объясняется голодом. К счастью, за табльдотом оказалось свободное место;  он
поел, словно во сне, хотя глаза его  были  раскрыты,  не  замечая,  что  ему
подают; потом поднялся к себе в комнату и бросился на кровать,  не  преминув
сказать предварительно служанке, чтобы  она  разбудила  его  не  позже  трех
часов.
     Но возбуждение мешало ему сомкнуть глаза. Забытые  в  соседней  комнате
перчатки напомнили ему, что г-н де  Герсен,  уехавший  на  заре  в  Гаварни,
вернется не раньше вечера. Что  за  счастливый  дар  беспечность!  В  полном
смятении, полумертвый от усталости, Пьер  изнывал  в  душевной  тоске.  Все,
казалось, препятствовало его искреннему желанию вернуть себе  детскую  веру.
Трагическая  судьба  кюре  Пейрамаля  усилила  его  негодование,   вызванное
историей Бернадетты,  этой  избранницы  и  мученицы.  Неужели  истина,  ради
которой он приехал в Лурд, вместо того чтобы вернуть ему веру,  вызовет  еще
большую ненависть к невежеству и легковерию, приведет к  горькому  сознанию,
что человек с его разумом одинок на свете!
     Наконец Пьер заснул. Но его  тревожили  тяжелые  сновидения.  Он  видел
Лурд, растленный деньгами, несущий пагубу, отвратительный, превратившийся  в
огромный базар, где все продается - обедни и души. Он видел мертвого  аббата
Пейрамаля, лежащего среди развалин своего храма, поросших крапивой,  которую
посеяла неблагодарность. Он успокоился и вкусил сладость небытия, лишь когда
стерлось   последнее   видение   -   бледный   и   такой   жалостный   образ
коленопреклоненной Бернадетты, мечтающей в Невере, вдали от людей,  о  своем
творении, которого ей так и не довелось увидеть.


ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ

I

     Вернувшись  в  Больницу  богоматери  всех  скорбящих,  Мари  все   утро
пролежала в кровати, прислонившись к подушкам.  После  ночи,  проведенной  в
Гроте, она отказалась отправиться туда утром. Когда к ней  подошла  г-жа  де
Жонкьер, чтобы поправить соскользнувшую подушку, девушка спросила:
     - Какой сегодня день?
     - Понедельник, дорогое мое дитя.
     - Ах, верно. Жизнь течет так быстро, что просто теряешь счет дням!..  Я
так счастлива! Сегодня святая дева исцелит меня.
     Мари блаженно улыбнулась, словно грезя наяву; глаза ее были  устремлены
вдаль, она, казалось, витала где-то, всецело поглощенная  неотвязной  идеей,
твердо уверенная в  конечном  осуществлении  своей  надежды.  Палата  святой
Онорины опустела, все больные отправились в Грот, лишь на  соседней  кровати
умирала г-жа Ветю. Но  Мари  даже  не  замечала  ее,  так  радовала  девушку
наступившая вдруг тишина. Одно из окон, выходившее во  двор,  было  открыто,
солнце сияющего утра вливалось в комнату широким потоком  лучей,  и  золотая
пыль кружилась над простыней Мари, оседая на ее бледные руки. В этой палате,
заставленной койками, ночью такой зловещей, зловонной, наполненной  стонами,
вызванными кошмаром, стало так хорошо, когда ее  вдруг  залило  солнце  и  в
воздухе вместе с успокоительной тишиной повеяло утренней прохладой.
     - Почему вы не попробуете немного заснуть? - ласково спросила  г-жа  де
Жонкьер. - Вы, должно быть, совсем разбиты после бессонной ночи.
     Мари удивилась: она казалась себе такой невесомой, так далека  была  от
земли, что не ощущала своего тела.
     - Я совсем не устала, мне не хочется спать... Уснуть! О нет,  это  было
бы слишком грустно, ведь я тогда не буду знать, что исцелюсь.
     Госпожа де Жонкьер рассмеялась.
     - Почему  же  вы  не  хотели,  чтобы  вас  отвезли  к  Гроту?  Ведь  вы
соскучитесь одна.
     - Я не одна, сударыня, она со мной.
     Мари сложила в экстазе руки, и перед нею возникло видение.
     - Знаете, я видела ночью, как она кивнула мне головой и улыбнулась... Я
прекрасно поняла ее, я отчетливо слышала ее голос, хотя  она  не  разомкнула
уст. В четыре часа, во время крестного хода, я буду исцелена.
