здана  честь.  Гюставу  тоже
разрешено было съесть кусочек.
     - Удивительно, - заметил  г-н  де  Герсен,  заказавший  чашку  кофе,  -
удивительно, здесь как будто вовсе не видно больных. У  всей  этой  публики,
право, аппетит, как у здоровых.
     И все же, помимо Гюстава, который ел, словно цыпленок, одни крошки,  де
Герсен обнаружил несколько больных: человека с базедовой болезнью, сидевшего
между двумя женщинами, из которых одна явно страдала от рака. Дальше  сидела
девушка, такая бледная и худая, что у нее, судя по всему,  была  чахотка,  а
напротив - с  бессмысленным  выражением  глаз  и  неподвижным  лицом  сидела
идиотка, которую привели под руки две родственницы; она жадно глотала пищу с
ложки, и слюни текли у нее на  салфетку.  Быть  может,  среди  этих  шумных,
голодных  людей  затерялись  и  другие  больные,  -  больные,   возбужденные
путешествием, наедавшиеся так, как они уже давно не  наедались.  Абрикосовые
пирожные, сыр, фрукты - все исчезало с беспорядочно сдвинутых  приборов;  на
скатерти оставались лишь расплывшиеся пятна от соуса и вина.
     Было около полудня.
     - Мы сейчас же пойдем к Гроту, хорошо? - сказал Виньерон.
     Повсюду только и слышно было: к Гроту! к  Гроту!  Люди  ели  торопливо,
спеша поскорее проглотить завтрак, чтобы вернуться к молитвам и песнопениям.
     - Вот что! - объявил г-н де Герсен своему спутнику. - Поскольку в нашем
распоряжении весь день, я предлагаю осмотреть город, а кстати  поищу  экипаж
для экскурсии в Гаварни, раз моя дочь этого желает.
     Пьер задыхался от духоты и рад был уйти  из  столовой.  В  подъезде  он
вздохнул свободно. Но там уже снова  выстроилась  очередь  ожидающих  места,
люди спорили из-за столиков,  малейшее  пустое  пространство  за  табльдотом
тотчас же занималось. Еще час с лишком будет продолжаться это наступление на
еду; блюда будут сменять друг друга, а  едоки  жадно  работать  челюстями  в
тошнотворной атмосфере все возрастающей жары.
     - Ах, извините, мне нужно подняться в комнату, - сказал Пьер, - я забыл
кошелек.
     Наверху, подходя к своему номеру, Пьер  услышал  в  тишине  лестницы  и
пустынных коридоров легкий шум, доносившийся из соседней комнаты. За  стеной
раздался нежный смех, - кто-то слишком громко стукнул вилкой. Затем  донесся
неуловимый,  скорее  угаданный,  нежели  услышанный,  звук   поцелуя,   уста
прижались к устам, чтобы заглушить слова. Одинокий сосед тоже завтракал.

II

     Пьер и г-н де Герсен медленно  продвигались  вперед  среди  разряженной
толпы. На голубом небе не видно было ни облачка, солнце  заливало  город,  в
воздухе стояло праздничное веселье, бурлила  живая  радость,  как  во  время
большой ярмарки, когда вся жизнь людей проходит на улице. Пьер и  де  Герсен
спустились по запруженному тротуару улицы Грота к площади Мерласс, но тут им
пришлось  остановиться,  -  слишком  много  было  людей,   сновавших   среди
непрерывного ряда экипажей.
     - Нам не к спеху, - сказал г-н де Герсен. - Я думаю пройти  до  площади
Маркадаль, в старом городе; служанка гостиницы дала мне  адрес  парикмахера,
брат которого дешево сдает экипажи... Вы ничего не имеете против?
     - Я? - воскликнул Пьер. - Пожалуйста, ведите меня куда хотите, я  всюду
пойду с вами.
     - Хорошо! Кстати, я там побреюсь.
     На площади Розер, у цветников, которые  тянутся  до  самого  Гава,  они
снова остановились, встретив г-жу Дезаньо  и  Раймонду  де  Жонкьер,  весело
болтавших с Жераром де Пейрелонгом. Обе были в светлых легких платьях, какие
носят на курортах; их белые шелковые зонтики блестели на солнце. Они  являли
собой премилое зрелище -  беззаботная  светская  болтовня,  веселый  молодой
смех.
     - Нет, нет! - повторяла г-жа Дезаньо. - Мы не пойдем в вашу "трапезную"
сейчас, когда там обедают все ваши товарищи!
     Жерар любезно настаивал, обращаясь главным образом к Раймонде,  немного
полное лицо которой в тот день сияло ослепительным здоровьем.
