в Бате, под скромной вывеской  с  лекарской
эмблемой." Несколько времени он прожил в бедности, едва зарабатывая  на  то,
чтобы содержать свою лавку в приличном виде, а свою  прикованную  к  постели
мать в известном довольстве но однажды, когда леди Рибстоун направлялась  в
портшезе в собрание и пьяный носильщик-ирландец грохнул ее светлость о косяк
двери Пена, а палкой от портшеза проткнул самую красивую розовую  склянку  в
его окне, - миледи визжа ступила на землю и без сил  опустилась  на  стул  в
лавке мистера Пенденниса, где и была приведена в чувство с помощью корицы  и
нюхательных солей.
 Обхождение у  мистера  Пенденниса  было  столь  отменно  благородное  и
успокаивающее, что миледи,  супруга  сэра  Пепина  Рибстоуна,  баронета,  из
Кодлингбери в графстве Сомерсет, назначила своего  спасителя,  как  она  его
называла, лекарем при своей особе и своем семействе, весьма обширном.
 Сын ее, приехав на рождественские вакации из Итона, объелся  и  заболел
лихорадкой, от коей мистер  Пенденнис  лечил  его  с  великим  искусством  и
заботливостью. Словом, он заслужил милость семейства Кодлингбери, и  с  этой
поры  началось  его  процветание.  Лучшее  общество  Бата  пользовалось  его
услугами, особливую же любовь и восхищение питали к нему  дамы.  Для  начала
смиренная его лавчонка приобрела нарядный вид, затем он  перестал  торговать
зубными щетками и духами затем вовсе закрыл лавку и только держал небольшую
приемную, где ему прислуживал  весьма  воспитанный  молодой  человек  затем
завел двуколку и кучера и бедная его старуха-мать, до  того  как  отойти  в
лучший мир, сподобилась увидеть из окна спальной, к которому подкатывали  ее
кресло, как ненаглядный ее Джон  влезает  в  собственную  карету  -  правда,
одноконную, но с семейным гербом Пенденнисов на дверцах.
 - Что бы теперь сказал Артур? - спросила она однажды, говоря о  младшем
своем сыне. - Ведь он ни разу даже не навестил моего Джонни  за  все  время,
пока тот терпел бедность и невзгоды!
 - Капитан Пенденнис, матушка, находится со  своим  полком  в  Индии,  -
заметил мистер Пенденнис. - И покорно вас прошу, не зовите меня  Джонни  при
молодом человеке... при мистере Паркинсе.
 Настал день, когда она  перестала  звать  сына  каким  бы  то  ни  было
ласкательным именем и без этого доброго, хотя и сварливого  голоса  в  доме
стало очень пусто. Пенденнис велел перенести ночной звонок в ту комнату, где
столько лет ворчала добрая старушка, и спал теперь на  ее  большой,  широкой
кровати. Когда произошли  эти  события,  ему  было  за  сорок  лет:  еще  не
кончилась война еще не взошел на престол Георг Великолепный  да  что  там,
еще  не  началась  настоящая  повесть.  Но  много  ли  стоит  дворянин   без
родословной? Свою родословную Джон Пенденнис к тому времени заказал вставить
в раму под стекло, и она висела в  гостиной  его  дома  между  изображениями
поместья Кодлингбери в Сомерсетшире и колледжа св.  Бонифация  в  Оксбридже,
где он  провел  недолгие  счастливые  дни  своей  юности.  Что  касается  до
родословной, то он извлек ее из чемодана: теперь он был джентльменом  и  мог
показывать ее кому угодно, как офицер у Стерна - свою шпагу.
 Примерно в то же время,  когда  скончалась  миссис  Пенденнис,  в  Бате
уснула  вечным  сном  еще  одна  пациентка   ее   сына:   известная   своими
добродетелями старая леди Понтипул,  дочь  Реджинальда,  двенадцатого  графа
Бейракрса, а стало быть, двоюродная прабабка нынешнего графа и вдова  Джона,
второго лорда Понтипула, а также его  преподобия  Джонаса  Уэлса,  служителя
часовни Армагеддона в Клифтоне. В продолжение последних пяти лет при  миледи
состояла в компаньонках мисс Элен Тислвуд, дальняя родственница благородного
семейства Бейракрсов, упомянутого выше, и дочь лейтенанта королевского флота
Р.  Тислвуда,  убитого  в  сражении  при  Копенгагене.  Мисс  Тислвуд  нашла
прибежище под кровом леди Понтипул доктор,  навещавший  эту  последнюю  два
раза на дню, а то и чаще, не мог не заметить, с какой ангельской добротой  и
кротостью девушка сносила капризы престарелой своей  родственницы  и  когда
они, сидя  в  четвертой  карете  похоронного  кортежа,  провожали  почтенные
останки миледи в Батское аббатство, где они ныне и покоятся, он поглядел  на
ее кроткое бледное личико и положил сделать ей некий  вопрос,  при  мысли  о
котором пульс его начинал отбивать не менее девяноста ударов в минуту.
