит депеши.
 И в таких разговорах друзья добрались к себе в Темпл, когда на  востоке
уже золотилась заря.

 ^TГлава XXXI,^U
 в которой в дверь стучит мальчик из типографии

 Среди своих кутежей и пирушек, как ни были они  скромны  и  умеренны  в
цене, если не в других смыслах, Пен все время  помнил,  что  над  ним  висит
грозный меч, который скоро, скоро упадет, - и тогда конец его веселой жизни.
У него почти не осталось денег. Третью часть их поглотил вступительный взнос
в клуб пришлось купить необходимую мебель для спальни короче - он разменял
свой последний пятифунтовый билет, и как найти ему преемника  -  понятия  не
имел: ведь до сих пор наш  герой  жил  как  юный  принц  или  как  младенец,
которому мать дает поесть, чуть он заплачет.
 Уорингтону не было известно, на  какие  средства  живет  его  приятель.
Единственный сын, мать - помещица, дядя - старый щеголь, что ни день званный
на  обед  к  какому-нибудь  вельможе:  кто  его  знает,  возможно,   в   его
распоряжении огромное богатство. Цепочки у него золотые, несессер такой, что
впору  лорду,  и  манеры  и  вкусы  аристократические.  Не  то,  чтобы   ему
требовалось только все самое дорогое, - он с  отменным  аппетитом  поглощает
пинту портера и порцию жаркого из кухмистерской, но экономить по мелочам  он
не умеет. Он неспособен дать лакею на чай два пенса не может не нанять кеб,
если ему этого хочется или если  идет  дождь,  а  уж  если  наймет  кеб,  то
непременно переплатит вознице. Чищеные перчатки презирает. Будь он  воспитан
в расчете на десять тысяч  годового  дохода,  он  и  те  не  мог  бы  меньше
скупиться:  стоит  ему  услышать  жалостную  историю  нищего   или   увидеть
исхудавшее детское личико, как рука его тянется к карману... Может быть, тут
сказывалась широкая натура, упрямо не желающая вести  счет  деньгам  может,
врожденная доброта и великодушие а может, и мелкое тщеславие, погоня за по-
хвалой, пусть даже за похвалой возниц и лакеев. Едва ли и  умнейшие  из  нас
всегда знают, какие ими движут чувства, и,  вероятно,  иные  наши  поступки,
которыми мы более всего гордимся, очень удивят нас, когда мы  в  свое  время
доберемся до их источника.
 Итак, Уорингтон не знал денежных обстоятельств Пена, а  тот  не  считал
возможным ему открыться. Что в колледже Пен безрассудно сорил деньгами - это
его друг помнил, а впрочем, в колледже все безрассудно  сорят  деньгами.  Но
как значительны были траты сына и как ничтожны средства  матери  -  на  этот
счет мистер Уорингтон еще не был просвещен.
 Истина выплыла наружу в один прекрасный девь, когда Пен мрачно созерцал
сдачу с последних пяти фунтов, лежавшую на подносе рядом со жбаном пива,  за
которым Уорингтон посылал мальчишку.
 - Последняя роза лета, - произнес Пен.  -  Ее  цветущие  подруги  давно
увяли, а теперь и она облетает. - И он поведал Уорингтону обо всем,  что  мы
знаем - о бедности матери, о собственных безумствах,  о  великодушии  Лоры,а
Уорингтон попыхивал трубкой и внимательно слушал его. Когда Пен  кончил,  он
сказал, выколачивая трубку:
 -  Безденежье  пойдет  тебе  на  пользу.  Нет  лучшего  лекарства   для
порядочного человека - заметь, порядочного, на прочих оно  не  действует,  -
нежели  пустой  карман.  Он  бодрит  и  укрепляет,  держит  в   непрестанном
возбуждении, -  так  бывает,  когда  человек  берет  барьер  или  фехтует  с
противником: вынужденный глядеть в лицо опасности,  он  напрягает  все  свои
силы, чтобы преодолеть ее. Нужда выявляет наше  мужество,  если  оно  в  нас
есть, и учит бороться с судьбой. Когда у тебя не будет  денег,  ты  поймешь,
сколько есть такого, без чего отлично можно  обойтись.  Тебе  уже  не  будут
нужны ни новые перчатки, ни лакированные сапоги, ни одеколон,  ни  кебы.  Ты
неженка, Пен, ты избалован женским воспитанием. Здоровый, неглупый  человек,
который неспособен прокормить одного себя, недостоин  того,  чтобы  жить  на
свете. Такой пусть истратит последний пенс и - бух в воду с моста  Ватерлоо.
