е подлежат оглашению, и никакая другая газета ни  в  Англии,
ни на континенте не может и надеяться получить к ним доступ. Но одно мы  все
же можем сообщить, а именно: самые  последние  новости  касательно  политики
Англии  и  европейских  стран  можно  будет  прочесть  только  на   столбцах
"Пэл-Мэл".  Нас  будут  читать  государственные  деятели  и  денежные  тузы,
землевладельцы и духовные лица, потому что они же будут для нас  писать.  Мы
адресуемся к высшим кругам общества и не намерены  это  скрывать:  "Пэл-Мэл"
пишется  джентльменами  для  джентльменов.  Авторы  ее  обращаются   к   тем
общественным  классам,  к  которым  и  сами  принадлежат.  У   странствующих
проповедников есть своя газета у вольнодумцев-радикалов есть  своя  газета
так почему бы джентльменам Англии тоже не быть представленными в прессе?"
 Затем мистер Шендон остановился на  литературном  отделе  газеты  и  на
отделе светской хроники, скромно упомянув, что их будут  вести  джентльмены,
-показавшие  себя  с  самой  лучшей  стороны:  люди,  отличившиеся  в  ваших
университетах (тут мистер Пенденнис покраснел и чуть, не рассмеялся), хорошо
известные в клубах и в том обществе, о котором они пишут. Он  деликатно  дал
понять лицам, желающим поместить  объявления,  что  "Пэл-Мэл"  лучше  всякой
другой газеты будет способствовать сбыту их  товаров  красноречиво  призвал
всех  английских  дворян,  всех  английских  баронетов,   все   высокочтимое
английское  духовенство,  всех  матрон,  дочерей  и  домашние  очаги  Англии
сплотиться на поддержку правого дела, И  едва  он  умолк,  как  Бангэй,  уже
успевший снова вздремнуть, проснулся и еще раз сказал, что все в порядке.
 Когда  с  проспектом  было  покончено,  Шендон  и  Уорингтон   обсудили
кое-какие подробности касательно политического и  литературного  направления
газеты, а Бангэй слушал и кивал головой, точно понимал, о чем они говоят,  и
одобрял их взгляды. Взгляды самого мистера Бангэя были  очень  несложны.  Он
считал, что никто не способен лучше капитана написать сокрушительную статью.
Он желал сокрушить своего конкурента Бэкона, и, на его взгляд,  капитан  был
для этого самым подходящим человеком.  Если  бы  капитан  Шендон  списал  на
листок бумаги письмо Юниуса или главу из катехизиса, мистер  Бангэй  остался
бы вполне доволен и решил бы, что это - самая что ни на есть  сокрушительная
статья. Итак, он с величайшим удовлетворением забрал рукопись  и  не  только
заплатил за нее, как мы уже знаем, но, уходя, подозвал к себе маленькую Мэри
и дал ей пенни.
 После  обсуждения  газеты  завязался  общий  разговор,  причем  Шендон,
подлаживаясь под двух своих гостей, в которых он, судя по их виду и манерам,
усмотрел представителей "бомонда", изображал из себя  заправского  светского
человека. О высшем свете он имел весьма  смутное  представление,  но  издали
видел его, а из того, что видел, извлек все возможное. Он говорил  о  героях
дня и о светских львах фамильярно, с игривыми намеками, словно каждый день с
ними общался рассказывал анекдоты  о  их  личной  жизни,  вспоминал  шутки,
которыми с ними обменивался, и забавные случаи,  коим  был  свидетелем.  Пен
мысленно посмеивался, слушая, как бойко этот арестант в потрепанном шлафроке
болтает о великих мира сего. Миссис Шендон бывала счастлива,  когда  ее  муж
пускался в такие рассказы, и свято в них верила. Сама она  не  стремилась  в
высший свет - куда ей, с ее-то умишком! Но для ее Чарльза это  было,  по  ее
мнению, самое подходящее место: там он может блистать, там его  уважают.  На
самом деле Шендон один-единственный  раз  был  зван  на  обед  к  графу  X.
пригласительную карточку его  жена  до  сих  пор  хранила  в  своей  рабочей
шкатулке.
 Мистеру  Бангэю  эти  разговоры  скоро  наскучили,  он  встал  и  начал
прощаться, а за ним поднялись и Уорингтон с Пеном, хотя последний  не  прочь
был  остаться  и  поближе  познакомиться  с  этим  семейством,  которое  его
заинтересовало и растрогало. Он выразил надежду,  что  ему  будет  разрешено
повторить свой визит, на что Шендон ответил с кривой усмешкой, что его можно
застать дома  в  любой  час  и  что  он  всегда  будет  рад  видеть  мистера
Пеннингтона.
