ственной, чем природа, способной противостоять ее непреложным законам.
И еще победила милость пастырей, милосердие епископа  и  императора,  давших
взрослым больным детям фетиш, утешавший  одних,  а  иногда  даже  исцелявший
других.
     В  середине  ноября   созданная   епископом   комиссия   приступила   к
расследованию. Она еще  раз  допросила  Бернадетту,  изучила  многочисленные
случаи чудес. Однако  достоверными  она  сочла  только  тридцать  бесспорных
исцелений. Монсиньор Лоранс объявил,  что  вполне  убежден.  Тем  не  менее,
осторожности  ради,  он  только  через  три  года  сообщил  своей  пастве  в
специальном  послании,  что  святая  дева  действительно  являлась  в  гроте
Масабиель и после этого там произошло множество чудес.  Он  купил  у  города
Лурда от имени епархии Грот с окружавшим  его  обширным  участком.  Начались
работы по благоустройству Грота сперва в скромных  масштабах,  а  затем,  по
мере притока  средств  со  всего  христианского  мира,  все  более  и  более
значительные. Грот обнесли  решеткой.  Ложе  Гава  передвинули,  чтобы  было
больше свободного пространства, посеяли траву,  устроили  аллеи,  места  для
прогулок. Наконец, на вершине  скалы  стала  вырастать  и  церковь,  которую
требовала построить святая дева. С самого начала работ лурдский кюре,  аббат
Пейрамаль, с необычайным рвением взял на себя руководство  всем  делом,  ибо
борьба превратила его в самого рьяного, самого искреннего сторонника  Грота,
глубоко поверившего в происходившие там чудеса. Немного грубовато, но  чисто
по-отечески он стал обожать Бернадетту, всей душой  отдаваясь  осуществлению
приказаний, переданных небесами через этого невинного ребенка. И он старался
изо всех сил, хотел, чтобы все  было  очень  красиво,  очень  величественно,
достойно царицы ангелов, соблаговолившей посетить этот горный уголок. Первый
религиозный обряд был совершен лишь через шесть лет  после  явлений,  в  тот
день, когда с большой пышностью в Гроте была воздвигнута статуя святой  девы
на том самом месте, где она являлась Бернадетте. В то великолепное утро Лурд
расцветился флагами, звонили во все колокола. Пять лет спустя, в 1869  году,
отслужили первую  обедню  в  склепе  Базилики,  шпиль  которой  не  был  еще
закончен. Приток даяний не прекращался, золото  текло  рекой,  кругом  вырос
целый город. Это было основанием нового культа. Желание исцелиться исцеляло,
жажда  чуда  творила   чудеса.   Человеческие   страдания,   потребность   в
утешительной иллюзии создали бога жалости и надежды, чудесный  потусторонний
рай, где всемогущая сила чинит правосудие и распределяет  вечное  блаженство
на веки веков.
     Больные в палате святой Онорины видели в победе  Грота  только  одно  -
осуществление  их  надежд.  И  радостный  трепет  объял  всех,  когда  Пьер,
растроганный выражением лиц этих  несчастных,  жаждавших  услышать  от  него
подтверждение своих чаяний, повторил:
     - Бог победил, и с того дня чудеса  не  прекращались.  Самые  смиренные
получают наибольшее облегчение.
     Он положил книжку. Вошел аббат Жюден, начиналось причастие. Мари, вновь
окрыленная верой, нагнулась к Пьеру и дотронулась до него пылающей рукой.
     - Друг мой! Окажите мне огромную услугу, выслушайте  меня  и  отпустите
мои прегрешения. Я богохульствовала, я совершила смертный грех. Если вы  мне
не поможете, я не смогу причаститься, а мне так нужны утешение и поддержка!
     Молодой священник отрицательно покачал головой. Он ни за что  не  хотел
исповедовать своего друга, единственную женщину, которую он любил и желал  в
цветущие и радостные годы юности. Но она настаивала.
     - Умоляю вас, вы поможете моему чудесному исцелению.
     Пьер уступил, она исповедалась ему в своем  грехе,  в  святотатственном
мятеже против святой девы, не услышавшей ее молитв; затем он отпустил ей  ее
грех.
     Аббат Жюден уже поставил на  маленький  стол  дароносицу  и  зажег  две
свечи, две печальные звезды в полутемной палате.  Решились  наконец  открыть
настежь  оба  окна,  -  настолько  невыносим  стал  запах  больных   тел   и
нагроможденных  лохмотьев;  но  с  маленького  темного  двора,  похожего  на
огнедышащий колодезь, не доносилось ни малейшего освежающего дуновения. Пьер
предложил свои услуги и произнес молитву "Confiteor" {"Исповедую"  (лат.).}.
