мого
Корсар вдруг церемонно щелкнул каблуками и нежно поцеловал ей руку.
   - Благодарю вас, мадемуазель!
   Маленькая  санитарка  демонстративно  устроилась  на   подлокотнике   его
шезлонга ("Так она, пожалуй, и на колени мне переберется!") и спросила:
   - Кажете, молим, господине пилот, нали вие свалили някой от неприятельски
авиони?
   Что значит по-болгарски (или  по-сербски,  или  по-македонски,  черт  его
разберет) "свалить",  Корсар  уже  знал,  а  слово  "авион"  в  переводе  не
нуждалось. Внимание единственной дамы  в  компании  льстило  его  самолюбию:
"Оказывается, я еще способен нравиться женщинам!" И Корсар  с  удовольствием
ответил:
   - Даже несколько. Правда,  не  свалил,  а  на  аэродроме  разбил.  -  Для
наглядности он сделал несколько жестов руками, изображая заход на цель и  ее
взрыв.
   Девушка смотрела на него с восхищением, но следующий ее  вопрос  оказался
совершенно неожиданным для настроенного на романтическое знакомство летчика:
   - От коя модель?
   - Модели? - Надо же, и здесь все не как у людей.  -  А-10,  "тандерболт",
такие большие двигатели сзади.
   - Знаемо. Они бомбардировали Белград, - ответила  сербка,  и  взгляд  ее,
став ледяным и ненавидящим, уперся в пространство.
   Корсар перестал для нее существовать, и все остальное  тоже.  Все,  кроме
исковерканного войной прошлого.
   Летчик понял, что дальнейшие попытки привлечь к себе внимание Весны будут
сейчас по меньшей мере неуместны, однако заскучать ему не дал новый персонаж
этой странной компании, не менее колоритный.
   * * *
   - Между первой и второй промежуток небольшой! - провозгласил с  безбожным
акцентом по-русски веселый и густой бас.  Его  обладатель,  огромный  усатый
мужчина лет тридцати, в сером  комбинезоне  полувоенного  покроя  и  высоких
сапогах с пряжками на голенищах, похоже, был  знаком  не  только  с  русским
языком, но и с кой-какими русскими обычаями. С бутылкой в руке он  шагнул  к
Корсару: - Руссия можно любить не  любить,  а  выпить  с  русским  я  всегда
любить! За твоя держава!
   И он опрокинул бутылку горлышком в стакан гостя. Не поморщившись хватанув
почти полный стакан, летчик решил, что показал этим парням "русский  класс",
но был жестоко посрамлен - великан в один глоток влил себе  в  глотку  почти
полбутылки, прямо из горла. Впрочем, общество этого веселого  гиганта  вовсе
не угнетало, а наоборот, располагало  к  компанейскому  трепу  Первым  делом
Корсар похвалил местную ракию.
   - Нравится? - откровенно обрадовался собутыльник.
   - Лучше, чем сербская, много лучше! - согласился Корсар.
   - А, сербы хорошо умеют только проблемы себе делать! - захохотал гигант и
игриво подмигнул санитарке: - Не се притеснявай, Весна! Ну, пират, нека меня
черти унесут, если я нема да побратаюсь с русом! - Он бесцеремонно  заключил
русского летчика в свои медвежьи объятия,  оторвав  от  земли,  и,  помяв  с
минуту, наконец отпустил. - Я есть подвоевода, заместитель-командир на  этой
компании. Драган Македонов!
   Корсар по-приятельски хлопнул его по каменному плечу
   - Слушай, Драган, а где ты так клево русский выучил?
   - О,  Одесса-мама!  Я  се  учил  там  десят  годин  назад,  высшая  школа
милиции... Ох, и пили же мы там!
   - Ого! - удивился летчик. - Похоже, у вас тут в Болгарии все не на месте.
Менты и те в партизаны пошли...
   - Перво: я не мент, а полицейски околийски надзирател, то есть участковый
милиционер на град Разлог. Мент - это в Руссия, а здесь  -  полицай.  Второ:
здесь не Болгария, Болгария там, на востоке, здесь - Пиринска  Македония,  и
аз сум природен македонец, а не само фамилия у меня македонская. И я не ушел
в партизаны, просто продолжавам да исполнявам свои задолжения  полицейского.
С отставката кабинет Кенчо Кенчева у эта  держава  има  само  едино  законно
правителство:  Блгаро-Македонски  революционен  комитет  в   Букурешт...   В
Бухаресте!
