ре,  который  был  в
центре открыт, и где стоял сложный счетчик Гейгера.
   -  Это  и  есть  аппарат  радиоуглеродного  датирования,  на  котором  мы
испытывали находки профессора Монти, - сообщил французский  химик.  -  Когда
пять или шесть лет  назад  профессор  Монти  прибыл  сюда,  чтобы  попросить
произвести окончательные опыты, ему уже сообщили, что он должен передать мне
очень маленькие кусочки пергамента  и  папирусов,  раскопанных  им.  Доктору
Либби требовалось около тридцати грамм - около унции - льняного  волокна  из
находок Мертвого Моря, чтобы установить датировку. Наш процесс с тех  времен
сделался более сложным и умным. В оригинале доктор Либби использовал твердый
уголь, который он растирал внутри  цилиндра,  как  будто  покрывая  краской.
Такой как у него метод требовал приличного  количества  бесценного  древнего
материала. Теперь же, как я  уже  сказал,  мы  улучшили  саму  процедуру,  и
исследуемого материала нам нужно гораздо меньше.
   - Скажите пожалуйста, какое количество пергамента и папируса понадобилось
вам взять у профессора Монти?
   Французский профессор одарил гостя улыбкой.
   - К счастью, очень-очень  мало,  поскольку  нам  нужно  было  сжечь  его.
Сомневаюсь,  чтобы  профессор  Монти  отдал  бы  нам  больше.  Что  касается
древесного угля, то я могу работать с тремя граммами.  Для  дерева  мне  уже
нужно около десяти граммов. Чтобы испытать  находку  профессора  Монти,  мне
понадобилось пятнадцать граммов - около половины унции  -  пергамента  и  по
двенадцать граммов от каждого папируса.
   - И вы сожгли их? - спросил Ренделл,  поднося  свой  диктофон  поближе  к
ученому.
   - Не сразу, - ответил на это Обер. - Для начала,  каждый  образец  должен
быть очищен, освобожден, химически и физически, от  всяких  следов  внешнего
углерода,  который  мог  бы  загрязнить  образцы  после  того,  как   клетки
оригинального вещества умерли.
   - Вы имеете в виду  загрязнения  или  заражения  радиацией  от  испытаний
атомных или водородных бомб?
   - Нет, они не влияют на уже мертвую материю, - ответил на это Обер.  -  Я
взял каждый  из  предоставленных  профессором  Монти  образцов  и  тщательно
очистил их, чтобы исключить чужеродные  элементы,  такие  как  корни,  следы
любых иных отложений, которые могли загрязнит их и  повлиять  на  испытание.
Сделав это, я сжег каждый образец пергамента и папируса в потоке  кислорода,
пока тот не превратился в золу. Угольная кислота,  полученная  из  продуктов
сгорания была очищена, высушена  и  введена  в  этот  измерительный  счетчик
Гейгера. Счетчик имеет объем в один литр...
   - Менее двух пинт?
   - Правильно, - сказал профессор Обер. - Помимо всего, как  вы  уже  могли
заключить из того, как аппарат сделан, мы должны защититься от любой внешней
радиации, которая может помешать исследованиям и дать не правильный  отсчет,
а следовательно - не правильную дату. Voil(... Мы поместили золу папируса  и
пергамента, предоставленного профессором Монти, в  пробирки  и  начали  наши
испытания.
   Увлеченный предметом исследований, профессор Обер пустился в подробнейшее
описание процесса испытаний. Он говорил об усилительной цепочке,  окружающей
ртутный  цилиндр,  о  том,  как  импульсы  счетчика  Гейгера  смешиваются  в
противофазе с импульсами пропорционального счетчика, о космических лучах и о
рентгеновском излучении...
   Ренделл совершенно потерялся во всем этом, но слова Обера записывались на
магнитной ленте, и Ренделл пообещал себе, что как только Лори Кук  переведет
их на бумагу, он сможет найти кого-нибудь в Амстердаме, кто объяснит их  ему
поподробнее.
   - Ага, понимаю, - пробормотал он.  -  И  как  долго  шли  все  испытания,
профессор?
   - Две недели. Но это все происходило почти шесть лет назад. Сейчас у  нас
имеется удивительно улучшенный счетчик, с помощью которого  испытания  можно
было бы провести за один день. Тесты Монти же заняли две недели.
   - И что же вы в конце концов узнали?