Затем   больничный   священник   в   стихаре,    прочитав   "Misereatur"   и
"Indulgentiam" {"Да смилуется" и "Отпущение"  (лат.).},  поднял  дароносицу:
"Се агнец божий, очищающий от мирских грехов". Женщины, корчась от  боли,  с
нетерпением ожидали причастия,  как  умирающий  ждет  возвращения  жизни  от
нового  лекарства,  и  смиренно  трижды  повторили  про  себя:  "Господи,  я
недостойна тебя, но скажи лишь слово, и душа моя исцелится". Аббат  Жюден  и
Пьер стали обходить койки, на которых лежали страдалицы, а г-жа де Жонкьер и
сестра Гиацинта следовали за ними, держа каждая по свече.  Сестра  указывала
больных, которым надо было причаститься, и священник нагибался, клал на язык
больной облатку, не всегда так,  как  нужно,  и  бормотал  латинские  слова.
Больные приподнимались с блестящими, широко раскрытыми глазами. Вокруг царил
беспорядок. Двух женщин,  крепко  уснувших,  пришлось  разбудить.  Многие  в
полузабытьи стонали, продолжая стонать и после причастия.  В  конце  комнаты
хрипела больная, но  ее  не  было  видно.  Ничто  не  могло  быть  печальнее
маленького шествия в полутьме  палаты,  освещенной  двумя  желтыми  язычками
свечей!
     Словно дивное  видение,  появилось  из  тьмы  восторженное  лицо  Мари.
Гривотте, алчущей животворящего хлеба, отказали в причастии: она должна была
причащаться утром в Розере, а  молчаливой  г-же  Ветю  положили  облатку  на
черный язык, - икнув, она проглотила ее. Теперь слабое сияние свечей озаряло
Мари; ее широко раскрытые глаза,  ее  лицо  в  обрамлении  белокурых  волос,
преображенное верой, были  так  прекрасны,  что  все  залюбовались  ею.  Она
радостно причастилась, небеса явно снизошли  к  ней,  к  ее  молодому  телу,
изнуренному такой тяжкой болезнью. На секунду она задержала руки Пьера.
     - О друг мой, она меня исцелит, она только  что  сказала  мне...  Идите
отдохните. Я буду крепко спать!
     Выходя из палаты вместе с аббатом Жюденом, Пьер заметил  г-жу  Дезаньо,
мирно уснувшую в кресле,  где  ее  сразила  усталость.  Ничто  не  могло  ее
разбудить. Было половина второго утра, а г-жа де Жонкьер и  сестра  Гиацинта
продолжали ухаживать за больными. Понемногу все  успокоились;  тяжелая  тьма
словно стала мягче с тех пор, как в ней реял чарующий образ Бернадетты. Тень
ясновидящей скользила между койками, торжествующая, завершившая  свое  дело,
даруя  каждой  обездоленной  и  отчаявшейся  в   жизни   немного   небесного
милосердия; и, засыпая, они видели во сне,  как  она,  такая  же  хрупкая  и
больная, наклоняется к ним и с улыбкой их целует.


ТРЕТИЙ ДЕНЬ

I

     В прекрасное воскресное августовское  утро,  теплое  и  ясное,  г-н  де
Герсен уже в семь часов  встал  и  был  совершенно  одет.  Он  лег  спать  в
одиннадцать вечера в одной из двух маленьких  комнат,  которые  ему  удалось
снять на четвертом этаже Гостиницы явлений, на улице Грота, проснулся  очень
бодрым и тотчас же прошел в соседнюю комнату, занятую Пьером. Но  священник,
вернувшийся в два часа, измученный бессонницей, заснул лишь  на  рассвете  и
еще спал. Сутана, брошенная на стул, и  раскиданные  в  беспорядке  предметы
одежды указывали на усталость и волнение.
     - Ну-ка, лентяй! - весело воскликнул г-н де Герсен. -  Вы  что  же,  не
слышите колокольного звона?
     Пьер сразу проснулся, не соображая,  как  он  очутился  в  этой  тесной
комнате, залитой солнцем. В открытое окно действительно  вливался  радостный
перезвон колоколов, весь город звенел в счастливом пробуждении.
     - Мы никак не успеем зайти в больницу за Мари  до  восьми  часов,  ведь
надо позавтракать.
     - Конечно, закажите поскорее две чашки шоколада. Я встаю,  мне  недолго
одеться.