   - Сдается мне, ты один так понимаешь свои "задолжения".  Те  ребята,  что
чуть не подстрелили меня в Мелнике, тоже вроде были из болгарской полиции?
   Багровое лицо подвоеводы сделалось еще краснее.
   - Това не е полиция! -  с  пьяной  яростью  выкрикнул  он.  -  Това  сите
специчари, майката! Спецназ Ихванова! Подонки, предатели,  амерички  кучета,
майката! Стига! Ке чи  покажу,  как  класть  позор  на  моя  серая  униформа
полиции!
   С этими словами подвоевода с налитыми кровью  глазами,  но  сохраняя  при
этом  абсолютно  четкую  координацию  движений,  схватил  со  своего   стула
нагрудный патронташ и принялся  набивать  автоматный  магазин.  Странно,  но
половина партизан отставили свои стаканы и тоже  принялись  снаряжаться  для
боя. И даже апостол только сокрушенно  покачал  головой,  явно  не  в  силах
остановить боевой порыв своего заместителя.
   "Ничего себе  планируются  партизанские  акции!"  -  ошеломленно  подумал
Корсар.
   Однако пьяному карательному рейду против "специчар"  все  же  не  суждено
было состояться, и произошло это так  же  нелогично,  как  и  все  остальное
здесь.
   Белобрысый албанец Лавдрин, до  сих  пор  незаметный  в  общей  суматохе,
оторвался  от  своей  кружки  и  вкрадчиво,  но  довольно  громко  предложил
подвоеводе, намеренно говоря по-русски:
   - Бате Драган, возьми меня с собой до Разлога.
   - А чего?
   - Ты на казарму пойдешь, а я по дороге лицей женский атакую.  Говорят,  в
пансионе  много  восхищаются  от  герои-четники...  -  И  албанец,   вытащив
откуда-то из внутреннего кармана две длинные ленты презервативов,  пристроил
их крест-накрест на груди, как пулеметные ленты.  Раздался  громовой  хохот.
Подвоевода заковыристо выругался, буркнул что-то  вроде  "отбой  тревоги"  и
швырнул свои подсумки обратно на стул.
   "Молодец парень! - решил про себя Корсар и окончательно  простил  албанцу
эпизод с пистолетом. - Здорово охолонул ментяру! А то  мало  ли  чего  могло
выйти. Пьяному-то море по колено..."
   Апостол, воспользовавшись моментом, постарался вернуть к  себе  внимание,
представив   весь   взрывоопасный   эпизод   как    продолжение    церемонии
"представлений".
   - Ну вот, вы и познакомились с моим заместителем. А вот, - апостол указал
на  одетого  в  армейский  болгарский  камуфляж  -   в   бурых   и   зеленых
геометрических пятнах - безучастного ко всему молодого парня, который  сидел
и помешивал угольки стальным прутом, - вот рядовой Сливен Сливов  из  города
тоже  Сливен,  отважный  герой  оборонительной  войны,  солдат   Разлогского
пехотного полка, почти полностью погибшего на поле чести...
   - Подождите, - не понял Корсар. - Какой оборонительной войны?
   В  гайдуцком   пристанище   разом   воцарилось   молчание.   Глаза   всех
присутствующих впились в Корсара с немым вопросом: "Ты что, действительно не
знаешь? Или издеваешься?"
   "Ну вот, опять ляпнул. Да что со мной такое?" - с  запоздалым  раскаянием
осознал уже не вполне хорошо соображающий Корсар.
   Лишь тот, о ком шла речь и кто, по идее,  должен  был  более  всех  задет
такими словами, остался спокоен и даже безразличен. Не  отрывая  взгляда  от
огня, парень в  солдатской  форме  достал  из  очага  пламенеющий  малиновый
уголек, не спеша, словно не чувствуя жара, прикурил от  него  сигарету  и  с
видимым удовольствием затянулся.
   - Вы что, ничего не слышали о  нашей  славной  оборонительной  войне?!  -
наконец  воскликнул  апостол,  и  в  его  круглых  глазах  удивление  опасно
граничило с бешенством.
   - Ах, ну да, - Корсар хотел промолчать, но ракия  уже  здорово  развязала
ему язык. - Я еще тогда сидел у вас на базе в Любимце. И сматывался  оттуда,
чтобы янки не наступили мне на хвост с этой вашей обороной. За  сколько  они
Болгарию к общему знаменателю-то привели, дня за два или за три?
   - За четыре! - взвился апостол. - А некоторые  части  сражались  и  целую
неделю!
   - А некоторые сдались без боя,  -  подытожил  Корсар,  вспомнив  одну  из
"политинформаций" Малошана.
