огой,
преставившийся брат", и на престол взошел его наследник Артур Пенденнис.

 ^TГлава III,^U
 в которой Пенденнис еще очень, очень молод

 Артур, как мы уже сказали, вступил на престол шестнадцати лет  фигурой
он был  (ибо  художник,  которому  предстоит  иллюстрировать  эту  книгу,  с
портретами справляется неважно и ему нипочем  не  изобразить  моего  друга),
фигурой он был, по словам своих товарищей,  коротышка,  а  по  словам  своей
мамаши - складненький. Волосы у него были здорового  каштанового  цвета,  на
солнце  отливавшего  золотом   лицо   круглое,   румяное,   веснушчатое   и
приветливое  бачки  -  определенно  рыжеватые  короче  говоря,  не  будучи
красавцем, он глядел на вас так открыто, добродушно и ласково и  так  весело
смеялся своими честными синими  глазами,  что  становилось  понятно,  почему
миссис  Пенденние  считала,  будто  им  должно  гордиться  все  графство.  В
шестнадцать лет он был пяти с половиной футов ростом, а к восемнадцати вырос
до пяти футов и восьми дюймов, на каковой высоте и остановился. Но  мать  не
уставала этому дивиться. Он был на три дюйма выше своего отца.  Возможно  ли
такое - на три дюйма перерасти мистера Пенденниса!
 Можете  не  сомневаться  -  в  школу  он  больше  не  поехал  тамошняя
дисциплина была ему не по душе, дома он себя чувствовал куда  лучше.  Вопрос
этот подвергся обсуждению, и майор высказался в том смысле,  что  племяннику
его следует возвратиться в школу.  Почтенный  доктор  тоже  заявил  в  своем
письме, что для успеха в жизни Артуру необходимо основательно проштудировать
греческих трагиков но Пен ловко  сумел  внушить  матери,  что  школа  Серых
монахов  -  опасное  место,  а  некоторые  мальчики  там  -  буяны  и  очень
распущенные, и робкая эта душа с перепугу согласилась оставить его дома.
 Тогда майор Пенденнис предложил  использовать  свое  знакомство  с  его
королевским  высочеством  главнокомандующим,  который  был  к   нему   очень
расположен, и купить Пену офицерский чин в гвардейской пехоте. Сердце у Пена
радостно забилось: ведь он, когда ездил в гости к дядюшке, слышал  как-то  в
воскресенье военный оркестр перед Сент-Джеймским дворцом. Он своими  глазами
видел, как Том Рахитс,  который  в  школе  носил  такую  тесную  курточку  и
панталоны, что старшие ученики просто не могли не поднимать его на  смех,  -
он видел, как этот самый Рахите, в  алом  с  золотом  мундире  и  высоченной
медвежьей шапке, сгибался под тяжестью полкового знамени. Том  узнал  его  и
приветствовал покровительственным  кивком.  Том,  этот  щенок,  которого  он
только в прошлой четверти огрел по спине хоккейной клюшкой,  -  и  вот  он,
пожалуйста, стоит посреди площади, отдавая  честь  флагу  своего  отечества,
окруженный штыками, перевязями и алыми мундирами, и при оглушительных звуках
труб и тарелок без стеснения беседует с верзилами-военными в  эспаньолках  и
медалях за Ватерлоо. Чего бы не дал Пен, чтобы вступить в военную службу!
 Но когда он  изложил  этот  план  своей  матери,  лицо  Элен  Пенденнис
исказилось от тревоги и страха. Пусть другие с ней не согласны, сказала она,
но, по ее мнению, стать профессиональным военным -  это  не  по-христиански.
Мистер Пенденнис никогда, никогда не разрешил бы сыну вступить в армию. Да и
для нее это было бы страшным несчастьем. Пен скорее отрезал бы  себе  нос  и
уши, нежели  преднамеренно  сделал  свою  мать  несчастной  по  великодушию
своему, он готов был подарить что угодно и кому  угодно,  а  посему  немедля
преподнес в подарок матери свою мечту о красном мундире и эполетах.
 Она решила, что  благороднее  его  нет  никого  на  свете.  Зато  майор
Пенденнис, узнав, что от  его  предложения  с  благодарностью  отказываются,
ответил вдове коротким и несколько раздраженным письмом, а про себя подумал,
что племянник его - порядочный слюнтяй.
