Пьер задумался, побледнел; ему было как-то не  по  себе,  он  продолжал
разглядывать девочку и немного спустя задал ей еще несколько  вопросов.  Она
безусловно не  лгала,  но  он  подозревал  некоторое  искажение  истины;  от
радости, что она выздоровела и стала значительной  маленькой  особой,  Софи,
очевидно, приукрасила правду, что было вполне понятно. Кто знает теперь,  не
потребовалось ли на самом деле много дней на это якобы мгновенное  и  полное
зарубцевание? Где свидетели?
     - Я была там,  -  рассказывала  между  тем  г-жа  де  Жонкьер,  -  Софи
находилась не в моей палате, но я видела ее в то самое утро: она хромала.
     Пьер с живостью перебил ее:
     - Ах, вы видели ее ногу до и после погружения в источник?
     - Нет, нет, я не думаю, чтобы кто-нибудь видел ее  ногу,  так  как  она
была в компрессах... Софи сама сказала, что тряпки упали в бассейн...
     И, обращаясь к девочке, она добавила.
     - Да она покажет вам ногу... Не правда ли, Софи? Расшнуруйте башмак.
     Девочка  уже  снимала  башмак  и  чулок.   Движения   ее,   быстрые   и
непринужденные, указывали на то,  что  это  вошло  у  нее  в  привычку.  Она
вытянула  чистую,  беленькую,  даже  холеную   ножку   с   розовыми,   ровно
подстриженными ногтями и принялась поворачивать ее, чтобы священнику удобнее
было ее осмотреть. Над лодыжкой  отчетливо  виднелся  длинный  белый  рубец,
свидетельствовавший о том, что здесь была когда-то большая язва.
     - Ну, господин аббат, возьмите пятку, жмите ее изо  всех  сил,  мне  не
больно!
     У Пьера вырвался невольный жест, и можно было подумать, что  могущество
святой девы восхитило его. Но его  мучило  сомнение.  Какая  же  действовала
здесь неведомая  сила?  Вернее,  какой  неправильный  диагноз  врача,  какое
стечение ошибок и преувеличений привели к этой прекрасной сказке?
     Всем больным захотелось посмотреть на чудесную ножку, на это  очевидное
доказательство божественного исцеления, к которому все они  так  стремились.
Первой прикоснулась к ней Мари, - она уже  меньше  страдала,  сидя  в  своем
ящике. Затем г-жа Маэ, оторвавшись от тоскливых дум, посмотрела  и  уступила
место г-же Венсен, а та готова была поцеловать эту ножку за надежду, которую
она вселила в несчастную мать. Г-н Сабатье слушал девочку, разинув рот, г-жа
Ветю, Гривотта, даже брат Изидор с любопытством открыли глаза, а лицо  Элизы
Руке приняло необыкновенное выражение, вера преобразила его,  сделала  почти
красивым: исчезнувшая язва разве не была ее собственной язвой, затянувшейся,
сглаженной? И лицо ее, на котором останется лишь небольшой шрам, не будет ли
снова таким, как у всех?
     Софи все еще  стояла,  держась  за  железную  перекладину,  подпиравшую
полку, и без устали поворачивала ногу то  вправо,  то  влево,  счастливая  и
гордая от сознания, какой трепетный восторг,  какое  благоговейное  почтение
вызывала частица ее особы, эта маленькая ножка, ставшая как бы священной.
     -  Должно  быть,  нужно  сильно  верить  и  обладать  большой  духовной
чистотой... - вслух подумала Мари.  И,  обращаясь  к  отцу,  добавила:  -  Я
чувствую, папа, что исцелилась бы, будь мне десять лет и имей я чистую  душу
ребенка.
     - Да ведь тебе десять лет и есть, милочка! Не  правда  ли,  Пьер,  и  у
десятилетней девочки душа не может быть чище?
     Господин де Герсен, увлекавшийся несбыточными мечтами, обожал истории о
чудесах. А священник, глубоко взволнованный беспредельной чистотою  девушки,
не стал спорить и предоставил ее утешительной иллюзии, парившей над всеми.
     После отъезда из Пуатье воздух отяжелел, медно-красное небо  предвещало
грозу, поезд, казалось, мчался сквозь раскаленную печь. Под палящим  солнцем
мелькали угрюмые, пустынные деревни. В  Куз-Верак  снова  прочли  молитву  и
пропели славословие святой деве. Однако религиозное рвение приутихло. Сестра
Гиацинта, не успевшая позавтракать, решилась наконец съесть маленький хлебец
и фрукты, не отходя от больного, - его тяжелое дыхание стало ровнее.  Только
в три часа в Рюфеке прочли вечернюю молитву богородице.
