из
берегов поток, в то время как страшные удары грома сотрясали горы. На миг ей
показалось, что святая дева услышала ее мольбы: Роза слегка вздрогнула,  как
будто ее осенил архангел, открыла глаза и рот; девочка побледнела, испустила
последний вздох и перестала стонать.
     - О матерь божья, исцели ее!.. Всесильная дева, исцели ее!
     Но тут г-жа Венсен вдруг почувствовала, что  ребенок  стал  еще  легче,
невесомее; теперь она испугалась, что Роза больше  не  стонет,  что  девочка
неподвижно лежит у нее на руках. Почему она не улыбается, если  исцелена?  И
внезапно душераздирающий вопль прорезал воздух, раздался крик матери, заглу-
шивший гром разыгравшейся грозы. Девочка умерла. Мать поднялась, повернулась
спиной к этой святой деве, которая не внемлет  мольбам  и  допускает,  чтобы
умирали дети, и пошла, как безумная, не замечая ливня, не зная,  куда  идти,
унося с собой маленькое тело, которое столько дней и ночей носила на  руках,
и продолжая его укачивать. Ударил гром; молния, очевидно,  сразила  соседнее
дерево, и оно с треском упало.
     Пьер бросился вслед за г-жой Венсен, чтобы утешить ее и помочь,  но  он
не догнал ее - женщина тотчас исчезла из виду, скрывшись за сплошной завесой
дождя. Когда Пьер вернулся, служба кончалась, дождь поредел,  священник  уже
ушел под белым шелковым зонтом с золотыми  узорами,  а  нескольких  больных,
которые еще оставались подле Грота, ждал омнибус, чтобы отвезти в больницу.
     Мари пожала Пьеру руки.
     - О, как я счастлива!.. Приходите за мной не ранее трех, часов дня.
     Оставшись один под сеткой мелкого дождя, который упорно не прекращался,
Пьер вошел в Грот и сел на скамью возле источника. Он не  хотел  спать,  сон
пугал его, несмотря на усталость, наступившую после нервного возбуждения,  в
каком он пребывал со дня приезда. Смерть маленькой Розы еще больше  повлияла
на его нервы; он не мог забыть измученную мать, блуждавшую с  телом  ребенка
по грязным дорогам. Какими же соображениями руководилась  святая  дева?  Его
поражало, что она могла выбирать;  ему  хотелось  знать,  почему  богоматерь
исцеляла десять  больных  из  ста,  совершала  те  десять  процентов  чудес,
статистику которых вел доктор Бонами. Пьер еще накануне задавался  вопросом:
кого бы он выбрал, если  бы  у  него  была  власть  спасти  десять  человек?
Страшная власть, страшный выбор! У  него  никогда  не  хватило  бы  мужества
выбрать! Почему этот, а не тот? Где справедливость? Где  доброта?  Разве  не
обращались все сердца к могущественной силе, во власти которой было даровать
исцеление всем? Богоматерь казалась Пьеру жестокой,  неосведомленной,  столь
же неумолимой и равнодушной, как бесстрастная  природа,  раздающая  жизнь  и
смерть случайно, согласно законам, неведомым человеку.
     Дождь перестал. Пьер просидел у Грота часа два и  тут  только  заметил,
что промочил ноги. Он взглянул и очень удивился: источник вышел  за  пределы
огораживающих его стенок. Грот был полон воды, она широким потоком текла под
скамьями, заливая набережную Гава. От прошедших в последнее время гроз  вода
поднялась во всех окрестных горных ручьях. Пьер подумал, что, как бы ни  был
чудотворен источник, он все же подчинен общим  законам,  -  по-видимому,  он
сообщается с естественными водоемами, куда стекает вся дождевая вода. И Пьер
удалился, чтобы еще больше не промочить ног.

V

     Пьер шел, вдыхая свежий воздух, сняв шляпу, - голова  его  была  как  в
огне. Несмотря на усталость после ужасной ночи, проведенной в бдении,  он  и
думать не мог о сне; все существо его-  было  возмущено,  и  он  не  находил
покоя. Пробило восемь часов, утреннее солнце ярко сияло на безоблачном небе,
словно омытом грозой от воскресной пыли.
     Внезапно Пьер поднял голову, не  понимая,  куда  забрел;  с  удивлением
увидел он, что прошел дальний путь и оказался за вокзалом,  около  городской
больницы. На перекрестке двух улиц он заколебался, по какой из ,них идти, но
тут чья-то дружеская рука коснулась его плеча.