     Госпожа де Жонкьер хотела успокоить девушку, встревоженная ее  странным
состоянием, похожим на сомнамбулизм. Но больная продолжала твердить:
     - Нет, нет, я не больная, я жду... Только видите, сударыня, мне незачем
идти утром к Гроту, потому что она назначила мне встречу на четыре часа.
     И добавила тише:
     - В половине четвертого за мной зайдет Пьер... В  четыре  часа  я  буду
здоровой.
     Лучи солнца медленно скользили вдоль ее голых,  прозрачных,  болезненно
нежных рук, а чудесные белокурые волосы, рассыпавшиеся по плечам,  казалось,
сами излучали сияние, пронизанные солнцем, которое заливало ее  целиком.  На
дворе запела птичка,  нарушив  трепетную  тишину  палаты.  Вероятно,  где-то
поблизости играл ребенок, которого отсюда не было видно,  потому  что  порой
доносился легкий смех.
     - Хорошо, - сказала г-жа де Жонкьер, - не спите, раз не  хотите  спать.
Только лежите смирно, это тоже отдых.
     На соседней кровати умирала г-жа Ветю, Ее побоялись везти  к  Гроту  из
опасения, что она может скончаться по дороге. Умирающая лежала  с  закрытыми
глазами; сестра  Гиацинта,  дежурившая  подле  нее,  знаком  подозвала  г-жу
Дезаньо и поделилась с ней своим мнением. Обе наклонились  над  умирающей  и
следили  за  ней  с  возрастающим  беспокойством.  Лицо   ее,   напоминавшее
грязноватую маску, еще больше пожелтело, глаза ввалились, губы  были  сжаты;
сестру и г-жу Дезаньо особенно пугал хрип, медленно вырывающийся из ее груди
вместе с тлетворным дыханием, - рак закончил  свою  страшную  работу.  Вдруг
г-жа Ветю приподняла веки и испугалась, увидев  склонившихся  над  ней  двух
женщин. Неужели смерть уже близка, что они так смотрят?  Бесконечная  печаль
заволокла ее глаза, в  них  отразилось  безнадежное  сожаление  об  уходящей
жизни. У нее уже не было сил бороться и проявлять  бурный  протест;  но  как
жестока к ней судьба - бросить лавку, привычки, мужа и умереть  так  далеко!
Презреть мучительную пытку путешествия, молиться дни,  молиться  ночи  и  не
быть исцеленной, умереть, когда другие выздоравливают!!
     - Ах, как я страдаю, как страдаю... Умоляю  вас,  сделайте  что-нибудь,
сделайте хоть так, чтобы я больше не мучилась, - пролепетала она.
     Госпожа Дезаньо была потрясена; ее красивое,  молочного  цвета  личико,
обрамленное растрепанными белокурыми волосами, склонилось над  больной.  Она
не привыкла видеть умирающих и отдала  бы,  по  ее  собственному  выражению,
половину своего сердца, чтобы спасти бедную женщину. Г-жа Дезаньо  поднялась
и отозвала в  сторону  сестру  Гиацинту,  тоже  тронутую  до  слез,  но  уже
примирившуюся с этой смертью, которая несла несчастной  избавление.  Неужели
действительно ничего нельзя сделать? Разве нельзя  хоть  чем-нибудь  помочь,
исполнить просьбу  умирающей?  Утром,  два  часа  тому  назад,  аббат  Жюден
причастил и исповедал ее. Она получила помощь небес, больше  ей  не  на  что
было рассчитывать, она уже давно ничего не ждала от людей.
     - Нет, нет, надо что-то сделать! - воскликнула г-жа Дезаньо.
     Она подошла к г-же де Жонкьер, стоявшей у постели Мари.
     - Слышите, сударыня, как несчастная стонет? Сестра  Гиацинта  полагает,
что ей осталось жить несколько часов. Но мы не можем бросить ее на  произвол
судьбы... Есть же средства успокоить боль. Почему  бы  не  позвать  молодого
врача, который с нами приехал?
     - Конечно, - ответила начальница, - сейчас!
     О враче в палате никогда не думали. Дамы вспоминали  о  кем  только  во
время сильных приступов, когда больные вопили от боли.
     Сестра Гиацинта, удивляясь про себя, как это она не подумала о Ферране,
находившемся в соседней комнате, спросила:
     - Хотите, сударыня, я схожу за Ферраном?
     - Конечно, приведите его поскорей.
     Когда сестра ушла, г-жа де Жонкьер с помощью  г-жи  Дезаньо  приподняла
голову умирающей, думая, что ей станет легче. Надо же было  случиться  такой
беде именно сейчас, когда они остались одни, - остальные  сестры  милосердия
ушли по своим делам. В огромной пустой палате,  мирно  дремавшей  и  залитой
солнцем, порой раздавался лишь нежный смех невидимого ребенка.