   - Что мы можем датировать эти граммы пергамента и папирусов  в  диапазоне
двадцати пяти лет от времени, их создания, когда ими воспользовались.
   - И что же это были за даты?
   - К счастью, я имел возможность сообщить профессору Монти, что измерения,
проведенные на  нашем  аппарате,  никак  не  отрицают  датировку  Пергамента
Петрония на 30 год нашей эры, а Евангелия от Иакова - на 62 год  нашей  эры.
Короче, я мог убедить профессора Монти, что наиболее современная  аппаратура
двадцатого века подтвердила факт - отметьте себе, мсье,  факт  -  того,  что
пергамент мог происходить из того периода, когда  Понтий  Пилат  вынес  свой
приговор Иисусу Христу, а папирусы могли происходить из времени, когда  брат
Иисуса еще был  жив,  чтобы  иметь  возможность  записать  истинную  историю
Мессии. Находки из Остиа Антика были по-настоящему аутентичными.
   - Так что относительно них не осталось никаких вопросов? -  удостоверился
Ренделл.
   - Совершенно никаких.
   Ренделл выключил свой диктофон.
   -  То,  что   вы   сделали   и   рассказали,   профессор,   поможет   нам
прорекламировать Международный Новый Завет по всему миру.
   - Очень рад был сотрудничать. - Профессор Обер глянул на свои часы.  -  У
меня тут поручение от моей супруги пригласить вас на  ленч.  Как  вы  насчет
ленча, мсье Ренделл?
   - Не хотелось бы навязываться...
   - Никаких отказов. Мы еще поговорим. Мне самому это очень нравится.
   - Благодарю вас. Кстати, я свободен до самого вечера, когда отправлюсь на
поезде во Франкфурт.
   - Ah, bon. Вы направляетесь на встречу с герром Хеннигом. Вы найдете  его
менее  таинственным,  чем  был  я.  -  Обер  повел  Ренделла  к  выходу   из
лаборатории. - Если вы не против, мы заскочим в Собор Парижской  Богоматери,
чтобы передать им результаты исследований по изображению Христа,  которое  я
исследовал. А потом мы встретимся с мадам Обер в "Кафе де Клюни". Нам  будет
весьма приятно перекусить с вами.
   После этого в  принадлежащей  профессору  Оберу  самой  последней  модели
"Ситроена" Ренделл пережил не самую приятную поездку:  его  ноги  все  время
тормозили по полу на всем пути через Сену до  собора  Парижской  Богоматери.
Охранник, узнав Обера, сразу же указал им место для стоянки.
   У главного, западного входа в собор Обер оставил Ренделла, сказав ему:
   -  Я  буквально  на  минутку.  Мне  нужно  лишь  передать  отчет   одному
священнику.
   Ренделл собрался было зайти  в  собор,  но  решил,  что  раз  Обер  скоро
вернется, остаться на солнышке, наблюдая за туристами различных цветов кожи,
шастающими во всех  направлениях.  Через  пару  минут  профессор  и  вправду
вернулся.
   - Вы заметили каменную резьбу над порталом?  -  спросил  Обер.  -  Я  сам
заинтересовался ею  после  моего  включения  в  дела  Международного  Нового
Завета. Конечно, вы знаете,  что  не  сохранилось  никаких  изображений  или
скульптур Христа, сделанных в  Его  время.  Они  и  не  могли  существовать,
поскольку их никто не мог  сделать.  Евреи  -  ведь  первые  христиане  были
евреями - считали создание рисунков или скульптур кощунством. Любые портреты
по еврейским законам были запрещены. Конечно, в Ватикане имеется изображение
Иисуса, согласно легендам, сделанное Лукой, и раскрашенное ангелами. Но  это
чушь. Я считаю, что наиболее ранние изображения, обнаруженные в катакомбах и
представляющие Христа, были сделаны около  210  года  нашей  эры.  А  теперь
поглядите вверх, вот сюда...
   Ренделл проследил взглядом за указательным пальцем Обера. На стене собора
была  скульптура,  изображающая   коленопреклоненную   Мадонну,   коронуемую
ангелом, в то время как Христос, стоящий рядом с нею, в короне на  голове  и
со скипетром в своей левой руке, благословляет ее.