     - Куда вы так рано?
     Это был доктор Шассень; он шел выпрямившись, высокий и худой, затянутый
в черный сюртук.
     - Уж не заблудились ли вы, не помочь ли вам найти дорогу домой?
     - Нет, нет, спасибо, - ответил Пьер, смутившись.  -  Я  провел  ночь  в
Гроте с той молоденькой больной, о которой я вам говорил, и  мне  стало  так
тяжело на сердце, что я пошел пройтись, чтобы немного прийти в себя, а потом
вернусь в гостиницу и лягу спать.
     Доктор все смотрел на Пьера,  ясно  читая  в  его  лице  следы  ужасной
борьбы, отчаяния от сознания, что он не может заснуть верующим,  мучительную
боль, порожденную тщетою всех его попыток.
     - Ах,  бедное  мое  дитя!  -  прошептал  доктор  и,  помолчав  немного,
продолжал отеческим тоном: - Ну вот! Раз вы гуляете, давайте пойдем  вместе.
Я шел именно в эту сторону, к берегу Гава... Идемте, вы увидите на  обратном
пути, какой оттуда открывается прекрасный вид!
     Сам он каждое утро гулял по два  часа,  стараясь  утомлением  заглушить
свое горе. Прежде всего он ходил на  кладбище  преклонить  колена  у  могилы
любимых, которую. убирал цветами во все времена  года.  А  затем  бродил  по
дорогам, где никто не мешал ему плакать, и возвращался завтракать,  разбитый
усталостью.
     Пьер жестом изъявил согласие, и они пошли вниз по отлогой дороге, шагая
молча рядом. Оба долго не произносили ни слова. В то утро доктор,  казалось,
был удручен более обычного, как будто от беседы  с  дорогими  покойницами  у
него сильнее, чем всегда, кровоточило сердце. Его  бледное  лицо  с  орлиным
носом, обрамленное седыми волосами, было опущено, слезы застилали  глаза.  А
как хорошо светило солнце в то мягкое,  чудесное  утро!  Дорога  шла  теперь
вдоль Гава, по правому его берегу, новый же  город  остался  по  ту  сторону
реки. Отсюда видны были сады, лестницы, Базилика. Затем  им  предстал  Грот,
пылая неугасимыми свечами, огни которых бледнели при ярком дневном свете.
     Доктор Шассень, обернувшись,  перекрестился.  Пьер  сначала  ничего  не
понял, но, увидев Грот, с удивлением посмотрел,  на  своего  старого  друга:
этот ученый, атеист и материалист, убитый горем  и  уверовавший,  в  надежде
встретиться  в  ином  мире  со   своими   дорогими,   горячо   оплакиваемыми
покойницами, поразил его еще два дня назад. Сердце  покорило  разум,  старый
одинокий человек жил иллюзией увидеться в раю  с  теми,  кого  он  любил  на
земле. Пьеру стало еще больше не по себе. Неужели и ему надо ждать  старости
и пережить такое же горе, чтобы найти прибежище в религии?
     Они продолжали идти вдоль Гава, удаляясь от города. Речка, катившая  по
камешкам свои светлые воды  меж  берегов,  окаймленных  высокими  деревьями,
словно баюкала их. И они продолжали молча шагать рядом, погруженные каждый в
свою скорбь.
     - А вы знали Бернадетту? - спросил вдруг Пьер. Доктор взглянул на него.
     - Бернадетту... Да, я  видел  ее  однажды  уже  взрослой.  Он  помолчал
немного, потом стал рассказывать.
     -  В  тысяча  восемьсот  пятьдесят  восьмом  году,   когда   Бернадетте
привиделась святая дева, я жил в Париже; мне исполнилось тридцать лет, я был
тогда молодым врачом, врагом всего сверхъестественного, и вы понимаете,  что
мне и в голову не приходило поехать к себе на  родину,  в  горы,  для  того,
чтобы увидеть девочку, подверженную галлюцинациям. Но  пять  или  шесть  лет
спустя, около тысяча восемьсот шестьдесят четвертого года,  я  проезжал  эти
места и из любопытства  посетил  Бернадетту,  которая  была  в  то  время  в
монастыре у сестер Невера.
     Пьер вспомнил, что одной из причин, побудивших его поехать в Лурд, было
желание пополнить имевшиеся у него сведения о Бернадетте. И  кто  знает,  не
снизойдет ли к нему милость божия через смиренную и милую девушку, когда  он
убедится, что она выполняла на земле миссию божественного всепрощения?  Быть
может, достаточно будет узнать ее получше и удостовериться в  том,  что  она
действительно избранница и святая.