     - Это Софи  так  шумит?  -  немного  раздраженно  спросила  начальница,
предвидя катастрофу и связанные с ней неприятности.
     Она быстро прошла в конец палаты: действительно, это  была  Софи  Куто.
Девочка сидела на полу, за кроватью, и, хотя ей было уже  четырнадцать  лет,
играла с тряпичной куклой - разговаривала с ней, напевала  и  так  увлеклась
игрой, что даже смеялась от удовольствия.
     - Держитесь прямо, мадмуазель! А ну-ка,  станцуйте  польку!  Раз,  два!
Кружись, пляши, кого хочешь обними!
     К Софи подошла г-жа де Жонкьер.
     - Деточка, одна наша больная очень страдает, ей плохо...  Не  надо  так
громко смеяться.
     - Ах, сударыня, я не знала.
     Она вскочила с куклой в руках и сразу стала очень серьезной.
     - Она умрет, сударыня?
     - Боюсь, что да, детка.
     Софи, затаив дыхание, пошла за начальницей и села на соседнюю  кровать;
с жгучим любопытством, без малейшего страха, смотрела  она  своими  большими
глазами на умирающую г-жу  Ветю.  Г-жа  Дезаньо  нервничала,  с  нетерпением
ожидая врача, а Мари, вся залитая солнцем, в восторженной надежде  на  чудо,
казалось, не замечала, что творится вокруг.
     Сестра Гиацинта не нашла Феррана в маленькой  комнате  возле  бельевой,
где он обычно находился, и отправилась искать его  по  всему  дому.  Молодой
врач, пробыв здесь два дня, совсем растерялся: в этой странной больнице  его
призывали только к умирающим. Маленькая аптечка, которую он привез с  собой,
оказалась никому не нужной: нечего было и  думать  о  каком-нибудь  лечении,
поскольку больные приезжали сюда не для того, чтобы лечиться, а  просто  для
молниеносного, чудесного исцеления; поэтому доктор  только  раздавал  пилюли
опиума, которые успокаивали слишком сильные боли. Он был поражен, когда  ему
довелось  присутствовать  при  обходе  палат  доктором  Бонами.   Это   была
просто-напросто прогулка; доктор приходил  из  любопытства,  не  интересуясь
больными; он не осматривал их и не задавал им вопросов. Его занимали  только
мнимоисцеленные, он задерживался возле коек знакомых женщин, которых видел в
бюро регистрации исцелений. Одна из них страдала от трех болезней  сразу,  а
святая дева до сих пор соблаговолила исцелить только одну  из  них;  правда,
оставалась  надежда,  что  она  исцелит  и  остальные.  Порой   какая-нибудь
несчастная,  исцеленная  накануне,  на  вопрос,  как  она  себя   чувствует,
отвечала, что боли  у  нее  возобновились;  но  это  нисколько  не  нарушало
безмятежного и умиротворенного настроения доктора,  полагавшегося  на  бога,
который завершит начатое. Разве  не  прекрасно  уже  то,  что  выздоровление
началось? Поэтому он любил говорить: "Начало положено, потерпите!" Но больше
всего он боялся  дам-попечительниц;  каждая  хотела  заполучить  его,  чтобы
показать какой-нибудь исключительный случай, каждая честолюбиво считала, что
у нее на руках самые тяжелые больные, самые необычайные, ужасные  случаи,  и
потому ей не терпелось, чтобы их зафиксировали, - как  же  она  будет  потом
торжествовать! Одна хватала его за руку, уверяя, что ей кажется, будто у  ее
больной проказа. Другая умоляла подойти  к  ее  больной,  утверждая,  что  у
девушки бедро покрыто рыбьей чешуей. Третья шептала ему на  ухо  невероятные
подробности, касающиеся замужней светской дамы. Он увертывался,  отказывался
от осмотра, наконец давал обещание прийти в другой раз, когда у  него  будет
время. По его словам, если слушать  этих  барынь,  -  весь  день  пройдет  в
бесполезных консультациях. Затем он вдруг останавливался перед  какой-нибудь
чудесно исцеленной и знаком подзывал Феррана,  говоря:  "А!  Вот  интересный
случай!" И ошеломленный Ферран должен  был  выслушивать  рассказ  доктора  о
болезни, совершенно исчезнувшей после первого же погружения в бассейн.