Или пусть украдет баранью ногу, и его сошлют на каторгу,  вон  из  Англии  -
нечего ему тут делать. Dixi. Я свое сказал. И давай выпьем пива.
 - Ты-то свое сказал, - возразил Пен, - а мне как быть? В Англии хватает
и хлеба и мяса, но за них надо платить работой или деньгами.  А  кому  нужна
моя работа? И что я могу делать?
 Уорингтон расхохотался.
 - Давай поместим объявление в "Таймсе", - предложил он. -  "Ищет  место
младшего учителя в классической  и  коммерческой  школе  дворянин,  бакалавр
искусств,  получил  образование  в  корлледже  св.  Бонифация  в  Оксбридже,
срезался на экзаменах..."
 - Перестань! - вскричал Пен.
 - "...желает вести занятия  по  классическим  предметам,  математике  и
основам французского языка может также стричь  и  брить,  присматривать  за
младшими учениками и играть в четыре руки с дочками директора. Обращаться  к
А. П., Лемб-Корт, Темпл".
 - Да ну тебя, - проворчал Пен.
 - - Мало ли чем можно  заняться.  Вон  твой  приятель  Блаундел  -  тот
профессиональный  шулер,  разъезжает  по  Европе,  высматривает   желторотых
аристократов и обирает их. А Боб О'Тул, с которым я учился  в  школе,  возит
почту в Валлинафад, в том числе корреспонденции Джека Финьюкейна.  А  еще  я
знаю одного человека, он сын доктора, как и... ну, ну,  не  сердись,  что  я
такого сказал?.. Так вот, сын доктора, и сам уже понемножку работал здесь  в
больнице, а потом поссорился с родителем из-за каких-то денег и  знаешь  что
сделал,  когда  спустил  последние  пять  фунтов?  Отрастил  усы,  уехал   в
провинцию,  объявил  себя  профессором  Спинето,  мозольным  оператором  его
величества императора всея Руси,  удачно  срезал  мозоль  редактору  местной
газеты, после чего к нему повалили клиенты, и три года  прожил  безбедно.  А
теперь он помирился с семьей и унаследовал отцовские припарки!
 - К черту припарки! - вскричал Пен. - Не буду я ни править каретой,  ни
срезать мозоли, ни плутовать  в  карты.  Больше  ты  ничего  не  можешь  мне
предложить?
 - Могу. Мой собственный опыт. У каждого, видишь ли, есть свои  секреты.
До сегодняшнего нашего разговора я был уверен, что ты богатый человек, - так
и всякий бы решил, глядя на твои беспардонно барственные замашки.  Из  того,
что ты мне рассказал, ясно, что к доходам матери ты больше и  притрагиваться
не смеешь. Нельзя же без конца жить на счет женщин. Ты должен расплатиться с
этой чудесной девушкой... как ее зовут, Лора? За твое здоровье, Лора!.. И не
брать больше из дому ни шиллинга, хотя бы тебе пришлось рыть канавы.
 - Но на что мне жить? - спросил Пен.
 - А на что живу я, как ты думаешь? На содержание,  положенное  младшему
брату? У  меня  тоже  есть  свои  секреты,  мой  милый.  -  Лицо  Уорингтона
помрачнело. - С этими деньгами я уже пять лет как распростился,  и  умно  бы
поступил, если бы чуть пораньше этого распростился с жизнью. С тех пор я сам
себе кормилец. Мне много не нужно. Когда кошелек у меня пустеет, я берусь за
работу и снова наполняю его, а потом лежу и бездельничаю, как индус или  как
удав,  пока  не  переварю  того,  что  съел.  Вот  видишь,  я  уже   немного
проголодался, - и Уорингтон показал Пену длинный, тощий кошелек,  в  котором
болтались три-четыре золотые монеты.
