утивший  хитроумную  фигуру  высшего  пилотажа,
названия для которой еще никто не придумал, посмотрел наверх - оба его врага
должны сейчас оказаться сверху, но вместо этого он увидел последние  секунды
полета Деда и его таран.  И  снова,  как  когда-то  давно  в  той  маленькой
гостинице в горах Болгарии, ему показалось, что  мир  вокруг  перестал  быть
реальным, что окружающие его враги вовсе и не  настоящие  люди,  а  какие-то
неведомые, враждебные человеку существа, которых надо уничтожать,  используя
любые средства, любые возможности. И по крайней мере  одна  возможность  для
этого сейчас есть!
   Взгляд Корсара уже нашел преследующие его "лайтнинги" - он  действительно
обогнал их в маневре, хотя  и  не  настолько,  чтобы  можно  было  запустить
ракету. "Ну что ж, ребята, поиграем в ваши игры... Мы уже достаточно  далеко
от базы и достаточно близко к фронту!"

   Бортовой комплекс самолета Казака,  лишившийся  данных  от  РЛС,  здорово
"поглупел", и в продолжающейся дуэли с F-22  вся  надежда  была  на  головки
самонаведения оставшихся ракет - возьмут цель или не возьмут? Что происходит
в боевых порядках бомбардировщиков, Казак уже не видел,  да  и  не  смотрел,
чувствуя лишь горечь от  того,  что  не  смог  помешать  им  выполнить  свою
варварскую задачу. В отличие от  Корсара  он  в  результате  своих  маневров
оказался почти над самой базой и видел густые дымы пожаров в  селе  и  около
полосы.
   Впрочем, переживать было некогда - "лайтнинг" наседал,  пытаясь  зайти  в
хвост "сухому", наседал так умело, что Казак понял - летчик  в  кабине  F-22
стоит двух таких, как он сам. Но пословица "Дома и стены помогают" оказалась
справедливой в самом буквальном смысле слова - Казак,  практически  наизусть
изучивший по  полетам  на  тренажере  рельеф  окрестных  гор,  теперь  вовсю
пользовался своими знаниями, то и дело уходя  от  преследования.  Американец
же, не имея представления о том, куда приведет его  вираж  вокруг  очередной
вершины, осторожничал, держась выше.
   Тем не менее он уже раз сумел зацепить  СУ  очередью  из  пушки,  и  хотя
серьезных повреждений не было,  Казак  опустился  еще  ниже,  увеличив  риск
вовремя не уйти от препятствия. Был один вариант полета, в котором с шансами
пятьдесят на пятьдесят мог выиграть тот, кто хорошо знает эти горы, но Казак
пока что не решался на него, надеясь, что обойдется чем-нибудь другим.
   "Сухой" и "лайтнинг" кружились среди вершин  и  хребтов  всего  несколько
минут, но у Казака уже начало мельтешить в глазах от мелькающих  в  какой-то
сотне метров снизу земли,  скал,  деревьев.  Он  чувствовал,  что  скоро  не
выдержит и либо  врежется  в  землю,  либо  уйдет  вверх,  где  преимущество
американца станет явным.
   "Как сказал тогда Момчило:  русские  слишком  любят  жить?"  -  мелькнуло
воспоминание - и помогло решиться.
   - Вперед! - вслух скомандовал себе Казак и снизился чуть ли не до  высоты
сосен, покрывающих склоны. - Теперь по долине, "лайтнинг" сзади, хорошо, оба
склона загибаются...
   И сразу за плавным поворотом возникла крутая стена новой горы, той самой,
в которой с другой стороны было вырублено скальное укрытие. Заранее знав  об
этом препятствии. Казак взял ручку на себя, поднимая  самолет  буквально  на
дыбы и почти задевая воздухозаборниками верхушки деревьев... Нет, не  почти.
Лишние доли секунды, на которые Казак передержал свой СУ-37 в горизонтальном
полете, сыграли роковую  роль.  Острая  кромка  воздухозаборника  как  ножом
срезала несколько вершин вековых елей, а могучий поток воздуха засосал их  к
двигателям.  Тяга  двигателей  резко  упала,  и  самолет  затрясся,  как   в
лихорадке.
   Если бы подобное разрушение произошло в горизонтальном полете, с  большой
скоростью, то СУ-37 сохранил бы способность лететь. Но когда  самолет  круто
поднимается вверх, каждый килограмм  тяги  на  счету,  и  ее  резкая  потеря
неминуемо ведет к катастрофе. Казак это знал и, поняв, что  теперь  выход  у
него остался только один, убрал ноги с педалей и потянулся рукой  к  красной
скобе катапульты.

