ч
годового дохода каждый. Ты заметил - у  подъезда  клуба  стояла  темно-синяя
каретка, запряженная огромным рысаком? Ее среди всех узнаешь. Это выезд сэра
Хью Трампингтона. Он никогда не ходит пешком - никогда, это даже  вообразить
невозможно. Если он навещает свою матушку, что живет через два дома (я  тебя
непременно ей представлю, у нее бывают  лучшие  люди  Лондона),  то  у  дома
двадцать три садится на лошадь, а у дома двадцать пять  спешивается.  Сейчас
он у Бэя играет в пикет с графом Понтером он второй пикетист Англии - и  не
удивительно:  каждый  божий  день,  кроме  воскресений  (сэр   Хью   глубоко
религиозный человек), он играет с половины четвертого до половины  восьмого,
а потом переодевается к обеду.
 - Что и говорить, очень  благочестивое  времяпрепровождение,  -  сказал
Пен, смеясь, а про себя подумал, что дядюшка становится болтлив.
 - Ах ты господи, разве в этом дело? При таком богатстве  человек  волен
проводить время по своему усмотрению. Баронет, член парламента, десять тысяч
акров лучшей земли в Чешире и роскошная усадьба  (хоть  он  никогда  там  не
живет) - такой может делать все, что ему угодно.
 - Так это, стало быть, его каретка? - язвительно спросил Пен.
 - Каретка?.. А, ну да, и  ты  очень  кстати  мне  напомнил,  я  немного
уклонился в сторону... reveo a o  mouto  {Вернемся  к  нашим  баранам
(франц.).}. Вот именно - reveo a o mouto. Так вот эта каретка в  моем
распоряжении от четырех до восьми часов. В полном  моем  распоряжении,  черт
побери, как если бы я нанимал ее у Тильбюри за тридцать фунтов в месяц!  Сэр
Хью добрейшей души человек будь нынче погода чуть похуже,  мы  бы  с  тобой
сейчас катили на Гровнер-Плейс в этой каретке. Видишь, как выгодно знаться с
богачами? Обедаю я даром, гощу за городом, езжу верхом - все даром. Своры  и
доезжачих для меня держат другие. ic vo o voi {Так вы (трудитесь),  но
не для себя (лат.).}, как мы, бывало, говорили в  школе,  а?  Прав  был  мой
старый друг Лич, из сорок четвертого полка, очень был неглупый человек,  как
большинство шотландцев. Знаешь, что говорил Лич?  "Я  не  так  богат,  чтобы
знаться с бедняками".
 - Вы не соблюдаете собственных правил, дядюшка, - с улыбкой сказал Пен.
 - Не соблюдаю правил? Как это так, сэр? - обиделся майор.
 - На практике вы куда добрее, чем в теории, иначе не  поздоровались  бы
со мною на Сент-Джеймс-стрит. Живя среди герцогов и всяких магнатов,  вы  не
стали бы дарить вниманием неимущего сочинителя.
 Из этих слов мы можем заключить, что мистер Пен делал успехи и научился
не только исподтишка насмешничать, но и льстить.
 Майор  Пенденнис  тотчас  успокоился  и  даже  был  растроган.  Ласково
похлопав племянника по руке, на которую опирался, он сказал:
 - Ты, мой милый, другое дело,  ты  -  моя  плоть  и  кровь.  Я  к  тебе
расположен, я бы тобой гордился, кабы не твои проделки и  всякие  безумства,
ей-богу! Ну, да авось ты перебесился,  надеюсь,  надеюсь,  что  перебесился,
пора бы! Моя цель, Артур, -  сделать  из  тебя  человека,  увидеть,  как  ты
займешь в свете место, подобающее носителю твоего имени, и моего. Ты  создал
себе кое-какую репутацию своим литературным талантом, и я отнюдь не  говорю,
что это плохо, хотя в мое время поэзия, талант и  тому  подобное  считались,
черт возьми, дурным тоном. Взять хотя бы бедного  Байрона,  ведь  он  совсем
опустился, можно сказать - погубил себя, а все потому, что знался с поэтами,
журналистами и прочей такой публикой. Но теперь не то - теперь литература  в
моде, образованные люди вхожи  в  лучшие  дома!  Temora  mutatur  {Времена
меняются (лат.).}, черт возьми, и остается только  повторить  за  Шекспиром:
"Что есть, то благо".
 Пен не счел за нужное сообщать дядюшке, кому принадлежит это изречение,
и тут они как раз вышли из  Гринпарка  и  направились  на  Гровнер-Плейс,  к
пышному особняку, где обитали сэр Фрэнсис Клеверинг и его супруга.
