го  сильно  ему  повредило:
теперь это некогда красивое лицо отливало медью. Он носил высочайший кожаный
воротник, весь в пятнах и шрамах, и фрак, плотно застегнутый в  тех  местах,
где еще не оторвались пуговицы.
 - Молодой джентльмен, которому я вчера имел честь  быть  представленным
возле собора, - сказал капитан и, склонившись в грациозном  поклоне,  провел
шляпой по воздуху. - Я видел вас вечером в театре, когда играла моя дочь,  а
воротившись туда, уже не застал вас. Я только проводил ее до дому, сэр: Джек
Костиган  хоть  и  беден,  но   джентльмен.   А   когда   я   снова   пришел
засвидетельствовать  свое  почтение  моему  жизнерадостному  молодому  другу
мистеру Фокеру, вы уже изволили уйти. Мы  хорошо  покутили,  сэр,  -  мистер
Фокер, три молодца-драгуна и ваш покорный слуга. Клянусь  честью,  сэр,  это
напомнило мне прежние дни, когда я нес офицерскую службу в Сто  третьем  его
величества полку. - С этими словами он извлек на свет  древнюю  табакерку  и
величественно протянул ее новому своему знакомцу.
 У Пена от замешательства язык прилип  к  гортани.  Ведь  этот  облезлый
щеголь - ее отец!
 - Надеюсь, мисс Ф... мисс Костиган в добром здоровье, сэр, -  выговорил
он наконец, вспыхнув до корней волос.  -  Она...  она  доставила  мне  такое
наслаждение, какого я... я... никогда еще не испытывал в  театре.  По-моему,
сэр, она... лучшая актриса во всем мире.
 - Вашу руку, молодой человек! Слова ваши идут от  сердца.  Примите  мою
благодарность, сэр. Примите благодарность старого солдата  и  нежного  отца.
Воистину, она величайшая актриса. Я видел Сиддонс, сэр, я видел О'Нийл - это
большие актрисы, но что они по сравнению с мисс Фодерингэй?  Я  не  захотел,
чтобы она играла под своей настоящей  фамилией.  Мой  род,  сэр,  знатный  и
гордый род и Костиганы из Костигантауна  сочли  бы,  что  честный  человек,
носивший знамя Сто третьего его величества  полка,  унижает  себя,  разрешая
дочери зарабатывать на хлеб престарелому отцу.
 - Более высокой обязанности и быть не может, - сказал Пен.
 - Высокой! Клянусь честью, сэр, никто  не  посмеет  сказать,  что  Джек
Костиган пойдет на что-нибудь низкое. У меня есть чувства,  сэр,  хоть  я  и
беден я и в других ценю чувства. У вас  они  есть:  я  читаю  это  в  вашем
открытом лице и честных глазах. Поверите-ли,  -  продолжал  он  после  паузы
таинственным шепотом, - этот Бингли, который нажился на моей дочери,  платит
ей всего две гинеи в неделю, да еще костюмы за ее счет!  И  это  вдобавок  к
моим небольшим средствам, - все, что мы имеем.
 Мало сказать, что средства, капитана был невелики, -  они  были  просто
невидимы глазу. Но никому не ведомо, как господь умеряет ветер для стриженых
ирландских овечек и в каких диковинных местах они: пасутся. Если бы  капитан
Костиган, которого я имел честь лично знать, рассказал нам свою историю, это
была бы история чрезвычайно поучительная. Но он не захотел бы рассказать ее,
даже если бы мог: и не мог бы, даже если бы захотел, ибо капитан  не  только
не привык говорить правду, он не умел и думать без обмана, так что  факты  ж
вымысел безнадежно перепутались в его пьяном, одурелом мозгу.
 Он вступил в жизнь не без блеска - с полковым  знаменем,  с  авантажной
фигурой и удивительной красоты  голосом.  До  последнего  своего  дня  он  с
неподражаемым  чувством  и   юмором   пел   чудесные   ирландские   баллады,
одновременно столь веселые и столь печальные, и всегда сам же первый  плакал
от умиления. Бедный  Кос!  Он  был  отважен  и  слезлив,  шутник  и  болван,
неизменно благодушен, а порою почти достоин доверия. До последнего дня своей
жизни он готов был выпить с кем угодно и поручиться за кого угодно  и  умер
он в долговой тюрьме, где помощник шерифа, арестовавший его, душевно к  нему
привязался.