 - Но как ты его наполняешь? - спросил Пен.
 - Пишу, - отвечал Уорингтон. - Я не сообщаю об  этом  всем  и  каждому,
добавил он, слегка покраснев. - К чему лишние расспросы!  А  может  быть,  я
просто осел и не желаю, чтобы люди болтали, что, мол, Джордж Уорингтон пишет
ради хлеба насущного. Пишу я в юридических журналах. Вот, смотри, эти статьи
мои. - Он перелистал несколько страниц. - И еще  работаю  иногда  для  одной
газеты, у меня там знакомый редактор.
 И однажды, зайдя с Пенденнисом в клуб,  Уорингтон  потребовал  подшивку
"Зари" и молча указал пальцем  на  несколько  статей,  которые  Пен  тут  же
прочитал с великим удовольствием. После этого он без труда  узнавал  писания
Уорингтона - его  четкую  мысль,  заключенную  в  сжатые  периоды,  здравый,
насмешливый ум и знание предмета.
 - На это я не гожусь,  -  сказал  Пен,  искренне  восхищенный  талантом
друга. -  В  политике  и  в  истории  я  профан  и  литературу  знаю  весьма
поверхностно. Где мне летать на таких крыльях,
 - А у тебя есть свои, - мягко возразил Уорингтон. - Они легче и,  может
быть,  поднимают  выше.  Те  стихи  и  отрывки,  что   ты   мне   показывал,
свидетельствуют о природном даре,  а  это  в  наши  дни  встречается  редко.
Нечего, нечего краснеть, притворщик несчастный! Ты сам уже десять лет в этом
убежден. Думается мне, что в тебе горит священное пламя,  пусть  слабый,  но
подлинно поэтический огонек а по сравнению  с  этим  все  наши  керосиновые
лампы - ничто, сколько их ни оправляй. Ты поэт, мои  милый.  -  И  Уорингтон
хлопнул Пена по плечу своей мощной ладонью.
 У Артура даже слезы выступили на глазах.
 - Как ты добр ко мне! - сказал он.
 - А это потому, что ты мне по душе, дружище. Мне было здорово  тоскливо
жить одному, и твоя физиономия сразу мне понравилась.  Понравилось,  как  ты
смеялся над этим безобидным снобом Лоутоном. Словом, не знаю почему, но  так
уж получилось. Я один на свете. Мне очень нужен был хороший товарищ. -  И  в
темных глазах Уорингтона выразилась неизъяснимая доброта и грусть.
 Увлеченный своими мыслями  и  похвалами  друга,  Пен  не  заметил  этой
печали.
 - Спасибо тебе, Уорингтон, - проговорил он. - Спасибо за дружбу и...  и
за то, что ты сказал про меня. Мне и правда часто казалось, что я поэт. И  я
стану поэтом, я, пожалуй, и сейчас поэт, ты совершенно прав, хоть другие так
и не считают. Тебе что  понравилось,  "Ариадна  на  острове  Наксос"  (я  ее
написал восемнадцати лет) или поэма на конкурс?
 Уорингтон так и покатился со смеху.
 - Ну и дурак! - выкрикнул он.  -  Да  такого  беспомощного,  слезливого
вздора, как твоя "Ариадна" я в жизни не читал. А поэма на  конкурс  до  того
напыщенная и слабая, что я решительно удивляюсь, как ей не присудили медаль.
Ты что же, решил, что ты серьезный поэт, вознамерился переплюнуть Мильтона и
Эсхила? Ты возомнил себя Пиндаром, безмозглый пигмей,  и  готов,  как  орел,
владыка бурь, воспарить, взмахнув крылами, в беспредельную лазурь? Нет,  мой
милый, если хочешь знать мое мнение -  тебе  по  силам  написать  журнальную
статью и сочинить приятные стишки, но и только.
 - Неправда! - вскричал Пен, вскакивая с места и топая ногой. - Клянусь,
я тебе докажу, что способен на большее.