 - Я провожу вас до ворот парка, джентльмены, - объявил Шендон и  взялся
за шляпу, несмотря на умоляющие взгляды жены и ее тихий  возглас  "Чарльз!".
Шаркая рваными туфлями, он первым вышел из комнаты и повел своих  гостей  по
мрачным тюремным коридорам. Когда они дошли до дверей в караулку,  одна  его
рука уже нащупывала в кармане полученные от Бангэя пять фунтов, в  то  время
как другую он протягивал на прощанье посетителям, и надо сказать,  что  один
из них, мистер Артур Пенденнис, с облегчением вздохнул, выбравшись из  этого
гнусного места и снова почувствовав под ногами камни Фаррингдон-стрит.
 Опечаленная миссис  Шендон  продолжала  работать,  сидя  у  окна.  Окно
выходило во двор, и она увидела, как Шендон, в сопровождении  каких-то  двух
мужчин, пробежал в  сторону  тюремного  кабака.  Она  мечтала  в  этот  день
покормить его обедом: на наружном подоконнике у нее хранился  кусок  мяса  и
немножко салата, и она рассчитывала закусить  вместе  с  мужем  и  маленькой
Мэри. Теперь эта надежда угасла. Он просидит в кабаке до самого закрытия,  а
потом пойдет к кому-нибудь играть в карты и пить и ввалится к себе молча,  с
остекленелыми глазами,  пошатываясь  на  ходу,  и  ей  же  придется  за  ним
ухаживать. О боже, каких только мук мы не причиняем нашим женщинам!
 Миссис Шендон подошла к шкафчику и  вместо  обеда  заварила  себе  чаю.
Сколько раз, с тех пор  как  мы  ввели  у  себя  в  обиход  это  милосердное
растение,  смиренный  чайник   служил   наперсником   и   утешителем   среди
разнообразных мук, о которых мы только что упомянули! Сколько  тысяч  женщин
проливало над ним слезы. Сколько раз его приносили, в облаке пара, к постели
больного! Сколько спекшихся от лихорадки губ он освежил! Конечно же, природа
изобрела чайный куст из сострадания  к  женщинам.  Вокруг  чайника  и  чашки
воображение рисует без счета картин. За чаем Мелисса  и  Сахарисса  поверяют
друг другу любовные тайны. Бедная Полли ставит чайник на, стол  возле  писем
своего возлюбленного, который еще вчера ее любил, и  она  тогда  читала  их,
плача от радости, а не от горя. Мэри на цыпочках входит в спальню  матери  с
чашкой утешителя в руках, - от всякой другой еды  вдова  отказывается.  Руфь
готовит чай для мужа - он сейчас возвратится с поля, где убирал  рожь...  да
что там, набросками для таких картин можно занять целую страницу.  И  миссис
Шендон садится с маленькой Мэри пить чай, пока муж  ее  наслаждается  жизнью
по-своему. Когда он вот так уходит, у ней ни на что другое нет аппетита.
 За этим угощением их застал господин, с которым мы уже немного знакомы,
- мистер Джек  Финьюкейн,  земляк  капитана  Шендона.  Джек  считал  Шендона
гением раза два беспутный капитан, у  которого,  при  его  широкой  натуре,
всегда находилось для приятеля доброе слово, а то и гинея,  выручал  его  из
беды и теперь не проходило дня, чтобы Джек не  навестил  его  и  не  принес
маленькой Мэри конфетку. Он готов был  выполнять  любые  поручения  Шендона,
улаживать его недоразумения  с  издателями,  редакторами  и  кредиторами,  с
держателями его расписок и с  теми,  кто  не  прочь  был  нажиться  на  этих
обязательствах, словом - делать тысячу  мелких  дел  за  увязшего  в  долгах
ирландского джентльмена. Я не могу припомнить ни одного  увязшего  в  долгах
ирландского джентльмена, у которого не было  бы  адъютанта  -  какого-нибудь
соотечественника в столь же стесненных обстоятельствах.  У  этого  адъютанта
есть свои подчиненные, а у тех, возможно, свои, и тоже неплатежеспособные, -
так что наш капитан всю жизнь шагал во главе отряда оборванцев, деливших все
удачи и неудачи своего главаря.
 - Ненадолго ему хватит этих пяти фунтов, - сказал мистер Бангэй,  выйдя
на улицу.