     - Расскажите мне о нй, пожалуйста, все, что знаете.
     Слабая улыбка осветила лицо доктора. Он все  понял,  и  ему  захотелось
успокоить душу священника, раздираемую сомнением.
     - Охотно, мой  милый.  Я  был  бы  так  счастлив,  если  бы  помог  вам
прозреть!.. Вы правы, Бернадетту надо любить, это может вас спасти; я  много
думал о тех, давно минувших годах и утверждаю, что никогда не встречал более
доброго и обаятельного существа.
     Они медленно шли  по  прекрасной  солнечной  дороге  в  то  прохладное,
ослепительное утро, и доктор рассказывал Пьеру о своем посещении  Бернадетты
в тысяча восемьсот шестьдесят четвертом году. Ей тогда минуло двадцать  лет,
прошло  шесть  лет  со  времени  видений.  Девушка  поразила  доктора  своей
простотой и  рассудительностью,  своей  исключительной  скромностью.  Сестры
Невера научили ее читать и оставили при себе в монастыре, чтобы оградить  от
любопытства толпы. Она занималась, помогала  им  в  мелочах,  но  так  часто
болела,  что  неделями  не  вставала  с  постели.   Особенно   поражали   ее
изумительные  глаза,  детски  чистые  и  наивные.  Она  была  некрасива,   с
нездоровой кожей и крупными чертами лица,  посмотреть  на  нее  -  такая  же
послушница, как  и  другие,  маленькая,  невзрачная,  тщедушная.  Бернадетта
осталась глубоко религиозной, но не производила впечатления  восторженной  и
экзальтированной девушки,  как  можно  было  думать;  напротив,  она  скорее
обнаруживала ум положительный, без всякого  полета  фантазии;  в  руках  она
постоянно держала какое-нибудь рукоделие  -  вязанье  или  вышивку.  Словом,
Бернадетта была совершенно обыкновенным человеком и  ничем  не  походила  на
страстных поклонниц Христа. У нее больше не бывало видений,  и  она  никогда
сама не заговаривала о восемнадцати явлениях, оказавших решительное  влияние
на ее жизнь. Приходилось долго и упорно ее  расспрашивать,  ставя  вопрос  в
лоб. Девушка отвечала односложно, стараясь поскорее  кончить  разговор,  так
как не любила  касаться  этой  темы.  Если  ее  спрашивали  о  трех  тайнах,
доверенных ей божественным видением, она молчала, отворачивалась. Совершенно
невозможно было сбить ее с толку, все детали в  ее  ответах  соответствовали
первой версии: казалось, она повторяла в точности одни и те же слова одним и
тем же голосом.
     - Я говорил с ней целый день, - продолжал доктор. - Она повторила  свой
обычный рассказ, не изменив в нем ни слова. Это  удручало  меня...  Я  готов
поклясться, что она не лгала  мне  и  вообще  никогда  не  лгала,  она  была
неспособна лгать.
     Пьер попытался возразить.
     - Скажите, доктор, разве вы не верите в болезнь, выражающуюся в  потере
воли?  Разве  теперь  не  установлено,  что   некоторые   дегенераты,   люди
недоразвитые, попавшие во власть какой-нибудь мечты, галлюцинации, фантазии,
так и остаются потом под влиянием поразившей их воображение навязчивой идеи,
особенно если они продолжают находиться в той среде, где с ними произошло то
или иное явление... Бернадетта,  заключенная  в  монастырь,  предоставленная
своей неотступной мечте, естественно не могла от нее отделаться.
     Снова на губах Щассеня промелькнула слабая улыбка.
     - Ах, дорогой мой, вы слишком много от меня требуете! Вы же знаете, что
я лишь несчастный старик и не очень горжусь своими знаниями, а тем более  не
претендую на умение все объяснить... Да, мне  знаком  известный  клинический
случай с девушкой, которая умирала с голоду  в  доме  родителей,  вообразив,
будто у нее тяжелая болезнь желудка, и стала есть,  когда  ее  переселили  в
другое место... Но что вы  хотите?  Ведь  это  только  единичный  случай,  а
сколько существует случаев прямо противоположных?
     С минуту они молчали, слышен был лишь  размеренный  звук  их  шагов  по
дороге.