 А Уорингтон  в  ответ  только  пуще  смеялся  и  часто-часто  попыхивал
трубкой.

 Возможность показать свое искусство представилась Пену довольно  скоро.
Известный  издатель  мистер  Бэкон  (в  прошлом  -  "Бэкон  и   Бангэй")   с
Патерностер-роу, владелец "Юридического обозрения", в котором  писал  мистер
Уорингтон, и ряда других столь же почтенных изданий, вдобавок  еще  ежегодно
выпускал роскошно  переплетенный  том  под  названием  "Весенний  альманах",
редактором коего была леди Вайолет Либас, а сотрудниками - не  только  самые
видные, но и самые  высокородные  молодые  поэты  наших  дней.  В  "Весеннем
альманахе" (который с тех пор разделил участь других недолговечных  весенних
цветов) читатели впервые узрели стихи молодого лорда Додо, рыцарские баллады
высокочтимого  Перси  Попджоя,  снискавшие  ему  громкую  славу,  "Восточные
газели" Бедуина Сэндса и многие другие произведения вашей знати. Сборник был
богато иллюстрирован портретами  царствующих  особ  и  другими  гравюрами  в
нежном и сладострастном духе  и  поскольку  изготовление  гравюр  требовало
времени и их заказывали задолго вперед, получалось  так,  что  не  художники
иллюстрировали стихи, а видные поэты писали стихи к картинкам.
 Однажды, как раз перед выпуском этого альманаха, мистер Уорингтон зашел
побеседовать  с  мистером  Хеком,  литературным   редактором   Бэкона   (ибо
последний, ничего не смысля в поэзии да  и  вообще  в  изящной  словесности,
благоразумно пользовался услугами профессионала).  Итак,  мистер  Уорингтон,
зайдя по своим делам в кабинет к мистеру Хеку,  увидел  на  его  столе  кучу
оттисков и гранок для "Весеннего альманаха" и: стал их просматривать.
 Перси  Попджой  написал  стихи  к  картинке  под  названием  "Церковное
крыльцо": молодая женщина с огромным молитвенником в руках спешит в церковь,
а из-за выступа дома за ней следит глазами юноша в  черном  плаще.  Картинка
была очень мила но Перси Попджою на этот раз изменил его могучий талант: он
написал самые дрянные стихи, какие когда-либо выходили из-под пера  молодого
английского вельможи.
 Читая их, Уорингтон громко смеялся смеялся и мистер Хек, но  лицо  его
было озабоченно.
 - Стихи не годятся, - сказал он, -  публика  их  не  примет.  У  Бангэя
выпускают отличную книгу, они там ставят на мисс Бэньян  против  нашей  леди
Вайолет. Титулов у нас, правда, больше... но стихи эти из  ряда  вон  плохи.
Это и сама леди Вайолет  признала,  но  она  занята  -  кончает  собственное
стихотворение. Что теперь делать - ума не приложу. Гравюру бросить нельзя  -
хозяин заплатил за нее шестьдесят фунтов.
 - Один мой знакомый мог бы, думаю, вас выручить, - сказал Уорингтон.  -
Дайте мне оттиск, а завтра утром присылайте ко мне за стихами. Заплатите вы,
конечно, хорошо?
 - Конечно, - сказал мистер Хек, и Уорингтон, покончив со  своим  делом,
возвратился домой и протянул оттиск Пену.
 - Ну, малыш, вот тебе случай  показать  себя.  Сочини-ка  мне  к  этому
стихи.
 - Что такое? Церковное крыльцо... какая-то девица входит в  церковь,  а
на нее пялит глаза подвыпивший молодой человек... Что с этим можно  сделать,
черт побери?
 - А ты попробуй. Тебе ведь так хотелось зарабатывать на  жизнь,  вот  и
начинай.
 - Что ж, попробую, - сказал Пен.
 - А я пойду обедать. - И Уорингтон ушел, оставив Пена  в  довольно-таки
мрачном состоянии духа.
 Когда он поздно вечером возвратился домой, стихи были готовы.
 - Вот, - сказал Пен. - Выжал все, что мог. Авось сгодится.
 - Думаю, что сгодится, - подтвердил Уоринг