 Ставни  первого  этажа  были   заново   позолочены   дверные   молотки
ослепительно сверкали на балконе гостиной переносный цветник пылал  белыми,
розовыми, пунцовыми красками цветы украшали и окна второго этажа  (вероятно
- опочивальни и гардеробной миледи), и  даже  прелестное  оконце  в  третьем
этаже, где, как решил востроглазый Пен,  находилась  девичья  спаленка  мисс
Бланш Амори и весь фасад дома  радовал  глаз  свежей  краской,  зеркальными
стеклами, вычищенным кирпичом и новой, без пятнышка, штукатуркой.
 "Как, верно, наслаждался  Стронг,  создавая  все  это  великолепие!"  -
подумал Пен.
 - Леди Клеверинг едет на прогулку, - сказал майор.  -  Придется  только
забросить карточки. - Новое словечко "забросить" он  употребил  потому,  что
слышал его от каких-то молодых вельмож и решил, что оно  подходит  для  юных
ушей Пена.
 И в самом деле, когда они приблизились к  дому,  к  подъезду  подкатило
великолепное желтое ландо, обитое  внутри  кремовой  парчой  или  атласом  и
запряженное чистокровными,  серыми  в  яблоках,  лошадьми.  Головы  их  были
украшены яркими лентами, сбруя сплошь в гербах. Гербы сверкали и на  дверцах
ландо - увенчанные гребнями, разделенные на множество полей, в подтверждение
древности и знатности дома Клеверинг и Снэлл. На  высоких  козлах  в  чехле,
тоже расшитом золотыми гербами, восседал, сдерживая пляшущих лошадей,  кучер
в серебряном парике, человек еще молодой, но степенного  вида,  в  жилете  с
галунами и с пряжками на башмаках - маленькими пряжками,  не  такими,  какие
носят лакеи Джон и Джимс, - те, как известно, большие  и  изящно  прикрывают
ступню.
 Одна створка парадных дверей отворена, и Джон,  один  из  самых  рослых
сынов своего племени, стоит, прислонясь к косяку, скрестив стройные  ноги  в
шелковых чулках, голова напудрена, в руке - трость с золотым  набалдашником,
dolichokio {Длиннотенная (греч.) - эпитет для копья у Гомера.}. Джимса еще
не видно, но он близко и ждет в сенях вместе с третьим слугой, тем,  что  не
носит ливреи, и уже изготовился  раскатать  волосяную  дорожку,  по  которой
миледи прошествует к ландо. Чтобы  описать  все  ото,  требуется  время,  но
наметанный глаз сразу все приметит. И верно, не успели майор и  Пен  перейти
улицу, как распахнулась вторая створка дверей волосяная  дорожка  скатилась
по ступеням крыльца к подножке  коляски  и  Джон  уже  отворяет  украшенную
гербом дверцу с одной стороны, а Джимс с другой, и на крыльце появляются две
дамы, разодетые по последней моде, в сопровождении  третьей,  у  которой  на
руках тявкает спаниель с голубой ленточкой на шее.
 Первой в коляску впорхнула мисс Амори выбрала себе место по  вкусу.  За
ней следовала леди Клеверинг. но она была не столь молода и не  столь  легка
на ногу, и эта ее нога в зеленом атласном ботинке и в чулке, очень тонком, в
отличие от лодыжки, которую он облекал,  довольно  долго  раскачивалась  над
подножкой, пока миледи висела в воздухе,  оперевшись  на  руку  несгибаемого
Джимса, - на радость всякому поклоннику женской красоты, какому случилось бы
оказаться свидетелем этой торжественной церемонии.
 Пенденнисы, старший и младший, тоже  узрели  эти  прелести,  подходя  к
дому. Майор хранил на лице невозмутимо учтивое выражение. Пен  же  при  виде
коляски  и  дам  немного  оробел  -  ему  вспомнились  кое-какие  сценки   в
Клеверинге, и сердце у него забилось чуть быстрее обычного.
 В это время леди Клеверинг  оглянулась  и  увидела  их:  она  поднялась
наконец на первую ступеньку и еще через секунду уже сидела бы  в  ландо,  но
тут качнулась назад (так что от надушенной головы  Джимса  облаком  взвилась
пудра) с возгласом: "Батюшки, да это Артур  Пенденнис  и  старый  майор!"  -
соскочила обратно на твердую землю и, протянув вперед пухлые руки, затянутые
в оранжевые перчатки, тепло приветствовала дядю и племянника.
