сейчас".
   - Черт! Вот дурак-то! - вдруг  выругался  он  вслух,  обнаружив,  что  на
радостях по поводу своего чудесного спасения оставил в кабине весь аварийный
комплект. И теперь располагал только запасной обоймой к  "макарову",  старой
нагайкой  с  украшенной  серебром  рукоятью,  доставшейся  от  прадеда,   да
кредитной карточкой.
   "И что будем делать? - Казак быстро припомнил все,  что  рассказывали  на
инструктаже. - Покинуть место приземления, избегая людных мест и дорог.  Это
запросто - дорога здесь совсем безлюдная. Даже вот рефрижератор бросили".
   * * *
   Решив не уповать на пустое шоссе -  сейчас  пустое,  через  десять  минут
кто-нибудь появится, - Казак повернулся к нему спиной  и  пошел  вдоль  края
ельника, по едва заметной колее,  поросшей  жесткой  травой.  Эта  грунтовая
дорога была как бы границей между лесом и широким полем, засеянным кормовыми
травами, которые давно уже пора было убирать, но ни одной убранной полосы на
поле не было, хотя вдали, где зеленый ковер загибался вверх, на холм, стояли
несколько самоходных комбайнов.
   Увидев их, Казак приободрился - наверняка не боснийские вояки  собираются
скашивать эти травы. А с местным населением он  уж  как-нибудь  договорится.
Летчик прибавил шагу и даже начал насвистывать какой-то  мотивчик,  хотя  на
душе было не шибко весело -  вспоминался  лихой  настрой  перед  злополучным
вылетом. "Вот уж не в бровь, а в глаз - наказан за гордыню.  Второй  самолет
группы разбит, а задание... задание наши,  наверное,  выполнили,  да  и  мои
снаряды, небось, тоже куда надо попали. Но зарубить себе на носу  я  должен.
Мог бы ведь и разбиться, причем запросто!"  Он  пощупал  плечо,  на  котором
наливался сочной краской  синяк,  полученный  во  время  посадки.  Такие  же
синяки, как выяснилось, были и на ногах, и еще один мешал дышать под ребрами
- поначалу уцелевшему летчику было не до  них,  а  вот  теперь  боль  иногда
донимала с такой силой, что Казак кривился. Однако он понимал, что еще легко
отделался, и подбадривал себя воображаемыми картинами иного исхода.

   Место, куда Казак дошел через полчаса,  являлось  чем-то  вроде  полевого
стана механизаторов: на краю поля стояли большая брезентовая  палатка-шатер,
четыре кормоуборочных комбайна производства блаженной памяти ГДР  и  большая
бочка, как потом выяснилась, с соляркой. Рядом в  землю  были  вкопаны  стол
славками, а в лесополосе виднелся аккуратно  собранный  из  стружечных  плит
туалет-скворечник.
   Казак заглянул в  палатку:  внутри  стояли  раскладушки  с  матрасами,  к
центральному стояку была приколочена вешалка, на  которой  висело  несколько
рабочих комбинезонов разной степени замызганности. И ни единой живой души  -
ни в палатке,  ни  вокруг,  словно  люди,  собиравшиеся  работать  здесь,  в
последний момент передумали и уехали, бросив все. И случилось это,  прикинул
Казак, оценив обстановку, наверное, месяц назад.
   "Мамай, что ли, прошел? Аккуратный такой Мамай , только людей  повывел...
А вот интересно - тут пожрать чего осталось?"
   Однако надежды Казака не оправдались: ничего съестного ему хозяева  стана
не оставили, если не считать пары кусков грязного рафинада,  завалявшихся  в
кармане одной из спецовок. Он переложил было их  в  свой  карман,  но  затем
неожиданно сообразил, что это незачем. "Искать-то будут кого? - рассуждал он
вслух. - Правильно. Искать будут  летчика.  А  мы  этого  летчика  сейчас  и
спрячем!"
   Он снял с себя остатки летного костюма, оставив из всего комплекта только
высокие ботинки, переоделся в бледно-коричневые штаны  и  такую  же  куртку,
украшенную  большим  масляным  пятном  на  груди.  Для  уцелевшего  предмета
аварийного снаряжения - кредитной карточки -  нашлось  место  во  внутреннем
кармане. А фамильная нагайка,  над  которой  не  раз  подшучивали  товарищи,
покоилась, как обычно, за ботинком, где было  сделано  специальное  для  нее
крепление - она совершенно не мешала при ходьбе, и Казак привык к  ней  так,
как люди привыкают, например, к обручальному  кольцу:  есть  оно  -  его  не
замечают, нет - вроде чего-то не хватает.