   - У них был приказ из Софии!  Не  каждый  командир  способен  перешагнуть
устав! Но те, что сражались, не жалели ни себя, ни врагов! -  апостол  рубил
воздух, отчаянно и резко жестикулируя. - Тысячи патриотов взялись в  те  дни
за оружие, положив начало национально-освободительному движению! Я  сам  был
среди них, я знаю! Сливен может подтвердить!
   - Некоча другия пыт, апостол, - устало произнес Сливен. - В други раз...

   Бывший рядовой болгарской армии Сливен Сливов продолжал глядеть на пламя.
Языки огня плясали в очаге, как плясали они на броне боевых  машин,  и  тела
погибших становились черными и рассыпались в прах - в тот день, когда с неба
приходила неуязвимая смерть...
   Горькая доля - погибнуть в бою, а на долю его полка выпала доля еще горше
- погибнуть в ожидании боя, так и не успев вступить в схватку с врагом. Этот
враг был слишком силен и слишком труслив,  чтобы  встретиться  с  болгарской
армией лицом к лицу. Он убивал из-за горизонта и  с  неба,  а  из  софийских
штабов генералы и  полковники,  мечтавшие  сохранить  свои  теплые  места  и
выполнявшие директивы марионеточного "нового правительства",  слали  приказы
"не открывать огня", "беспрепятственно  пропускать  в  интересах  совместных
действий...".
   Незадолго до ухода в отставку Кенчева их ротный Маждаров говорил:
   - На помощь сербам мы выступим  непременно,  но  правительство  не  хочет
провоцировать Штаты. Пока, ребята, совершенствуйте боевую готовность,  ждите
приказа...
   Приказ  опоздал.  Кто-то  в  генштабе  на  свой  страх  и  риск   объявил
"готовность номер один", когда морская пехота США уже высаживалась на  пляжи
Золотых Песков, когда первые десантные подразделения уже сыпались с неба,  а
усиленная   бронетанковыми   подразделениями   легкая   пехота    переходила
болгаро-греческую границу.
   Все было решено в первые часы и  закончилось  в  считанные  дни.  С  теми
частями, командиры которых  отказались  выполнять  распоряжения  Ихванова  и
пытались занять рубежи обороны, американцы не  вступали  в  непосредственное
соприкосновение, обходясь штурмовой авиацией и системами залпового  огня.  В
те черные  для  "четвертого  Болгарского  царства"  дни  именно  так  и  был
перемолот Разлогский полк, всего за несколько минут гибелью своей он доказал
верность присяге, так и  не  сделав  ни  одного  выстрела  по  недосягаемому
врагу...
   Только через несколько дней чудом уцелевший и едва не обезумевший рядовой
Сливен  Сливов,  пробродив  без  цели  и  мысли  по  горам,  увидел   первых
американцев. Эти мускулистые, веселые  парни  в  камуфляже  остановили  свои
джипы на изрытом воронками шоссе,  чтобы  посмотреть  на  выгоревшие  БМП  и
обугленные трупы болгарских солдат. Натренированные, вышколенные убийцы,  не
воины. Их силу нельзя было не признать, но уважать было не за что. И было за
что убивать.

   - Воины нашей страны до конца  исполнили  свой  долг!  -  уже  откровенно
кричал апостол. - Тысячи наших патриотов пали в те дни за Родину! Да как  вы
могли оскорбить их память?!
   Корсар холодно и медленно постарался ответить:
   - Я память павших не оскорбляю. Но одно дело - память и честь, а другое -
громкие слова! Ты кричишь так, будто ваша оборонительная война была чуть  ли
не победоносной! Да признайся хоть сам себе, что ни к черту ваша оборона  не
годилась! С ваших аэродромов  летают  штатовские  штурмовики  -  это  ли  не
оскорбление погибших? Славою потом сочтемся. А  пока...  давай  не  чокаясь:
"Чтоб товарищам Сливена Сливова спать в свободной земле!"
   Апостол осекся, и Корсар,  глядя  на  его  лицо,  вдруг  понял,  что  его
наполеоновские замашки, его трескучие  речи  -  всего  лишь  потуги  глубоко
мирного и мягкого человека приспособиться к новой, чуждой ему жизни.
   - В памят на падпалите герои на отбранителна война  -  слава!  -  тихо  и
печально произнес апостол, вставая.
   - Слава! -  тоже  негромко,  но  как-то  удивительно  слаженно  и  сильно
отозвались остальные и со звоном сдвинули стаканы и кружки.