     - Я вас уверяю, это очень любопытно, и примут вас изумительно... Можете
мне довериться, мадмуазель; к тому же мы,  несомненно,  встретим  там  моего
двоюродного брата, Берто, и он будет в восторге приветствовать вас  в  нашем
заведении.
     Раймонда улыбалась, в ее живых глазах можно было прочесть согласие. Тут
подошли Пьер и де Герсен. Им все объяснили. "Трапезной" называши здесь нечто
вроде  дешевого  ресторона,  -  табльдот,  организованный   членами   Общины
заступницы небесной, санитарами и братьями милосердия, обслуживавшими  Грот,
бассейн и больницы, чтобы питаться  сообща,  так  как  многие  из  них  были
небогаты, принадлежа к самым разным слоям общества. А здесь каждый вносил по
три франка в день и имел завтрак, обед и ужин; у них даже оставалась еда,  и
они раздавали ее бедным. Но они всем, ведали сами, сами  покупали  провизию,
нанимали повара, помощников, даже в случае необходимости убирали  помещение,
следя за тем, чтобы там всегда было чисто.
     - Это должно быть очень интересно! - воскликнул г-н де Герсен. - Пойдем
посмотрим, если мы не помешаем!
     Тогда и г-жа Дезаньо согласилась идти.
     - Ну, раз собирается целая компания, с  удовольствием  пойду.  А  то  я
боялась, что это будет неприлично.
     Она засмеялась и заразила своим смехом остальных.  Г-жа  Дезаньо  взяла
под руку г-на де Герсена, Пьер пошел слева от нее; ему нравилась эта веселая
маленькая  женщина,  живая  и  очаровательная  с  растрепанными   белокурыми
волосами и молочным цветом лица.
     Раймонда шла сзади под руку с Жераром, занимая его серьезным разговором
умной барышни, только с виду  по-детски  беспечной.  Наконец  она  дождалась
мужа, о котором так давно мечтала, и твердо  решила  не  упустить  его.  Она
опьяняла его ароматом здоровья и красоты и в то же  время  восхищала  своими
взглядами на хозяйство и на экономию в мелочах: она расспрашивала его о том,
как делает Община закупки, и  доказывала,  что  можно  было  бы  еще  больше
сократить расходы.
     - Вы, должно быть, очень устали? - спросил де Герсен г-жу Дезаньо.
     - Да нет же! - возмущенно воскликнула она, по-настоящему рассердившись.
- Представьте, вчера в больнице я свалилась от усталости в  кресло,  а  наши
сердобольные дамы и не подумали меня разбудить.
     Все снова засмеялись. Но г-жа Дезаньо была вне себя.
     - И я проспаша восемь часов, как сурок. А ведь я  дала  себе  слово  не
спать всю ночь!
     Но и ее разобрал смех, и она от души  расхохоталась,  показав  чудесные
белоснежные зубы.
     - Хороша сиделка!.. А бедная госпожа де Жонкьер не ложилась до утра.  Я
только что тщетно пыталась совратить ее и уговорить пойти с нами.
     Услыхав ее, Раймонда подхватила:
     - Ах, бедная мама едва держалась  на  ногах!  Я  заставила  ее  лечь  в
постель и уверила, что она может спокойно спать, все будет хорошо.
     Она бросила на Жерара светлый, смеющийся взгляд. Ему  даже  показалось,
что она чуть прижала к себе своим нежным округлым локтем его руку, словно ей
приятно было находиться  с  ним  наедине  и  говорить  о  своих  делах.  Это
восхищало его; он заметил, что сегодня не завтракал с товарищами, - знакомая
семья, уезжавшая из Лурда, пригласила его позавтракаггь  в  десять  часов  в
буфете при вокзале, и он освободился только после отхода поезда, в  половине
двенадцатого.
     - Вот они, наши  весельчаки!  Слышите?  -  продолжал  он,  Они  пришли.
Действительно,  из-за  купы  деревьев,  скрывавших   старое   оштукатуренное
известкой строение с цинковой  крышей,  в  котором  помещалась  "трапезная",
доносились шумные молодые голоса. Сперва  Жерар  провел  гостей  в  кухню  -
прекрасно оборудованное обширное помещение с большой плитой, огромным столом
и громадными котлами; он показал им повара, из числа  паломников,  дородного
весельчака с красным крестом на белой куртке. Затем  Жерар  открыл  дверь  и
ввел их в просторную столовую.