   - Эта скульптурная группа называется Коронацией Девы, - объяснил Обер.  -
Создана она в тринадцатом  веке.  Типичный  пример  абсурдности  изображений
Христа в искусстве. Никто из художников не знал, как Он выглядел,  потому-то
все и рисовали Его исключительным  красавцем  в  блеске  славы.  Когда  люди
прочитают евангелие Иакова, они будут шокированы, узнав, как Иисус  выглядел
на  самом  деле.  Что  же  теперь  будет  со  всем  этим  обманывающим  всех
искусством? Видимо, поступят так, как люди поступали во времена  Французской
Революции. Революционеры считали, будто все статуи  ветхозаветных  царей  на
Нотр Дам  -  это  французские  короли,  поэтому  их  сбросили  вниз.  Вполне
возможно, что такое же случится  и  в  этом  году.  А  после  того  все  эти
ненастоящие изображения Господа Нашего  будут  заменены  статуями  реального
Иисуса, такого, каким он был - с семитским носом, некрасивыми чертами лица и
всем остальным. И это будет намного лучше. Лично я верю в правду.
   Ренделл и профессор Обер возвратились в "ситроен" и поехали через Pont de
l’Archeveche, вливаясь в транспортный поток на  набережной  де  ля  Турнель.
Когда эта набережная перешла в набережную де Монтебелло, Ренделл мог  видеть
и завидовать тем беспокойным французам,  которые  копались  среди  старинных
книг и афиш на книжных развалах со стороны Сены. Слева от  себя  он  заметил
лавку, названную "Шекспир  и  Компания",  место  охоты  за  книгами  Джеймса
Джойса.
   Весьма скоро они повернули на широкий бульвар  Сен-Мишель,  и  уже  через
десять минут, обнаружив наконец-то место для стоянки, профессор  Обер  завел
Ренделла в кафе на перекрестье бульваров Сен-Мишель и Сен-Жермен,  где,  как
могло показаться, скрещивались все пути автомобилей  и  пешеходов  с  Левого
берега. Над зеленым навесом, спускавшимся, чтобы прикрыть от солнечных лучей
три ряда лимонно-желтых плетенных  стульев  и  мраморных  столиков,  Ренделл
прочитал: CAF( DE CLUNY.
   - Это одно из самых любимых кафе моей жены, - объяснил профессор Обер.  -
Самое сердце Левого берега. Повсюду молодежь. Через дорогу -  видите  черную
решетчатую калитку? - находится парк с  римскими  развалинами,  возведенными
здесь, в Париже, всего лишь через три сотни лет - даже меньше,  если  верить
Иакову - после Христа. Ну ладно. Габриэль явно еще не пришла. - Он глянул на
свои часы. - Мы приехали чуточку раньше. Где вы, мсье  Ренделл,  предпочтете
расположиться, внутри или снаружи?
   - Только на улице.
   - Поддерживаю. - Большинство столиков были  пустыми,  Обер  направился  к
заднему ряду, выбрал один со стоящими возле него тремя плетеными стульями  и
жестом пригласил Ренделла садиться. При этом  он  щелчком  пальцев  подозвал
одетого в белое официанта. - Не станем заказывать  ленч,  пока  не  дождемся
Габриэль, - объяснил он своему гостю, - но раз уж  мы  здесь,  и  вы  хотите
чего-нибудь  перекусить,  то  я  рекомендовал  бы  omelette  souffl(e  a  la
saucisse. Пока же я закажу нам аперитивы.
   Тут подошел официант.
   - Я закажу себе "Пастис Дюваль", - сказал  Обер  Ренделлу.  -  Un  Pastis
Duval, gar(on.
   - Пусть будет два, - сказал Ренделл.
   - La meme chose pour lui, - перевел Обер официанту.
   Профессор предложил американцу  сигарету,  но  тот  отказался,  предпочтя
трубку. Обер вставил свою  сигарету  в  длинный  мундштук,  закурив  же,  он
вытянул свои ноги и, наблюдая за прохожими, казалось, впервые расслабился.
   Через какое-то  время,  он  потер  свой  выдающийся  нос  и  обратился  к
Ренделлу:
   - Я вот только что подумал о  том,  что  обстоятельства  сложились  столь
странно, что именно мне пришлось подтверждать аутентичность этих документов,
что именно на меня возложили ответственность сообщить о них всему миру,  как
о свершившемся факте.
   - Как это? - спросил у него Ренделл.
   - Потому что сам я никогда религиозным человеком не был, даже наоборот, -
признался Обер, - даже сейчас меня нельзя назвать  ортодоксальным  верующим.
Тем не менее, должен признаться, все что произошло -  я  имею  в  виду  свою
небольшую роль в подготовке новой Библии - повлияло на меня весьма сильно.
