о  и  посланцы  шерифа  не  стали  дежурить  на  лестнице
Финьюкейна так же усердно, как перед дверью  самого  капитана.  В  квартирку
Финьюкейна не раз и не два прибегала бедная  миссис  Шендон  -  излить  свои
горести и  посоветоваться,  как  снасти  ее  обожаемого  супруга.  Частенько
Финьюкейн пользовался этим случаем, чтобы подкормить ее и малютку. Посещение
такой женщины он почитал честью для своего скромного жилища и,  когда  она,
опустив на лицо вуаль, сходила по лестнице, Фин, перегнувшись через  перила,
смотрел ей вслед, чтобы в случае чего избавить ее от  домогательств  местных
ловеласов, и, может быть, даже надеялся, что к  ней  пристанет  какой-нибудь
субъект и тем доставит ему, Фину, удовольствие  бросаться  ей  на  помощь  и
переломать мерзавцу кости. Миссис Шендон  от  души  порадовалась,  когда  ее
верный рыцарь оказался назначен помощником ее мужа по новой газете.
 В тот день он охотно просидел бы у миссис Шендон все время, разрешенное
тюремными правилами, - ведь  он  уже  не  раз  присутствовал  при  том,  как
укладывали спать маленькую Мэри, для которой в углу комнаты стояла  кроватка
и  чью  молитву,  чтобы  господь  помиловал   папу,   Финьюкейн   подкреплял
сочувственным "аминь", хоть и  был  католиком  но  у  него  была  назначена
встреча с мистером Бангэем - тот пригласил его пообедать вдвоем  и  обсудить
кое-какие дела, связанные с газетой. Поэтому он ушел в шесть  часов,  однако
на следующее утро опять явился, разряженный по-праздничному, с  булавками  и
брелоками, пусть дешевыми, но зато очень блестящими,  и  в  кармане  у  него
имелись четыре фунта и два шиллинга -  недельное  жалованье  из  "Ежедневной
газеты" минус два шиллинга,  истраченные  по  дороге  в  тюрьму  на  покупку
перчаток.
 Накануне, во время обеда в кофейне Дика с мистером Бангэем  и  мистером
Троттером, литературным редактором, он  подробно  доложил  свои  взгляды  на
желательный курс газеты "Пэл-Мэл". Он очень четко  разъяснил,  как  понимает
свои собственные права и обязанности каким шрифтом следует набирать те  или
иные статьи кто  должен  писать  о  скачках  и  боксе,  а  кто  -  освещать
деятельность церкви кто - поставлять биржевые новости,  а  кто  -  светские
сплетни. Он был лично знаком с людьми, сведущими в каждой из  этих  областей
знания и жаждущими просвещать публику,  -  короче,  Джек  Финьюкейн,  как  и
сказал о нем Шендон, и как он сам с гордостью признавал, был одним из лучших
помощников редактора, о каком только могла  мечтать  лондонская  газета.  Он
знал наперечет, сколько зарабатывает  в  неделю  каждый  репортер  и  каждый
мальчишка-газетчик,  знал  тысячу  хитроумных  уловок,  с  помощью   которых
энергичный предприниматель, задумавший  издавать  газету,  может  сэкономить
средства. Быстротой вычислений, которые  он  производил  на  листке  бумаги,
между тарелок и ножей, он буквально ошеломил тугодума Бангэя,  и  позже  тот
высказал Троттеру свое мнение, что этот ирландец, видимо, толковый малый.
