платьях. В  соседней  комнате  плакали  маленькие  дети.  Вниз
устремлялись обезумевшие старики; потерявшие голову священники,  забыв  свой
сан, поднимали сутаны, чтобы они не мешали им бежать скорее.  Снизу  доверху
под тяжелым грузом бегущих людей трещал  пол.  Служанка  принесла  одинокому
мужчине большой поднос с едой, но ей долго не  открывали  на  стук.  Наконец
дверь приоткрылась: в  спокойной  тишине  комнаты  стоял  человек  спиной  к
входящим; он был  совершенно  один,  и  когда  служанка  вышла,  дверь  тихо
затворилась за ней.
     - О, я надеюсь, что  приступ  прошел  и  святая  дева  исцелит  его,  -
повторял г-н Виньерон, не отпуская своих  соседей.  -  Мы  идем  завтракать,
признаться, я зверски проголодался.
     Когда Пьер и г-н  де  Герсен  спустились  в  столовую,  они,  к  своему
огорчению, не нашли ни  одного  свободного  места.  Там  была  невообразимая
теснота, а несколько еще не занятых мест оказались уже заранее  заказанными.
Официант сказал им, что от десяти до часу столовая ни секунды не пустует,  -
свежий горный воздух  возбуждает  аппетит.  Пьер  и  г-н  де  Герсен  решили
подождать  и  попросили  официанта  предупредить  их,  когда  найдутся   два
свободных места. Не  зная,  чем  заняться,  они  стали  прогуливаться  возле
гостиницы, праздно глядя на разодетую уличную толпу.
     Тут к ним подошел хозяин Гостиницы  явлений,  г-н  Мажесте  собственной
персоной, во всем белом, и чрезвычайно любезно предложил:
     - Не угодно ли подождать в гостиной, милостивые государи?
     Это был толстяк лет сорока пяти, по мере сил старавшийся с достоинством
носить свою величественную фамилию. Совершенно лысый,  с  круглыми  голубыми
глазами на восковом лице и тройным подбородком,  он  имел  весьма  почтенный
вид. Он прибыл из Невера вместе с сестрами, обслуживавшими сиротский дом,  и
женился на лурдской жительнице. Оба работали не покладая рук, и менее чем за
десять лет открытая ими гостиница стала самой солидной и наиболее посещаемой
в городе. Несколько лет тому назад Мажесте открыл торговлю предметами культа
в большом магазине рядом с гостиницей; заведовала им  под  наблюдением  г-жи
Мажесте ее молоденькая племянница.
     - Вы могли бы посидеть в  гостиной,  милостивые  государи,  -  повторил
хозяин.
     Сутана Пьера вызвала особую его предупредительность.
     Но Пьер и г-н де Герсен предпочли прогуляться  и  подождать  на  свежем
воздухе. Мажесте остался с ними- он любил беседовать с постояльцами, считая,
что тем самым выказывает им свое уважение. Разговор сначала шел  о  вечерней
процессии с факелами: она обещала  быть  великолепной  благодаря  прекрасной
погоде. В Лурде находилось более пятидесяти тысяч приезжих, многие прибыли с
соседних курортов; этим и объяснялось обилие  народа  за  табльдотом.  Может
случиться, что в городе не хватит хлеба, как в прошлом году.
     - Видите, какое столпотворение, - сказал в  заключение  Мажесте,  -  мы
прямо не знаем, что придумать. Я, право,  не  виноват,  что  вам  приходится
ждать.
     В это время подошел почтальон с набитой сумкой; он положил  на  стол  в
конторе пачку газет и  писем,  потом,  повертев  в  руках  какое-то  письмо,
спросил:
     - Не у вас ли остановилась госпожа Маэ?
     - Госпожа Маэ, госпожа Маэ, - повторил Мажесте. - Нет, конечно, нет.
     Услышав разговор, Пьер вошел в подъезд:
     - Госпожа Маэ остановилась у сестер Непорочного зачатия, синих  сестер,
как их, кажется, здесь называют.
     Почтальон поблагодарил и ушел.  На  губах  Мажесте  показалась  горькая
усмешка.
     - Синие сестры, - пробормотал он. - Ах, эти синие сестры...  -  Мажесте
искоса взглянул на сутану Пьера и сразу остановился, боясь сболтнуть лишнее.
Но в нем клокотала злоба, ему  хотелось  излить  перед  кем-нибудь  душу,  а
молодой парижский священник  казался  ему  вольнодумцем  и  не  принадлежал,
по-видимому, к этой банде, как он называл  служителей  Грота,  -  всех,  кто
наживался на лурдской богоматери. И он рискнул.