 На краткой заре своей жизни Кос был душой  офицерских  пирушек  и  имел
честь исполнять свои песни,  как  вакхические,  так  и  сентиментальные,  за
столом самых прославленных генералов и полководцев и все это время  он  без
меры пил кларет и проматывал свое сомнительное наследство. Куда  он  девался
после того, как оставил военную службу - это до нас не касается.  Ни  одному
иностранцу,  верно,  не  понять,  что  такое  жизнь  неимущего   ирландского
дворянина: как он умудряется не пойти ко дну в  какие  чудовищные  заговоры
вступает с героями, столь же незадачливыми, как он сам, какими путями  почти
ежедневно добывает себе порцию виски с  водой,  -  все  это  тайны  для  нас
непостижимые. Достаточно  будет  сказать,  что  до  сих  пор  Джеку  удалось
выдержать все житейские бури и нос его, подобно фонарю, горел неугасимо.
 Не пробеседовав с Пеном и получаса, капитан ухитрился выманить  у  него
два золотых за билеты на предстоящий бенефис его дочери, - не такой,  как  в
прошлом году, когда бедная мисс Фодерингэй, поверив антрепренеру  на  слово,
потеряла на этом пятнадцать шиллингов, а с условием, что  она  сама  продаст
известное количество билетов и значительную долю  вырученной  суммы  оставит
себе.
 У Пена было в кошельке всего два фунта, которые он и  вручил  капитану
больше он и не  решился  бы  предложить,  дабы  не  оскорбить  его  чувства.
Костиган нацарапал ему пропуск в ложу,  небрежно  уронил  золотые  в  карман
жилета и похлопал по карману ладонью. Видно, эти  деньги  приятно  согревали
его старую грудь.
 - Да, cэ, - сказал он, - оскудела моя  казна,  куда  против  прежнего.
Такова участь многих порядочных людей. А ведь некогда мне довелось  за  одну
ночь выиграть шестьсот таких кругляшек - это когда в Гибралтар приезжал  мой
добрый друг, его королевское высочество герцог Кентский.
 Придано было посмотреть на капитана, когда к  завтраку  подали  жареную
индейку и бараньи отбивные! Рассказы его лились неиссякаемым потоком, и  чем
дольше он болтал, тем более воодушевлялся. Когда на старого этого  лаццарони
падал луч солнца, он сразу расцветал он бахвалился  перед  молодыми  людьми
своими  подвигами  и  былым  своим  великолепием,  а  также  всеми  лордами,
генералами и наместниками, которых он знавал. Поведал им  про  смерть  своей
дорогой Бесси, покойной миссис Костиган, про то,  как  он  вызвал  на  дуэль
капитана Шанти Кланси, Двадцать восьмого пехотного полка, за  непочтительный
взгляд, брошенный на мисс Фодерингэй, когда она проезжала по Феникс-парку  в
Дублине, а потом описал, как этот капитан принес свои извинения и дал обед в
ресторане "Килдэр-стрит", где они вшестером  выпили  двадцать  одну  бутылку
кларета, и т. д. и т. п. Он заявил, что общество двух  таких  благородных  и
великодушных юношей переполняет сердце старого солдата счастьем и гордостью
а осушив вторую рюмку кюрасо, даже прослезился  от  удовольствия.  Из  всего
этого следует, что капитан  не  блистал  умом  и  был  не  самой  подходящей
компанией для молодежи но бывают люди и хуже его, занимающие в  жизни  куда
лучшие места, я люди более бесчестные, не совершившие  и  вполовину  столько
плутней. После завтрака они вышли на  улицу,  причем  капитан,  которого  от
сытости совсем развезло, ухватил под руки обоих своих юных друзей. По дороге
он раза два подмигнул на окна лавок, где, возможно, забрал  товару  в  долг,
точно хотел сказать: "Видишь, в каком я обществе,  милейший?  Будь  спокоен,
заплачу",  -  и  наконец  они  расстались  с  мистером  Фокером  у  входа  в
бильярдную, где тот уговорился встретиться кое с кем из офицеров.
 Пен  и  обносившийся  капитан  пошли   дальше   капитан   стал   хитро
выспрашивать его касательно мистера Фокера - очень ли он богат  и  из  какой
семьи. Пен сообщил ему, что отец  Фокера  -  известный  пивовар,  а  мать  -
урожденная леди Агнес Милтон,  дочь  лорда  Рошервилля.  Капитан  разразился
безудержными похвалами мистеру Фокеру, утверждая,  что  в  нем  сразу  виден
потомственный аристократ,  и  это  служит  украшением  другим  его  завидным
качествам - светлому уму и великодушному сердцу.