 Однако, приехав, как обычно, погостить в  Фэрокс  на  Рождестве,  майор
остался вполне доволен, увидев мальчика на охоте. У Пена  была  превосходная
кобыла, и верхом он ездил очень смело и ловко. Он брал  барьеры  бесстрашно,
но с умом. В письмах к школьным товарищам расписывал свои высокие  сапоги  и
свои охотничьи подвиги. Он серьезно подумывал о красном охотничьем  кафтане,
и мать его не могла не признать, что этот наряд  будет  ему  очень  к  лицу
когда же он уезжал на охоту, она, конечно, терзалась тревогой и  со  дня  на
день ждала, что его доставят домой на носилках.
 Не следует полагать,  что  при  обилии  таких  развлечений  Пен  совсем
забросил более серьезные занятия. Его с детства влекли любые  книжки,  кроме
тех, что входили в курс школьного обучения. Лишь когда его насильно  окунали
головой в воды знаний, он наотрез отказывался пить. Он проглотил все  книги,
какие нашлись в доме - от "Театра" миссис Инчболд до Уайтовой "Ветеринарии",
перерыл книжные шкафы у всех соседей. В Клеверинге он обнаружил старый склад
французских романов и с жадностью на них набросился и часами  просиживал  в
библиотеке пастора Портмена, забравшись на верхнюю ступеньку лесенки и держа
на коленях какой-нибудь фолиант - "Путешествия" Гаклуйта, "Левиафан" Гоббса,
Augutii oera {Труды  святого  Августина  (лат.).}  или  стихи  Чосера.  С
пастором они были  добрыми  друзьями,  и  ни  у  кого  другого,  как  у  его
преподобия, Пен перенял вкус к портвейну, который сохранил на всю жизнь. Что
касается до миссис Портмен, то она ни чуточки не ревновала, - хотя ее супруг
и уверял, что влюблен в миссис Пенденнис,  самую  утонченную  леди  во  всем
графстве, - и, ласково поглядывая на Пена, забравшегося под потолок,  жалела
лишь об одном: что он слишком молод для ее  дочки  Минни.  (И  правда,  мисс
Майра Портмен была всего на два года моложе матери Пена, а весила в то время
столько же, сколько Пен и миссис Пенденнис вместе взятые.)
 Может  быть,  эти  подробности  скучны?  Добрый   друг,   оглянись   на
собственную юность, вспомни, как оно было. Мне  приятна  мысль  о  мальчике,
взращенном заботливой рукой, храбром и ласковом, мягкосердечном и любящем  и
глядящем жизни в лицо добрыми, честными глазами. А  какими  яркими  красками
сверкала тогда жизнь, и как ты ею наслаждался! На долю человеку выпадает  не
много таких лет. Пока они длятся, он их  не  ценит.  Лишь  когда  они  давно
миновали, он вспоминает о том, какие они были лучезарные и счастливые.
 Мистер  Сморк,  помощник  пастора  Портмена,   согласился   за   щедрое
вознаграждение  прибывать  ежедневно  из  Клеверинга  верхом  или  пешком  и
проводить несколько часов  с  юным  Пеном.  Манеры  Сморка  за  столом  были
безупречны, на чистый его лоб ниспадала кудря, а шейный платок повязан бывал
с изящной небрежностью. Он неплохо знал классическую литературу и математику
и обучил Пена всему, что тот расположен был воспринять, а это было не так уж
много, ибо Пен живо раскусил своего наставника: ведь он, въезжая  верхом  во
двор, так нелепо выворачивал носки и держал колени так далеко от седла,  что
уважать такого наездника не мог бы ни один молодой человек, обладающий  хоть
мало-мальским чувством юмора. Однажды Сморк по его милости чуть не  умер  от
страха: Пен посадил его на свою кобылу и  поскакал  с  ним  на  поляну,  где
собрались перед выездом на травлю лисы доезжачие с собаками (то  была  свора
известного  старого  охотника  мистера  Хардхеда  из  Дамплингбэра).  Мистер
Сморкана Неновой кобыле Ребекке (названной в  честь  любимой  героини  Пена,
дочери  Исаака  Йоркского)  вызвал  смятение  вреди  собак   и   негодование
выжлятника: упорно въезжая в самую гущу своры,  он  отдавил  лапу  одной  из
гончих, а от выжлятника выслушал монолог, по силе  выражений  превосходивший
даже речи грузчиков, которые он в студенческие годы слыхивал на Темзе.