     - Клянусь, господин аббат, что я хороший католик, как, впрочем, и  все,
здесь живущие. Я соблюдаю обряды, праздную пасху...  Но,  право,  монахиням,
по-моему, не подобает держать гостиницу. Нет, нет, это нехорошо!
     И коммерсант, затронутый  бесчестной  конкуренцией,  выложил  все,  что
наболело у него на душе. Разве мало сестрам Непорочного зачатия, этим  синим
сестрам, своего дела: изготовления облаток, стирки и  содержания  в  порядке
священных  покровов?  Так  нет  же!  Они  превратили  монастырь  в   большую
гостиницу, где одинокие дамы снимают отдельные помещения, но  столуются  все
вместе, хотя некоторые предпочитают, чтобы им  подавали  в  комнату.  У  них
очень чисто, дело хорошо поставлено, и берут они недорого  благодаря  многим
льготам, которые им предоставлены. Ни одна гостиница в Лурде не имеет  таких
прибылей.
     - А разве это  прилично  -  монахиням  содержать  пансион!  К  тому  же
настоятельница у них бой-баба. Увидев, что дело,  прибыльное,  она  надумала
завладеть всей гостиницей сама и решительно отделилась от преподобных отцов,
которые пытались наложить руку и на это. Да, господин аббат,  она  дошла  до
Рима и выиграла дело, а теперь прикарманивает все денежки. Вот так монахини!
Монахини, которые сдают меблированные комнаты и держат табльдот!
     Он воздевал руки к небу, он задыхался.
     - Но ведь ваша гостиница битком набита, - мягко возразил Пьер,  -  и  у
вас нет ни одной свободной кровати и ни одной свободной тарелки. Куда бы  вы
девали приезжих, если бы к вам приехал кто-нибудь еще?
     Мажесте сразу заволновался.
     - Ага, господин аббат, вот и видно, что вы не знаете  нашей  местности.
Пока в Лурде  находятся  паломники,  мы  все  работаем,  и  нам  не  на  что
жаловаться, верно. Но ведь паломничество продолжается четыре-пять дней, а  в
обычное время поток больных значительно меньше... О! У меня-то, слава  богу,
всегда полно. Моя гостиница известна, она стоит наряду с гостиницей Грота, а
ее хозяин уже два состояния нажил... Дело не в этом! Зло берет на этих синих
сестер: они снимают сливки, отнимают у нас богатых дам, которые  проводят  в
Лурде по две-три недели; и приезжают  эти  дамы  в  спокойное  время,  когда
народу бывает мало, понимаете? Эти хорошо воспитанные особы  ненавидят  шум,
ходят молиться в Грот, когда там никого нет, проводят там целые дни и платят
очень хорошо, никогда не торгуясь.
     Госпожа Мажесте, которую до сих пор не замечали ни Пьер, ни де  Герсен,
подняла голову от счетной книги и сварливым голосом вмешалась в разговор:
     т- В прошлом году у нас два месяца прожила такая  путешественница.  Она
ходила в Грот, возвращалась оттуда, ела, спала  и  ни  разу  не  сделала  ни
одного замечания,  всегда  была  всем  довольна  и  улыбалась.  А  по  счету
заплатила, даже не  взглянув  на  него.  Да,  о  таких  клиентках,  конечно,
пожалеешь.
     Она встала, маленькая, щуплая, черненькая, в черном платье, с  узеньким
отложным воротничком.
     - Если вы желаете, господа, увезти  из  Лурда  несколько  сувениров,  -
предложила она, - то не забудьте  про  нас.  Здесь  рядом  наш  магазин,  вы
найдете  там  большой  выбор  самых  любопытных  вещей...  Постояльцы  нашей
гостиницы обычно и покупают у нас.
     Мажесте  снова  покачал  головой,  как   добрый   католик,   удрученный
современными нравами.
     - Я не хотел бы, конечно, неуважительно говорить о  преподобных  отцах,
но нельзя не признать, что они слишком жадны... Вы видели, какую они открыли
лавку около Грота? Она всегда полна народа, там продают священные предметы и
свечи. Многие священники находят это постыдным и считают, что  надо  изгнать
из храма торгашей...  Еще  говорят,  будто  святые  отцы  состоят  пайщиками
большого магазина, что через улицу напротив нас, - он снабжает товарами всех
мелких торговцев города. Словом, если верить слухам, они  принимают  участие
во всех предприятиях, торгующих религиозными предметами, и получают  немалый
доход в виде процентов,  которые  они  взимают  с  миллионов  молитвенников,
статуэток и медалей, ежегодно продаваемых в Лурде.