     - Ora pro nobis, sancta Dei genitrix.
     -  Ut  digni  efficiamur  promissionibus  Christi  {-  Молись  за  нас,
пресвятая  матерь  божья.  -  Дабы  стали  мы  достойны  обещаний  Христовых
(лат.).}.
     Когда кончили молитву,  г-н  Сабатье,  наблюдавший  за  Софи,  пока  та
надевала чулок и башмак, обратился к г-ну де Герсену:
     - Случай с этой девочкой, несомненно, представляет интерес, сударь.  Но
это еще ничего, бывают гораздо более  примечательные...  Вы  знаете  историю
бельгийского рабочего Пьера Рюдера?
     Все умолкли, прислушиваясь.
     - Этот человек  сломал  ногу,  упав  с  дерева.  Восемь  лет  кости  не
срастались и торчали из раны, которая постоянно гноилась,  нога  безжизненно
повисла, как обрубок... И вот! Стоило ему выпить  стакан  чудотворной  воды,
как рана сразу затянулась, он стал ходить без костылей, и врач  сказал  ему:
"Нога у вас совсем здоровая, точно вы только что родились". И в  самом  деле
нога словно и не болела.
     Никто не произнес ни слова, только глаза горели восторгом и надеждой.
     - Кстати, - продолжал г-н Сабатье. - Эта история напомнила мне случай с
каменотесом Луи Бурьеттом, он был одним из первых, кто исцелился в Лурде. Вы
не  знаете?..  Его  ранило  при  взрыве  мины.  Правый   глаз   он   потерял
безвозвратно, опасность угрожала и левому... И вот однажды он  послал  дочку
набрать в источнике, который тогда еле сочился, грязной воды. Потом,  горячо
помолившись, он промыл  глаз  этой  грязной  водой  и  вдруг  вскрикнул:  он
прозрел, он стал видеть так же хорошо, как мы с вами...  Лечивший  его  врач
написал об этом обстоятельстве статью, не вызывающую ни малейшего сомнения.
     - Изумительно, - пробормотал восхищенный г-н де Герсен.
     - Хотите еще пример, сударь? Это знаменитый случай  с  Франсуа  Макари,
слесарем из Лавора. Восемнадцать лет он страдал от глубокой гнойной  язвы  и
закупорки вен на левой ноге. Он не мог двигаться, наука приговорила его  всю
жизнь быть калекой... И вот, как-то вечером, он берет бутылку лурдской воды,
снимает повязки, моет обе ноги, а остаток воды выпивает.  Затем  он  ложится
спать, засыпает и наутро смотрит, щупает - ничего! Все исчезло - и закупорка
и  язвы...  Кожа  на  колене,  сударь,  стала  гладкой  и  свежей,   как   у
двадцатилетнего юноши.
     Этот случай вызвал взрыв изумленного восхищения.  Больные  и  паломники
вступили в волшебную  страну  чудес,  где  на  каждом  повороте  невозможное
становится возможным, где спокойно  шествуют  от  чуда  к  чуду.  У  каждого
нашлось  что   рассказать,   каждый   горел   желанием   привести   какое-то
доказательство, подкрепить свою веру и надежду новым примером.
     Молчаливая г-жа Маэ до того увлеклась, что заговорила первой.
     - Моя приятельница была знакома с вдовой Ризан, чье исцеление  наделало
столько шума... Двадцать четыре года  у  нее  была  парализована  вся  левая
сторона тела. Что бы она ни съела, ее начинало  рвать,  она  превратилась  в
неподвижную колоду - даже повернуться на  другой  бок  и  то  не  могла;  от
долгого лежания у нее образовались пролежни... Как-то вечером  врач  сказал,
что она не доживет до утра. Через два часа, очнувшись,  она  слабым  голосом
попросила дочь принести ей от соседки стакан лурдской воды. Но она  получила
воду лишь на следующее утро. И вдруг воскликнула: "Дочь моя,  я  пью  жизнь,
омой мне лицо, руку, ногу, все  тело!"  Дочь  исполнила  просьбу  матери,  и
страшная опухоль стала  опадать,  на  глазах,  парализованные  рука  и  нога
приобрели  гибкость  и  свой  естественный  вид...  Мало  того,  г-жа  Ризан
воскликнула, что исцелена и хочет есть, хочет хлеба и мяса, -  ведь  она  не
ела этого двадцать четыре года. Она встала, оделась, а дочь ее тем  временем
говорила  соседкам,  решившим  по  взволнованному  лицу  девушки,  что   она
осиротела: "Да нет, нет! Мама не умерла, она воскресла!"