 Он был старше ее более чем на  двадцать  лет  и  никогда  не  отличался
особенной пылкостью. Возможно, была у  него  в  юные  годы  большая  любовь,
которую ему пришлось задушить, - возможно, всякую юную любовь следует душить
или же топить, как слепых котят так или иначе, в сорок  три  года  это  был
сдержанный, спокойный человечек в черных чулках и с лысой головой, и  спустя
несколько дней после похорон он навестил мисс Тислвуд и, пощупав  ей  пульс,
задержал ее руку в своей и  спросил,  где  она  думает  жить  теперь,  когда
семейство Понтипул предъявило права на имущество ее покровительницы,  и  его
заколачивают в ящики, и  увязывают  в  корзины,  и  перекладывают  сеном,  и
укрывают соломой, и замыкают на три замка в обитых зеленым сукном  шкатулках
для серебра, и увозят на глазах у бедной мисс Элен... Словом,  спросил,  где
она теперь думает жить.
 Глаза ее наполнились слезами, и она отвечала, что еще не знает.  У  нее
есть немного денег. Леди Понтипул отказала ей тысячу фунтов она поселится в
каком-нибудь пансионе или в какой-нибудь школе, словом, она еще не знает.
 Тогда Пенденнис, глядя в бледное ее лицо и все не выпуская ее  холодной
ручки, спросил, не согласится ли она переехать к нему в  дом?  Он  старик  в
сравнении с такой... с такой  юной  и  цветущей  девицей  как  мисс  Тислвуд
(Пенденнис принадлежал к старой, торжественно-галантной школе джентльменов и
аптекарей), но рода достаточно  знатного  и,  как  он  смеет  себе  льстить,
человек честных правил и доброго нрава. Дела его идут хорошо, день  ото  дня
все лучше. Он один на свете, он нуждается в доброй и верной подруге и  почел
бы целью всей своей жизни составить ее счастье. Короче,  он  продекламировал
ей небольшую речь, которую сочинил в то утро, лежа в постели, а  репетировал
и подправлял в карете, по дороге из дома.
 Если он в юные годы познал  любовь,  то,  может  быть,  и  она  некогда
мечтала о лучшей доле, нежели стать женой пожилого низкорослого джентльмена,
который  имел  привычку  постукивать  себя  ногтем  по  зубам  и   притворно
улыбаться, который был сугубо любезен с дворецким, когда бесшумно поднимался
в гостиную, и отменно учтив с горничной девушкой,  дожидавшейся  у  двери  в
спальню которого старая ее покровительница вызывала  к  себе  звонком,  как
слугу, и он являлся на зов с еще большей поспешностью. Может быть, выбор  ее
пал бы на человека совсем иного рода но, с другой стороны, она знала, сколь
Пенденнис достоин уважения, какой он осмотрительный и честный, каким хорошим
был сыном для своей матери и как неустанно о  ней  заботился.  И  беседа  их
кончилась тем, что она, зардевшись румянцем, склонилась перед Пенденнисом  в
низком-пренизком реверансе и просила позволить ей... обдумать  его  любезное
предложение.
 Они поженились в Бате в мертвый сезон, когда  в  Лондоне  сезон  был  в
разгаре. И  Пенденнис,  который  заранее,  через  посредство  одного  своего
собрата, члена Королевской коллегии хирургов, снял квартиру на  Холлес-стрит
близ Кавендиш-сквер, привез туда свою жену  в  карете  парой  свозил  ее  в
театры, в парки и в Королевскую часовню показал ей, как знатных девиц везут
представлять монарху словом - приобщил ее ко всем столичным  удовольствиям.