     Это была длинная  комната  с  двумя  рядами  простых  сосновых  столов,
столиком  для  посуды  и  множеством  стульев  с  соIII

     Как только наступил вечер, Мари заволновалась: она узнала  от  г-жи  де
Жонкьер, что барон де Сюир получил для нее у аббата Фуркада разрешение и она
сможет провести ночь у Грота. Каждую минуту она спрашивала сестру Гиацинту:
     - Скажите, пожалуйста, сестра, есть уже девять часов?
     - Нет, нет, дитя мое, только около половины девятого... Вот вам  теплый
шерстяной платок, накиньте его на рассвете, потому что Гав близко, а утра  в
этой горной местности прохладные.
     - Ах, сестра, ночи так хороши! А я так плохо сплю в палате!  На  свежем
воздухе мне хуже не будет... Боже мой, как я счастлива, какое наслаждение  -
провести целую ночь со святой девой!
     Вся палата завидовала ей. Молиться ночь напролет перед Гротом! Ведь это
несказанная радость, высшее блаженство. Говорили, будто избранные  видели  в
ночной тиши святую деву. Но  добиться  такой  милости  нельзя  без  высокого
покровительства. Преподобные отцы неохотно давали разрешение с тех пор,  как
несколько больных умерло там, словно заснув в экстазе.
     - Не правда ли, дитя мое, вы причаститесь в  Гроте  до  того,  как  вас
привезут сюда? - спросила сестра Гиацинта.
     Пробило девять часов. Неужели Пьер, обычно такой точный, забыл  о  ней?
Мари говорили, что она увидит всю  процессию  с  факелами,  если  отправится
тотчас же. Каждый вечер религиозные обряды кончались таким  шествием,  но  в
воскресные дни оно было красивее, чем по будням, а в это воскресенье шествие
ожидалось на редкость  пышное.  Должно  было  пройти  около  тридцати  тысяч
паломников  с  горящими  свечами  в  руках.  Все  великолепие  ночных  небес
предстанет взору; звезды сойдут на землю. Больные  жаловались:  какая  обида
быть прикованным к постели и не видеть этих чудес!
     - Дорогое дитя, -  сказала  г-жа  де  Жонкьер,  -  вот  и  ваш  отец  с
господином аббатом.
     Мари просияла и забыла про утомительное ожидание.
     - Ах, Пьер, умоляю вас, поспешим!
     Отец и Пьер спустили ее во двор, священник впрягся в маленькую тележку,
и она медленно покатилась под звездным  небом;  г-н  де  Герсен  шел  сбоку.
Стояла изумительно прекрасная, безлунная ночь,  темно-синее  бархатное  небо
было усеяно алмазами звезд, а мягкий чистый воздух, напоенный ароматом  гор,
овевал теплом. По улице шли паломники, направляясь к  Гроту;  но  люди  вели
себя сдержанно, сосредоточенно, не слышно было праздной дневной болтовни. За
площадью Мерласс темнота как бы раздвигалась,  необъятное  небо  раскинулось
над спокойными, словно тихая гладь озера,  лужайками  и  густыми,  тенистыми
деревьями; чуть левее вздымался ввысь тонкий шпиль Базилики.
     Пьер забеспокоился - толпа по мере приближения к Гроту становилась  все
гуще. По площади Розер уже трудно было двигаться.
     -  И  думать  нечего  подойти  близко  к  Гроту,  -  сказал  священник,
останавливаясь. - Лучше всего выйти на аллею позади убежища для паломников и
там переждать.
     Но Мари очень хотелось увидеть начало шествия.
     - Друг мой, умоляю вас, дойдите до Гава. Я посмотрю хотя бы издали.
     Господин де Герсен, не менее дочери сгоравший от любопытства, тоже стал
настаивать.
     - Не беспокойтесь, - сказал он, - я иду сзади и  слежу  за  тем,  чтобы
никто ее не толкнул.
     Пьер снова потащил тележку. Ему понадобилось четверть часа, чтобы дойти
до одной из арок под правой лестницей, так много было здесь народа. Затем он
двинулся наискосок и оказался на набережной Гава,  где  на  тротуаре  стояли
толпы любопытных; он прошел еще с  полсотни  метров  и  поставил  тележку  у
самого парапета, откуда прекрасно был виден Грот.
     - Вам будет хорошо здесь?
     - О да, спасибо! Только посадите меня, я лучше увижу.
     Господин де Герсен посадил  Мари,  а  сам  встал  на  каменную  скамью,
огибающую всю  набережную.  На  ней  уже  теснились  любопытные,  словно  им
предстояло смотреть на фейерверк. Все становились на  цыпочки  и  вытягивали
шеи. И Пьео заинтересовался, как другие, хотя ничего еще не было видно.