     Оставшись один, Пьер, несмотря на ломоту в  теле,  поспешно  вскочил  с
кровати. Он еще мыл в тазу лицо, обливаясь холодной водой, когда  вошел  г-н
де Герсен, которому не сиделось одному.
     - Готово, сейчас нам подадут... Ну  и  гостиница!  Вы  хозяина  видели,
господина Мажесте? С каким достоинством восседает он во всем белом у себя  в
конторе! Оказывается, у них пропасть народу, никогда  еще  не  было  столько
постояльцев... Зато какой адский шум! Меня три раза будили ночью.  Не  знаю,
что там делают в соседней комнате: сейчас  опять  стукнули  в  стену,  потом
шептались и вздыхали...
     Прервав себя, он спросил:
     - А вы хорошо спали?
     - Да нет, - - ответил Пьер. - Я так устал, что не  мог  сомкнуть  глаз.
Вероятно, от шума, о котором вы говорите.
     Он, в свою очередь, пожаловался на тонкие перегородки. Дом набит битком
- прямо трещит, столько народу в него напихали.  Какие-то  странные  толчки,
беготня по коридорам,  тяжелые  шаги,  грубые  голоса  доносятся  неизвестно
откуда, не говоря уже о стонах больных и ужасном кашле со всех сторон -  так
и кажется, что он исходит из самих  стен.  По-видимому,  всю  ночь  напролет
какие-то люди входили и выходили, вставали и снова ложились; время как будто
остановилось, жизнь безалаберно текла  от  одной  эмоциональной  встряски  к
другой, все были заняты благочестием, заменявшим развлечения.
     - А в каком состоянии вы  оставили  вчера  Мари?  -  снова  спросил  де
Герсен.
     - Ей гораздо лучше, - ответил  священник.  -  После  сильного  приступа
отчаяния она снова обрела мужество и веру.
     Оба помолчали.
     - О, я  за  нее  не  беспокоюсь,  -  проговорил  отец  Мари  с  обычным
оптимизмом. - Увидите, все пойдет отлично... Я просто в восторге.  Я  просил
святую деву помочь мне в моих делах Вы ведь  знаете  о  моем  изобретении  -
управляемых воздушных шарах. А что, если я вам скажу, - ведь она уже оказала
мне милость! Да, вчера вечером я разговаривал с аббатом  Дезермуазом,  и  он
обещал мне переговорить со своим другом в Тулузе; это очень богатый человек,
интересующийся  механикой,  он,  наверно,  не   откажет   предоставить   мне
необходимые средства для моей работы. Я сразу увидел в этом перст божий.
     Он засмеялся, как ребенок, и добавил:
     - Какой милый человек аббат Дезермуаз!  Я  думаю,  мы  сможем  устроить
вместе экскурсию в Гаварни, чтобы это было подешевле.
     Пьер, взявший на  свой  счет  расходы  по  гостинице  и  прочие  траты,
дружески поддержал его:
     - Понятно, не упускайте случая побывать в горах, раз вам  так  хочется.
Ваша дочь будет счастлива, если увидит, что вы довольны!
     Их беседу прервала служанка,  которая  принесла  на  подносе,  накрытом
салфеткой, две чашки шоколада и две булочки; дверь она оставила открытой,  и
из комнаты видна была часть коридора.
     - Смотрите, пожалуйста! Комнату моего соседа уже убирают, -  заметил  с
любопытством г-н де Герсен. - Он здесь с женой, не так ли?
     Служанка удивилась.
     - Нет, он один.
     - Как один? Да у него  в  комнате  все  время  какое-то  движение,  там
разговаривали и вздыхали сегодня все утро!
     - Не может быть, он совсем один. Он только что сошел  вниз  и  приказал
поскорее у него убрать. Он занимает комнату с большим шкафом; сейчас он  его
запер и ключ взял с собой... У него там, наверное, ценности...
     Служанка болтала, расставляя на столе чашки с шоколадом.
     - Он очень приличный барин!.. В прошлом  году  он  снимал  у  господина
Мажесте один из маленьких уединенных домиков в соседнем переулке, а  в  этом
году опоздал, и ему пришлось, к большому его сожалению, удовлетвориться этой
комнатой... Он не хочет обедать со всеми, и ему подают в  комнату,  он  пьет
дорогое вино, ест очень хорошо.
     - То-то он, верно, слишком  хорошо  пообедал  вчера  в  одиночестве,  -
весело заключил г-н де Герсен.
     Пьер молча слушал.
     - А мои соседи - две дамы с господином и мальчиком на костыле, верно?