 А  поняв,  что  ему  удалось  произвести  на  мистера   Бангэя   нужное
впечатление, верный Финьюкейн завел речь о предмете, который принимал  очень
близко к сердцу, а именно - о вызволении из тюрьмы своего  кумира,  друга  и
начальника - капитана Шендона. Он знал с точностью до  одного  шиллинга,  на
какую сумму  скопилось  предписаний  о  дальнейшем  содержании  капитана  во
Флитской тюрьме более того, он уверял, что знает все его долги, хоть это  и
было невозможно - перечислить их не мог бы ни один человек во  всей  Англии,
и, уж конечно, не сам капитан. Он напомнил,  что  Шендон  уже  имеет  немало
заказов, и насколько же лучше он мог бы работать, если  бы  не  находился  в
заключении (с этим, впрочем,  мистер  Бангэй  не  согласился,  заметив,  что
"когда капитан сидит под замком, его непременно застанешь дома, а чуть он на
воле - поди найди его") и, наконец, он  до  того  разбередил  душу  мистера
Бангэя рассказами о том, как  изнывает  в  тюрьме  миссис  Шендон  и  чахнет
малютка, что вырвал-таки у него обещание поговорить с миссис  Шендон  пусть
она зайдет к нему завтра утром, посмотрим, что можно сделать.  Тут  они  как
раз осушили по второму стакану грота, и Финьюкейн, у которого было в кармане
четыре гинеи, совсем уже приготовился заплатить за обед, но Бангэй возразил:
"Нет уж, сэр, позвольте, платить буду я...  Джеймс,  подайте  счет,  полтора
шиллинга оставьте себе", - и  протянул  лакею  деньги.  Так  случилось,  что
Финьюкейн, воротившийся после этого обеда прямо к себе в  Темпл,  в  субботу
утром еще имел в кармане почти весь свой недельный заработок.
 По тому, как лукаво и весело он подмигивая, миссис Шендон сразу поняла,
что он принес ей радостные вести, и когда Фин  попросил  оказать  ему  честь
пройтись с ним, подышать свежим воздухом, поспешно надела шляпку и  накинула
шаль. Маленькая Мэри запрыгала от радости  в  предвкушении  прогулки  -  она
знала,  что  Финьюкейн  либо  купит  ей  игрушку,  либо  покажет  что-нибудь
интересное - в кармане у него  всегда  оказывался  редакционный  пропуск  на
какое-нибудь зрелище. Да, он всем сердцем любил и мать и дочь и  с  радостью
пустил бы себе пулю в лоб, если бы мог этим оказать  услугу  им  или  своему
обожаемому капитану.
 - Можно мне пойти погулять, Чарли? -  спросила  миссис  Шендон.  -  Или
побыть с тобой, раз ты плохо себя чувствуешь?.. У него болит голова,  мистер
Финьюкейн. Он часто мучается головной болью, я уговорила его не вставать.
 - Ступай, ступай и малышку забери, - добродушно отвечал Шендон. - Джек,
поручаю их тебе.  Подайте  мне  "Анатомию"  Бэртона  и  предоставьте  одному
творить мое черное дело.
 Он что-то писал, и книга была нужна ему для латинских и греческих цитат
(подспорья всякого журналиста), которые он нередко черпал из  этого  кладезя
премудрости.
 Итак, миссис Шендон оперлась на руку Фина, а Мери  вприпрыжку  побежала
впереди них по тюремным коридорам, через двор и на волю.  От  Флит-стрит  до
Патерностер-роу путь не долгий. Когда они подошли к дому издателя, в боковую
дверь как раз входила миссис Бангэй, прижимая к  груди  пакет  и  рукописную
книгу в красном  переплете,  в  которую  заносились  ее  торговые  сделки  с
мясником. На миссис Бангэй было  великолепное  шелковое  платье,  отливавшее
фиолетовым и пунцовым, и желтая шаль шляпку ее украшали розовые цветы, а  в
руке она держала небесно-голубой зонтик. Миссис Шендон была в старом  платье
из черного муара, чепчик ее, так же как и она сама, не знавал блестящей поры
процветания, но она в  любом  наряде  сохраняла  изящество  и  благородство.
Женщины приветствовали друг друга, каждая на свой лад.
 - Надеюсь, вы в добром здоровье, сударыня, - сказала миссис Бангэй.