     Слезы застилали глаза г-жи Венсен. Боже!  Вот  если  б  ее  Роза  также
встала, с аппетитом поела, принялась бегать! Ей вспомнился  случай  с  одной
девочкой, о  котором  ей  рассказывали  в  Париже,  -  рассказ  этот  немало
способствовал ее решению отвезти свою маленькую больную в Лурд.
     - Я тоже знаю случай с одной парализованной, Люси  Дрюон;  эта  девочка
жила в сиротском доме и не могла даже стать на колени. Ноги у нее свело,  их
скрючило колесом; правая нога была короче и обвилась вокруг левой,  а  когда
кто-нибудь  из  подруг  носил  девочку  на  руках,  ноги  у  нее  беспомощно
болтались... Заметьте, она даже не ездила в Лурд; девять дней она постилась,
и такое у нее была желание выздороветь,  что  она  молилась  ночи  напролет.
Наконец на девятый день она выпила немного  лурдской  воды  и  почувствовала
сильную боль в ногах. Она встала, упала, снова встала  -  и  пошла.  Все  ее
подруги удивились, даже испугались и закричали: "Люси ходит! Люси ходит!"  И
в самом деле, ноги ее в несколько секунд  распрямились,  стали  здоровыми  и
крепкими. Она прошла через двор, поднялась в часовню, и  там  все  в  порыве
благодарности запели "Magnificat". Ах, счастливица, счастливица!
     Две слезы скатились по щекам г-жи Венсен и упали  на  бледное  лицо  ее
дочери; она исступленно поцеловала девочку.
     Интерес к чудесным рассказам, в которых небо беспрестанно торжествовало
над действительностью, все возрастал, они наполняли эти  бесхитростные  души
восторженной радостью - даже самые больные, и те приподнимались  и  обретали
дар речи. За рассказом каждого из них таилась тревога за свое здоровье, вера
в  исцеление,  раз  подобная  болезнь  может  исчезнуть   от   божественного
дуновения, как дурной сон.
     - Ах, - простонала г-жа Ветю, с трудом превозмогая невыносимую боль,  -
была такая Антуанетта Тардивай; ее, как меня, мучил желудок,  словно  собаки
грызли его, и порой он так вздувался, что  становился  величиной  с  детскую
голову. Время от времени у нее появлялись  опухоли  с  куриное  яйцо,  и  ее
восемь месяцев рвало кровью... Она погибала, от нее остались кожа да  кости,
она умирала от голода; выпив лурдской воды, она попросила, чтобы ей  сделали
этой водой промывание желудка. Через три минуты врач, оставивший ее накануне
в агонии, почти бездыханной, увидел, как она  встала,  села  у  камина  и  с
аппетитом ест мягкое куриное крылышко. Никаких опухолей у нее и в помине  не
было, она смеялась, как двадцатилетняя девушка, лицо у нее посвежело...  Ах,
есть все, что хочешь, снова стать молодой, не страдать!
     - А исцеление сестры Жюльенны! - проговорила Гривот; та... Глаза у  нее
лихорадочно блестели, она приподнялась, опершись на локоть. - Началось у нее
с сильного насморка, как у меня;  потом  она  стала  харкать  кровью.  Через
каждые полгода она  сваливалась,  и  ей  приходилось  лежать  в  постели.  В
последний раз всем стало ясно, что она больше не встанет. Никакие  лекарства
не помогали - ни йод, ни мушки, ни прижигания. Словом, настоящая чахоточная,
это признали шесть врачей. Ну и вот она поехала в Лурд. Уж как она мучилась!
В Тулузе даже решили, что  она  кончается,  и  сестры  несли  ее  на  руках.
Дамы-попечительницы не хотели купать ее в источнике - ну прямо  покойница...
И все же ее раздели, окунули, бесчувственную, всю потную, в бассейн, а когда
вытащили, она была так бледна, что ее положили на землю, думали: ну,  теперь
уже конец. Вдруг щеки ее порозовели, глаза открылись, она глубоко вздохнула.
Она исцелилась, сама оделась и отправилась в Грот поблагодарить святую деву,
а после этого хорошо пообедала... Ну, что тут скажешь?  Ведь  чахоточная,  а
вылечилась, как рукой болезнь сняло!
     Тогда встрепенулся и брат Изидор, но он не  мог  говорить  и  только  с
трудом сказал сестре:
     - Марта, расскажи ту историю,  что  мы  слыхали  от  священника  церкви
Спасителя, про сестру Доротею.