 Пен слушал неумолчную болтовню  своего  спутника,  дивясь,  забавляясь,
недоумевая. Мальчику еще никогда не приходило в голову усомниться в том, что
ему говорили будучи от природы правдив, он и чужие слова принимал за чистую
монету. Костиган в жизни не встречал лучшего  слушателя  и  был  чрезвычайно
польщен вниманием и скромным поведением молодого человека.
 Да что  там,  Пен  до  того  ему  понравился,  до  того  показался  ему
бесхитростным, порядочным  и  веселым,  что  капитан  обратился  к  нему  со
словами, какими лишь очень редко удостаивал молодых людей:  он  спросил,  не
соблаговолит ли Пен посетить его смиренное жилище, расположенное поблизости?
Он будет тогда иметь  честь  отрекомендовать  своего  молодого  друга  своей
дочери мисс Фодерингэй.
 Приглашение это  так  ужаснуло  и  обрадовало  Пена,  что  он  чуть  не
соскользнул наземь с капитановой руки и тут же испугался, как бы капитан  не
заметил его волнения. Он залепетал какие-то бессвязные слова, долженствующие
передать, сколь лестно для него будет познакомиться  с  леди,  коей...  коей
талант исполнил его такого восхищения...  такого  безмерного  восхищения  и
пошел за капитаном, едва ли соображая, куда сей джентльмен его ведет. Он  ее
увидит! Он ее увидит! В ней было средоточие вселенной. Вокруг  нее  вертелся
весь мир. Вчерашний  день,  когда  Пен  еще  не  знал  о  ее  существовании,
отодвинулся далеко-далеко в прошедшее - между ним и  тем  временем  пролегла
бездна, и теперь начиналась новая жизнь.
 Капитан привел своего  юного  друга  в  тихую  улочку  Приор-лейн,  что
тянется у подножия высоких соборных башен, вдоль сада  настоятеля  и  домов,
где живут каноники там он занимал скромную квартиру на втором этаже дома  с
низким фронтоном. Входную дверь этого дома украшала  медная  дощечка  "Крид,
мужское платье и облачения". Крида, однако, уже не было в живых.  Его  вдова
прислуживала в соборе старший сын был певчим, он играл  в  орлянку,  обучал
меньших братишек всяким проказам и обладал ангельским голоском. Два из  этих
меньших, сидевшие в ту пору на пороге, с живостью вскочили навстречу  своему
квартиранту и, к удивлению Пена, жадно накинулись на фалды капитана дело  в
том, что добрый этот человек, когда бывал при деньгах,  обычно  приносил  им
яблоко или пряник.
 - Зато когда у меня бывают затруднения, вдова не торопит  с  платой  за
квартиру, - объяснил он Пену, прижав палец к носу я лукаво подмигивая.
 Пен поднимался следом за капитаном по скрипучей лестнице,  и  колени  у
него дрожали. Глаза его застилал туман, когда он наконец очутился в  комнате
- в ее комнате. Он увидел пред собой что-то черное, взметнувшееся и опавшее,
словно в реверансе, и  услышал,  но  очень  неясно,  как  Костиган  произнес
цветистую речь, сообщив "дочери моей",  что  желает  представить  ей  своего
"дорогого и выдающегося молодого друга, мистера Артура Пенденниса, одного из
самых обеспеченных  здешних  землевладельцев,  человека  утонченного  ума  и
приятных манер, искреннего любителя поэзии,  богатого  чувствами  и  доброго
сердцем".
 - Сегодня очень хорошая  погода,  -  сказала  мисс  Фодерингэй  низким,
звучным, меланхолическим голосом, с сильным ирландским акцентом.
 - Очень, - подтвердил мистер Пенденнис.
 Так романтически начался их разговор, и Пен, сев  на  предложенный  ему
стул, получил возможность всласть наглядеться на молодую женщину.
 Она показалась ему еще прекраснее, чем на сцене. В каждой ее позе  была
природная  горделивость.  Когда  она  останавливалась   у   камина,   платье
драпировалось на ней классическими складками подбородок опирался  на  руку,
все линии фигуры волнообразным движением располагались в полной  гармонии  -
она казалась музой, погруженной в раздумье. Когда она садилась  на  плетеный
стул, рука ее округлялась на  спинке,  пальцы  словно  ждали,  чтобы  в  них
вложили скипетр, юбка сама, в полном порядке ниспадала на пол все ее  жесты
были изящны и величественны.
 При дневном свете было видно, что  волосы  у  нее  иссиня-черные,  кожа
ослепительно белая, а на щеках играет едва заметный  румянец.  Глаза  у  нее
были серые, с неимоверно длинными ресницами а что до ее губ,  то  они,  как
впоследствии дал мне понять мистер Пенденнис, были такого густо-алого цвета,
что перед ними побледнела бы самая яркая  герань,  сургуч  или  гвардейский,
мундир.