 - Погода нынче прекрасная, - сказала миссис Шендон.
 - Сходите  же,  сударыня,  -  сказала  миссис  Бангэй,  так  пристально
уставившись на девочку, что даже испугала ее.
 - Я... я к мистеру Бангэю по делу... Он... он, надеюсь, здоров? - робко
пролепетала миссис Шендон.
 - Если вы пойдете к нему в контору, так, может  быть...  может  быть...
оставите пока свою девочку со мной?  -  произнесла  миссис  Бангэй  глубоким
басом и с трагическим видом вперила указательный палец в маленькую Мэри.
 - Я с мамой! - захныкала та и уткнулась лицом в материнскую юбку.
 - Пойди к этой леди, - сказала мать.
 - Я тебе покажу красивые картинки,  -  сказала  миссис  Бангэй  голосом
ласкового людоеда, - и чего-то дам: вот посмотри. - Она приоткрыла пакет,  в
котором оказалось печенье, очень сладкое, каким мистер Бангэй любил  заедать
стакан вина. Маленькая Мэри клюнула на эту приманку, и все вошли в  прихожую
квартиры, откуда была дверь в служебные помещения  мистера  Бангэя.  Но  тут
девочка опять оробела и опять вцепилась в юбку матери.  Тогда,  увидев,  как
огорчилась миссис Бангэй, добрая  миссис  Шендон  предложила:  "Если  вы  не
против, я поднимусь вместе с вами и посижу несколько минут".
 Итак, все три дамы поднялись в гостиную.  Второе  печенье  окончательно
покорило малютку и скоро она уже болтала доверчиво и без стеснения.
 Верный Финьюкейн тем временем застал мистера  Бангэя  в  более  суровом
расположении духа, чем накануне, когда он, расчувствовавшись  после  бутылки
портвейна и двух стаканов грога, наобещал всяких благ для капитана  Шендона.
Дома жена встретила его упреками. Она ведь не  велела  ему  давать  капитану
поблажек человек он никчемный, ему никакими деньгами  не  поможешь  она  и
новую газету не одобряет - Бангэй наверняка потерпит на ней убытки,  так  же
как они там (издательство своего брата она называла не иначе как "они  там")
терпят убытки на своем "Уайтхоллском обозрении". Пусть Шендон сидит в тюрьме
и работает - самое для него подходящее место. Напрасно Финьюкейн  упрашивал,
молил, обещал: Бангэй с утра  выслушал  еще  дополнительную  нотацию  и  был
тверд, как кремень.
 Но то, чего не удалось добиться нашему Джеку с конторе, уже близилось к
осуществлению в гостиной, где  подкупающая  наружность  и  манеры  матери  и
ребенка растрогали свирепую с  виду,  но  мягкосердечную  миссис  Бангэй.  В
голосе, во всей повадке  миссис  Шендон  была  безыскусственная  мягкость  и
искренность, за которую многие любили ее и жалели когда ей был оказан столь
любезный прием, жена капитана осмелела и поведала миссис Бангэй  свое  горе,
расписала доброту и прочие достоинства мужа и  слабое  здоровье  девочки  (с
двумя старшими, пояснила она, ей пришлось  расстаться  -  она  отдала  их  в
школу, лишь бы не держать в  этом  ужасном  месте)  и,  слушая  ее  нехитрую
повесть, грозная леди Макбет растаяла и  сказала,  что  сейчас  спустится  в
контору и поговорит с Бангэем. Дело же в этом семействе было поставлено так,
что для миссис Бангэй говорить - значило повелевать, а  для  мистера  Бангэя
слушать - значило повиноваться.
 И вот, когда бедный Финьюкейн уже отчаялся в успехе своих  переговоров,
величественная миссис Бангэй вплыла в  контору,  вежливо  попросила  мистера
Финьюкейна посидеть в гостиной, потому что  ей-де  нужно  сказать  несколько
слов мистеру  Бангэю,  а  оставшись  наедине  с  мужем,  сообщила  ему  свои
намерения касательно жены капитана.