Он также завез визитные карточки к лорду Понтипулу,  к  высокочтимому  графу
Бейракрсу, и к сэру Пепину и леди Рибстоун, своим первым и самым  милостивым
покровителям. Бейракрс оставил карточки  без  внимания.  Понтипул  заехал  с
визитом, очень восхищался  молодою  миссис  Пенденнис  и  сказал,  что  леди
Понтипул будет к ней. Миледи так и сделала, но  не  лично,  а  через  своего
лакея Джона, привезшего  ее  карточку  и  приглашение  на  концерт,  имевший
состояться через  месяц  с  лишком.  К  тому  времени  Пенденнис  уже  снова
разъезжал по Бату в одноконной своей карете, снабжая  больных  микстурами  и
пилюлями зато Рибстоуны позвали его с супругой к себе на  прием,  и  мистер
Пенденнис любил вспоминать об этом событии до самой своей смерти.

 В глубине  души  мистер  Пенденнис  всегда  лелеял  честолюбивую  мечту
сделаться помещиком. Провинциальному лекарю, чьи заработки не так уж велики,
нелегко скопить денег на покупку земли  и  дома  но  наш  приятель  был  от
природы бережлив, а к тому же  и  судьба  немало  благоприятствовала  ему  в
достижении заветной цели. Он весьма выгодно купил дом и  небольшое  поместье
вблизи упомянутого выше городка Клеверинга. Богатство его еще  приумножилось
удачной покупкой акций одного медного рудника, которые он затем, с  присущей
ему осмотрительностью, успел продать, пока оный рудник еще приносил  большие
прибыли. И, наконец, он продал свое заведение в  Бате  мистеру  Паркинсу  за
изрядную сумму наличными и при условии,  что  ему  будет  вдобавок  ежегодно
отчисляться доля прибыли  в  течение  нескольких  лет  после  того,  как  он
навсегда распростится со ступкой и пестиком.
 Сыну его, Артуру Пенденнису, было в ту пору восемь лет от  роду,  и  не
удивительно, что мальчик, оставив Бат и докторскую  приемную  в  столь  юном
возрасте, совершенно не помнил о существовании  таких  мест  и  о  том,  что
пальцы  родителя  его  когда-то  не  отмывались  добела   после   смешивания
тошнотворных  пилюль  и  приготовления  отвратительных   припарок.   Старший
Пенденнис никогда не говорил о своей лавке, даже не упоминал о ней к  своим
домашним он приглашал лекаря из Клеверинга от коротких  черных  панталон  с
чулками отказался вовсе ездил  на  рынок  и  на  судебные  сессии  и  носил
бутылочного цвета сюртук с медными пуговицами и серые гетры, точно всю жизнь
был помещиком. Он любил постоять у ворот своего имения, глядя на проезжающие
по большаку кареты и важно раскланиваясь с кучерами и форейторами, когда они
почтительно прикладывали руку к  шляпе.  Не  кто  иной,  как  он  основал  в
Клеверинге  библиотеку-читальню  и  учредил  Самарянское  общество  "Суп   и
Одеяло".  Не  кто  иной,  как  он  добился,  чтобы  почтовые  кареты,  ранее
следовавшие через Кэклфилд, стали направлять в объезд  этой  деревни,  через
Клеверинг. В церкви он выказывал одинаковое рвение и  как  молящийся  и  как
член приходского совета. На рынке каждый  четверг  обходил  лари  и  загоны,
смотрел образцы овса, пробовал на зуб  пшеницу  щупал  скотину,  хлопал  по
грудке гусей и с понимающим видом взвешивал их на руке и заключал сделки  с
фермерами  в  "Гербе  Клеверингов"  столь  же  успешно,  как   и   старейшие
завсегдатаи этой харчевни. Обращение "доктор" теперь вызывало в нем  уже  не
гордость, а стыд, и желавшие ему угодить всегда величали его "помещиком".
 Со временем все стены в обшитой дубом столовой докторова дома оказались
увешаны портретами Пенденнисов, неведомо откуда взявшимися он  уверял,  что
все они - кисти Лели или Ван-Дейка, а когда расспрашивали его об оригиналах,
отвечал неопределенно, что это всякие его предки. Малолетний его сын верил в
них всей душой, и для него Роджер  Пенденнис  Азенкурский,  Артур  Пенденнис
Крессийский, генерал Пенденнис Бленгеймский и Уденардский были  герои  столь
же достоверные и живые, как... ну, скажем, как  Робинзон  Крузо,  или  Питер
Вилкинс, или Семь поборников христианства, коих жизнеописания имелись в  его
библиотеке.