     - Да, господин аббат, я их знаю...  Тетка,  госпожа  Шез,  заняла  одну
комнату, а господин и  госпожа  Виньероны  с  сыном  Гюставом  поселились  в
другой... Они второй год приезжают. Тоже очень хорошие господа!
     Ночью  Пьеру  в  самом  деле  показалось,  что  он  слышит  голос  г-на
Виньерона, которому  жара  мешала  спать.  Затем  служанка,  разговорившись,
рассказала про других жильцов: налево по коридору - священник, мать с  тремя
дочерьми и пожилая чета, направо - еще один одинокий господин, молодая дама,
потом целая семья с пятью  малолетними  детьми.  Гостиница  полна  до  самых
мансард, служанки, уступившие свои комнаты постояльцам, спят  все  вместе  в
прачечной. Вчера ночью на всех  этажах,  на  площадках  расставили  складные
койки. Одно почтенное духовное лицо даже вынуждено было лечь на бильярде.
     Когда служанка наконец ушла и мужчины выпили  шоколад,  г-н  де  Герсен
пошел к себе в комнату вымыть руки: он был аккуратен и очень следил за своей
особой. Оставшись один, Пьер, привлеченный ярким солнцем, вышел на маленький
балкон. Во всех комнатах четвертого этажа имелись балконы с балюстрадами  из
резного дерева. Каково же было его удивление. когда  он  увидел  на  балконе
соседней комнаты, где жил одинокий мужчина, женскую головку и  узнал  в  ней
госпожу Вольмар; это была, несомненно, она, ее продолговатое измученное лицо
с тонкими чертами, ее огромные, чудесные, горящие, как угли, глаза,  которые
иногда словно заволакивались дымкой. Узнав Пьера,  она  испуганно  скрылась.
Ему тоже стало не по себе, и он поспешно ушел с  балкона,  в  отчаянии,  что
поставил ее в такое неловкое положение. Теперь  он  все  понял:  его  сосед,
которому удалось снять только эту комнату, прятал от  всех  свою  любовницу,
запирая ее в большом шкафу, пока  у  него  убирали,  кормил  ее  заказанными
блюдами и пил с ней вино из одного  стакана;  теперь  понятны  были  шорохи,
доносившиеся из этой комнаты ночью. И так будет продолжаться  три  дня,  она
три дня проведет взаперти, предаваясь безумной  страсти.  Повидимому,  когда
кончилась уборка, она открыла шкаф изнутри  и  выглянула  на  балкон,  чтобы
посмотреть, не идет ли ее возлюбленный. Вот почему  она  не  показывалась  в
больнице, где г-жа Дезаньо все время спрашивала про  нее!  Взволнованный  до
глубины души, Пьер не двигался с места, раздумывая над судьбой этой женщины,
с которой он был знаком, над той пыткой,  какой  была  для  нее  супружеская
жизнь в Париже бок о бок с жестокой свекровью и недостойным мужем; и  только
три дня в году полной свободы в Лурде, вспышка любви,  под  святотатственным
предлогом служения  богу!  Глубокая  печаль  охватила  Пьера,  и,  казалось,
беспричинные слезы выступили у него на глазах - слезы, родившиеся  где-то  в
глубине души, скованной добровольным обетом целомудрия.
     - Ну как? Мы готовы? - весело воскликнул г-н  де  Герсен,  появляясь  в
перчатках, затянутый в серую суконную куртку.
     - Да, да, идем, - - ответил Пьер, отворачиваясь будто за шляпой,  а  на
самом деле чтобы утереть слезы.
     Когда они выходили, им послышался слева  знакомый,  сочный  голос:  г-н
Виньерон собирался читать вслух утренние молитвы. В коридоре  им  встретился
мужчина  лет  сорока,  полный  и  приземистый,  с  аккуратно  подстриженными
бакенбардами. Увидев их, он сгорбился и прошел так быстро, что они не успели
его разглядеть. В руках он нес тщательно завернутый пакет. Он  отпер  ключом
комнату, потом закрыл за собой дверь и исчез бесшумно, как тень.
     Господин де Герсен обернулся.
     - Смотрите-ка! Одинокий господин... Он, верно, был на рынке  и  накупил
лакомств.
     Пьер притворился, что не слышит, так как считал своего спутника слишком
легкомысленным, чтобы посвящать его в  чужую  тайну.  К  тому  же  ему  было
неловко, какой-то целомудренный ужас обуял его при мысли, что  здесь,  среди
мистического экстаза, которому невольно поддавался  и  он  сам,  люди  могут
предаваться плотским наслаждениям.