     Мажесте понизил голос, так как его обвинения метили не  в  бровь,  а  в
глаз, и ему стало страшновато, что он поверяет их незнакомым людям.  Но  его
успокаивало кроткое,  внимательное  лицо  Пьера,  и  он  продолжал,  решаясь
высказать до конца обиду на своих конкурентов. ^
     - Я бы хотел, чтоб эти слухи оказались преувеличенными. Однако,  право,
обидно за религию, когда видишь, что  святые  отцы  держат  лавочку,  словно
последние из нас... Ведь я-то не собираюсь делить с ними их доходы за обедни
или требовать какой-то процент с подарков, которые они получают. Тогда зачем
же они продают то, что продаю  я!  Прошлый  год  по  их  милости  мы  нажили
какие-то жалкие гроши. Нас и так слишком много, ведь  все  в  Лурде  торгуют
богом, скоро ни пить, ни есть  нечего  будет...  Ах,  господин  аббат,  хотя
святая дева и пребывает с нами, все же иногда приходится туго!
     Какой-то приезжий позвал хозяина гостиницы, но он тотчас же вернулся, и
одновременно с ним подошла молоденькая девушка, искавшая г-жу  Мажесте.  Это
была  явно  обитательница  Лурда,  прехорошенькая,   маленькая,   пухленькая
брюнетка с прекрасными волосами и немного широким лицом, веселым и открытым.
     - Наша племянница  Аполина,  -  проговорил  Мажесте.Она  уже  два  года
заведует нашим магазином. Это дочь брата моей жены. Он  очень  беден,  и  до
того как попасть к  нам,  девушка  пасла  в  Бартресе  стада;  она  нам  так
понравилась, что мы решили взять ее к себе и не жалеем,  потому  что  у  нее
много достоинств и она очень хорошая продавщица.
     Он не сказал, что об Аполине ходили слухи как о легкомысленной  девице.
Ее видели по вечерам с молодыми людьми на берегу Гава. И тем  не  менее  она
была очень ценным приобретением для супругов  Мажесте,  так  как  привлекала
покупателей, быть может, благодаря своим большим, черным, смеющимся  глазам,
В прошлом году Жерар де Пейрелонт не выходил из их лавки, и только  мысль  о
женитьбе, очевидно, мешала ему приходить и  сейчас.  Его  заменил  галантный
аббат Дезермуаз, который приводил в лавку за покупками много дам.
     - Ах, вы говорите про Аполину, - произнесла, выходя из  магазина,  г-жа
Мажесте. - Вы не заметили, господа, что моя племянница необыкновенно  похожа
на Бернадетту?.. Взгляните, на стене висит фотография Бернадетты,  когда  ей
было восемнадцать лет.
     Пьер и г-н де Герсен подошли ближе, а Мажесте воскликнул:
     - Бернадетта, совершенно верно! Вылитая Аполина,  только  гораздо  хуже
ее, уж слишком печальна и бедно одета.
     Наконец появился официант и сказал,  что  у  него  освободился  столик.
Дважды г-н де Герсен заходил посмотреть, нет ли места, и все тщетно,  а  ему
хотелось скорей позавтракать и пойти гулять, пользуясь прекрасным воскресным
днем. Не дослушав Мажесте, который  заметил  с  любезной  улыбкой,  что  они
недолго ждали, г-н де Герсен устремился в столовую. Столик находился в конце
комнаты, так что пришлось всю ее пересечь.
     Это была длинная зала, отделанная под светлый дуб,  но  с  облупившейся
краской,  забрызганной  жирными  пятнами.  Все  здесь  быстро  портилось   и
пачкалось от беспрерывной смены столующихся. Единственным украшением служили
стоявшие на камине позолоченные часы с двумя канделябрами по бокам. На  пяти
окнах, выходивших на улицу,  залитую  солнцем,  висели  гипюровые  занавеси.
Сквозь спущенные шторы все же пробивались жаркие лучи. Посредине, за большим
столом длиною в восемь метров, где  с  трудом  могло  разместиться  тридцать
столующихся, теснилось человек сорок, а за маленькими столиками, вдоль стен,
сидело еще сорок человек, причем  их  все  время  толкали  сбившиеся  с  ног
официанты. С самого порога входившего оглушал невероятный шум голосов, вилок
и посуды; казалось, что входишь во влажную печь, лицо обдавало теплым жаром,
насыщенным удушливым запахом пищи. Сначала Пьер не  мог  ничего  разглядеть.