   ...Огромный купол парашюта  с  сильным  рывком  развернулся  над  головой
Казака, и летчик  завертел  головой,  пытаясь  сообразить,  куда  его  несет
ветром. Но первое, что он увидел, было не на земле, а в воздухе  -  уходящий
F-22, целый и невредимый! Казак внутренне сжался, ожидая,  что  американский
истребитель  вернется,  чтобы  расстрелять  подбитого  летчика,   но   пилот
"лайтнинга" разворачиваться не стал, а продолжал удаляться, время от времени
то кренясь, то выправляя крен. "Наверно тоже кустиков подстриг  маленько,  -
подумал Казак. - Только ему, гаду, повезло больше".
   Казаку было бы легче на душе, если бы он знал, что  уходящий  "лайтнинг",
тоже получил повреждение в этом бою. Маленький  осколок  повредил  топливную
магистраль, и "лайтнинг" рухнул, не долетев до своей базы десяти километров.
   * * *
   Корсара спасала только маневренность СУ-37, хотя порой ему казалось,  что
поврежденный самолет утратил это качество и успевает уйти из-под удара  лишь
в последнюю  секунду.  Сам  Корсар  тоже  несколько  раз  пытался  атаковать
какой-нибудь из F-22 - самолеты, сходные с его СУ по своим  характеристикам.
Но машина русского летчика была повреждена, и возможности  нанести  ответный
удар ему так и не представилось.
   Знакомый пейзаж внизу подсказал, что время наконец пришло.  Корсар  вывел
самолет из очередного виража и решительно кинул его вниз. "Пусть думают, что
я струсил или что в меня попали!" И  в  этот  момент  в  него  действительно
попали. Несколько снарядов 20-миллиметровой пушки прошили на  излете  правое
крыло "сухого", перебив несколько трубопроводов и электрожгутов. Дублирующая
гидросистема  не  дала  самолету  Корсара  потерять  управление,  но   ручка
мгновенно потяжелела, и маневр уклонения получился вялый.
   "Доигрался! Ничего, спокойно, еще ниже... Ну, братушки, где же вы? Должны
быть где-то здесь!"
   Два "лайтнинга", красивым уступом преследовавшие СУ-37,  тоже  снизились,
готовясь добить подраненную добычу. Под ними проносились  обожженная  земля,
неубранные  поля,  островки  сгоревших  сел.  Вдруг  навстречу  американским
самолетам откуда-то  снизу  потянулись  желто-красные  трассы,  и  Корсар  с
радостью увидел  -  на  пригорке  возле  одного  из  сел  стоял  с  пусковым
контейнером старой "Стрелы" на плече маленький человечек.
   С земли по американским самолетам стреляли и из автоматов, и из винтовок,
и даже из пистолетов, стреляли сербские солдаты, которые готовились отразить
здесь последнюю атаку, отразить или погибнуть.
   Первый F-22, пролетевший через шквал огня, не получил видимых повреждений
- он просто  плавно  снизился  и  врезался  в  каменистую  землю,  превратив
невысокий  пригорок  в  подобие  пробудившегося   вулкана.   Пилот   второго
"лайтнинга" легко уклонился от "Стрелы" и, не обращая внимания  на  огонь  с
земли, выпустил в сторону самолета Корсара последнюю  ракету,  а  затем,  не
отслеживая ее полета, повернул в сторону, одновременно набирая высоту.
   Маневр оказался для него роковым -  на  холме,  рядом  с  потемневшей  от
времени  белокаменной  часовней   при   кладбище,   стояла   замаскированная
самоходная зенитная ракетная установка, та самая, которую сняли с передового
рубежа защиты горного аэродрома и отправили на фронт вместе с ее экипажем.
   Сидевший на месте командира расчета Славко,  богатый  племянник  богатого
дядюшки, купивший эту  машину  на  собственные  деньги,  злобно  смотрел  на
приближающиеся  самолеты.  Он  вручную  управлял  положением  контейнеров  с
ракетами, держа их постоянно нацеленными в сторону "лайтнинга"  и  в  то  же
время осознавая, что ни одна ракета все равно  не  сумеет  попасть  в  такую
цель... Вот если бы этот самолет был не на фоне земли!