     - Сестра Доротея, - неумело начала рассказывать  крестьянка,  -  встала
как-то утром и почувствовала, что у нее онемела  нога;  с  той  минуты  нога
стала холодной и тяжелой, как камень;  к  тому  же  у  нее  заболела  спина.
Доктора ничего  не  могли  понять.  Несколько  врачей  смотрели  ее,  кололи
булавками, жгли ей кожу  всякими  припарками,  а  все  без  толку...  Сестра
Доротея поняла, что только святая дева может ей помочь; и БОТ она поехала  в
Лурд и попросила окунуть ее в источник. Сперва она думала, что умрет, -  так
было холодно. Потом вода сделалась  теплой,  как  парное  молоко,  и  сестре
Доротее стало очень приятно: точно тепло разлилось по всему  телу,  оно  как
будто вливалось в каждую жилку. Никогда она такого не чувствовала.  Понятно,
раз уж святая дева помогла,  значит,  жизнь  вернулась  к  ней...  Вся  боль
прошла, она стала ходить, вечером съела целого голубя, ночь спала счастливым
сном. Слава пресвятой деве! Вечная  благодарность  всемогущей  матери  и  ее
божественному сыну!
     Элизе Руке тоже хотелось рассказать об известном ей чуде,  но  она  так
невнятно  говорила,  что  никак  не  могла  вступить  в  разговор.   Однако,
воспользовавшись  минутным  молчанием,  девушка  немного  откинула   платок,
скрывавший ужасную язву.
     - Ах, мне рассказывали занятный случай, только это  не  про  болезнь...
Одной женщине, Селестине Дюбуа, во время стирки в руку попала  иголка.  Семь
лет ни один врач не мог ее вытащить. Между  тем  рука  у  нее  согнулась,  и
разогнуть ее она никак не могла... Женщина поехала в Лурд, опустила  руку  в
источник и тотчас же с криком выдернула ее. Руку насильно снова погрузили  в
воду, а женщина зарыдала, все лицо ее покрылось потом. Три раза ей  опускали
руку, и, как только она попадала в воду, иголка начинала двигаться;  наконец
она вышла из большого пальца... Конечно, женщина плакала, потому что  иголка
шла по телу, точно ее кто толкал... Селестина никогда больше не болела, а на
руке остался рубец - это только для того, чтобы не  забылось  деяние  святой
девы.
     Этот случай поразил всех еще больше, чем чудесные исцеления от  тяжелых
болезней.  Иголка  двигалась  в  теле,  точно  кто-то  ее  толкал!  Незримое
заселялось видениями, каждому больному чудился  за  спиной  ангел-хранитель,
готовый помочь ему по приказу свыше. Было нечто красивое и ребяческое в этом
рассказе об иголке, семь лет не желавшей покидать тело несчастной женщины  и
вышедшей благодаря чудесному источнику! Раздались  восклицания,  всем  стало
весело, все смеялись в восторге от того, что для  небесных  сил  нет  ничего
невозможного и если бог захочет, то все станут  снова  здоровыми,  молодыми,
полными сил! Чтобы устыдить природу, достаточно верить и горячо молиться,  и
тогда осуществятся самые невероятные мечты. Только бы повезло и выбор пал на
тебя.
     - О, как это прекрасно, отец! -  прошептала  Мари  взволнованно,  точно
зачарованная, слушая эти рассказы. - Помнишь, ты  говорил  мне  о  бельгийке
Иоахине Део, которая пересекла всю Францию, чтобы попасть в Лурд; у нее была
язва на вывихнутой ноге, такая зловонная, что люди  отшатывались  от  нее...
Сперва пропала язва и девушка перестала чувствовать боль в колене,  осталась
только краснота... Потом вправился и вывих. Иоахина страшно  кричала,  когда
ее погрузили в воду; казалось, ей ломают кости, отрывают ногу; в то же время
и  она  сама  и  женщина,  которая  ее  купала,  видели,  как  увечная  нога
выпрямлялась в воде, словно стрелка, движущаяся по циферблату. Мускулы  ноги
вытягивались, колено становилось на свое место, но это сопровождалось  такой
сильной болью, что девушка потеряла сознание. А когда она пришла в себя,  то
бросилась в Грот, чтобы оставить там костыли.