 - И так тепло, - продолжала царица Савская.
 Мистер Пенденнис подтвердил и это, и  разговор  продолжался  в  том  же
духе. Она спросила Костигана, хорошо ли он провел вечер у "Джорджа",  и  тот
описал ужин и чаши с пуншем. Потом  Костиган  спросил,  чем  она  занималась
утром.
 - В десять пришел Бауз, - отвечала она,  -  мы  учили  Офьелию.  Это  к
двадцать четвертому, сэр. Надеюсь, мы будем иметь честь видеть вас в театре.
 - Разумеется! - вскричал Пен, недоумевая, почему она сказала  "Офьелия"
и дома говорит, как ирландка, а на сцене - на чистейшем английском языке,
 - Я уже залучил его на твой бенефис, милая, - сказал капитан,  похлопав
по карману жилета, где лежали золотые Пенденниса, и так подмигнул юноше, что
тот залился краской.
 - Мистер... этот джентльмен очень любезен, - сказала миссис Халлер.
 - Моя фамилия Пенденнис, - сказал Пен, снова краснея. - Я!.. я надеюсь,
что  вы  ее  запомните.  -  При  этом  дерзком  признании  сердце  его   так
заколотилось, что он чуть не подавился собственными словами.
 - Пенденнис, - повторила она медленно, голосом столь мягким, округлым и
низким, и при этом посмотрела  ему  прямо  в  глаза  взглядом  столь  ясным,
открытым и ласковым, что этот голос и этот  взгляд  проникли  Пену  в  самую
душу, наполнив ее неизъяснимым блаженством.
 - Я и не знал, что у меня такая красивая фамилия, - сказал Пен.
 - Очень красивая, - сказала Офелия. - Пентвизл  -  некрасивая  фамилия.
Помните, папаша, когда мы ездили по Норичу, был Пентвизл,  он  играл  вторых
стариков, а женился на коломбине, мисс Рэнси они теперь оба  в  Лондоне,  в
театре Королевы, получают пять фунтов в неделю. Пентвизл была  не  настоящая
его фамилия. Это его так Джадкин прозвал, не знаю почему.  А  по  настоящему
его звали Харингтон ах, нет,  Поте  отец  -  священник,  очень  почтенный.
Харингтон был в Лондоне и залез в  долги.  Помните,  он  играя  Фокленда,  а
Джулия была мисс Ванс.
 - Ну уж и Джулия, - сказал капитан. -  Пятьдесят  лет,  мать  десятерых
детей. Это тебе следовало играть Джулию, не будь я Джек Костиган.
 - Я тогда еще  не  была  на  первых  ролях,  -  скромно  заметила  мисс
Фодерингэй, - я и вовсе не умела играть, пока меня Бауз не выучил.
 - Истинная правда, моя милая, - сказал капитан и добавил, нагнувшись  к
уху Пенденниса: - Будучи стеснен в средствах, сэр, я некоторое время  обучал
молодых людей фехтованию в Дублине (было время, когда только три человека во
всей империи могли достать меня рапирой, но теперь  Джек  Костиган  стареет,
сер, и годы не те, и гибкость не та), а моя дочь имела ангажемент в тамошнем
театре - и там-то мой друг мистер Бауз стал давать ей уроки и сделал из нее
то, что вы видите, сэр. А чем ты занималась, Эмили, когда Бауз ушел?
 - Сготовила пирог, - отвечала Эмили без тени жеманства.
 - Если не откажетесь отведать его в четыре часа, сэр, будем очень рады,
- сказал капитан учтиво. - Эта девочка готовит такие пироги  с  телятиной  и
ветчиной, каких во всей Англии не сыщешь, и думаю, что смогу вам  предложить
стакан пунша по вкусу.
 Пен обещал в шесть часов быть домой к обеду, но теперь этот плут решил,
что можно сочетать удовольствие с долгом, и поспешно принял  приглашение.  С
удивлением и восторгом он наблюдал, как Офелия занимается приготовлениями  к
обеду. Она постелила и разгладила рукой скатерку, расставила стаканы, и  все
это с такой спокойной грацией и  веселостью,  что  Пен  все  более  и  более
подпадал под ее чары. В положенное время пирог прибыл  из  пекарни  в  руках
одного из братишек маленького певчего, и ровно в четыре часа Пен уже  обедал
- да, обедал с прекраснейшей  из  женщин,  с  первой  и  единственной  своей
любовью, которую он обожал с тех пор как... с каких пор? Со вчерашнего  дня,
с первых дней творенья. Он съел корочку, изготовленную ее руками,  налил  ей
стакан пива, видел, как  она  выпила  бокал-всего  один  бокал  -  пунша  из
кувшина, который подала отцу. По доброте своей она и  Пенденнису  предложила
бокал. Пунш был поразительно крепкий Пен в жизни своей еще не  пил  столько
спиртного. Но пунш ли опьянил его или та, что этот пунш приготовила?