     Пьер и г-н де Герсен подошли к больнице  как  раз  в  то  время,  когда
больных спускали вниз, чтобы вести к Гроту.  Мари  выспалась  и  была  очень
весела. Она поцеловала отца, побранила его за то, что он еще не  договорился
об экскурсии в Гаварни. Если он туда не поедет, она очень огорчится. К  тому
же, говорила Мари со спокойной улыбкой, сегодня она еще не исцелится.  Затем
она упросила Пьера выхлопотать ей разрешение провести следующую  ночь  перед
Гротом: об этой милости горячо мечтали все, но  ее  предоставляли  с  трудом
лишь  немногим,  пользовавшимся  чьим-либо  покровительством.  Пьер  сначала
отказал наотрез, опасаясь, что целая ночь, проведенная под  открытым  небом,
вредно отразится на здоровье Мари, но, заметив ее опечаленное  лицо,  обещал
ей похлопотать. Мари, видимо, думала, что святая дева лучше внемлет ей, если
они останутся с глазу на глаз в величественной ночной тиши. В то утро, когда
они все трое слушали  обедню  в  Гроте,  девушка  почувствовала  себя  такой
затерянной среди множества больных, что в десять часов попросила увезти ее в
больницу, ссылаясь на усталость, - у  нее  даже  глаза  заломило  от  яркого
дневного света.
     Когда отец  и  священник  уложили  ее  в  палате  святой  Онорины,  она
попрощалась с ними на весь день.
     - Не надо за мной приходить, я не вернусь в Грот днем, это лишнее... Но
вечером, в девять часов, вы меня повезете туда, Пьер. Это  решено,  вы  дали
мне слово.
     Пьер ответил, что постарается получить разрешение, в крайнем случае  он
обратится к отцу Фуркаду.
     - Ну, душенька, до вечера, - сказал, целуя Мари, г-н де Герсен.
     Они ушли, Мари спокойно, с сосредоточенным лицом, лежала в постели;  ее
большие, мечтательные, улыбающиеся глаза устремлены были вдаль.
     Когда Пьер и г-н де Герсен вернулись в гостиницу, еще не было  половины
одиннадцатого. Г-н де Герсен, в восторге  от  погоды,  предложил  тотчас  же
позавтракать, чтобы как можно раньше отправиться на прогулку  по  Лурду.  Но
прежде он все же хотел подняться к себе в комнату; Пьер последовал за ним, и
тут они наткнулись  на  драму.  Дверь  в  комнату  Виньеронов  была  открыта
настежь; на диване, служившем ему кроватью, лежал мертвенно  бледный  Гюстав
после обморока, показавшегося его  матери  и  отцу  концом.  Г-жа  Виньерон,
бессильно опустившись на стул,  не  могла  прийти  в  себя  от  страха;  г-н
Виньерон, натыкаясь на мебель, бегал по комнате  со  стаканом  подсахаренной
воды, в которую  он  накапал  какое-то  лекарство.  Подумать  только!  Такой
крепкий мальчик и вдруг упал в обморок и побледнел, как цыпленок! Он смотрел
на тетку, г-жу Шез, стоявшую у дивана и в то утро хорошо себя чувствовавшую;
руки Виньерона задрожали еще больше при мысли, что умри  его  сын  от  этого
дурацкого обморока, - прощай тогда наследство тетки. Он был вне себя; разжав
мальчику зубы, он насильно заставил его выпить весь  стакан.  Однако,  когда
отец услышал, что Гюстав вздохнул, к нему вернулось отеческое добродушие, он
заплакал и стал называть сына ласковыми именами. Подошла г-жа Шез, но Гюстав
с ненавистью оттолкнул ее, как будто понял, до  какой  неосознанной  низости
доводят его родителей деньги  этой  женщины.  Оскорбленная  старуха  села  в
стороне, а родители, успокоившись, принялись благодарить святую деву за  то,
что она сохранила их голубчика; мальчик улыбался им умной и грустной улыбкой
рано познавшего мир ребенка, который в пятнадцать лет  уже  потерял  вкус  к
жизни.
     - Не можем ли мы быть вам чем-либо полезны? - любезно спросил Пьер.
     - Нет, нет, благодарю вас, господа, - ответил г-н  Виньерон,  выйдя  на
минутку в коридор. - Мы ужасно испугались! Подумайте, единственный  сын,  он
так нам дорог.
     Час завтрака взбудоражил весь дом. Хлопали  двери  в  коридорах,  и  на
лестницах  стоял  гул  от  непрерывной  беготни.  Пробежали  три  девушки  в
развевающихся