     - Впрочем, Бернадетта действительно избегала людей и  чувствовала  себя
счастливой только в своем углу, в полном уединении, - продолжал Шассень. - У
нее никогда не было близкой подруги, ни к кому  она  не  чувствовала  особой
привязанности. Она была одинаково кротка и добра со всеми и только  к  детям
питала особую нежность... И так как врач еще не  совсем  умер  во  мне,  то,
признаюсь, я иногда хотел дознаться, неужели ее душа так же девственна,  как
и плоть? Это очень возможно, ибо,  заметьте,  по  темпераменту  она  человек
медлительный и вялый, очень болезненный, не говоря уже о том, что росла  она
в окружении наивных,  неискушенных  людей  -  сперва  в  Бартресе,  затем  в
монастыре. Однако я усомнился в своем предположении, узнав, с  каким  нежным
участием она отнеслась к  сиротам,  жившим  в  приюте,  основанном  сестрами
Невера на этой самой дороге. Туда принимают дочерей бедняков, чтобы охранить
их от влияния улицы. И не потому ли она хотела, чтобы он был очень  обширным
и вместил всех овечек, которых подстерегает опасность, что помнила, как сама
бегала босиком по дорогам и сейчас еще трепетала при  мысли  о  том,  какова
была бы ее судьба, не помоги ей святая дева.
     Шассень продолжал рассказывать о толпах, которые сбегались смотреть  на
девушку и поклоняться ей. Для Бернадетты это было очень утомительно. Дня  не
проходило без того, чтобы к ней не явилась уйма посетителей.  Они  приезжали
со всех концов Франции и даже  из-за  границы:  приходилось  делать  строгий
отбор, устранять любопытствующих  и  принимать  только  истинно  верующих  -
духовенство или людей выдающихся, которых нельзя было вежливо выпроводить за
дверь. На приемах всегда присутствовала монахиня, чтобы оградить  Бернадетту
от слишком назойливых, нескромных вопросов, которые сыпались градом; девушку
положительно терзали, выпытывая у нее малейшие  подробности.  Великосветские
дамы падали на колени, целовали ее платье, едва не разрывая его в клочья,  -
так им хотелось унести с собой кусочек как реликвию. Ей приходилось чуть  не
силой защищать свои четки от посягательств этих восторженных  особ,  которые
умоляли продать им эту реликвию за большие  деньги.  Одна  маркиза  пыталась
выменять у Бернадетты четки, предлагая ей взамен ценные четки из  жемчуга  с
золотым  крестиком.  Многие  надеялись,  что  Бернадетта  в  их  присутствии
совершит чудо, к ней приводили детей, чтобы она прикоснулась к ним,  просили
у нее совета, как вылечиться от той или иной  болезни,  пытались  купить  ее
влияние на святую деву. Ей предлагали огромные суммы; ее осыпали бы царскими
подарками, изъяви она желание быть королевой, разукрашенной драгоценностями,
увенчанной золотой короной.  Простой  люд  преклонял  колена  у  ее  порога,
знатные господа теснились вокруг нее, считая  за  честь  быть  в  ее  свите.
Рассказывали даже, что какой-то необычайно красивый собою и несметно богатый
принц явился к ней ясным апрельским утром и просил ее руки.
     - Но вот что мне всегда не нравилось и очень меня удивляло,  -  перебил
Шассеня Пьер, - это отъезд Бернадетты из Лурда, когда ей было  двадцать  два
года, ее внезапное исчезновение и заточение в монастырь святого  Жильдара  в
Невере, откуда она так и не вышла... Не дало ли это  повод  к  слухам  о  ее
мнимом безумии? Не потому ли ее заперли в монастырь, что боялись, как бы она
не  раскрыла  тайны  каким-нибудь  наивным  словом,  сказанным  невзначай  и
бросавшим свет на целый ряд мошенничеств?.. И, должен признаться, я  сам  до
сих пор считаю, что, грубо говоря, ее ловко убрали.
     Доктор Шассень медленно покачал головой.
     - Нет, нет, в этом не было ничего преднамеренного; никто не  придумывал
мелодраматических  эффектов,  которые  разыгрывались  бы  затем  людьми,   в
известной  мере  сознававшими,  какую  роль  им   приходится   играть.   Все
совершилось само собой, в силу обстоятельств, тут было много  сложного,  что
требует  самого  тщательного  анализа...  Так,   например,   известно,   что
Бернадетта сама выразила желание  покинуть  Лурд.  ЕС  утомляли  непрерывные
посещения, она себя плохо чувствовала в атмосфере столь шумного  поклонения.
