м для отдачи распоряжений своим  подчиненным,  для  связи  со  своей
дочкой Джуди в Сан-Франциско и с родителями в Оук  Сити.  Но  большую  часть
собственного времени он  посвящал  написанию  книги,  своей  противо-Библии,
накрепко закодированной в его мозгу.
   Нет, эти месяцы не были самыми лучшими месяцами его жизни. Он  чувствовал
себя  запутанным,  разбитым,  жалеющим  себя,  но  в   большей   степени   -
запутавшимся и сконфуженным. Он писал и пил, и пытался выдавить из себя  яд.
Он заполнял строками страницу за страницей  и  тут  же  рвал  их,  полную  и
подлинную  историю  Воскрешения  Два,  рассказывал  о  собственных   с   ним
отношениях, о разрешении  тайны,  представленной  ему  Лебруном  в  Риме,  о
собственных несчастных приключениях  во  Франции,  короче,  обо  всем  -  за
исключением Анжелы. О ней он умолчал.
   Во время создания книги  Ренделл  иногда  испытывал  чувство,  что  пишет
величайшую детективную историю всех времен и народов. В другие же дни он был
уверен,  что  никогда  ему   не   удастся   передать   религиозную   фальшь,
мошенничество  и  лицемерие,  в  то  время  как  его   де-садовские   пальцы
выплясывали  на  клавиатуре  пишущей  машинки.  Через  пару  часов  ему  уже
казалось, и он был свято уверен в том, что создает лишь самый откровенный  и
обнаженный автопортрет больного и циничного параноика, который  никогда  еще
не был представлен в литературе.
   Он пил и писал, и книга плыла к своему завершению на волнах целой реки из
виски.
   Когда он закончил, катарсис исполнения изгнал из его жил последнюю  каплю
яда. Оставшееся же  представляло  собой  пустую  скорлупу  его  собственного
одиночества и неудовлетворенного смятения.
   Когда осень подморозила траву, он уехал с фермы в Вермонте и  возвратился
в Нью-Йорк с рукописью. Он спрятал ее в  рабочем  сейфе,  код  которого  был
известен только ему самому и Ванде. Он не знал, то ли оставить ее как  часть
усилий по изгнанию таившихся в нем сатанинских сил, которые никогда не будут
представлены   общественности,   то   ли   все    же    напечатать,    чтобы
противодействовать монстру Франкенштейна, уже захватившего всю его страну, а
вместе с ней и половину всего мира.
   Ренделл прекрасно знал и  был  уверен,  что  за  всю  историю  литературы
никогда еще не было столь абсолютного  успеха,  которым  сейчас  пользовался
Международный Новый Завет. Куда бы вы не  посмотрели,  вас  встречала  Книга
Книг, пытаясь обратить в  свою  веру,  стараясь  опутать  и  заглотить  вас.
Радиостанции и телеэкраны, казалось, днем и ночью были заполнены только  ею.
Ренделл считал, что помимо Нового Завета оттуда исходило мало что.  Не  было
дня,  чтобы  газеты  и  журналы  не  выходили  с  подвалами  и  разворотами,
посвященными истории Международного Нового Завета, с  подборками  фотографий
или новыми рекламными объявлениями.  Когда  вы  отправлялись  за  покупками,
посещали бар или обедали в ресторане, везде  слышали  как  обсуждают  только
это.
   Барабаны грохотали без устали,  и  харизматический  новый  Христос  вновь
собирал души, бесчисленное количество душ. Некоторое снижение уровня насилия
приписывалось  возвратившемуся  Христу.  За  улучшения  в  экономике   хвалу
возносили опять же Христу. Снижение количества наркоманов тоже было заслугой
Христа.  Окончание  какой-то  войны  и  начало  мирных  переговоров,   общее
благосостояние и чувство эйфории  вместе  с  ощущением  всеобщего  братства,
охватившие землю, тоже объявлялись чудом воскресшего Иисуса.
   Из одной заметки Ренделл узнал, что Международный Новый Завет  в  твердой
обложке в одних только Соединенных  Штатах  был  продан  в  количестве  трех
миллионов экземпляров; в других странах объем продаж  оценивался  на  уровне
сорока миллионов копий. И все это за три-четыре месяца.
   Ренделл начал раздумывать над тем, что его  разоблачение  все-таки  нужно
опубликовать. Его книга будет камнем, выпущенным  в  Голиафа.  Брошенный  из
пращи подготовленной  им  кампании,  он  может  нанести  громадному  монстру
неожиданный удар, свалить его и покончить с ним, покончить с ложью.
   Именно  в  момент  подобных  размышлений  Ренделла  настиг   долгожданный
телефонный звонок от Огдена Тауэри III, главы конгломерата по имени  "Космос
Энтерпрайсез".  Контракты,  связанные  с  поглощением  фирмы  Ренделла  и  с
гарантией его беспечной жизни в будущем, были давным-давно уже  приготовлены
и ждали только подписей - подписей Тауэри и его собственной. Но  сейчас  все
находилось в состоянии непонятной подвешенности. Кроуфорд пытался  пробиться
через сплоченные ряды юристов Тауэри, но это ему никак не удавалось. Поэтому
Тэд никак не мог понять, что же происходит. Ренделл подозревал,  что  ему-то
как раз все понятно. Уилер, дружок Тауэри, предупреждал его  в  Париже:  Или
пляши под дудку Воскрешения Два, или пожалеешь о последствиях.