 Сморк читал со своим учеником античных поэтов, и дело  это  шло  у  них
быстро,  не  то  что  в  школе,  где  францисканцы  одолевали   классическую
премудрость медлительно и тяжко, обнюхивая каждое слово и  выкапывая  каждый
корень, попадавшийся им на пути. Пен вообще  не  любил  задержек  когда  он
чего-нибудь не знал, то  просто  требовал  объяснений,  и  так  они  галопом
промчались по "Илиаде" и "Одиссее",  по  творениям  трагиков  и  прелестного
озорного Аристофана (по мнению Пена  -  величайшего  из  всех  поэтов).  Но,
обскакав на такой скорости изрядную часть  древнего  мира,  он  впоследствии
начисто все забыл, сохранив от своих классических занятий воспоминания столь
же смутные, как иной член парламента, снова и снова пускающий в ход  две-три
цитаты, или критик, который приличия ради нет-нет да и ввернет в свою статью
греческое слово.
 Наряду с поэтами  древности  Пен,  разумеется,  с  увлечением  читал  и
английских. Сморк, когда  речь  заходила  о  Байроне  или  Муре,  вздыхал  и
сокрушенно качал головой. Пен же был заядлым огнепоклонником и корсаром  он
знал этих поэтов наизусть и,  отведя  маленькую  Лору  в  нишу  окна,  таким
трагическим тоном произносил: "Зулейка, я не  брат  твой!"  -  что  большие,
серьезные глаза девочки раскрывались еще шире. Вечерами, пока ее не отсылали
спать, она сидела с рукоделием возле миссис Пенденнис и,  слушала,  как  Пен
читает вслух, не понимая ни единого слова.
 Он читал матери Шекспира (которого она не  любила,  хотя  уверяла,  что
любит), читал Байрона и Попа и свою любимую "Лалла Рук", которая не очень ей
нравилась. Зато, слушая стихи епископа Хибера, а тем  более  миссис  Хименс,
эта леди неизменно таяла и, пока Пен читал ей  этих  авторов  своим  звучным
молодым голосом, не отнимала от лица платочек. Незадолго  до  того  вышла  в
свет книга "Христианский год". Мать и сын читали ее друг другу благоговейным
шепотом, - в дальнейшей жизни Пенденнис  лишь  редко  слышал  слабые,  очень
слабые отзвуки этой торжественной музыки, но ему  навсегда  осталось  дорого
воспоминание о ней, как и о тех днях, когда она впервые поразила его  сердце
и он, бывало, бродил  по  полям,  полный  надежд  и  не  ведая  сомнений,  а
колокольный звон славил воскресное утро.
 В эту же пору своей жизни Пен  поместил  в  "Уголке  поэта",  в  газете
"Хроника графства", кое-какие стихи, которыми был весьма доволен.  Его  перу
принадлежат  произведения  за  подписью  "Неп",  озаглавленные  "К   слезе"
"Годовщина  битвы  при  Ватерлоо"  "К  мадам  Карадори,  после  концерта  в
собрании" "День св. Варфоломея" (грозное обличение папизма и  торжественный
призыв к  народу  Англии  -  объединиться  в  борьбе  против  предоставления
равноправия католикам) и пр. и пр.,  -  и  все  эти  шедевры  бедная  миссис
Пенденнис хранила так же свято, как его первые носочки, прядку волос,  рожок
и другие реликвии его младенчества. Верхом на Ребекке он скакал по  соседним
холмам или в главный город графства, -  который  мы,  с  вашего  позволения,
назовем Чаттерис, - декламируя  собственные  стихи  и  окрыленный,  как  ему
казалось, чисто байроновским вдохновением.
 Талант его в то время был  решительно  мрачного  свойства.  Однажды  он
показал матери трагедию, над которой Элен так смеялась (хотя  уже  в  первом
акте набралось шестнадцать  убийств),  что  он,  обозлившись,  швырнул  свой
шедевр в камин. Он задумал написать белыми стихами эпическую поэму  "Кортес,
или Покоритель Мексики и дочь Инка". Написал "Ариадну на острове  Наксос"  и
часть второй пьесы "Сенека, или  Роковая  ванна",  -  классические  драмы  с
хором,  строфами  и  антистрофами,  в  которых   миссис   Пенденнис   совсем
запуталась а также начал "Историю иезуитов", в которой бичевал  этот  орден
без всякой пощады. Мать нарадоваться не  могла  на  его  верноподданнические
чувства. В ту пору он был стойким, неколебимым сторонником короля и  церкви
и во время  выборов,  когда  шла  борьба  между  сэром  Джайлсом  Бинфилдом,
кандидатом ториев, и лордом  Трехоком,  сыном  лорда  Эра,  вигом  и  другом
католиков, - Артур Пенденнис, нацепив на грудь огромный синий бант,  искусно
завязанный его матерью, а на  Ребекку  -  синюю  ленту,  ехал  рядом  с  его
преподобием доктором Портменом, когда тот на своей серой  в  яблоках  кобыле
Ленивице  возглавлял  клеверингских  избирателей,  прибывших  голосовать  за
поборника протестантства.