   У входа в палатку на проволоке было прикреплено зеркало с отбитым  краем,
и Казак не удержался, чтобы не полюбоваться на результаты своей  работы  над
собой.
   "А что, вполне!  Только  вот  светлые  волосы  да  "белогвардейские"  усы
мешают. Народ тут как на подбор, все черные и смуглые, ну да ничего,  сойдет
и так. Все равно я по-ихнему почти не балакаю, лучше не высовываться. И куда
мне в этом маскараде теперь топать? Заходили мы на цель с севера,  уходил  я
тоже на север. В принципе, наши должны тоже быть на севере..."
   Он опять вспомнил инструктаж - коли собьют, всеми правдами  и  неправдами
выходить к сербским частям и назвать пароль, ну да - "Триста двадцать семь",
точно. И еще он знал кодовые фразы,  которые  вроде  бы  действуют  даже  на
территориях тех из бывших  югославских  республик,  которые  сейчас  как  бы
нейтральны, и даже в Албании. Только назвать это все надо командиру не  ниже
ротного, а до него нужно еще добраться. Однако другого выхода Казак при всем
желании придумать  не  мог  и,  помня  о  необходимости  как  можно  быстрее
оказаться подальше от места вынужденной посадки, решительно вышел наружу.
   За время, что он  провел  под  брезентовыми  сводами  пустующей  палатки,
наступил вечер - совсем недавно такое яркое солнце теперь  медленно  уходило
за дальние хребты, становилось заметно темнее.
   Казак, прислушиваясь к урчанию в животе, вдруг вспомнил,  что  уже  давно
ничего не ел. Последний раз летчикам удалось перекусить утром, и то  наспех,
а потом, между вылетами, об этом как-то забылось.
   "Ну да, конечно, праздновать готовились, а теперь, небось, я мужикам  всю
обедню  испортил.  Переживают,  наверное,  как  мы  тогда  за   одноглазого.
Интересно, найдется тут еще один АН-2 для очередного сбитого летчика?"
   Он даже повертел головой, но ничего похожего на заботливо  подготовленный
самолет не было видно ни поблизости,  ни  вдали.  Только  немецкие  комбайны
сиротливо стояли рядом с бочкой. "А ведь когда-то и я  на  таком  ездил,  на
школьной практике даже с поля угнал... -  грустно  подумал  Казак,  и  вдруг
сообразил: - А почему бы и сейчас  не  прокатиться?  Чем  ногами-то  топать.
Только бы закрутилась железяка". -  И  недолго  думая  полез  разбираться  с
комбайнами. У  ближайшего  были  спущены  оба  задних  колеса,  зато  второй
оказался полностью исправным. Припомнив развлечения школьных  времен,  Казак
откинул панель, нашел пускач, подкачал топлива, решительно дернул  -  и  тот
завелся, будто только и ждал русского пилота. Запустить  двигатель  тоже  не
составило труда, и комбайн лихо подкатил к бочке с соляркой.
   Через полчаса объемистый бак был заполнен  доверху,  но  к  тому  времени
солнце уже окончательно ушло  и  в  стремительно  чернеющем  небе  замерцали
звезды. Теперь предстояло выбрать путь. Немного подумав, Казак  решил  ехать
дальше по грунтовой дороге. Он надавил на педаль, и комбайн тронулся.
   * * *
   Часа два спустя Казак  уже  не  был  так  уверен  в  правильности  своего
решения. Примерно в той стороне, где находилось место приземления,  пролетел
небольшой вертолет, и потому от греха  подальше  летчик  решил  не  включать
фары. Звезды и ущербная луна, уже давно повисшая в небе,  давали  достаточно
света, чтобы не сбиваться с колеи, но все же движение в  полутьме  требовало
постоянного напряжения и внимания, и вскоре он ощутил, что  такая  езда  его
здорово выматывает. Изредка в грунтовую колею вливались другие дороги, такие
же малонаезженные, и Казаку  с  трудом  удавалось  придерживаться  северного
направления. Один раз на обочине он заметил  аккуратный  штабель  ящиков  и,
притормозив, выяснил, что в них лежат  крепенькие,  мясистые  помидоры.  Без
лишних проволочек Казак затащил один из ящиков в кабину  и  теперь  разгонял
накатывающую сонливость, смакуя свою находку
   "Хорошо бы с сольцой", - думал он, ощущая, как от неаккуратного укуса сок
течет у него по подбородку.