 - Что случилось, милая? - спросил изумленный  меценат.  -  Утром  ты  и
слышать не хотела о том, чтобы както помочь Шендону. С чего такая перемена?
 - Шендон - ирландец, - отвечала миссис  Бангэй,  -  а  ирландцев  я  не
терплю, я всегда это говорила. Но жена его, сразу видно, настоящая  леди  и
она хорошая женщина, дочь священника, из западных графств, как и я  сама  по
материнской линии, и... Ох, Мармадьюк, ты видел ее девочку?
 - Да, миссис Бангэй, девочку я видел.
 - А ты не заметил, как она похожа на нашего ангела  Бесси?  -  И  мысли
миссис Бангэй унеслись в прошлое, в ту пору, когда  восемнадцать  лет  назад
Бэкон и Бангэй только что открыли небольшую  книжную  лавку  в  провинции  и
когда у нее была дочка по имени Бесси, примерно в том  же  возрасте,  что  и
маленькая Мэрн, пронзившая ее сердце.
 - Да что ж, милая, - сказал мистер  Бангэй,  заметив,  что  глаза  его>
супруги покраснели и заморгали, - в тюрьме за капитаном числится не  так  уж
много - всего сто тридцать фунтов. Финьюкейн  говорит,  что,  если  уплатить
половину, его выпустят, а потом он будет получать половинное жалованье, пока
не покроет разницы. Когда эта малышка сказала: "Почему вы не уведете папу из
тюмы?" - мне, поверишь ли, Флора, даже не по себе стало.
 Закончился этот разговор тем, что супруги вместе поднялись в гостиную и
мистер Бангэй произнес весьма нескладную  речь,  из  которой  миссис  Шендон
должна была понять, что, поскольку, как он только что узнал,  за  шестьдесят
пять фунтов ее мужа выпустят из тюрьмы, он готов дать ей эту сумму (а  затем
вычесть ее  из  жалованья  капитана),  но  с  тем  условием,  что  она  сама
договорится с кредиторами.
 Давно уже, вероятно, миссис Шендон и мистер  Финьюкейн  не  бывали  так
счастливы.
 - Честь вам и  слава,  Бангэй!  -  прокричал  Фин  с  чисто  ирландским
пафосом. - Дайте пожать вашу лапу. А уж "Пэл-Мэл" мы доведем до десяти тысяч
экземпляров, будьте спокойны!
 И он стал прыгать по комнате, высоко подкидывая маленькую Мэри.
 - Может, подвезти вас куда-нибудь, миссис Шендон? Моя коляска  к  вашим
услугам, -  сказала  миссис  Бангэй,  выглянув  в  окно  и  убедившись,  что
одноконный экипаж, в  котором  она  ежедневно  совершала  прогулку,  ждет  у
подъезда.
 И обе дамы,  усадив  между  собой  маленькую  Мэри  (чью  ручонку  жена
мецената не переставала крепко сжимать), а на скамеечку, спиной к лошадям  -
сияющего  мистера  Финьюкейна,  покатили  прочь  с  Патерностер-роу,  причем
владелица коляски не преминула бросить торжествующий взгляд через улицу,  на
окна Бэкона.
 "Капитану это на пользу не пойдет, - думал Бангэй, возвращаясь к  своей
конторке и гроссбухам, - но очень уж Флора расстраивается, как вспоминает  о
своем горе. Она говорит, что дочке вчера исполнился бы двадцать один год.  И
как это женщины все помнят!"
 Мы счастливы сообщить, что  хлопоты  миссис  Шендон  увенчались  полным
успехом. Ведь ей удавалось смягчать сердца  кредиторов,  даже  когда  у  ней
вовсе не бывало денег, а только мольбы и слезы тем легче было уговорить их,
имея в руках хотя бы  половину  долга  и  следующее  воскресенье  оказалось
последним - до поры до времени, - которое капитан провел в тюрьме.