Когда же он наконец уселся за столик, накрытый на  двоих  и  принесенный  из
сада по случаю такого наплыва гостей, и окинул взглядом табльдот, ему  стало
не по себе. В течение часа за табльдотом сменилось две партии  завтракавших,
приборы стояли в беспорядке, скатерть была залита вином и соусами. Никто уже
не думал о том, чтобы вазы,  украшавшие  стол,  стояли  симметрично,  как  в
начале завтрака.  Но  самое  неприятное  зрелище  представляли  собой  люди,
заполнявшие  столовую:  дородные  священники,  тощие  девицы,   расплывшиеся
мамаши, мужчины с багровыми лицами, семьи с целым выводком детей, поражавших
своим жалким уродством. Все это потело,  жадно  глотало  пищу,  сидя  как-то
боком, прижав к телу неловкие руки. А среди  всех  этих  едоков,  пожиравших
пищу с огромным  аппетитом,  удесятеренным  усталостью,  среди  этих  людей,
спешивших насытиться, чтобы поскорее бежать к Гроту, в центре стола восседал
толстый священник, который, не торопясь, чинно  поглощал  блюдо  за  блюдом,
непрерывно работая челюстями.
     - Черт возьми!  -  воскликнул  г-н  де  Герсен.  -  Не  очень-то  здесь
прохладно! Все-таки я охотно поем; не знаю, почемуто с  тех  пор,  как  я  в
Лурде, у меня все время волчий аппетит... А вы голодны?
     - Да, я буду есть, - откровенно ответил Пьер.
     Меню  было  очень  разнообразное  -   лососина,   омлет,   котлетки   с
картофельным  пюре,  почки  в  масле,  цветная  капуста,  холодное  мясо   и
абрикосовое пирожное. Bj:e оказалось пережаренным, обильно политым соусом  и
отдавало  приторным  вкусом  горелого  сала.  Но  в  вазах  лежали  довольно
приличные  фрукты,  особенно  хороши  были  персики.  Едоки,  впрочем,  были
непритязательны. Прелестная юная  девушка,  с  нежными  глазами  и  атласной
кожей,  стиснутая  между  старым  священником  и  неопрятным  бородачом,   с
наслаждением ела почки, плававшие в какой-то бурде, заменявшей соус.
     - Честное слово, - проговорил г-н  де  Герсен,  -  лососина  недурна...
Прибавьте немного соли, и будет отлично.
     Пьер поневоле ел, - ведь надо было как-то поддержать  силы.  Рядом,  за
маленьким столиком, он заметил г-жу  Виньерон  и  г-жу  Шез,  сидевших  друг
против друга; они ожидали г-на Виньерона с Поставом,  которые  не  замедлили
появиться; мальчик был еще очень  бледен  и  тяжелее  обычного  опирался  на
костыль.
     - Садись возле тети, - сказал отец, - а я сяду рядом с мамой.
     Заметив своих соседей, он подошел к ним.
     - Малыш совсем оправился. Я растер его одеколоном, и немножко позже  он
сможет пойти в бассейн принять чудодейственную ванну.
     Господин Виньерон сел к  столу  и  с  жадностью  принялся  есть.  Ну  и
натерпелся же он страху! И г-н Виньерон невольно говорил громко -  настолько
ужаснуло его, что сын может умереть раньше  тетки.  Г-жа  Шез  рассказывала,
будто накануне, молясь на коленях перед Гротом, она вдруг почувствовала себя
лучше и теперь надеялась, что исцелится, а ее зять слушал, устремив  на  нее
встревоженный взгляд. Он был, конечно, человеком добрым и  не  желал  никому
смерти, но мысль, что святая дева  может  исцелить  эту  пожилую  женщину  и
забыть его сына, такого маленького мальчика, возмущала его. Виньерон уже  ел
котлеты, жадно поглощая картофельное пюре, как вдруг заметил, что  г-жа  Шез
дуется на племянника.
     - Гюстав, - обратился он к сыну, - ты попросил прощение у тети?
     Мальчик удивленно раскрыл большие светлые глаза.
     - Да, ты был злой, ты оттолкнул ее, когда она к тебе подошла.
     Госпожа  Шез  с  достоинством  выжидала,  а  Гюстав,  нехотя  доедавший
нарезанную мелкими кусочками котлету, уткнулся носом в  тарелку,  упорно  не
желая  на  этот  раз  разыгрывать  надоевшую  ему  печальную  роль  любящего
племянника.
     - Ну же, Гюстав, будь хорошим мальчиком, ты ведь знаешь, как добра твоя
тетя и как много она хочет для тебя сделать.