   В стороне от дороги уже который раз замерцали огни  -  очередной  поселок
или деревня. Но Казак решил пока по возможности не расставаться с самоходным
агрегатом, стремясь поскорее очутиться как можно дальше от боснийцев  и  как
можно ближе к сербам.
   Откуда ему было знать, что на самом деле  движется  примерно  параллельно
линии фронта или,  как  официально  это  называлось,  "линии  противостояния
вооруженных  сил  стран  антисербской  коалиции   и   сербских   вооруженных
формирований". Конечно, такой линии фронта, как, например, во времена Второй
мировой войны, здесь не существовало - не было непрерывной полосы  окопов  и
постоянно простреливаемой ничейной земли поперек страны от моря до моря.  Но
это самое "противостояние" происходило там, где у "вооруженных формирований"
была возможность хоть как-то  оказать  сопротивление  накатывающимся  на  их
страну бронированным полчищам цивилизованных варваров. По ту сторону  войны,
которую иногда называли "четвертой балканской" и где под бомбами "защитников
прав человека" пылали города и умирали люди,  все  -  и  убеленные  сединами
ветераны, помнящие войну с немцами, и юные добровольцы, едва знавшие  о  той
войне из фильмов и книг, - называли "противостояние" именно фронтом.
   Ударная группировка сухопутных войск США и  армейские  корпуса  Хорватии,
обратив в руины Белград и овладев равнинными территориями  Северной  Сербии,
теперь упорно вгрызались в горные хребты и шаг за шагом наступали  в  долине
реки Морава. Войска мусульманской Боснии (в составе  которых  действовали  и
части боснийских хорватов), огнем и мечом пройдя по Сербской Босне, вели бои
практически   на   границе   между   прежними   союзными   социалистическими
республиками Сербия и Босния  и  Герцеговина.  Далее,  медленно  продвигаясь
вперед по живописному побережью Адриатики, с тяжелыми боями шли  французские
и опять же хорватские части, где-то среди боевых порядков которых  обозначил
свое присутствие и Альпийский корпус Италии.  На  побережье  Черногории  они
соприкасались флангом с экспедиционными  соединениями  морской  пехоты  США,
вовлеченными в жестокую битву с защитниками легендарной Черной Горы. На всем
протяжении фронта им противостояли истекающая кровью армия  Трансбалкании  и
остатки войск прекратившей свое существование Республики Сербска Босна,  что
мужественно удерживали перевалы, и в частности Лозницкий проход, ближе всего
к которому и находился разрушенный и разграбленный Зворник. Упрямо не  желая
называть разгоравшуюся  на  Балканах  войну  своим  именем,  ООН  продолжала
бессмысленно  держать  здесь  свои  миротворческие   силы,   состоявшие   из
английских, канадских, скандинавских и Бог знает каких еще частей, - русских
и украинцев ООН под нажимом НАТО послушно перестала включать в состав  своих
"голубых касок". Зато для создания видимости подлинно всемирного обеспечения
мирного процесса в Боснию были присланы  несколько  подразделений  из  Южной
Кореи и Республики Мадагаскар.
   Отношение различных "миротворцев" в голубых и обычных касках к  событиям,
как ни странно, тоже было различным. Американцы и французы открыто  вступили
в войну против сербов, стараясь при этом свести к минимуму свои  собственные
потери, разумеется за счет увеличения потерь в  хорватских  и  мусульманских
частях. Италия, пославшая для участия  в  боевых  действиях  своих  "храбрых
альпини"  и  истребители-бомбардировщики  "торнадо",   не   говоря   уже   о
предоставлении своих аэродромов для воздушных ударов по  Трансбалкании,  тем
не  менее  почему-то  не  спешила   разрывать   с   правительством   Вазника
дипломатические отношения. Англичане, имевшие самый значительный  контингент
в войсках ООН и собственные интересы на Балканах, вели себя еще  сдержаннее,
время от времени делая попытки действительно  развести  враждующие  стороны,
правда без особого успеха.