   Но тут выстреливший по Корсару истребитель  начал  набор  высоты,  и  его
очертания четко обозначились на фоне неба.  Лужице,  не  веря  своей  удаче,
мгновенно воспользовался ситуацией и скомандовал: "Пуск!" - ведь ракеты  его
комплекса были оснащены фотоконтрастной системой наведения,  ауж  что  может
быть контрастнее распластанного силуэта "лайтнинга"?

   Два  взрыва  прогремели  в  воздухе  почти  одновременно,  оборвав  собой
свистящий рев реактивных двигателей, и две дымные кляксы повисли в  воздухе.
Из одной вывалился СУ-37, а вернее то, что от него осталось, и в сторону  от
падающего самолета отлетел  маленький  черный  предмет,  над  которым  через
несколько секунд расцвел купол парашюта. А  на  том  месте,  где  выпущенные
Славко ракеты настигли F-22, парашют так и не появился. Лишь через несколько
дней был найден изуродованный труп пилота. Он сумел  катапультироваться,  но
тросик вытяжного парашюта перебил осколок "Стрелы".
   Авианосное соединение. Данные перехвата
   Генерал-лейтенант Джозеф Харбергер мрачно смотрел прямо в  лицо  сидящего
напротив полковника, который отвечал за снабжение сражающихся на суше частей
боеприпасами. Полковник под взглядом генерала чувствовал себя очень  неуютно
и на всякий случай перебирал в уме ошибки, сделанные им  за  время  операции
"Горец", лихорадочно готовя объективное оправдание каждой из  них.  Впрочем,
он понимал, что сейчас начальству не до него.
   Беспокоился снабженец зря. Ему  просто  не  повезло  -  он,  в  общем-то,
случайно  оказался  сейчас  в  большой   кают-компании   авианосца   "Теодор
Рузвельт", превращенной в место штабных совещаний, и случайно же  его  место
оказалось напротив командующего. Харбергеру действительно было не до проблем
со снабжением, и его недобрый взгляд не был адресован кому-то  конкретно,  а
лишь отражал общее настроение генерала.
   Только что державшийся на почтительном  расстоянии  от  места  боя  АВАКС
передал, что его РЛС  отследила  падение  третьего  бомбардировщика  из  тех
шести, что выделило стратегическое авиационное командование  для  проведения
"провокационного" налета на горы Шар-Планина. Кроме того,  служба  перехвата
на самом авианосце продолжала фиксировать активный радиообмен  на  частотах,
используемых в приемо-передающих станциях русских истребителей.
   На  компьютерной  карте,  высвеченной  на   проекционном   экране,   тоже
отражалась воздушная обстановка, но изменения там  происходили  с  небольшой
задержкой. Вот и теперь, несмотря на  доклад  с  самолета-наблюдателя,  В-52
Ника Риверса продолжал  возглавлять  группу  бомбардировщиков.  Его  отметка
погасла  только  через  полминуты  после  того,  как  в  небе  над   Сербией
пересеклись пути двух ветеранов Вьетнама. Погас и красный символ  одного  из
"сухих".
   - Это что? Три бомбардировщика потеряны за один сербский  истребитель?  -
не выдержал Харбергер. - Чем заняты "лайтнинги"?!!
   Командир авиационного крыла "Рузвельта", который  втайне  радовался,  что
там, над горами, дерутся не его подчиненные, пояснил:
   - Судя по всему, им сейчас тоже несладко... Похоже, они таки выманили  из
укрытия ту  эскадрилью  асов-наемников,  о  которой  нам  постоянно  твердит
разведка. Наверное, против нее мы выделили слишком мало сил.
   "Мы выделили! - зло подумал Харбергер. - Сам и выделил. Упирал на то, что
малозаметные F-22 пощелкают сербские СУ как орехи.  А  виноват  всегда  я...
Так, а это что? "Лайтнинг" сбит?!!!"
   На самом деле на схеме были отмечены уже два потерянных  истребителя,  но
генерал не заметил второго, разбившегося  после  тарана  Деда,  и  никто  из
присутствовавших офицеров не осмелился обратить на это внимание шефа.
   Тем временем  бомбардировщики  легли  на  обратный  курс,  и  над  горами
остались лишь пять самолетов - два сербских СУ-37 и  три  F-22.  Две  машины
вскоре снизились настолько, что локаторы АВАКСа их потеряли  и  сопровождали
теперь только три уходивших в сторону замершего сербско-боснийского  фронта.
Но вот и они пропали из поля зрения.
   - Да что это такое! Поднимите АВАКС выше! - распорядился Харбергер.