     Нет, нет, он не  уступит.  Мальчик  ненавидел  в  эту  минуту  старуху,
которая так долго не умирала и до такой степени  портила  отношение  к  нему
родителей, что порой, глядя, как они суетятся вокруг него, он не был уверен,
его ли они хотят вырвать из когтей смерти или  спасают  наследство,  которое
зависит от его жизни.
     Тут достойная супруга г-на Виньерона присоединилась к мужу.
     - Право, Гюстав, ты очень меня огорчаешь.  Попроси  прощения,  если  не
хочешь, чтобы я совсем рассердилась.
     Гюстав уступил. К чему бороться? Уж лучше пусть эти  деньги  достанутся
родителям! Пусть он умрет немного позже, раз  это  так  устраивает  семейные
дела. Мальчик это знал, он все понимал, даже то, о чем не говорили;  болезнь
настолько обострила его слух, что он будто слышал мысли.
     - Простите меня, тетя, за то, что я был нелюбезен с вами.
     Две крупные слезы скатились у него по щекам,  но  он  улыбался  улыбкой
нежного, разочарованного и много повидавшего на своем  веку  человека.  Г-жа
Шез тотчас же поцеловала его, сказав, что не сердится, и к  чете  Виньеронов
вернулась благодушная радость жизни.
     - Если почки неважные, - сказал г-н де Герсен Пьеру, -  то  уж  цветная
капуста совсем неплохая.
     В столовой продолжали усиленно работать челюстями. Никогда еще Пьер  не
видел, чтобы  люди  так  ели,  потея  в  удушливой  атмосфере,  напоминающей
раскаленный  воздух  прачечной.  Запах  кушаний  сгущался,  как  дым.  Чтобы
услышать друг друга, приходилось кричать, потому что все болтали очень гром-
ко, а потерявшие голову официанты гремели посудой, да и звук жующих челюстей
раздавался  настолько  явственно,  что  казалось,  это   работают   жернова,
размалывая зерна на мельнице. Противнее всего было Пьеру это  смешение  всех
возрастов и сословий за  табльдотом,  где  мужчины,  женщины,  юные  девицы,
священники сидели в тесноте, утоляя  голод,  словно  свора  собак,  поспешно
хватающих куски. Корзинки с хлебом переходили из рук  в  руки  и  немедленно
пустели. Люди  набрасывались  на  холодное  мясо,  остатки  вчерашних  блюд,
баранину, телятину, ветчину,  утопавшие  в  светлом  желе.  Много  было  уже
съедено, но мясо возбуждало аппетит, а едоки считали, что ничего не  следует
оставлять. Обжора священник, сидевший в центре стола, уничтожал  фрукты;  он
ел уже третий огромный персик, медленно чистя его и сосредоточенно отправляя
ломтики в рот.
     В зале произошло движение - один из официантов стал  раздавать  письма,
сортировку которых окончила г-жа Мажесте.
     - Смотрите-ка! - сказал г-н Виньерон. - И мне письмо! Удивительно, ведь
я никому не давал адреса.
     Потом он вспомнил:
     - Ах, да, это,  должно  быть,  от  Соважа,  ведь  он  замещает  меня  в
министерстве.
     Он вскрыл письмо; руки его задрожали, и он воскликнул:
     - Умер начальник!
     Госпожа Виньерон, потрясенная  этим  известием,  не  сумела  придержать
язык:
     - Значит, ты получишь повышение?
     Это была их давнишняя, тайно лелеемая мечта: смерть  начальника  отдела
открывала  дорогу  Виньерону,  десять  лет   состоявшему   его   помощником;
наконец-то он займет высокий пост! От радости он проговорился:
     - Ах, мой друг, святая дева определенно хлопочет обо мне... Еще сегодня
я просил у нее повышения, и она меня услышала!
     Вдруг, заметив устремленные на него глаза г-жи Шез и  улыбку  сына,  он
почувствовал, что не следовало так торжествовать. Выходило, что каждый  член
семьи обделывал прежде всего свои дела, просил святую деву  о  милостях  для
себя лично. Поэтому г-н Виньерон, с присущим ему благодушием, продолжал:
     - Я хочу сказать, что святая дева всех нас любит и постарается всех нас
облагодетельствовать... Ах, бедный начальник, как мне его жаль.  Надо  будет
послать его вдове визитную карточку.
     Несмотря на старание сдержаться, он ликовал и ни минуты не  сомневался,
что все его заветные желания исполнятся, даже те, в которых он сам  себе  не
хотел признаться. Абрикосовым пирожным  была  во