   - Старый гайдуцкий обычай, - пояснил апостол. - Поборники... бойцы всегда
пьют за мертвых как за живых, которые сегодня не здесь. Ведь каждый  из  нас
может встретиться с ними в любую минуту..  Мы  не  должны  это  забывать,  и
бояться тоже не должны.
   Корсар промолчал.
   * * *
   Утром  следующего  дня  Драган  Македонов  бодро  сообщил   только-только
проснувшемуся летчику, что нашел для него дело по профессии.
   Корсар, умывавшийся холодной водой, которую лил из котелка  ему  на  руки
Лавдрин, распрямился:
   - Ворону, что ли, подстрелить? Других дел по профессии тут мне  пока  что
не видится.
   Подвоевода хмыкнул, но продолжил серьезно:
   - Коло Разлога есть летишце на малая авиация. К нам ночью парень  пришел,
говорит, там есть авион, который может улететь. Мы с  апостолом  подумали  -
если он поднимется, ты сможешь добраться до своей базы. И  снова  воевать...
За деньги, да?
   Корсар чуть было не обиделся, но вспомнил вчерашнее  и  уловил  в  голосе
Драгана веселые нотки.
   - Ну спасибо! - в тон ему ответил Корсар. - А то я тут исстрадался  весь,
кто же за меня мои бабки получает?  Но  кроме  шуток,  этот  парень  что,  в
самолетах разбирается?
   - Говорит, сам летал. Ладно,  ты  намылся?  Пойдем  до  апостола,  и  ты,
Лавдрин, тоже давай с нами.

   Сборы были недолгими и спешными. Молодой черноусый парень, имени которого
никто Корсару не потрудился назвать, что-то все время говорил, ему отвечали,
и лишь когда цепочка партизан тронулась вниз  по  склону,  апостол  прояснил
ситуацию:
   - Аэродром сельскохозяйственной авиации, там остался один самолет  модели
АН-2, знаете такой?
   Корсар кивнул. Хотя за штурвалом этого последнего  представителя  племени
"кукурузников" он ни разу не  сидел,  но  первые  свои  прыжки  с  парашютом
выполнял именно с него  и  никогда  не  думал,  чтобы  пилоту  досаафовского
трудяги "Антона" требовались какие-то особые навыки.
   - Но надо туда спешить, потому что американцы могут воспользоваться  этим
летным полем для своих целей. Летчик, который нас поведет, сказал,  что  его
коллегу уже допрашивали про этот объект.
   - Понятно, - только и бросил Корсар,  переходя  на  быстрый  шаг,  скорее
похожий на бег. Для пространных разговоров на ходу, да  еще  в  высокогорной
местности дыхания не хватало.
   Горная тропинка спускалась все ниже и ниже,  обходя  гору,  и  через  час
путникам  открылась  панорама  долины.  Где-то  вдали  был  виден  маленький
аккуратный городок. Прикинув расстояние до него,  Корсар  от  души  пожелал,
чтобы цель их путешествия оказалась поближе -  до  Разлога,  говорили,  было
километров восемь, - и так оно и вышло, потому  что  через  некоторое  время
партизаны свернули в сторону и двинулись уже не  по  тропе,  а  вдоль  русла
небольшой речушки, довольно широкой, но очень мелкой и шумной - почти каждый
камень на ее дне создавал пенный бурунчик.
   Апостол подошел к Корсару и крикнул ему  прямо  в  ухо,  преодолевая  шум
реки:
   - Уже скоро! Только придется перебираться через шоссе на  Белицу  мелкими
группами!
   "Нет, все же  этот  доцент  какого-то  там  университета  определенно  не
обделен военными способностями",  -  подумал  летчик,  глядя,  как  уверенно
апостол разбивает свой отряд на пятерки и как,  повинуясь,  группы  одна  за
другой быстро перебегают пустое шоссе около мостика через речушку
   Вдруг откуда ни возьмись появился зеленый грузовик, приближения  которого
никто не услышал из-за шума воды. Появился он как раз в  тот  момент,  когда
очередные пятеро бойцов только выскочили на открытое место.
   Дальше все произошло в несколько секунд: водитель затормозил, и колеса  с
визгом прочертили по бетону дымящиеся полосы.  Те,  кто  сидел  в  грузовике
привалившись к бортам, попадали на пол кузова, но  уже  через  мгновение  со
стороны машины раздались очереди.
   - Специчари, майката! - крикнул болгарский летчик  и  вскинул  старенький
АКМ без приклада.