 В тот день, в харчевне синих, Пен произнес свою первую речь и  -  тоже,
надо полагать, впервые в жизни - выпил лишнего. Боже мой,  что  творилось  в
Фэроксе, когда он возвратился туда в немыслимо поздний час!  Как  замелькали
фонари во дворе и в конюшнях, хотя ярко светила луна  как  забегали  слуги,
когда Пен, с грохотом проскакав по мосту, влетел во двор  во  главе  десятка
клеверингских избирателей,  во  все  горло  распевавших  предвыборную  песню
синих!
 Он непременно хотел, чтобы  все  они  вошли  в  дом  и  выпили  вина...
отличной мадеры... превосходной мадеры...  Джон,  подайте  нам  мадеры...  И
неизвестно, как  поступили  бы  фермеры,  не  появись  в  это  время  миссис
Пенденнис в белом капоте и со свечой в руке: при виде ее бледного  красивого
лица  ревностные  эти  тории  так  испугались,  что,  наспех  раскланявшись,
ускакали восвояси.
 Помимо этих дел и забав, мысли мистера Пена  непрестанно  занимало  то,
что, если верить поэтам, составляет главную заботу и утеху в молодые лета, а
именно... да, милые дамы, вы угадали... любовь. Втайне он уже давно мечтал о
ней и, подобно влюбленному пастушку у Овидия, обнажал свою грудь, и  взывал:
"Aura, vei" {Приди, ветерок (лат.).}. Так, вероятно, и  всякий  благородный
юноша вздыхал в свое время по какой-нибудь столь же ветреной возлюбленной!
 Да,  Пен  уже  чувствовал,  что  ему   необходима   первая   любовь   -
всепоглощающая страсть - предмет, на коем он мог  бы  сосредоточить  смутные
грезы, доставлявшие ему столь сладостные муки, девица,  которой  он  мог  бы
посвящать стихи, которая стала бы его кумиром вместо тех бестелесных Иант  и
Зулеек, что питали до сих пор его безудержное вдохновение. Он снова и  снова
перечитывал любимые свои стихи, он  призывал  Aima  Veu,  усладу  богов  и
людей, он переводил оды Анакреона и выбирал подходящие  к  своему  душевному
состоянию места из Уоллера, Драйдена, Прайора и прочих поэтов. Он без устали
рассуждал о любви в  обществе  Сморка.  Нерадивый  учитель  толковал  ему  о
чувствах, вместо того чтобы наставлять его по алгебре или греческому  языку
ибо Сморк тоже был влюблен. Да и можно ли было, каждодневно общаясь с  такой
женщиной, не влюбиться в нее? Сморк был безумно (если позволительно  назвать
безумием слабенькое пламя, тлевшее в груди мистера Сморка) влюблен в  миссис
Пенденнис. Добродетельная эта женщина, когда сидела внизу в гостиной, обучая
маленькую Лору игре на фортепьяно, либо раскраивая фланелевые юбки  для  жен
окрестных бедняков, либо занятая еще  какими-нибудь  повседневными  заботами
своей скромной и безупречной христианской жизни,  и  не  подозревала,  какие
бури бушуют в кабинете на втором этаже в двух сердцах,  -  Пена,  который  в
своей охотничьей куртке, опершись локтями на зеленый рабочий стол,  запустив
пальцы в каштановые кудри, не видел раскрытого перед ним Гомера,  и  мистера
Сморка, его  почтенного  наставника.  Разговор  у  них  заходил  о  Елене  и
Андромахе. "Андромаха похожа на мою маму, - уверял Пен. - Но знаете,  Сморк,
честное  слово,  я  много  бы  дал,  чтобы  увидеть  Елену"  и  он  начинал
декламировать свои любимые строки,  которые  читатель  найдет  в  надлежащем
месте - в третьей песне. "Илиады". Он рисовал ее портреты, - они сохранились
до сих пор, - с прямым носом и огромными глазами, и украшал  их  размашистой
подписью "Артур Пенденнис delieavit et ixit" {Рисовал  и  писал  красками
(лат.).}.