   И конечно же, "четвертая балканская война" не обходилась без наемников  -
"серых гусей", "солдат удачи", "контрактников", "легионеров", "экспертов  по
специальной технике"... Разными дорогами они приходили на эту  войну  -  кто
ради больших (или даже  не  очень)  денег,  а  кто  ради  торжества  идеи  -
славянской, западной, мусульманской. Впрочем, была среди вояк-иностранцев  и
еще одна интересная категория - любители острых ощущений. Таким, в общем-то,
наплевать на идеи, денег у них тоже вполне хватает, но  удовольствие,  какое
они получают в настоящей, всамделишной войне, несравнимо с  тем,  что  можно
получить, пуляя шариками с краской из пневматического автомата на  поле  для
пайнтбола.
   Наручные  часы  показывали  полпервого  ночи,   когда   полевая   дорога,
взобравшись на  очередной  пригорок,  вдруг  неожиданно  вышла  к  хорошему,
широкому шоссе. К этому времени Казак был совершенно измотан.  За  несколько
прошедших часов он несколько  раз  врезался  своим  "лимузином"  в  деревья,
растущие вдоль дороги, и один раз попал в тупик - грунтовая дорога увела его
в лабиринт молодых лесопосадок и  там  закончилась  аккуратно  оборудованным
навесиком, под которым оказался колодец.
   Совсем  бесполезной  эту  находку  назвать  было  нельзя,   и   несколько
пригоршней холодной воды помогли Казаку на некоторое время обрести бодрость,
но потом извивы полевых и лесных дорог  вновь  начали  сливаться  перед  его
глазами в сплошное и какое-то нереальное движение из  ниоткуда  в  никуда  с
единственным надежным ориентиром - Полярной звездой.
   Поэтому, когда комбайн вдруг вывалился на шоссе, Казак почти с ненавистью
посмотрел на уходящую  в  сторону  грунтовую  дорогу  и,  пробормотав  вслух
"Какого черта!", решительно повернул на  трассу.  То  ли  сказалась  хорошая
дорога, то ли у организма открылось второе дыхание, но через некоторое время
Казак почувствовал, что сонливость и усталость  куда-то  улетучились,  и  он
даже заметил, что ощущает удовольствие от езды. Действительно, когда пропала
необходимость  каждую  секунду  напряженно  угадывать  повороты  или  ухабы,
оказалось, что и света хватает, и едет тарахтящий комбайн достаточно  мягко,
и разогнать его можно до леденящей душу скорости в двадцать пять  километров
в час - белеющая в темноте  лента  бетона  при  таком  темпе  езды  казалась
прямой, словно проведенной по линейке, и даже крутые, в  общем-то,  повороты
преодолевались летчиком без особого труда.
   Согласно  указателю  до  ближайшего  населенного  пункта   под   красивым
названием Злата Лебань было восемнадцать километров,  но  огни,  замаячившие
впереди, подсказали Казаку, что встреча с людьми предстоит  гораздо  раньше.
Он притормозил  и,  не  заглушая  двигателя,  забрался  на  крышу  комбайна.
Примерно в километре от него находилось небольшое скопление скупо освещенных
зданий, одно из которых  поднималось  пирамидой  этажей  на  пять  вверх,  а
остальные,  поменьше,  его  окружали.  У  подножия  пирамиды  мигала   почти
неразличимая издали красная полоска неоновой надписи,  и  Казак  решил,  что
это, скорее всего,  мотель  со  всяческими  бензоколонками,  шиномонтажем  и
прочим сервисом. "Но сервис этот, - усмехнулся он, - явно  не  про  меня.  К
тому же мало ли кто там сейчас обосновался, в этом мотеле. Придется опять  в
обход по проселку".
   Он залез обратно в кабину, тронул комбайн с  места  и  свернул  вправо  -
аккуратно посыпанная щебенкой колея уходила вдоль склона вниз, теряясь среди
могучих елей. Уже привыкший к беззаботной езде по шоссе,  Казак  не  слишком
внимательно следил за  дорогой,  и  когда  она  круто  повернула,  не  успел
среагировать.  Комбайн  съехал  с  дороги  и  запрыгал   вниз   под   уклон.
Незадачливый водитель вовсю нажал на тормоз, но тяжелая сельскохозяйственная
машина хотя и перестала разгоняться, но и останавливаться не  желала.  Казак
вдруг поймал себя на том, что готовится принять позу для  катапультирования,
а рука тянется к несуществующей красной ручке. "Дурень!" - обругал он  себя,
пинком ноги распахнул дверцу и выпрыгнул в темноту, рассчитывая приземлиться
на четвереньки. Это ему вполне удалось, и, поднимаясь на  ноги,  он  услышал
как удаляющееся тарахтение двигателя и громыхание железа оборвались  громким
ударом, потом что-то заскрежетало, и двигатель  окончательно  заглох.  Казак
замер, подсознательно ожидая взрыва, но обошлось без спецэффектов.