Она стремилась к покою, к тихой жизни в  мирном  уголке,  а  ее  бескорыстие
доходило иногда до того, что она бросала на пол деньги, которые ей давали  с
набожной целью - отслужить обедню или просто поставить свечку.  Она  никогда
ничего не брала для себя или своей семьи, которая так и  продолжала  жить  в
бедности. Вполне понятно, что Бернадетта, с  ее  гордостью,  с  присущей  ей
естественной простотой,  с  ее  вечным  стремлением  оставаться  незаметной,
хотела скрыться, уйти от людей и подготовиться  к  спокойной  смерти...  Она
исполнила свою миссию, благодаря ей возникло  необычайное  движение,  причем
она сама не  знала  толком,  почему  и  как  это  случилось;  а  теперь  она
действительно не могла уже принести никакой пользы; другие взялись за дело и
обеспечили торжество Грота.
     - Допустим, что Бернадетта сама ушла в монастырь, - проговорил Пьер.  -
Каким же это было облегчением для  людей,  о  которых  вы  говорите,  -  они
остались единственными хозяевами и на  них  посыпались  дождем  миллионы  со
всего света?
     - Ну, конечно, я не берусь утверждать, что ее стали  бы  удерживать!  -
воскликнул доктор. - Откровенно говоря, я даже думаю, что ее  натолкнули  на
мысль о монастыре. Она начинала  мешать;  не  то  чтобы  боялись  неприятных
признаний с ее стороны, но она отнюдь не  была  представительной:  чрезмерно
робкая, хилая, она часто хворала, подолгу лежала в постели. К тому  же,  как
ни старалась Бернадетта держаться в тени, как ни была смиренна, она  все  же
представляла собой силу, привлекала  толпу  и  могла  составить  конкуренцию
Гроту. Для того чтобы Грот сверкал, осиянный славой, Бернадетте  нужно  было
исчезнуть, стать легендой... Таковы, очевидно, были причины, побудившие  его
преосвященство тарбского епископа Лоранса, ускорить отъезд девушки. Напрасно
только говорили, что ее следует изолировать от мирской суеты, как будто  она
могла впасть в грех гордыни, предавшись тщеславию,  подобно  той  знаменитой
святой, которая известна всему христианскому миру. Этим  ей  нанесли  тяжкое
оскорбление, потому что она была так же далека от гордыни,  как  и  от  лжи;
редко можно встретить более простую и смиренную душу.
     Шассень увлекся, воодушевился. Но внезапно он успокоился, и на лице его
снова появилась бледная улыбка.
     - Право, я люблю ее; чем больше я о ней думаю, тем больше  люблю...  Но
видите ли, Пьер, не надо  все  же  считать,  что  я  совсем  поглупел,  став
верующим. Если я всеми помыслами  своими  в  потустороннем  мире,  если  мне
необходимо верить в лучшую и более справедливую жизнь, я  знаю,  что  в  сей
юдоли живут люди, и хотя некоторые из них носят клобук или рясу, они  подчас
делают гнусные дела.
     Снова наступило молчание. Каждый думал о своем.
     - Я поделюсь с  вами  одной  мыслью,  которая  часто  приходила  мне  в
голову... - продолжал  Шассень.  -  Допустим,  что  Бернадетта  была  бы  не
простодушной дикаркой, а умной интриганкой, желавшей властвовать, покорять и
руководить толпой; представьте  себе,  что  бы  тогда  случилось...  Грот  и
Базилика, несомненно, оказались бы  в  ее  руках.  Она  возглавляла  бы  все
религиозные  обряды,  сидя  под  балдахином,  в  золотой  митре.  И  она  же
распределяла бы чудеса мановением своей властной ручки,  направляя  толпы  в
объятия бога. Она была бы царицей, святой, избранницей, единственным  лицом,
созерцавшим божество. И в сущности это было бы справедливо - после  мук  она
вкусила бы блаженство и со славою наслаждалась бы тем,  что  создала  своими
руками... А между тем,  как  видите,  ее  обошли,  ограбили.  Семена  чудес,
разбросанные ее рукой, принесли свои всходы, а  урожай  собирали  другие.  В
течение  тех  двенадцати  лет,  что  Бернадетта  прожила,  молясь,  в   тиши
Сен-Жильдара,  победители-священники  в  золотых  одеяниях  воспевали  здесь
чудеса, освящали церкви и здания, постройка которых  стоила  миллионы.  Од