     В шествии участвовало тридцать тысяч человек, и народ все  подходил.  У
каждого в руках была свечка, обернутая  в  нечто  вроде  пакетика  из  белой
бумаги с голубым изображением лурдской богоматери.  Но  свечи  еще  не  были
зажжены. Над волнующимся морем голов  сиял  огнями  Грот,  отбрасывая  яркий
свет, словно кузница. Громкий гул, дыхание толпы создавали впечатление,  что
здесь собрались тысячи людей,  которые  задыхаются  в  этой  давке;  шествие
терялось во  мраке,  разворачиваясь,  словно  живой  покров.  Люди  шли  под
деревьями, по ту сторону Грота, в сгущавшейся тьме,  где  трудно  было  даже
заподозрить их присутствие. Наконец  то  тут,  то  там  замелькали  огоньки,
словно искры, пронизавшие  тьму.  Их  становилось  все  больше,  затрепетали
бесчисленные звездочки, потянулись млечные пути, возникли  целые  созвездия.
Тридцать тысяч свечей зажглись одна о другую,  затмевая  яркий  свет  Грота;
желтые огоньки огромного костра осветили все пространство.
     - О Пьер, как это  красиво!  -  прошептала  Мари.  -  Словно  воскресли
бедняки, души простых тружеников, - они проснулись и засияли.
     - Великолепно, великолепно! - повторял де Герсен, в  котором  заговорил
художник. - Посмотрите, вон там две  линии  огней  пересекаются  и  образуют
крест.
     Пьера растрогали  слова  Мари.  Маленькие  язычки  пламени,  светящиеся
точки, скромные, как души простых людей, сгрудившись вместе,  сияли,  словно
солнце. А вдали непрерывно возникали все новые и новые огни.
     - Ах, - тихо сказал Пьер, - смотрите, вон появился  одинокий  мерцающий
огонек... Видите его, Мари? Как он медленно вливается в это море огня...
     Стало светло, как  днем.  Деревья,  освещенные  снизу,  ярко  зеленели,
словно нарисованные, напоминая декорацию. Хоругви с вышитыми на них фигурами
святых, украшенные шелковыми шнурами, резко выделялись своей  неподвижностью
над этим движущимся костром. Вся скала, до  самой  Базилики,  шпиль  которой
выглядел особенно белым на черном фоне неба, была озарена отблеском  пламени
свечей; холмы по ту сторону Гава были также освещены, и среди темной  зелени
мелькали светлые фасады монастырей.
     Произошла минутная заминка. Пылающее море светильников,  катившее  свои
сверкающие звездами  волны,  казалось,  вот-вот  разольется  рекою.  Но  тут
хоругви заколебались, и шествие свернуло в сторону.
     - Как, - воскликнул де Герсен, - значит, они здесь не пойдут?
     Пьеру известен был  маршрут  шествия,  и  он  объяснил,  что  процессия
поднимется сперва по дороге, которая вьется по лесистому склону, - прокладка
ее стоила огромных денег, - затем,  обойдя  Базилику,  спустится  по  правой
лестнице и развернется в садах.
     -  Посмотрите,  в  зелени  уже  мелькают  первые  свечи.  Зрелище  было
изумительное. Дрожащие огоньки отделялись
     от огромного костра  и  медленно  плыли  в  гору;  казалось,  ничто  не
удерживает их на земле и они вот-вот взмоют ввысь,  словно  солнечная  пыль,
клубящаяся во тьме. Вскоре из них образовалась косая полоса  света,  которая
внезапно сломалась под углом, чуть  повыше  обозначилась  новая  полоса,  и,
наконец, весь холм избороздили  огненные  зигзаги,  словно  молнии,  что  на
картинках сыплются с темных  небес.  Но  линия  огоньков  медленно  и  мягко
скользила вверх, как светящийся след; лишь иногда, когда шествие  скрывалось
за деревьями, цепь вдруг обрывалась, но огоньки тотчас же появлялись  опять,
то  пропадая  вновь,  то   возвращаясь,   и   возобновляли   свой   сложный,
зигзагообразный путь к небу. Наконец шествие поднялось на  вершину  холма  и
скрылось за последним поворотом. В толпе послышались голоса:
     - Они огибают Базилику.
     - Им нужно не меньше двадцати минут, чтобы спуститься с другой стороны.
     - Да, сударыня, их тридцать  тысяч;  пожалуй,  последние  пройдут  мимо
Грота только через час.