   Прикрывающие переход товарищей партизаны тоже ответили огнем на огонь,  и
под перекрестными очередями, бьющими с обеих сторон дороги,  у  спецназовцев
Ихванова не осталось никаких шансов. Когда умолкли  выстрелы  последнего  из
них, Драган Македонов первым выскочил на дорогу и подбежал  к  изрешеченному
грузовику.
   Вернувшись, он выкрикнул несколько отрывистых команд, которые  Корсар  не
понял, однако последующие действия партизан все  поставили  на  свои  места:
чуть ли не половина из них повернулась и направилась вперед за мост.
   - У одного рация была, - сообщил подвоевода, оказавшись рядом с Корсаром.
- Хорошая рация, "Моторола". Знать бы, успел он  сообщить,  нет...  Давай-ка
спешить!
   Оказалось, что аэродром практически рядом, от шоссе к нему вела  узенькая
дорожка,  выводившая  на  летное  поле,  на  котором   действительно   стоял
потрепанный АН-2.
   Апостол  приказал  бойцам  занять  оборонительную  позицию,  а  летчик  с
Корсаром почти бегом  бросились  к  стоящему  рядом  сараю,  стену  которого
украшала большая красная доска с пожарным ведром и следами некогда  висевших
там же огнетушителей. Около стоял-и, видимо, уже давно  -  небольшого  роста
человек в замасленном комбинезоне.  Выбрав  из  нескольких  стоявших  внутри
бочек самую полную, они докатили  ее  до  самолета;  болгарин  поддел  ножом
пробку, и Корсар подставил под струю пожарное ведро.  "Фильтр  бы  какой,  -
подумал он, глядя, как в бензиновом водовороте крутятся отваливающиеся куски
краски. - А то ведь свалюсь по дороге!"
   Когда заправка была почти закончена, к ним подошел апостол и, излюбленным
жестом заложив руку за борт куртки, явно приготовился произнести  прощальную
речь, но услышать ее русскому  пилоту  было  не  суждено.  За  поворотом  со
стороны Разлога вдруг вспыхнула суматошная и раскатистая перестрелка.
   - Зрада! - хрипло бросил апостол и, махнув  Корсару  на  прощанье  рукой,
опрометью кинулся туда, где залегли в придорожном кювете его  бойцы.  Следом
за ним заячьими прыжками припустил  маленький  коренастый  техник,  на  бегу
выпутывая что-то из набедренного кармана комбинезона.
   Гулко хлопнуло несколько разрывов, Корсар подумал, что враг, кто  бы  это
ни был, подобрался к партизанам уже на расстояние броска гранаты. Однако  до
взлетной полосы бой, слава Богу, еще не дошел. Партизанское боевое охранение
пока сдерживало неприятеля. Корсар, потрясенный случившимся, все еще медлил,
но оставшийся с ним летчик  буквально  тащил  его  в  кабину,  приговаривая:
"Ходу, ходу!" И только рухнув наконец в обшарпанное пилотское кресло, Андрей
как-то сразу успокоился. Глаза начали машинально скользить  по  приборам  на
ободранной  панели,  а  мысли  приняли  рабочее  направление.  Авиагоризонт,
указатель скорости, высотомер, вариометр, авиакомпас, сектор газа, тормоз  -
проще некуда. Правда, вместо ручки  управления  рогулька  штурвала,  но  это
ерунда.
   От панели управления его отвлек болгарин, развивший бурную, но не слишком
понятную деятельность. Сначала он тыкал пальцем в приборную доску,  пытаясь,
видимо, что-то объяснить, но Корсар просто хлопнул его по плечу  и  уверенно
показал интернациональный знак в виде сложенных  в  кольцо  указательного  и
большого пальцев. Теперь  тот  копошился  за  правым  креслом  у  переборки,
отделяющей кабину от салона: откуда-то добыв кривую рукоятку, воткнул  ее  в
отверстие в стенке и с натугой, резкими  рывками,  а  потом  все  быстрее  и
быстрее  начал  ее  раскручивать.  Корсар  с  изумлением  наблюдал  странные
действия коллеги. Наконец болгарин разогнулся.
   - Маховик, - произнес он, отдуваясь, и  тут  же  пояснил:  -  Аккумулятор
немного стар, не стига за нешто. Остава ни само да  подкочавам  петрол.  Ами
карбюратарот тук не работи на малките обрати.
   Корсар не нашелся  что  сказать  и  только  старался  удержать  на  месте
челюсть,  натурально  отвалившуюся  при  виде  того,  как  болгарин  орудует
насосом. Интересно, а что еще у него тут  "