   - Вы можете объяснить, профессор, каким же  образом?  -  полюбопытствовал
Ренделл, стараясь не казаться излишне настырным.
   - Это изменило мой кругозор. И  уж  наверняка  повлияло  на  отношения  с
близкими ко мне людьми. Если вы и вправду заинтересованы...
   - Это так.
   Обер, казалось, погрузился в себя.
   - Я рос в Руане, но мое воспитание как католика было весьма слабым,  даже
очень слабым. Мои родители были учителя, и они очень мало  внимания  уделяли
церкви. Говоря по правде, они были свободомыслящими, рационалистами,  что-то
в этом духе. Прекрасно помню, что дома, рядом с изданием  Библии  Шалоннера,
стандартным изданием Rheims-Douai, стоял  томик  "Vie  de  Jesus"  -  "Жизни
Иисуса" Эрнста Ренана -  un  livre  qui  a  fait  sensation,  mais  qui  est
charmant. Простите, я сказал, что это была сенсационная книга, которая очень
мило заявляла о том, что все четыре евангелия  были  всего  лишь  легендами,
чудеса Христовы не могли выдержать научного рассмотрения и были только  лишь
мифами, а вся история с Воскрешением Марии Магдалене лишь  привиделась.  Так
что вы можете представить себе мою юность. Библия и Ренан. Но однажды я  уже
не  смог  продолжать  пребывать  в  столь  амбивалентном  и  шизофреническом
положении.
   - Как же это случилось? - спросил Ренделл. Аперитивы были уже поданы,  он
отпил глоток и ждал продолжения рассказа.
   -  Изменения  во  мне  произошли,  когда  я  поступил   в   Политехникум,
университет,  где,  перед  тем  как  полностью  заняться  химией,  я  изучал
радиосвязь в ее электрическом аспекте. Сделавшись ученым, я полностью отошел
от веры. Я считал, что религия - это merde. Я сделался хладнокровным циником
и сукиным сыном. Вы же знаете, как оно бывает, когда кто-нибудь находит  для
себя нечто новенькое, какое-то новое чувство. Желая высмотреть нечто  вдали,
он перевешивается через ограду так сильно, что может выпасть  за  борт.  Как
только я укрепился в собственном неверии, в личных  научных  достижениях,  я
мог доверять лишь тому и признавать только то, что пришло из лаборатории,  в
результате опытов, что можно было увидеть, услышать,  почувствовать  или  же
доказать логическим путем. Все это  оставалось  во  мне  и  тогда,  когда  я
закончил университет. Я жил и работал только в настоящем, текущем моменте. Я
совершенно не интересовался тем, что будет в будущем или после смерти.  Моей
единственной религией был Факт, никаких тебе  небес  или  преисподних,  один
только Факт.
   Обер прервался, сделал глоток и хихикнул.
   - Говоря о небесах, я сейчас вспомнил, что совершенно  выбросил  небо  из
своей  научной  логики.  Как-то  раз,  несколько  лет  назад,   для   нашего
малотиражного  периодического  издания  я  написал  небольшую  псевдонаучную
статью, в которой  проанализировал  возможность  попадания  на  небеса.  Как
вспоминаю,  я  рассмотрел  единственные  имеющиеся   статистические   данные
относительно размеров рая. Это у Иоанна в его "Откровении", где он пишет: "И
измерил он город тростью на двенадцать тысяч стадий; длина и широта и высота
его равны" . Другими словами, рай -  это  абсолютный  куб,
сторона которого по длине, ширине и высоте равняется тысяче пятистам  милям.
Я вычислил - буду пользоваться вашими, американскими мерами - что  в  объеме
рай состоит из  пяти  сотен  квинтиллионов  кубических  футов.  Если  каждое
людское существо, попадающее в  рай,  требует  для  себя  десять  кубических
футов, чтобы стоять выпрямившись, тогда в небесах имеется место  всего  лишь
для пятидесяти квинтиллионов человек. Но, с времен нашей Библии,  в  которой
Иоанн дал нам меры, на  Земле  жило  и  умерло  триста  шесть  секстиллионов
человек, надеявшихся попасть в рай - намного,  намного  больше,  чем  небеса
способны принять. Получается, что рай уже много веков назад был перенаселен.
Понимаете?
   Ренделл рассмеялся:
   - Разрушительно. И очень разумно.