     Как только  шествие  тронулось  в  путь,  воздух  огласило  песнопение,
заглушая  глухой  рокот  толпы,  -  сетование  Бернадетты,   состоявшее   из
шестидесяти  строф,  с  однообразным,  навязчивым  припевом,   прославлявшим
ангелов. И этот бесконечный, томительный, одурманивающий припев: "Ave,  ave,
ave, Maria!" - вызывал у тысяч грезивших наяву людей райские видения. Ночью,
в постели, им все еще казалось, что они движутся, мерно покачиваясь в  такт,
и, уже засыпая, они, казалось, продолжали петь.
     - Мы так здесь и останемся? - спросил г-н де  Герсен,  которому  быстро
все надоедало. - Ведь ничего нового больше не будет.
     Мари,  прислушавшись  к  отдельным  голосам,  раздававшимся  в   толпе,
проговорила:
     - Вы были правы, Пьер; пожалуй, лучше вернуться  туда,  под  деревья...
Мне так хочется все увидеть.
     - Конечно, - ответил священник, - поищем место, откуда вы все  увидите.
Самое трудное теперь - выбраться отсюда.
     В самом  деле,  толпа  любопытных  окружила  их  плотной  стеной.  Пьер
медленно, но упорно прокладывал себе дорогу, прося уступить место больной, а
Мари оборачивалась, стараясь увидеть  пылающую  полосу  перед  Гротом,  море
искрящихся огоньков бесконечной процессии. Г-н де  Герсен  замыкал  шествие,
оберегая тележку от толчков.
     Наконец они выбрались из толчеи и оказались  возле  одной  из  арок,  в
уединенном  месте,  где  можно  было  свободно  вздохнуть.  Слышалось   лишь
отдаленное пение с однообразным припевом, да виднелся над Базиликой  отблеск
свечей, вроде светящейся мглы.
     - Самое лучшее, - объявил г-н де Герсен, - подняться на Крестовую гору.
Мне еще утром сказала об  этом  служанка  в  гостинице.  Оттуда  вид  просто
феерический.
     Но об этом нечего было и думать. Пьер заметил, что взобраться на гору с
больной не так-то легко.
     - Как  вы  заберетесь  туда  с  тележкой?  И  ведь  потом  пришлось  бы
спускаться, а это очень опасно ночью, да еще в толкотне.
     Мари сама предпочитала остаться в саду, под  деревьями,  где  было  так
приятно. Они снова двинулись в путь и вышли на  эспланаду  напротив  большой
статуи венчанной девы. Она была освещена  цветными  стеклянными  фонариками,
голубыми и желтыми, - казалось, что  тут  происходит  деревенский  праздник.
Несмотря на все  свое  благочестие,  г-н  де  Герсен  нашел,  что  это  верх
безвкусицы.
     - Вот, - сказала Мари, - нам будет очень хорошо возле этой рощицы.
     Она  показала  на  группу  деревьев  перед  убежищем  для   паломников;
действительно, место было превосходное, так как отсюда отлично будет  видно,
как шествие спустится по левой лестнице и проследует до Нового моста,  вдоль
куртин, и тем же путем возвратится обратно. Соседство Гава сообщало деревьям
восхитительную свежесть.  Здесь  никого  не  было,  в  густой  тени  больших
платанов, окаймлявших аллею, господствовала полная тишина.
     Господин де Герсен становился на  цыпочки,  ему  не  терпелось  увидеть
поскорее первые свечи, которые должны были появиться из-за Базилики.
     - Ничего нет, - сказал он. - Тем лучше, посижу  на  траве,  я  ног  под
собой не чувствую.
     Он забеспокоился о дочери.
     - Хочешь, я накрою тебя? Здесь очень прохладно.
     - Нет, нет, отец, мне не холодно. Я  так  счастлива!  Уже  давно  я  не
дышала таким свежим воздухом... Здесь, должно быть, растут розы, чувствуешь,
как чудесно они пахнут? Друг мой, где же эти розы? - обратилась она к Пьеру.
- Вы их не сидите?
     Когда г-н де Герсен уселся возле тележки, Пьер пошел посмотреть, нет ли
поблизости розовых кустов. Он тщетно разглядывал темные клумбы, на них росла
только густо посаженная зелень. На обратном пути, проходя мимо  убежища  для
паломников, он из любопытства решил туда зайти.
     Это был обширный зал с очень высоким потолком и  каменным  полом;  свет
проникал туда через большие окна с  обеих  сторон.  Стены  были  голые,  всю
обстановку составляли скамьи, расставленные кое-как, во  всех  направлениях.
Ни с