   - К сожалению, нельзя, сэр. После той потери командование запретило своим
самолетам заходить в вероятную зону поражения ракетами дальнего действия,  -
сообщил один из офицеров обеспечения.
   - Какого черта вы тут лезете со своими умными комментариями! Сам знаю!  -
нашел наконец выход своему раздражению генерал.
   - Давайте сюда все, что идет перехватом, все доклады наземников!
   - Есть, сэр. Немного времени, сэр, - откликнулся кто-то.
   Наступила тишина,  прерываемая  короткими  репликами  операторов.  В  эти
минуты над горами Шар-Планина  и  холмами  у  Каливны  как  раз  происходила
развязка последнего боя "эскадрильи асов-наемников" - ведь только так хотели
думать о трех русских летчиках американцы.
   * * *
   Пилот поврежденного "лайтнинга"  был  слишком  занят  своими  проблемами,
чтобы оглядываться назад, и падения самолета Казака он  просто  не  заметил.
Зато это падение видела последняя из оставшихся на  горной  базе  девушек  -
операторов  связи.  Бомбы   с   американских   бомбардировщиков   перепахали
посадочную полосу, разметали немногочисленные дома поселка,  но  вырубленные
десятки лет назад в скалах укрытия выдержали их удары. И теперь эта девушка,
выполняя  инструкции  подпоручика  Малошана,  включила  заранее  настроенный
передатчик.
   Если бы в воздухе находился еще кто-нибудь из русских летчиков,  например
Корсар, он был бы немало удивлен, услышав свой собственный голос,  требующий
очистить полосу и подготовить заправщик, и голос Хомяка, сообщающий  о  том,
что у него в баках керосина еще минут на двадцать полета, а  потом  придется
срочно идти вниз.
   Эти реплики были записаны еще до  того,  как  русские  летчики  пересекли
границу бывшей Югославии. Когда-то  -  кажется,  давным-давно,  хотя  прошло
всего-то несколько месяцев - эти же голоса с кассеты имитировали  катастрофу
самолетов в горах, чтобы создать у противника иллюзию своей  гибели.  И  вот
теперь этот прием был применен вновь, но уже с прямо противоположной целью -
уверить врага, что  погибшие  на  самом  деле  самолеты  как  бы  продолжают
оставаться в строю.
   * * *
   - Господин генерал! Сербские самолеты заходят на посадку.
   - Что?! Экипажи с В-52 доложили, что видели полосу и накрыли ее  бомбовым
ковром! Им некуда заходить!
   - Сэр,  -  офицер  обеспечения  не  смутился,  -  перехвачен  радиообмен,
характерный при заходе на посадку. Язык общения - русский, анализ голосового
спектра адекватен данным,  что  у  нас  уже  есть.  Пеленги  также  примерно
совпадают.
   -  Адекватен...  Извольте  говорить  внятней!  Почему  пеленги  совпадают
примерно?
   - Потому что из-за сложного рельефа снять пеленги точно не представляется
возможным.
   В большой кают-компании повисло молчание.  Полковник-снабженец,  которого
мало трогали подробности воздушного сражения,  сидел  и  тихо  проклинал  ту
минуту, когда решил  именно  сейчас  сунуться  к  генералу  с  приказами  на
подпись.
   - Так...  -  наконец  проронил  Харбергер.  -  Значит,  мы  угробили  три
бомбардировщика и четыре истребителя, а в итоге сербы не досчитались  только
одной машины? Президент сегодня услышит веселый доклад! Господа офицеры,  из
вас никто гомосексуализмом всерьез не занимается?
   Ошеломленные присутствующие промолчали. Тогда генерал пояснил свою мысль:
   - В противном случае запасайтесь  вазелином,  а  то  с  непривычки  будет
больно. Я давно в армии и прекрасно представляю, что с нами сделает  сначала
президент, а потом и все остальные, когда узнают о том, что произошло.
   Нейтральная полоса. Финал "Горца"
   К полудню бой постепенно сошел на нет, прекратился, словно сгустившаяся в
израненной долине неожиданная для осени жара заставила  воюющих  подумать  о
сиесте.
   Майор Тамашаивич заправил в раскаленный солнцем и  непрерывной  стрельбой
пулемет свежую ленту, с лязгом передернул затвор и взглянул на небо. По нему
плыли жидкие, похожие на клочья дыма облака. Голова кружилась.  Кажется,  он
слишком устал. Майор поморщился от рези в глазах и опустил  взгляд  вниз,  в
долину. Можно было подумать, что сражение здесь длится уже  несколько  дней,
настолько обожженной казалась земля.