     Господин де Герсен,  заразившись  общим  восторгом,  от  души  смеялся,
жестами подтверждая точность рассказа; он слышал  его  от  одного  из  отцов
общины Успения. Он мог бы привести двадцать случаев, еще более трогательных,
один удивительнее другого. Он призывал в свидетели Пьера, а утративший  веру
священник только качал головой. Сначала, не желая огорчать Мари, он старался
рассеяться, смотрел в окно на пробегавшие мимо поля, деревья, дома. Проехали
Ангулем, равнины тянулись до самого горизонта, быстро,  непрерывной  чередою
проносились мимо ряды тополей. По-видимому, поезд запаздывал:  он  мчался  с
грохотом на всех парах в раскаленной грозовой атмосфере, пожирая  километры.
И Пьер, захваченный удивительными  историями,  невольно  вслушивался  сквозь
убаюкивающее громыханье колес в обрывки разговоров, и  ему  казалось,  будто
стремительно летевший вперед паровоз на самом деле уносил их всех  в  дивный
край мечты. Поезд все мчался, Пьер перестал глядеть в окно, его вновь обдало
тяжелым, усыпляющим воздухом вагона, в котором рос экстаз, такой далекий  от
действительности. Священника радовало оживившееся личико Мари,  он  протянул
ей руку, и девушка пожала ее, вложив в пожатие вновь пробудившуюся  надежду.
Зачем же отнимать эту надежду, вызывать сомнение,  раз  он  сам  так  жаждал
выздоровления Мари?  С  бесконечной  нежностью  задержал  он  в  своей  руке
маленькую влажную руку больной,  взволнованный  чувствами,  которые  мог  бы
испытывать к  ней  страдающий  брат;  ему  хотелось  верить,  что  на  свете
существуют высшая доброта и сострадание, и они оберегают отчаявшихся.
     - О Пьер, - повторила она, - как это прекрасно, как прекрасно! И  какой
гордостью наполнится мое сердце, если святая дева снизойдет ко мне!  Скажите
правду, считаете вы меня достойной?
     - Конечно, - воскликнул он, - вы самая хорошая, самая чистая девушка  в
мире, ваша душа ничем не запятнана, как говорит ваш отец; в  раю  не  хватит
добрых ангелов, достойных сопутствовать вам!
     Но разговор на этом не кончился. Сестра  Гиацинта  и  г-жа  де  Жонкьер
стали рассказывать о всех известных им чудесах, о всех  чудесах,  которые  в
течение тридцати лет то и дело возникали в Лурде подобно  розам,  бесконечно
расцветающим на мистическом розовом кусте. Их насчитывали  тысячами,  они  с
каждым годом становились все ярче  и  сыпались,  как  из  рога  изобилия.  И
больные, с лихорадочным волнением внимавшие этим повествованиям,  напоминали
маленьких детей, которые заслушались волшебной сказки и требуют сказок еще и
еще. О! Побольше рассказов, осмеивающих злую действительность,  посрамляющих
несправедливую природу, побольше  сказок,  где  боженька  выступает  великим
целителем, издеваясь над наукой, и по своей прихоти раздает людям радости!
     Глухонемые в этих рассказах начинали  слышать  и  говорить:  неизлечимо
больная Аврелия Брюно, у которой была повреждена барабанная перепонка, вдруг
услышала волшебные звуки фисгармонии; Луиза Пурше,  за  сорок  пять  лет  не
произнесшая  ни  слова,   после   молитвы   у   Грота   вдруг   воскликнула:
"Благословенна ты, Мария!"; да и не только они, а  сотни  других  совершенно
исцелились от нескольких капель воды, влитых в уши или на язык. Потом  пошли
слепые: отец Эрман почувствовал, как нежная рука святой девы снимает покров,
застилавший ему  глаза;  мадмуазель  де  Понбриан,  которой  грозила  полная
слепота,  стала  видеть  лучше,  чем  когда-либо,  от  одной  лишь  молитвы;
двенадцатилетняя девочка, чьи глаза были  подобны  мраморным  шарам,  в  три
секунды обрела такую ясность и  глубину  взгляда,  словно  в  нем  улыбались
ангелы. Но особенно  много  было  рассказов  о  паралитиках,  несчастных,  у
которых отнялись ноги, убогих, прикованных к своим  жалким  койкам,  которым
бог сказал: "Встань и иди!". Делонуа, у которого" был искривлен позвоночник,
пятнадцать раз ложился в различные парижские больницы, и все врачи сходились
в диагнозе; ему делали прижигания, подвешивали - все безрезультатно, а когда
мимо него прошел крестный ход со святыми дарами, он вдруг ощутил необычайную
силу   и,   исцеленный,   последовал   за    ним.    Мария-Луиза    Дельпон,
четырнадцатилетняя девочка, у которой параличом свело ноги,