 Что до мистера  Сморка,  то  он,  само  собой  разумеется,  предпочитал
Андромаху. И,  соответственно,  проявлял  необычайную  доброту  к  Пену.  Он
подарил  ему  эльзевировское  издание  Горация,   которое   мальчику   очень
нравилось, и маленькое греческое Евангелие, полученное в подарок  от  матери
еще в Клепеме притащил ему серебряный футляр для карандаша, а уж к занятиям
не понуждал его вовсе. Казалось, он вот-вот откроет Пену свою душу он  даже
признался ему, что питает к кому-то...  привязанность,  тайную,  но  горячую
привязанность. Иенденниса это  очень  заинтересовало,  он  тут  же  спросил:
"Скажите друг мой, она красива? Какие у нее глаза, черные или голубые?"  Но
помощник пастора Портмена только  испустил  легкий  вздох,  возвел  глаза  к
потолку и слабым голосом  стал  умолять  Иена  переменить  разговор.  Бедный
Оморк! Он приглашал  Пена  к  обеду  в  свою  квартирку  в  Клеверинге,  над
заведением мадам  Фрибсби,  модистки,  а  когда  миссис  Иенденвис  приехала
однажды в Клеверинг по каким-то делам - скорее всего связанным  с  тем,  что
она вскоре перестала носить траур, и снизошла к просьбе младшего  священника
переждать дождь под его кровлей, - тотчас послал за  сдобными  булочками.  С
этого дня софа, на которой  она  сидела,  стала  для  него  священной,  а  в
стакане, из которого она пила, всегда стояли свежие цветы.
 Поскольку миссис Пенденнис могла без конца слушать похвалы своему сыну,
можно не сомневаться, что плут-наставник не упускал  случая  побеседовать  с
нею об этом!  предмете.  Возможно,  ему  скучновато  бывало  выслушивать  ее
рассказы о великодушии Пена, о храбрости, проявленной им  в  драке  с  очень
нехорошим большим мальчиком, о его проказах и шутках,  о  сверхъестественных
его способностях в латыни, музыке, верховой езде и пр.  и  пр.,  но  за  то,
чтобы побыть в ее обществе, он готов был заплатить и дороже.  А  дева  после
таких разговоров всякий раз отмечала про себя, что мистер  Сморк  -  человек
очень приятный и образованный. Касательно же своего сына она еще те  решила,
окончит ли он первым курс в Кембридже и станет архиепископом Квнтерберийским
или же выйдет на первое место в Оксфорде и займет пост  лорда-канцлера.  Что
никто во всей Англии с  ним  не  сравнится  -  в  этом,  на  ее  взгляд,  не
могло-быть ни малейших сомнений.
 Она  и  вообще-то  не  привыкла  много  тратить,  а  оставшись  вдовой,
сделалась, ради сына, особенно бережлива, пожалуй, даже прижимиста. В первый
год, пока она носила траур, в Фэроксе, разумеется, не устраивали приемов.  И
еще  много  лет  не  появлялись  на  столе  серебряные  крышки   для   блюд,
разукрашенные гербом Пенденнисов, которыми  так  гордился  покойный  доктор.
Слуг поубавилось, расходы по хозяйству  сократились.  Когда  Лен  не  обедал
дома, остальные довольствовались более чем скромной трапезой и сам  же  Пен
возглавил протест всей кухни против плохого качества  домашнего  пива.  Ради
сына Элен Пенденнис стала скупиться. Да и кто когда-либо  обвинял  женщин  в
справедливости? Ради кого-то одного они вечно жертвуют собой... или другими.
 Среда немногочисленных знакомых вдовы не было, как на  грех,  ни  одной
девицы, кого Пенденнис мог бы осчастливить бесценным  даром,  положив  к  ее
ногам сердце, которое он так жаждал кому-то отдать. Иные  юноши  в  подобных
случаях дарят свои юные чувства скотнице Долли или бросают нежные взгляды на
кузнецову дочку Молли. Но Пен считал, что: потомок знатного рода Пенденнисов
не может пасть так низко. Он был слишком горд для пошлых интрижек, а  против
соблазнения, если бы такая мысль у него возникла, сердце  его  восстало  бы,
как против всякого низкого или бесчестного поступка. Мисс Минни Портмен была
слишком старая, слишком толстая и слишком любила  читать  "Древнюю  историю"
Роллена. Обе мисс Доски, дочери адмирала  Доски  (обучавшиеся  в  школе  св.
Винсента), возмущали Пена лондонскими замашками,  которые  они  привозили  с
собой в деревню. Три дочки капитана  Гландерса  (50-го  гвардии  драгунского
полка в отставке) еще бегали в фартучках из сурового полотна и  в  косичках,
завязанных грязными розовыми лентами. Не обученный танцевальному  искусству,
юноша не ездил в Чаттерис на городские балы, где он  мог  бы  встречаться  с
представительницами прекрасного пола. Словом, он не был влюблен, потому