   Но для майора эти часы промелькнули как минуты - вроде только что  они  в
темноте зацепились за  эту  высотку,  и  вот  уже  вокруг  него  оставалось,
наверное, десятка два тех, кто еще мог держать в руках  оружие  и  стрелять,
стрелять, задыхаясь от боли, ненависти и пороховой  гари.  Остальные  лежали
разбросанные в камнях так, как их застигла смерть.  Над  липкими  буроватыми
лужицами  густо  роились  мухи.  Раненых  было  не  слышно.  В  тыл   уходил
единственный, насквозь простреливаемый проселок, и  последнюю  их  партию  в
сопровождении тоже раненого штабиста Шелангера попытались  вывезти  по  нему
ночью,  на  армейских  грузовиках.  Правда,  они  смогли  проделать   только
полдороги,  движение  перекрыл  тактический  американский  десант,  и  отряд
Тамашаивича оказался отрезанным. Так что теперь раненых сербов избавляли  от
мук обильно сыпавшиеся с неба кассетные бомбы, снаряды и пули.
   А сколько полегло хорватов? Сто, полтораста? Тамашаивич не  знал  ответа,
но был уверен -  мало!  Его  "коммандос"  могли  бы  продать  свои  жизни  и
подороже, если бы не "интрудеры", "ягуары", "миражи" - в голове у  него  уже
перепутались все эти крылатые, одинаково несущие смерть тени, - если  бы  не
хорватские гаубицы  американского  производства,  заваливавшие  его  позицию
155-миллиметровыми  снарядами.  А  еще,  говорят,  вчера  днем  были   сбиты
последние русские самолеты...
   Тамашаивич  думал  о  том,  что  эти  кроаты  в  американском  кевларе  с
германскими  винтовками  и  славянскими  лицами,  конечно,  пройдут   сквозь
замирающий огонь  смертельно  раненного  батальона  и  кто-то  из  них  даже
перешагнет через его труп, - но это еще не будет  их  победой.  Еще  покажет
себя Шелангер. Майор вдруг представил некогда лощеного штабиста -  раненого,
с зелеными резервистами и дамской ротой  сдерживающим  американский  десант.
Представил  -  и  невольно  усмехнулся.  Конечно,  продлится  это   недолго.
Вероятно, только до вечера. Затем пойдет фронт.  Это  дело  ближайших  дней,
максимум - недель. И тогда Сербии уж точно найдется место лишь  в  учебниках
истории и мемуарах. Хорошо, что он, майор погибающей  армии,  этого  уже  не
увидит. Он и многие, многие другие. Пусть Сербия падет, но падет она тогда и
оттого, что просто не останется тех, кто мог бы ее  защищать.  И  это  будет
означать, что народ выполнил свой долг перед  Родиной,  не  отступил,  когда
против нее был весь мир!
   - Господин майор, - прервал невеселые мысли  Тамашаивича  голос  солдата,
который в последние дни  стал  прямо-таки  его  тенью.  -  Как  вы  думаете,
подберет кто-нибудь мою гармонику, если я положу ее под камень?
   - Отстань, Джуро! Лучше раздави свою музыку сразу, чтобы кроат  ее  потом
не слюнявил!
   - Нет, господин майор, жалко давить. Пусть себе играет проклятый...
   Лицо у солдата Джуро черное, руки тоже. Только глаза светлые  да  полоски
на щеке, где провел пальцами, и, видно, давно, потому  что  грязные  струйки
пота поперек них уже  успели  высохнуть.  Светлый  никель  губной  гармошки,
которую он заботливо прячет между валунами, сохранит  черные  следы  от  его
пальцев.
   - Что, Джуро, музыку свою  хоронишь?  Погоди,  может,  еще  поиграешь!  -
раздался хриплый голос последнего оставшегося в живых радиста.
   Он  на  локтях  приполз  от  своего  тоже  последнего,  чудом  уцелевшего
передатчика,  волоча  перебитую  ногу  в  толстенных  лубках  из  скрученных
проволокой досок. Радист тяжело дышал, и Тамашаивич помог ему перебраться  в
свое выложенное камнями и дерном "рабочее место".
   - Радиообмен, господин майор. Даже два. Ожил штаб  корпуса  -  приказ  не
предпринимать первыми агрессивных действий!
   Предатели. Тамашаивич устало поморщился. Вот  уж  кто  давно  купил  себе
теплое местечко в "новой