 ^TГлава XXXIV^U
 Обед на Патерностер-роу

 В назначенный день Пен и Уорингтон подходили к дому мистера Бангэя - не
к главному подъезду, через который рассыльные выносили мешки, полные  только
что отпечатанных книг, и у  которого  робко  жались  авторы  с  девственными
рукописями, уготованными на продажу султану Бангэю,  а  к  боковому  -  тому
самому, из которого великолепная  миссис  Бангэй  выходила,  чтобы  сесть  в
коляску и, откинувшись на подушки, бросить вызывающий взгляд  на  окна  дома
напротив - на окна миссис Бэкон, еще не обзаведшейся коляской.
 В таких случаях миссис Бэкон, для которой великолепие невестки было как
бельмо на глазу, отворяла в гостиной окно и подзывала к нему своих  четверых
детей, словно говоря: "Посмотри на этих четырех  прелестных  малюток,  Флора
Бангэй! Вот почему я не могу разъезжать в  собственной  коляске  ты  бы  за
такую причину не пожалела и кареты четверкой!" И эти стрелы из колчана  Эммы
Бэкон больно язвили Флору  Бангэй,  когда  она  восседала  в  своей  коляске
бездетная и снедаемая завистью.
 В ту самую минуту, как Пэн и Уорингтон подходили к дому Бангэя, к  дому
Бэкона подъехали коляска и наемный кеб.  Из  первой  неуклюже  вылез  старый
доктор Слоукум экипаж его был так же тяжеловесен, как и  его  слог,  но  на
издателей то и другое производило должное впечатление.  Из  кеба  выпрыгнули
два ослепительно-белых жилета.
 Уорингтон рассмеялся.
 - Вот видишь, у Бэкона тоже званый  обед.  Это  доктор  Слоукум,  автор
"Мемуаров отравителей". А нашего приятеля Хулана просто не узнаешь, такой на
нем роскошный жилет. Дулан работает у Бангэя, - ну конечно, вот и он.
 В самом деле, Хулан и Дулая вместе приехали  со  Стрэнда  и  по  дороге
бросили жребий - кому платить  шиллинг  за  проезд  теперь  мистеру  Дулану
оставалось только  перейти  улицу.  Он  был  в  черном  и  в  больших  белых
перчатках, на которые то и дело с удовольствием поглядывал.
 В прихожей у  мистера  Бангэя  гостей  встречал  швейцар  во  фраке,  и
несколько мужчин в таких же больших перчатках, как у Дулана, только нитяных,
выкрикивали их имена в пролет лестницы. Когда трое наших знакомцев  вошли  в
гостиную, там уже кое-кто сидел, но прелестный пол  был  представлен  только
хозяйкой в ярко-красном атласе и с тюрбаном на голове. Каждому входящему она
делала реверанс, однако мысли ее были явно заняты другим. Дело в том, что ей
не давал покоя обед у миссис Бэкон, и  она,  приняв  каждого  нового  гостя,
спешила обратно в нишу окна, откуда ей были видны  экипажи,  подъезжавшие  к
дому напротив. При виде колымаги доктора Слоукума, запряженной парой наемных
кляч, Флора Бангэй совсем пала духом: к ее дверям в тот день подъезжали пока
одни кебы.
 Гости, собравшиеся в гостиной, были Пену незнакомы, но все  подвизались
в литературе. Среди них был мистер Боул, подлинный  редактор  того  журнала,
главою которого числился мистер Уэг мистер Троттер, в свое время подаривший
миру поэмы трагического и самоубийственного толка, а затем осевший в  недрах
издательства Бангэя в  качестве  литературного  редактора  и  рецензента  и
капитан Самф, бывший красавец и  щеголь,  все  еще  вращающийся  в  светских
кругах и  имеющий  какое-то  отношение  к  литературе  и  к  поэтам  Англии.