 Состояние Пенденниса, приносившее не более восьмисот фунтов годовых, не
позволяло ему даже при сугубой экономии и рачительности знаться с виднейшими
семьями графства но в порядочных и приятных знакомых второго сорта  у  него
не было недостатка. Они не были розами, но, так сказать, жили неподалеку  от
роз, и от них исходил аромат великосветской жизни. По два раза в год они до-
ставали парадное серебро и по очереди  давали  друг  другу  обеды  в  лунные
вечера, съезжаясь на эти пиршества за десять -  пятнадцать  миль.  А  помимо
соседей, Пенденнисы, сколько хотели, и даже более того, общались с  жителями
Клеверинга: миссис Лайбус постоянно рыскала по теплицам Элен и вмешивалась в
раздачу  бесплатных  обедов  и  угля  капитан   Гландерс   (50-го   гвардии
драгунского полка, в отставке) вечно вертелся в саду и в  конюшнях,  пытаясь
втянуть  Пенденниса  в  свои  ссоры  с  пастором,  с  почтмейстером,  с  его
преподобием Ф. Уопшотом, учителем клеверингской  классической  школы,  сверх
меры наказавшим розгами  его  сына  Энглси  Гландерса,  -  короче,  со  всей
деревней. И Пенденнис с женой не раз благодарили судьбу за то, что их дом  в
Фэроксе отстоит от Клеверинга почти на целую милю: иначе они бы  никогда  не
знали покоя от любопытных глаз и  болтливых  языков  тамошних  обывателей  и
обывательниц.
 Лужайка в Фэроксе спускалась к речке Говорке, а  на  другом  ее  берегу
тянулись саженые и естественные леса  (вернее,  то,  что  от  них  осталось)
Клеверинг-Парка,  поместья  сэра  Фрэнсиса   Клеверинга,   баронета.   Когда
Пенденнисы поселились  в  Фэроксе,  поместье  это  сдавалось  в  аренду  под
пастбища, и его постепенно съедали коровы и  овцы.  Дом  стоял  с  закрытыми
ставнями - роскошный дворец из известняка, с широкими лестницами, статуями и
портиками которого изображение вы можете увидеть в книге "Красивейшие  места
Англии и Уэльса". Постройкой этого дворца сэр  Ричард  Клеверинг,  дед  сэра
Фрэнсиса, положил начало разорению  семьи  проживая  в  нем,  его  преемник
довершил начатое. Нынешний сэр Фрэнсис обретался где-то за  границей  и  не
находилось никого достаточно богатого, чтобы нанять непомерно  большой  этот
дом, по опустевшим покоям, сырым и гулким залам и мрачным переходам которого
Артур Пенденнис не раз бродил в детстве, боязливо поеживаясь.  На  закате  с
лужайки Фзрокса открывался чудесный вид: и Фэрокс и Клеверинг-Парк за  рекой
наряжались в богатый золотистый убор, который был им обоим  необыкновенно  к
лицу. Верхние окна огромного дома пылали так ярко, что на  них  нельзя  было
смотреть, не мигая шумливая речка убегала на  запад  и  терялась  в  темном
лесу, из-за которого поднимались в  пурпурном  великолепии  башни  старинной
церкви Клеверингского монастыря  (по  которому  городок  этот  до  сего  дня
зовется Клеверинг Сент-Мэри). Длинные синие тени - маленького Артура  и  его
матери  -  ложились  на  траву  и  мальчик  тихим,  взволнованным   голосом
(унаследовав чувствительность матери, он никогда не оставался  равнодушен  к
красоте природы) повторял памятные строки: "Вот дело рук твоих, отец  добра
Всесильный! Вот тобой рожденный мир", чем доставлял великую  радость  миссис
Пенденнис. Такие прогулки и беседы обычно заканчивались взрывом  сыновних  и
материнских ласк ибо любить и молиться - в том и состояли  главные  занятия
милой этой женщины и  я  не  раз  впоследствии  слышал,  как  Пенденнис  по
легкомыслию своему уверял, что непременно попадет в рай, ибо без  него  мать
никогда не будет там счастлива.