   "Ну, парень, ты талант! - похвалил он себя.  -  Сначала  самолет,  теперь
комбайн. Может, для комплекта еще и катер какой угробить?  Правда,  до  моря
далековато..."
   Казак осмотрелся. В рассеянном свете звезд можно  было  различить  только
злополучный поворот и  ближайшие  несколько  деревьев.  Слух,  притупившийся
после нескольких часов, проведенных  под  шум  двигателя,  постепенно  начал
обретать былую остроту, и вскоре стало  различимо  доносящееся  снизу  тихое
журчание. То и дело хватаясь за растущие на склоне кусты,  летчик  спустился
на несколько метров вниз и обнаружил, что комбайн уперся носом в  каменистое
дно мелкого ручейка.  Стекла  кабины  повылетели,  толстый  барабан  косилки
смялся, передние колеса неестественно вывернулись, капот вздыбился - словом,
слабая надежда Казака  на  продолжение  поездки  мгновенно  улетучилась.  Он
бросил последний взгляд на изуродованную машину и полез обратно вверх.
   Поселок Михровик. Кусочек сказки
   Утро застало Казака закопавшимся в большую и мягкую кучу сена.  Уходя  от
так некстати попавшегося на дороге ручья, он вышел  к  поляне,  на  которой,
видимо, когда-то стоял аккуратный стог, превратившийся теперь в бесформенную
груду сухой травы. Увидев ее, Казак решил, что это место для  ночевки  ничем
не хуже любого другого и уж,  во  всяком  случае,  предпочтительнее  мшистой
подстилки в лесу. Тем более что необходимость отдохнуть была к тому  моменту
совершенно очевидна - какой толк тупо и  спотыкаясь  идти  вперед,  чтобы  к
моменту встречи  с  друзьями  или  врагами  оказаться  вконец  обессиленным.
Недолго думая, летчик зарылся поглубже в сено и, уже засыпая, вспомнил,  что
в стогах любят гнездиться змеи. Однако подозрительного  шуршания  слышно  не
было, и он, зная по собственному опыту, что змея постарается скорее скрыться
от человека, нежели на него нападать, заснул спокойным и  глубоким  сном,  а
проснулся оттого, что за шиворот пропахшего маслом  и  соляркой  комбинезона
затекла холодная струйка.
   Первое мгновение  Казак  не  понял,  где  он  и  почему.  Однако  события
прошедшего дня быстро восстановились в его памяти, и летчик подавил  желание
немедленно вскочить и выяснить, кто устроил ему утреннее омовение.
   Все так же  неподвижно  лежа,  он  прислушался  -  но  никаких  признаков
присутствия рядом живого существа не обнаружил. Слышен  был  только  слабый,
неторопливый шорох - и за шиворот затекла еще одна порция воды.
   - С добрым утром, - мрачно сказал  он  вслух  и  выбрался  под  мелкий  и
противный  дождь,  который  наверняка  шел  уже  давно,  судя   по   заметно
потяжелевшему и отсыревшему сену.
   "Только дождя мне и не хватало, - вздохнул он. - А холодный какой!  Будто
вчера и не было жары. Да, как ни крути,  осень  начинается.  И  что  же  мне
теперь  делать?  Пожалуй,  вариант  один  -  топать  вперед.  Людное   место
встретится - решим по обстановке".
   - С Богом! - громко произнес Казак и, приободренный  звуком  собственного
голоса, решительно продолжил свой маршрут.  Однако  дорога  вновь  оказалась
тупиковой, только теперь она вывела не  к  колодцу,  а  к  легкому  дощатому
забору  с  выбитыми  воротам;:,  единственная  уцелевшая  створка   которых,
висевшая  на  одной  петле,  была  украшена  изрешеченной  пулями   жестяной
табличкой с эмблемой Республики  Сербска  Босна.  За  воротами  чернели  две
обгоревшие одноэтажные бетонные коробки, а рядом с ними,  вытянувшись  вдоль
забора, лежала помятая металлическая конструкция, в  которой  нетрудн