Говорили, что когда-то он написал книгу, что он был  другом  лорда  Байрона,
что он родня лорду Самфингтону анекдоты о  Байроне  не  сходили  у  него  с
языка, он постоянно поминал этого поэта и  его  современников:  "Никогда  не
забуду, как  беднягу  Шелли  исключили  из  школы  за  крамольные  стихи,  а
написал-то их я, от первой до последней строчки". Или: "Помню,  когда  мы  с
Байроном были в Миссолонги, я держал  с  графом  Гамба  пари..."  -  и  тому
подобное. Пен заметил, что к его рассказам внимательно прислушивается миссис
Бангэй: жена издателя упивалась анекдотами из жизни аристократов, и  капитан
Самф в ее глазах затмевал даже знаменитого мистера Уэга.  Будь  у  него  еще
собственный выезд, она бы заставила своего Бангэя  скупить  все,  что  вышло
из-под его пера.
 Мистер Бангэй, как радушный хозяин,  каждому  из  гостей  имел  сказать
что-нибудь приятное:
 - Как здоровье, сэр?.. Погода - лучше не бывает, сэр... Рад вас видеть,
сэр... Флора, голубушка, имею честь  представить  тебе  мистера  Уорингтона.
Мистер Уорингтон - миссис Бангэй мистер Пенденнис - миссис Бангэй. Надеюсь,
джентльмены, вы захватили с собой хороший аппетит... В вас-то, Дулан,  я  не
сомневаюсь, вы всегда готовы есть и пить за двоих.
 - Бангэй! - одернула его супруга.
 - Ну, знаете, Бангэй, если уж человек в этом доме ест без аппетита,  на
него поистине трудно  угодить,  -  сказал  Дулан,  подмигивая  и  поглаживая
большими  перчатками  свои  жидкие  бачки  в   робких   попытках   завоевать
расположение миссис Бангэй, которые та  решительно  отвергала.  "Терпеть  не
могу этого Дулана", - сообщала она по секрету друзьям. И сколько бы он ей ни
льстил, все было напрасно.
 И тут, пока миссис Бангай обозревала вселенную из  своего  окна,  перед
ней возникло и стало быстро приближаться волшебное видение в образе огромной
серой в яблоках упряжки. За ней виднелись белые вожжи,  удерживаемые  узкими
белыми перчатками: лицо - бледное, но украшенное пышной бородкой  и  голова
миниатюрного грума, подскакивающая над задком кабриолета. Едва  завидев  все
эти прелести, восхищенная миссис Бангэй произнесла:
 - Высокочтимый Перси Попджой точен, как всегда, - и поплыла  к  дверям,
чтобы достойно встретить знатного гостя.
 - Это Перси Попджой, - сказал Пен, подойдя к  окну  и  увидев,  что  из
пружинящего кабриолета вышел молодой человек в  блестящих,  словно  зеркало,
сапогах и в самом деле, это он - старший сын лорда Фальконета, как всем вам
известно, - приехал на обед к своему издателю.
 - Он был моим фагом в Итоне, - сказал Уорингтон. -  Жаль,  мало  я  его
лупил,
 А с Пеном он состязался на диспутах в студенческом клубе, в которых Пен
неизменно выходил победителем. И вот он появился в гостиной,  с  шляпой  под
мышкой и с выражением безграничного добродушия  и  глупости  на  круглом,  с
ямочками, лице, которое природа щедро наградила бородкой, но затем,  видимо,
устала либо поскупилась на иную растительность.
 Временный церемониймейстер возвестил зычным голосом:
 - Высокочтимый Перси Попджой! - чем очень смутил этого джентльмена.
 - Почему этот человек отнял у меня шляпу, Бангэй? -  жалобно  обратился
он к издателю. - Я не могу без шляпы, как же я поклонюсь миссис Бангэй?.. Вы
сегодня прекрасно выглядите, миссис Бангэй. Почему я не в