   - Слишком разумно. Потому что в конце оказалось, что разрушен был  именно
я. В то время, как мой научный подход еще можно было принять, знание  Библии
оставляло желать лучшего. В  следующем  номере  того  же  журнала  появилось
весьма едкое письмо  от  профессора  теологии  из  Парижского  Католического
Института, который жестоко раскритиковал меня за  то,  что  я  невнимательно
читал Новый Завет. Описанное Иоанном было не рай на небесах, но рай на земле
- "И увидал я новое небо и новую землю"  - и  это  видение
небес, новый Иерусалим, истинный Израиль с его двенадцатью вратами и реками,
мог населять только  лишь  "двенадцать  племен  детей  Израилевых".  Короче,
вполне достаточно по размерам для своих целей, и город уже не казался  столь
перенаселенным. Что же, для меня это было уроком избегать применения научных
стандартов к Библии. К тому же, я вовсе и не думал,  что  такое  место,  как
рай, может вообще существовать.
   - Я  и  не  думаю,  чтобы  значительное  число  людей  тоже  считали  его
существующим, - заметил Ренделл. -  Что  ни  говори,  не  все  люди  в  мире
являются  столь  ортодоксальными  верующими.  Многие,  включая  даже   самых
религиозных, не воспринимают Библию буквально.
   - И тем не менее, слишком многие верят в рай, в  жизнь  после  смерти,  в
личного Бога, в старинные поверья. Они верят не по причине разумной веры, но
из-за страха. Они боятся не верить. Они не  осмеливаются  задавать  вопросы.
Мсье  Ренделл,  я  же  всегда  задавал  вопросы.  Я  отказывался  верить   и
предаваться тому, чего не воспринимал мой научный и рациональный разум. Этот
скептицизм принес мне много неприятностей после женитьбы, в течение всех лет
супружества.
   - И как давно вы женились, профессор?
   - В прошлом месяце исполнилось девять лет. Моя жена, Габриэль, родилась в
исключительно ортодоксальной, придерживающейся всех  правил  и  наставлений,
богобоязненной семье. Как и ее родители, которые все еще живы, она верит, не
задавая никаких вопросов. Ее отец и мать, особенно  первый,  всегда  держали
дочь в полнейшем подчинении. Ее отец - это один  из  богатейших  французских
промышленников,  занимающих  особое  место  в  иерархии  мирян   европейской
римско-католической церкви. Отец Габриэли является одним из лидеров Sociedad
Sacerdotal de la Santa Cruz et Opus Dei. В  основном  его  знают  как  "Опус
Деи". Кое-кто, уже не столь открыто, обзывает это  объединение  Octopus  Dei
  или  же  Святой  Мафией.  -  Обер
внимательно изучал Ренделла. - Неужто вы не слышали про "Опус Деи"?
   - Я... Не думаю.
   - Ладно, тогда расскажу попроще. "Опус  Деи"  был  создан  в  Мадриде,  в
течение 1928 года испанским юристом, ставшим впоследствии священником, звали
его Хосе Мария  Экскрива.  В  печати  эту  организацию  характеризовали  как
элитарный,  полусекретный  католический  орден,  созданный  с  целью   вновь
христианизировать западный мир. При  этом  требовалось,  чтобы  члены  этого
ордена  -  всего  лишь  два  процента  из  них  были  священниками  -   вели
христианский образ жизни и претворяли идеалы евангелий в жизнь.  Из  Испании
"Опус Деи" распространился по  всему  миру,  сначала  во  Францию,  затем  в
Соединенные Штаты и еще в семьдесят государств, пока,  наконец,  Ватикан  не
начал сотрудничать с ним. В "Опус Деи" действует, наверное - никто не  может
знать точно - сотня тысяч членов, вполне возможно, что их даже вдвое больше.
Они пытаются влиять на бизнес и экономику, на правительства и  политику,  на
образование и молодежь, повсюду на земле. Эти  мирские  иезуиты,  как  я  их
называю, обязаны принимать обеты бедности, послушания, безгрешности - но все
эти обеты интерпретируются для членов организации, как, например, для  моего
тестя,  весьма  своеобразно:  это  означает,  что  богатые  могут  верить  в
добродетель бедности, оставаясь при этом богатыми; они  могут  декларировать
послушание  Богу,  но  многие  из  них  верят,  что  можно  поступать  и  не
по-божески,  если  это   необходимо;   они   обязаны   придерживаться   духа
непорочности, но когда вступают в брак, заводят любовниц и  детей  -  и  при
этом гов