 Что касается до Джона Пенденниса, отца семейства и проч., то все питали
к нему величайшее уважение, и каждое его  приказание  исполнялось  столь  же
послушно, как законы персидские и мидийские.  Никому  во  всей  империи  так
старательно не чистили шляпу. Кушать ему всегда подавали минута в минуту,  и
плохо приходилось тем, кто опаздывал к столу,  как  то  случалось  иногда  с
шаловливым и не слишком аккуратным маленьким Пеном. Неизменно в одни и те же
часы он творил молитву, прочитывал письма, занимался делами, обходил конюшни
и сад, заглядывал в курятник и на псарню, в амбар и в свинарник. После обеда
он  всегда  засыпал,  держа  на  коленях  газету  "Глобус"  и  прикрыв  лицо
ярко-желтым шелковым платком (желтые эти платки присылал ему из Индии  майор
Пенденнис, которому он содействовал  в  покупке  майорского  чина,  так  что
теперь братья были друзьями). И так как обедал он ровно  в  шесть  часов,  а
описанная выше сцена  на  закате  происходила,  надо  полагать,  примерно  в
половине восьмого, вполне вероятно, что он  не  уделял  особенного  внимания
виду, открывавшемуся с его лужайки, и не приобщался к  поэзии  и  нежностям,
коими там занимались. Да он ничего о них и не знал. Вот так же и в  гостиной
- едва мистер Пенденнис входил туда с газетой под мышкой, как  мать  и  сын,
сколько бы они перед  тем  ни  резвились,  тотчас  затихали...  И  здесь,  в
гостиной, пока маленький Пен, забравшись в  глубокие  кресла,  читал  подряд
все, что попадалось ему под руку, помещик прочитывал  собственные  статьи  в
"Газете садовника" либо, храня на лице величайшую серьезность, играл в пикет
с миссис Пенденнис или с каким-нибудь гостем из Клеверинга.

 Пенденнис всегда старался о том, чтобы по  крайней  мере  один  из  его
званых обедов приходился на то время,  когда  в  Фэроксе  гостил  его  брат,
майор, который, по возвращении его полка из Индии и  Нового  Южного  Уэльса,
продал свой офицерский патент и вышел в отставку на половинном окладе.  "Мой
брат майор Пенденнис" - не сходил с языка удалившегося от дел аптекаря. "Мой
брат майор" был любимцем всего семейства. Он служил звеном, связующим  их  с
широким миром Лондона и  с  высшим  светом.  Он  всегда  привозил  последние
новости о разных знатных особах и отзывался о них почтительно  и  пристойно,
как и подобало военному. Так,  он  говаривал:  "Милорд  Бейракрс  был  столь
любезен, что пригласил меня в Бейракрс  пострелять  фазанов",  или:  "Милорд
Стайн изъявил желание видеть меня в Стилбруке на пасхальных каникулах" и вы
можете не сомневаться, что почтенный мистер Пенденнис  спешил  оповестить  о
местопребывании "моего брата майора" всех  своих  знакомых  в  клеверингской
читальной комнате, на съездах мировых судей и  в  главном  городе  графства.
Когда майор Пенденнис гостил в Фэроксе, они съезжались со всей округи, чтобы
с  ним  повидаться  во  все  концы  графства   докатилась   слава   о   его
великосветских успехах. Ходили слухи о  предстоящей  его  женитьбе  на  мисс
Ханкл из Лилибенка, дочери старого стряпчего Ханкла, за которой тот давал не
менее полутора тысяч годовых но "мой брат майор" отклонил эту честь.  "Пока
я холост, - говорил он, - никому нет дела до моей бедности. Я  имею  счастье
жить среди людей, занимающих столь высокое положение, что их  милостивое  ко
мне отношение не изменится от того, будет у меня на сколько-то сот или тысяч
в год больше или меньше. Мисс Ханкл хоть и прекрасная девица, однако  ни  по
рождению своему, ни по воспитанию не может быть принята в тех кругах, в коих
я имею честь вращаться. Нет, Джон, я как жил, так и умру холостяком а  твоя
достойная приятельница мисс Ханкл, я в  том  уверен,  найдет  предмет  более
достойный  ее  нежной  привязанности,  нежели  потрепанный   жизнью   старый
отставной солдат". Бремя показало, что он был прав  в  своем  предположении:
мисс Ханкл вышла за молодого  французского  дворянина  и  ныне  проживает  в
Лилибенке  под  именем  баронессы  де  Карамболь  -   со   своим   непутевым
повесой-бароном она разъехалась вскорости после свадьбы.
 Майор питал к своей невестке  искреннее  и  почтительное  расположение,
утверждая, и вполне справедливо, что она - самая что ни  на  есть  подлинная
английская леди.  И  правда,  миссис  Пенденнис  с  ее  спокойной  красотой,
врожденной добротой и кротостью и тем безыскусственным благородством,  какое
придает красивой женщине совершенная чистота  и  невинность  помыслов,  была
вполне  достойна   похвал   своего   деверя.   Думается,   не   национальным
предрассудком вызвано мое убеждение,  что  чистокровная  английская  леди  -
самое законченное из божьих созданий на земле. В ком еще вы найдете  столько
любезности и добродетели,  столько  нежности  и  веры,  и  при  т