     Наконец сестра Гиацинта встретила аббата Жюдена, который сказал ей, что
молодого врача вызвали в  палату  для  семейных.  Он  уже  в  четвертый  раз
спускался туда к брату Изидору, чьи мучения  не  прекращались.  Единственная
помощь, какую мог ему оказать врач, это давать без конца опиум.
     Измученный миссионер просил хоть немного облегчить боль, чтобы  у  него
достало сил отправиться после обеда в Грот, куда его не могли отнести утром.
Однако боли усилились, он потерял сознание.
     Войдя, сестра застала врача у изголовья больного.
     - Господин Ферран, пойдемте скорее со мной в палату святой  Онорины,  у
нас там умирает женщина.
     Врач улыбнулся сестре. Один вид ее всегда радовал его и поднимал у него
настроение.
     - Иду, сестра. Только подождите минутку,  я  хочу  привести  в  чувство
этого несчастного.
     Сестра Гиацинта вооружилась терпением и стала помогать доктору.  Палата
для семейных в  нижнем  этаже  была  также  залита  солнцем,  свежий  воздух
врывался через открытые большие окна,  выходившие  в  сад.  В  то  утро  г-н
Сабатье, как и брат Изидор, остался в постели, чтобы  немного  отдохнуть,  а
г-жа Сабатье, воспользовавшись этим, отправилась покупать медали  и  образки
для подарков. Сидя на кровати,  прислонившись  к  подушкам,  г-н  Сабатье  с
блаженным видом машинально перебирал четки, но  не  молился,  а  смотрел  на
соседа, с болезненным интересом следя за умирающим.
     - Ах, сестра, - обратился он к подошедшей сестре Гиацинте, -  я  просто
восхищаюсь этим несчастным миссионером. Вчера я усомнился в святой  деве,  -
ведь семь лет она не удостаивает услышать мои мольбы, - и вот при виде этого
мученика, так покорно переносящего свои страдания, мне стало стыдно  за  мое
маловерие... Вы не представляете себе, как  он  страдает;  надо  видеть  его
перед Гротом, когда глаза его горят великой надеждой. Право, это  прекрасно,
В Лувре есть картина неизвестного итальянского художника, на ней  изображена
голова монаха, преображенного точно такой же верой.  В  этом  убитом  жизнью
человеке, смиренно принявшем помощь Попечительства, чтобы в качестве бедняка
быть ближе к богу, проснулся  интеллигент  с  университетским  образованием,
сведущий в литературе и искусстве. И так твердо жила в нем надежда,  которую
не могли поколебать семь бесполезных поездок в Лурд, что он добавил:
     - У меня впереди целый день, раз мы уезжаем только завтра.  Вода  очень
холодная, но я попрошу еще раз погрузить меня в бассейн; я молюсь все  утро,
вымаливая прощение за вчерашнее... Не правда ли, сестра,  ведь  святой  деве
достаточно секунды, чтобы исцелить одно из своих чад... Да будет воля ее, да
будет благословенно имя ее!
     Он  снова  принялся  за  молитвы  богородице  и  "Отче  наш",  медленно
перебирая четки, полузакрыв  глаза;  на  его  добром  лице,  лице  человека,
столько  лет  оторванного  от  внешнего  мира,  появилось   детски   наивное
выражение.
     Ферран знаком подозвал Марту, сестру брата Изидора.  Девушка  стояла  в
ногах кровати, беспомощно опустив  руки,  и  глядела  на  умирающего  брата,
которого она  так  любила,  без  единой  слезинки,  с  покорностью  бедного,
недалекого существа. Она была глубоко преданна ему  и  последовала  за  HHMI
сюда, истратив последние гроши; не в силах  ему  помочь,  она  только  молча
глядела на его страдания. Поэтому, когда врач попросил ее приподнять немного
брата, она была счастлива, что  может  хоть  чем-нибудь  быть  полезной.  Ее
угрюмое, веснушчатое лицо просияло.
     - Поддержите его, а я попробую дать ему лекарство.
     Девушка приподняла  брата,  и  Феррану  удалось  разжать  ложечкой  его
стиснутые зубы и влить в рот  несколько  капель.  Больной  почти  тотчас  же
открыл глаза и глубоко  вздохнул.  Он  стал  спокойнее,  опиум  оказал  свое
действие, утишил жгучую боль в правом боку. Но миссионер так ослаб, что надо
было приложить ухо почти к самым его губам, чтобы его услышать.
     Едва уловимым жестом он попросил Феррана нагнуться.
     - Вы ведь врач, сударь, правда-? Дайте мне сил добраться после обеда до
Грота... Я уверен, что святая дева исцелит меня, если я буду там.