 Он не ошибся: вечером, когда миссис Шендон проверила  мужнины  карманы,
она нашла там всего два-три шиллинга да несколько монеток  по  полпенса.  Из
утренней получки Шендон отдал фунт кому-то из прихлебателей послал  баранью
ногу с картошкой и  пива  какому-то  знакомому  в  отделение  для  бедняков
заплатил старый долг в заведении, где менял свою пятифунтовую бумажку и там
же пообедал с двумя приятелями, после чего проиграл им малую толику в карты.
Таким образом, к вечеру он оказался так же беден, как был с утра.
 А издатель и двое наших друзей еще побеседовали  дорогой,  и  Уорингтон
повторил мистеру Бангэю все,  что  уже  говорил  его  конкуренту  Бэкону,  а
именно, что Пен - замечательный человек, с большим  талантом,  а  главное  -
вхож в высшее общество и  родня  "чуть  ли  не  всей  нашей  знати".  Бангэй
отвечал, что будет счастлив иметь дело с мистером  Пенденнисом  и  надеется,
что оба они не откажутся в ближайшее время у него отобедать, после чего  они
распрощались, наговорив друг другу кучу любезностей.
 - Тяжело смотреть на этого Шендона, - сказал в тот вечер Пен, вспоминая
утреннее знакомство. - Образованный человек, наделен и талантом, и юмором, а
проводит полжизни в тюрьме, да и в остальное время что он такое? Поденщик  у
книгопродавца.
 - Я тоже поденщик у книгопродавца, - рассмеялся  Уорингтон,  -  и  тебе
предстоит испробовать силы на этом поприще.  Все  мы  так  или  иначе  тянем
лямку. Но я не хотел бы  поменяться  местами  с  нашим  соседом  Пэйли,  для
которого жизнь таит не больше  радостей,  чем  для  крота.  Эх,  сколько  же
сострадания  тратится  зря  на  тех,  кого  тебе  угодно   называть   рабами
книгопродавцев.
 - А ты слишком много куришь и пьешь в одиночестве, вот и стал  циником,
- возразил Пен. - Ты Диоген у пивной бочки. И не пытайся меня убедить, будто
это правильно, что такой талант,  как  Шендон,  подчинен  такому  невежде  и
кровопийце, как твой Бангэй, который наживается на его уме, на  его  работе.
Меня бесит, что джентльмен находится в рабстве у такого типа -  ведь  он  не
стоит и мизинца Шендона, он даже не умеет толком говорить  на  своем  родном
языке, а богатство себе на нем составил!
 - Итак, ты уже начал  ругать  издателей  и  причислять  себя  к  нашему
сословию. Молодец, Пен! Но что тебе не нравится в отношениях между Бангэем и
Шендоном? Ты еще, может, скажешь, что это издатель засадил автора в  тюрьму?
Кто сегодня пропил пять фунтов, Бангэй или Шендон?
 - Несчастья толкают  человека  в  дурное  общество,  -  сказал  Пен.  -
Возмущаться легко, а что бедняге  делать,  если  в  тюрьме  у  него  нет  ни
порядочных  знакомых,  ни  каких-либо  развлечений,  кроме  бутылки?  Нельзя
слишком строго судить странности гения, надобно помнить,  что  caмый  пыл  и
горячность натуры, которые  привлекают  нас  в  писателе,  человека  нередко
уводят с прямого пути.
 - А поди ты с твоими гениями! - вскричал Уорингтон, который в некоторых
вопросах был  очень  суровым  моралистом,  хотя,  возможно,  и  очень  плохо
применил свою мораль в жизни. - И вовсе у нас не столько гениев, как уверяют
люди, скорбящие о горькой участи литераторов. На свете есть тысячи способных
людей, которые могли бы, если б захотели,  сочинять  стихи,  писать  статьи,
читать  книги  и  высказывать  свое  суждение  о  них  и  в   разговоре   у
профессиональных критиков и писателей ничуть не  больше  блеска,  глубины  и
живости, нежели в любом образованном обществе. Если юрист, или военный,  или
священник живет не по средствам и не платит долгов, его сажают в тюрьму, так
же должно поступать и с писателем. Если  писатель  напивается  -  непонятно,
почему именно у него не должна назавтра болеть голова,  если  он  заказывает
портному сюртук, почему именно он не должен за него платить?
 - Я бы давал ему больше денег на  сюртуки,  -  улыбнулся  Пен.  -  Мне,
конечно, хотелось бы  принадлежать  к  хорошо  одетому  сословию.  По-моему,
главное зло - это посредник, ничтожный человек, который стоит между талантом
и его великим покровителем -  публикой  и  загребает  себе  больше  половины
заработка и славы писателя.