 - Входите, входите, что это вас не было видно?..  Вылезай,  Бланш,  тут
старые знакомые. Ну и обрадовали! А мы вас ждали, ждали.  Входите,  там  еще
завтрак на столе, - громко говорила радушная  хозяйка,  двумя  руками  тряся
Пена за руку (руку майора она уже  успела  пожать  и  выпустить)  и  Бланш,
закатив глаза к самым крышам  и  застенчиво  краснея,  вышла  из  коляски  и
протянула робкую ручку майору Пенденнису.
 Компаньонка с собачкой нерешительно огляделась,  видимо  размышляя,  не
следует ли покатать Фидельку, но затем сделала полоборота и тоже вошла в дом
следом за леди Клеверинг, ее дочерью и двумя гостями.  И  желтая  с  гербами
коляска осталась стоять пустая, только кучер в серебряном парике  возвышался
на козлах.

 ^TГлава XXXVII,^U
 в которой слова появляется Сильфида

 Люди поважнее лакея  Моргана  были,  однако,  хуже  его  осведомлены  с
доходах леди Клеверинг и когда миледи прибыла в Лондон,  в  свете  поползли
слухи о ее несметном богатстве.  Среди  источников  его  упоминали  фактории
индиго, клиперы  с  опиумом,  банк,  битком  набитый  рупиями,  брильянты  и
драгоценности индийских царьков, и огромные проценты по  ссудам,  полученным
ими или их предшественниками от отца леди Клеверинг. Называли  точную  сумму
ее счета у лондонского банкира, и количество нулей в этой сумме исторгало  у
пораженных  слушателей  соответствующее   количество   благоговейных   "о!".
Передавали как достоверный факт, что  в  Англии  находится  некий  полковник
Алтамонт, любимый чиновник  набоба  Лакхнаусского,  человек  необыкновенный,
якобы принявший мусульманскую веру и испытавший множество головокружительных
и опасных приключении, которому поручено договориться с  бегум  Клеверинг  о
продаже ей знаменитого брильянта "свет дивана" из носовой серьги набоба.
 Под титулом "бегум" леди Клеверинг была известна в Лондоне еще  раньше,
чем сама там поселилась и как Делольм,  Блекстон  и  прочие  превозносители
британской конституции вечно хвастают, что мы допускаем людей в  ряды  нашей
аристократии за любые заслуги и что человек, родись он хоть в канаве, может,
буде он того достоин, стать пэром  Англии  и  сидеть  рядом  с  каким-нибудь
Стэнли или Кэвендишем, - так же и наше высшее общество вправе хвалиться тем,
что хоть оно и надменно, и  ревниво  охраняет  свои  привилегии,  и  лишь  с
большим выбором включает  в  свой  круг  посторонних,  однако  если  человек
достаточно богат, все преграды мгновенно рушатся, и его (или ее) принимают с
распростертыми  объятиями,  как  того  и  заслуживает  их   богатство.   Это
доказывает нашу британскую честность и независимость суждений:  наши  высшие
сословия - не просто надменные аристократы, какими  их  выставляют  невежды
напротив, если у человека есть деньги, они будут  привечать  его,  есть  его
обеды, танцевать на его балах, брать в жены его дочерей или  отдавать  своих
прелестных дочек в  жены  его  сыновьям  без  всяких  церемоний,  как  самые
обыкновенные roturier {Простолюдины (франц.).}.
 Наш друг шевалье Стронг, в свое время надзиравший за  отделкой  дома  в
Клеверинг-Парке, теперь с  присущим  ему  вкусом  давал  указания  и  модным
лондонским подрядчикам, готовившим лондонский особняк  к  приезду  семейства
Клеверингов. Украшением  этого  изысканного  жилища  Стронг  наслаждался  не
меньше, чем если бы сам был  его  владельцем.  Фактотум  и  доверенный  друг
баронета по три раза перевешивал картины и переставлял диваны и кресла,  вел
беседы с виноторговцами и будущими поставщиками и в то же  время,  пользуясь
случаем, обставлял  собственную  квартирку  и  закладывал  небольшой  винный
погреб квартирка вызывала восхищение всех его знакомых, а те из  них,  кого
он  изредка  приглашал  к  завтраку,  теперь  запивали  жаркое  превосходным
кларетом. Шевалье, по собственному выражению, катался как сыр в масле: он  с
большим удобством устроился в "Подворье Шепхерда" и прислуживал ему  бывший
его товарищ по Испанскому легиону,  которого  он  потерял  во  время  штурма
какого-то испанского форта  и  вновь  нашел  на  углу  Тоттенхем-Кортроуд  и
которого  произвел  в  чин  слуги  -  своего  и  приятеля,  временно  с  ним
квартировавшего. Приятель же этот  был  не  кто  иной,  как  любимец  набоба
Лакхнаусского, доблестный полковник Алтамонт.