     - Ну, конечно, вы непременно пойдете, - ответил доктор. - Разве  сейчас
вы уже не чувствуете себя лучше?
     - Лучше? Нет!.. Я прекрасно знаю, что со мной,  -  я  ведь  видел,  как
несколько миссионеров умерло там, в Сенегале. Когда у человека больна печень
и нарыв прорывается наружу - все кончено. Пот, лихорадка, бред... Но  святая
дева коснется меня мизинцем - и все пройдет... Умоляю вас, отвезите  меня  к
Гроту, даже если я буду без сознания!
     Сестра Гиацинта также наклонилась к больному.
     - Не бойтесь, дорогой брат. Вас отнесут в Грот после завтрака, и мы все
будем за вас молиться.
     Наконец ей удалось увести Феррана; она очень беспокоилась о г-же Ветю и
была в отчаянии, что задержалась. Судьба миссионера  также  вызывала  в  ней
жалость, и, поднимаясь  по  лестнице,  она  расспрашивала  доктора,  нет  ли
надежды на его выздоровление. Тот безнадежно махнул рукой. Просто безумие  в
таком состоянии приезжать в Лурд. Он спохватился и улыбнулся.
     - Прошу прощения, сестра. Вы же знаете, что я, к несчастью, неверующий.
     Но она, в свою очередь,  благосклонно  улыбнулась,  как  друг,  который
терпимо относится к недостаткам тех, кого любит.
     - О, это ничего не значит, я вас знаю, вы все-таки славный человек... К
тому же мы видим столько  людей,  бываем  у  таких  язычников,  что  нам  не
приходится обращать на это внимание.
     Наверху, в палате святой Онорины, все оставалось по-прежнему: г-жа Ветю
продолжала стонать от невыносимой боли,  г-жа  де  Жонкьер  и  г-жа  Дезаньо
стояли у кровати умирающей, бледные, взволнованные ее непрерывным стоном. На
их вопросы Ферран лишь  слегка  пожал  плечами:  эта  женщина  обречена,  ей
осталось жить несколько часов, а может быть и минут.  Единственное,  что  он
может сделать, - это усыпить ее, чтобы облегчить ужасную агонию, которую  он
предвидел. Г-жа Ветю смотрела на доктора, она была еще в  сознании  и  очень
послушно принимала лекарства. Как и другие, она страстно желала  отправиться
к Гроту и просила об этом срывающимся детским голоском, боясь, - что  ее  не
послушают.
     - В Грот, да? В Грот...
     - Вас сейчас туда отнесут, обещаю вам, -  сказала  сестра  Гиацинта.  -
Только будьте умницей, постарайтесь уснуть, чтобы немного окрепнуть.
     Больная, казалось, задремала, и г-жа де Жонкьер увела  г-жу  Дезаньо  в
другой конец палаты, где они стали считать белье. Это была  сложная  работа,
они путались, не досчитывались нескольких салфеток. Софи,  сидя  на  кровати
напротив, не двигалась с места.  В  ожидании  смерти  дамы  -  поскольку  ей
сказали, что та умрет, - она положила куклу к себе на колени.
     Сестра Гиацинта осталась возле умирающей и, чтобы  не  тратить  времени
зря, взяла иголку и нитку и стала чинить платье одной из больных, у которого
от долгой носки лопнули рукава.
     - Вы побудете с нами? - спросила она Феррана.
     Тот продолжал внимательно разглядывать г-жу Ветю.
     -  Да,  да...  Она  может  умереть  с  минуты  на   минуту.   Я   боюсь
кровоизлияния.
     Заметив на соседней кровати Мари, он спросил, понизив голос:
     - Как она? Ей легче?
     - Нет еще. Ах, милое дитя, мы все искренне желаем ей поправиться! Такая
молодая, такая очаровательная и так удручена!.. Посмотрите  на  нее  сейчас.
Как  хороша!  Словно  святая  в  ореоле  золотых   волос,   глаза   большие,
восторженные, вся залита солнцем.
     Ферран, заинтересовавшись, с  минуту  смотрел  на  Мари.  Его  особенно
поразил ее отсутствующий  взгляд,  полная  отрешенность  от  всего,  что  ее
окружало, пламенная вера, глубокая радость, которая всецело владела всеми ее
помыслами.
     - Она выздоровеет, - пробормотал он, точно взвешивая про себя состояние
больной. - Она выздоровеет.
     Затем он подошел к сестре  Гиацинте,  сидевшей  в  амбразуре  большого,
раскрытого настежь окна; со двора в комнату врывался теплый  воздух.  Теперь
солнце лишь уз