 Он пробовал завести с ней разговор о поэзии и о  театре.  Спросил,  как
она смотрит на безумие Офелии и влюблена она в Гамлета или нет. "Влюблена  в
такого пакостного уродца, как этот недоросток Бингли?"  Она  вся  кипела  от
негодования. Пен объяснил, что имел в виду не ее, а Офелию. Ах, вот оно что
ну, раз он не хотел ее обидеть, значит, и обижаться не  на  что  а  что  до
Бингли, так грош ему цена, вот как она считает. Пен спросил, что она  думает
о Коцебу. "Коцебу? Это кто?" Автор той пьесы, в которой она  так  бесподобно
играла госпожу Халлер. Скажите, а она и не знала. Там в начале книжки  стоит
фамилия Томпсон. Пен посмеялся ее восхитительному простодушию. Он  рассказал
ей о печальной судьбе драматурга, о его гибели от руки Занда. Мисс  Костиган
только теперь узнала о существовании мистера  Коцебу,  но  слушала  с  таким
видом, будто ей очень интересно, а Пену большего и не требовалось.
 Под этот разговор час с четвертью  -  время,  которое  бедный  Пен  мог
уделить своим новым друзьям,  -  пролетел  слишком  быстро  и  вот  он  уже
распростился, и ушел, и мчится во весь опор домой верхом на Ребекке.  В  тот
день ей поистине представился случай показать, на что она способна!
 - О чем это он толковал? - обратилась Эмили к отцу. - Безумие  Гамлета,
и какая теория на этот счет у великого немецкого критика?
 - Право не знаю, Милли, - ответствовал капитан. - Спросим Бауза.
 - А он славный  мальчик,  предупредительный,  красивенький,  -  сказала
Эмили. - Сколько он взял билетов?
 - Шесть, и дал мне две гинеи. Не  такие  уж  они,  видно,  богачи,  эти
молоденькие.
 - Он очень ученый,  -  продолжала  мисс  Фодерингэй.  -  Коцебу!  Ну  и
фамилия, умора!  И  погиб,  бедняжка,  от  какого-то  рукизанда.  Слышал  ты
что-нибудь подобное? Непременно спрошу у Бауза.
 - Да, странная смерть, - изрек капитан и тут  же  переменил  щекотливую
тему: - Кобыла у молодого человека знатная, а каким  завтраком  нас  угостил
мистер Фокер - просто чудо.
 - Этот купит две ложи и еще двадцать билетов, не  меньше!  -  вскричала
дочка - осмотрительная девица, никогда не забывавшая о своей выгоде.
 -  Купит,  купит,  -  поддакнул  папаша,  и  в  таком  духе   они   еще
побеседовали, пока пунш не иссяк а там уже скоро пора было идти: в половине
седьмого мисс Фодерингэй полагалось быть в театре отец  неизменно  провожал
ее туда, следил за ней, как мы видели, из-за боковой кулисы и попивал  виски
с водой с теми из актеров, что не были заняты на сцене.
 "Как она хороша! - думал Пен, курцгалопом  подвигаясь  к  дому.  -  Как
проста и ласкова! Какая это прелестная картина  -  женщина  с  ее  талантом,
занятая скромными  домашними  обязанностями,  стряпающая  для  старика-отца,
готовящая его любимый напиток! Как грубо с моей стороны было заговорить о ее
профессии и как ловко она перевела разговор на другое! Впрочем, она  и  сама
говорила о своей профессии и так смешно рассказала историю своего  товарища,
которого прозвали Пентвизл. Да, никакой юмор не сравнится с ирландским. Отец
ее скучноват, но прекраснейший  человек  и  какой  молодец  -  давал  уроки
фехтования, когда оставил армию, а  ведь  был  любимцем  герцога  Кентского!
Фехтование! Надобно опять им заняться, не то я забуду все, чему меня  научил
Анджело. Дядя Артур всегда говорит,  что  фехтование  -  занятие,  достойное
джентльмена. Решено. Буду брать уроки у капитана  Костигана.  Скачи,  скачи,
Ребекка,  -  ну-ка,  старушка,  в  гору!  Пенденнис,  Пенденнис  -  как  она
произнес