 Свет не видывал человека менее любопытного или, по крайней мере,  более
деликатного, нежели Нэд Стронг, и он  не  старался  вникать  в  таинственную
связь, которая вскоре после  их  первой  встречи  установилась  между  сэром
Фрэнсисом Клеверингом и посланцем набоба. Последнему была известна  какая-то
тайна касательно первого, почему-то это давало ему власть над Клеверингом и
поскольку Стронг знал, что его патрон прожил далеко не безупречную молодость
и в бытность свою в индийском полку показал себя  не  с  лучшей  стороны,  а
полковник клялся, что близко знал Клеверинга в Калькутте, Стронг решил,  что
он держит сэра Фрэнсиса в страхе угрозой каких-то разоблачений. Да Стронг  и
сам уже давно раскусил  сэра  Фрэнсиса  Клеверинга  как  человека  неумного,
бесхарактерного и слабовольного,  как  морального  и  физического  лентяя  и
труса.
 После  встречи  в  Бэймуте  несчастный  баронет  раза  три  виделся   с
полковником, но не сообщал Стронгу, о чем у них шел разговор, хотя  шевалье,
выполнявший все его  поручения,  несколько  раз  передавал  от  него  письма
полковнику. В один  из  таких  дней  посланец  набоба  был,  надо  полагать,
особенно не в духе: он скомкал письмо Клеверинга в кулаке и разразился целой
тирадой:
 - К дьяволу сотню! Хватит с меня и писем и вилянья. Скажите Клеверингу,
что мне нужна тысяча, не то я не буду больше молчать, и тогда от него мокрое
место останется. Пусть гонит тысячу, и  я  уеду  за  границу  и,  даю  слово
джентльмена, на год оставлю его в покое. Так и передайте ему, дружище.  Если
я не получу деньги в пятницу к двенадцати часам,  то,  не  будь  мое  имя...
такое, как есть, в субботу я даю заметку  в  газету  и  на  той  неделе  вся
лавочка взлетит на воздух.
 Строит передал эти слова баронету, и они произвели  такое  впечатление,
что в назначенный день и час шевалье опять явился  в  бэймутскую  гостиницу,
где стоял Алтамонт, и вручил ему  требуемую  сумму.  Алтамонт  называл  себя
джентльменом и поступил по-джентльменски: расплатился по счету в  гостинице,
и бэймутская газета сообщила, что он отбыл в заграничное путешествие. Стронг
проводил его в Дувр, до самой пристани. "Тут пахнет подлогом, - думал он.  -
Не иначе как вексель попал к этому типу и теперь он шантажирует Клеверинга".
 Однако еще до истечения года полковник  вновь  ступил  на  берег  нашей
благословенной  страны.  По  его  словам,  ему  дьявольски  не   повезло   в
Баден-Бадене: красное выходило четырнадцать раз подряд, ни один  благородный
человек такого не выдержит. Денег на проезд он был вынужден просить  у  сэра
Фрэнсиса и баронет,  хоть  ему  и  приходилось  туго  (у  него  было  много
предвыборных расходов, и жизнь в поместье стоила  недешево,  а  тут  еще  он
обставлял свой лондонский  дом),  все-таки  умудрился  уплатить  по  векселю
Алтамонта, хотя и очень неохотно:  в  присутствии  Стронга  он,  ругательски
ругаясь, выразил сожаление, что полковника не упекли в Германии  в  долговую
тюрьму до конца дней, тем избавив его от дальнейших домогательств.
 Деньги для полковника сэру Фрэнсису пришлось добывать без ведома  жены
ибо эта добрая женщина, хотя и не скупилась  на  расходы,  однако  вместе  с
большим состоянием унаследовала от своего  папаши  Снэлла  неплохую  деловую
хватку и супругу положила  лишь  такое  содержание,  какое,  на  ее  взгляд,
приличествовало его званию ж титулу. Время от времени она делала ему подарки
или оплачивала какой-нибудь экстренный карточный долг, но  всегда  требовала
подробного отчета об употреблении этих подачек и Клеверинг напрямик  сказал
Стронгу, что за деньгами для Алтамонта он просто не может обратиться к жене.
 В обязанности мистера Стронга входило добывать для своего  патрона  как
эти, так и другие суммы. И в его  квартире  в  "Подворье  Шепхерда"  нередко
велись переговоры между сэром Фрэнсисом и господами из мира денежных  мешков
и перешло из рук в руки немало крупных банкнот и листков вексельной  бумаги.