 - Я пищу прозу, - сказал Уорингтон. - Ты, мой милый, в  некотором  роде
поэт и как таковой разрешаешь себе, видимо,  известную  легкость  в  мыслях.
Чего ты хочешь? Чтобы богатые люди покупали  произведение  любого  писателя,
который явится к ним с рукописью под мышкой? Чтобы  каждого,  кто  накропает
эпическую поэму, каждого, кто с ошибками или без  оных  настрочит  бездарный
роман или трагедию, ждал мешок с червонцами в  обмен  на  их  писанину?  Кто
будет решать, что хорошо, а что плохо, что найдет сбыт, а что  нет?  Словом,
имеет или не имеет покупатель право покупать то,  что  ему  нужно?  Да  если
Джонсон обедал на Сент-Джон-гейт один, за ширмой, потому что был так беден и
плохо одет, что его нельзя  было  посадить  за  один  стол  с  литературными
тузами, которых угощал мистер Кейв, - это не значит, что издатель хотел  ему
зла. Как ему было угадать гения в молодом человеке, когда тот явился к  нему
оборванный, тощий, голодный? Лохмотья еще не есть доказательство таланта.  А
вот капитал в наше время всесилен и, стало бить, диктует условия. Он  вправе
поступать с литературным изобретателем, как со всяким другим. Бели я  сказал
новое слово в литературе, я  постараюсь  на  нем  заработать  но  заставить
мистера Мэррея купить мою книгу путешествий или проповедей я же могу, так же
как не могу принудить мистера Тэттерсола дать мне сто гиней за  мою  лошадь.
Пусть у меня свой взгляд на достоинства моего Пегаса, пусть он  кажется  мне
самым замечательным конем на свете но и у торговца может быть свое  мнение:
допустим, ему нужна кобылка под дамское седло,  или  спокойный  жеребец  для
тяжелого, робкого наездника, или выносливая  почтовая  лошадь  -  тогда  мой
крылатый конь ему не подойдет.
 - Ты говорили, метафорами, Уорингтон, но ты и вправду очень  прозаичен.
Бедный Шендон! Его человечность, кротость его прелестной жены - все это меня
глубоко взволновало. Боюсь, он мне более по душе, чем иной  более  достойный
человек,
 - И мне тоже, - сказал Уорингтон. - Ну и  хорошо,  будем  сочувствовать
ему и жалеть его за слабость, хотя думаю, что человек  благородный  усмотрел
бы в такой снисходительности презрение. Ты же видел, он не только  страдает,
но и утешается, одно порождает другое, или уравновешивает  его,  как  обычно
бывает. Он в тюрьме, но нельзя сказать, что он несчастен.
 - "Талант поет за прутьями темницы..."
 -  Вот  именно,  -  сухо  подтвердил  Уорингтон.   -   Шендон   отлично
приспосабливается к клетке. Ему бы терзаться, но ведь есть  Джек  и  Том,  с
которыми можно выпить, и это его утешает он мог бы многого достигнуть,  но,
раз не вышло - что ж, он пьет с Джеком и Томом он мог бы заботиться о  жене
и детях, но у Джона с Томасом завелась бутылка, как же не отхлебнуть из нее?
Он мог бы отдать Чику, портному, те двадцать фунтов, что нужны  бедняге  для
уплаты за квартиру, но Джон и Томас наложили руку на его кошелек. И  вот  он
пьет, а портной идет в тюрьму, а семья портного идет по миру. Так  будем  же
проливать слезы над невзгодами гения и громить тиранов-издателей, угнетающих
литераторов!
 - Как, ты берешь еще стакан грога? - ехидно  спросил  Пен:  приведенный
выше разговор между молодыми людьми происходил в Черной Кухне.
 Уорингтон по обыкновению расхохотался.
 - Video meliore rooque... {Вижу и одобряю хорошее... (а делаю дурное)
(лат.) из "Метаморфоз" Овидия.} Погорячее, Джон, и с сахаром! - крикнул  он
вслед лакею.
 - Я бы тоже выпил еще, да не хочется, - сказал!  Пен.  -  Сдается  мне,
Уорингтон, что мы с тобой не намного лучше других. - И когда Уорингтон допил
последний стакан, они отправились домой.
 В ящике для почты их ждало два письма от того caмого мистера Бангэя,  с
которым  они  вместе  провели  утро.  Гостеприимный  издатель   имел   честь
приветствовать их каждого в отдельности и просил доставить ему  удовольствие
- отобедать у него в такой-то день в обществе друзей из литературного мира.
 - Угощение он устроит на славу, - сказал Уорингтон. - Вся армия  Бангэя
будет налицо.