Когда человек с молодых ногтей привык делать долги  и  получать  наличные  в
обмен на обязательства уплатить через год, не бывает, чтобы удача долго  ему
сопутствовала: чуть немножко повезет,  глядишь  -  ростовщик  уже  опять  на
пороге, а векселя с твоей подписью пущены в оборот. Клеверинг находил  более
удобным встречаться с этими господами не у себя,  а  у  Стронга  и  шевалье
питал к баронету столь сильное дружеское расположение, что хотя  сам  он  не
имел за душой ни шиллинга, его подпись как поручителя стояла на обороте чуть
ли не всех векселей, какие выдавал сэр Фрэнсис. Приняв векселя Клеверинга  к
платежу, он учитывал их "в Сити". Когда подходил срок оплаты,  торговался  с
держателями и либо платил что-нибудь в счет долга,  либо  получал  отсрочку,
переписав  вексель  на  нового  держателя.   Правдами   или   неправдами   -
джентльменам надобно жить. Мы ведь только что читали в газетах, что гарнизон
Коморна держится бодро, военные ставят пьесы, танцуют  на  балах  и  поедают
свой рацион, хотя им ежечасно угрожает штурм  австрийцев,  а  в  случае  его
удачи - виселица так же и в Лондоне сотни неунывающих должников расхаживают
по улицам, изо дня в день обедают достаточно сытно и весело и крепко спят по
ночам а поблизости уже маячит бейлиф, и веревка долгов уже накинута  им  на
шею -  каковые  мелкие  неудобства  старый  солдат  Нэд  Стронг  сносил  без
малейшего труда.
 Однако нам еще представится случай ближе познакомиться с этими, да и  с
другими интересными обитателями "Подворья Шепхерда", а сейчас возвратимся  к
леди Клеверинг и ее друзьям, очень уж долго мы заставили их ждать  в  дверях
дома на Гровнер-Плейс.
 Они сразу вошли в роскошную столовую, отделанную в средневековом стиле,
- "почему -  одному  богу  известно,  -  как  заметила,  добродушно  смеясь,
хозяйка, - разве что потому, что мы с Клеверингом дожили до середины  своего
века", - и здесь гостям были предложены обильные остатки  завтрака,  еще  не
убранного со стола, за которым только что сидели  леди  Клеверинг  и  Бланш.
Наша маленькая сильфида, на званом обеде съедавшая не более  шести  зернышек
риса, как  Амина,  приятельница  джиннов,  в  "Тысяче  и  одной  ночи",  без
свидетелей  весьма  энергично  орудовала  ножом   и   вилкой   и   поглощала
основательную порцию бараньих котлет,  тем  самым  уподобляясь  в  лицемерии
многим другим светским девицам. Пен  и  майор  от  угощения  отказались,  но
убранство столовой расхвалили на все  лады,  не  забыв  и  модного  словечка
"очень строгий стиль". И в самом деле, здесь имелись голландские, с высокими
спинками стулья семнадцатого века буфет резного дерева -  шестнадцатого  у
стены  -  другой  буфет,  тоже  резной,  из  деревянной  отделки  церкви   в
Нидерландах, а над круглым дубовым столом - огромная церковная люстра  были
тут и фамильные портреты  с  Уордор-стрит,  и  гобелены  из  Франции,  щиты,
двуручные  мечи  и  секиры  из  папье-маше,  зеркала,  статуэтки  святых   и
дрезденский фарфор - словом, ничего более строгого и вообразить  невозможно.
Из столовой дверь вела в библиотеку, где стояли подобранные по размеру бюсты
и книги, глубокие кресла и бронзовые скульптуры в классическом стиле. Здесь,
за надежным прикрытием двойных  дверей,  сэр  Фрэнсис  курил  сигары,  читал
"Беллову жизнь" и засыпал после обеда, если не играл на бильярде в одном  из
своих клубов и не понтировал в игорных домах близ Сент-Джеймс-стрит.
 Но что могло сравниться со строгим  великолепием  гостиных?  Ковры  там
были столь толстые и пушистые, что нога ступала по ним бесшумно,  как  тень
на белом их фоне цвели розы и тюльпаны  величиной  с  постельную  грелку  в
живописном беспорядке расставлены  были  стулья  высокие  и  низкие,  стулья
кривоногие и стульчики до того  хрупкие,  что  под  стать  только  сильфиде,
столики маркетри, на которых громоздились диковинные безделушки,