 - Вся,  кроме  бедного  Шендона,  -  отозвался  Пен  и,  пожелав  другу
спокойной ночи, ушел в свою спаленку. События и встречи этого дня сильно его
взбудоражили, и он лежал и думал о них еще долго после того, как услышал  за
стеною громкий, равномерный храп, возвестивший, что Уорингтон крепко заснул.

 "Неужели правда,  -  думал  Пен,  лежа  в  постели  и  глядя  на  луну,
освещавшую угол комода и над ним  -  рамку  с  видом  Фэрокса,  нарисованным
Лорой, - неужели правда, что я наконец  начал  зарабатывать,  и  к  тому  же
пером? Что я более не буду разорять матушку и,  может,  даже  составлю  себе
имя? Что ж, я от этого не откажусь, - думал юный мечтатель, смеясь и краснея
в темноте, хотя была ночь и никто не мог его  увидеть  очень  уж  желанными
представлялись ему почет и слава. - Если фортуна мне улыбается,  тем  лучше
если она хмурится, бог с ней. Что бы  ни  ждало  меня,  успех  или  неудача,
помоги мне, боже, всегда быть честным. Помоги  мне  говорить  правду  в  той
мере, в какой я ее знаю, не отступать от  нее  под  воздействием  лести  или
корысти, личной неприязни или сословных предрассудков. Дорогая моя  матушка,
как вы будете гордиться на старости лет,  если  я  сумею  совершить  что-то,
достойное вашего имени! И ты, Лора, ты уже  не  будешь  презирать  меня  как
жалкого мота и бездельника, когда увидишь, что я... когда я добьюсь... тьфу,
какой же я Альнашар, я всего-то получил пока пять фунтов за стихи и заказ на
десяток статей для газеты!"  Давно  уже  Пен  не  испытывал  такого  прилива
бодрости и в то же время не судил себя так строго.  Он  перебирал  в  памяти
заблуждения  и  ошибки,  увлечения,  сумасбродства  и  разочарования   своей
непутевой молодости. Он встал с постели, распахнул окно  и  долго  глядел  в
темноту потом, повинуясь внезапному  порыву,  будем  надеяться  -  доброму,
подошел к комоду и поцеловал рисунок на стене, а потом бросился на колени  у
кровати и замер в этой позе покорности и надежды. Когда он встал, глаза  его
были полны слез: он поймал себя на том,  что  бессознательно  шепчет  слова,
которые в детстве повторял за матерью, перед  тем  как  она  уносила  его  в
кроватку и, опустив полог, благословляла на сон грядущий.
 Утром юный Пиджен  внес  в  комнату  тяжелый  пакет,  адресованный  Дж.
Уорингтону, эсквайру, с поклоном от мистера Троттера и с  запиской,  которую
Уорингтон тут же прочел.
 - Эй, Пен! - заорал он. - Хватит лодырничать!
 - Я тут! - откликнулся Пен из своей комнаты.
 - Иди сюда, это по твою душу.
 - Ну, что случилось? - спросил Пен, входя.
 - Лови! - крикнул Уорингтон и запустил пакет ему в голову, но Пен успел
его поймать, почему и устоял на ногах.
 - Это книги на отзыв, для газеты "Пэл-Мэл",  -  объяснил  Уорингтон.  -
Ну-ка, раздраконь их как следует!
 Пен ликовал. У него даже руки тряслись, когда он  разрезал  бечевку,  и
глазам его предстала пачка  новеньких  книг  в  коленкоровых  переплетах,  -
романы, стихи, путешествия.
 - Дверь на замок, Пиджен, - приказал он. - Я нынче не принимаю.
 И, залпом выпив чаю, он поспешил к своему столу, так ему  не  терпелось
взяться за дело.

 ^TГлава XXXIII,^U
 в которой наша повесть все не удаляется от Флит-стрит

 Капитан Шендон, по ходатайству своей жены,  которая  лишь  очень  редко
вмешивалась в его дела, оговорил, чтобы помощником  редактора  нарождающейся
газеты был назначен Джон Финьюкейн, эсквайр, и отважный  владелец  "Пэл-Мэл"
действительно доверил эту должность Финьюкейну. Такая любезность со  стороны
Шендона была им вполне заслужена: ведь он (как уже сказано) питал к капитану
и его семье самую нежную привязанность и рад был оказать им любую услугу.  В
квартирке Финьюкейна Шендон,  бывало,  скрывался,  когда  над  ним  нависала
опасность сесть в тюрьму за долги, - скрывался до тех пор, дока его  убежище
не  было  обнаружен