   И вот Тауэри позвонил лично Ренделлу.
   Разговор очень краткий,  никаких  лишних  слов,  все  по  теме,  никакого
дружелюбного тона.
   - Ренделл, я уже все слыхал от Джорджа Уилера. У него удивительный успех.
Но он сказал, что ты в этом никак не участвовал. Он говорил, что ты всячески
ставил палки в колеса. Он рассказывал, что ты пытался  саботировать  проект.
Что скажешь на это?
   - Я пытался остановить его, поскольку у меня имеются доказательства того,
что все это подделка.
   - И об этом я тоже слышал. Что это с тобой, Ренделл? Ты  что,  коммунист,
атеист или что-то вроде того?
   - Я не могу продавать того, во что не верю.
   - Слушай, Ренделл, размышления относительно того, во что  верить  или  не
верить, можешь оставить людям типа Уилера или Закери с  президентом,  а  сам
делай свою работу. Сейчас твой контракт лежит у меня на  столе.  Перед  тем,
как подписать его, перед тем, как взять тебя  в  семью  "Космос",  я  должен
знать, на чем ты стоишь.
   - На чем я стою?
   - Что ты намереваешься в будущем делать с  Международным  Новым  Заветом?
Собираешься ли ты снова вредить им, доставлять новые  неприятности,  творить
нечто противозаконное, или как?  Я  имею  в  виду,  типа  всяких  речей  или
написание с публикацией всяких грязных материалов, направленных против нашей
новой Святой Книги? Я хочу знать, а так же Уилер хочет знать.  Если  у  тебя
имеются какие-то подобные намерения, я не желаю иметь с тобой ничего общего.
Если же ты достаточно умен для того, чтобы вести себя как богобоязненный сын
священника, делать то, что заставит твоего отца  гордиться  тобой,  тогда  я
тоже с тобой. Но вначале мне нужно иметь это от тебя в  письменном  виде,  в
качестве дополнения к контракту,  перед  тем,  как  я  его  подпишу.  Говоря
юридически,  посредством  этого  дополнения  к  нашему  контракту,  тебе  не
разрешается  говорить   или   публиковать   что-либо,   способное   помешать
Международному Новому Завету. Если ты дашь  подобные  гарантии,  тогда  и  я
смогу гарантировать, что "Космос" примет  тебя.  Так  каким  же  будет  твой
ответ: да или нет?
   - Возможно.
   - И что, черт подери, это должно значить?
   - Мистер Тауэри, это  означает,  возможно  -  да,  возможно  -  нет.  Это
означает, что я никогда не принимаю важных решений,  хорошенько  не  подумав
перед тем.
   - Хорошо, думайте быстрее, молодой  человек.  Надеюсь  получить  ответ  в
последний день года.
   Он положил трубку, и все, а Ренделл чувствовал себя как оплеванный.  Одно
дело, когда тебя только суют в  Воскрешение  Два.  Позволить  себе  потерять
договор с  "Космос  Энтерпрайсез"  было  совершенно  другим  делом,  намного
серьезнее, поскольку вопрос продажи фирмы  и  ее  поглощения  был  для  него
жизненно важным, его единственным безопасным выходом из крысиных гонок,  его
спокойствием и независимостью в будущем. Вот только новые  поставленные  ему
условия были для него крайне болезненными, он чувствовал  себя  не  в  своей
тарелке и пытался сравнить важность контракта, лежащего сейчас  на  столе  у
Тауэри, с рукописью разоблачительной книги, покоящейся в его личном сейфе, и
ему не было еще ясно, что перевесит в конце концов.
   Несколькими неделями спустя случился еще один телефонный звонок,  который
привел к еще большей запутанности в голове Ренделла.  Несколько  месяцев  он
пытался связаться с Джимом Маклафлином только лишь с целью сообщить, что  по
причинам, которые в настоящее время не могут быть раскрытыми (снова Тауэри и
"Космос"), Ренделл не может  сдержать  свое  обещание  поработать  в  пользу
Рейкеровского Института. Маклафлина  все  это  время  нельзя  было  поймать,
поскольку он вечно находился в секретных экспедициях.
   - Сейчас он уже вернулся и ждет разговора, - сообщила Ренделлу  Ванда.  -
Он звонил откуда-то  из  округа  Колумбия  и  сообщил,  что  по  возвращению
обнаружил целую кучу сообщений и писем от тебя и Тэда Кроуфорда, он  страшно
сожалеет о том, что был столь невнимательным, но он находился  где-то  очень
далеко, где работал двадцать пять часов в сутки. Теперь  он  страшно  желает
переговорить с тобой, поскольку у него имеются планы для твоей  кампании  по
продвижению его первой "Белой Книги", направленной против крупного  бизнеса.
Соединить тебя с ним?
   У Ренделла не оказалось мужества сказать Маклафлину все то, что следовало
сказать.
   - Нет, Ванда, не сегодня, у меня нет настроения. Знаешь что,  скажи  ему,
что я уехал в аэропорт,  мне  снова  нужно  лететь  в  Европу  по  какому-то
срочному делу. Скажи, что через месяц я вернусь и позвоню  ему.  Обязательно
позвоню еще до конца года.
   Самый лучший способ решения проблемы, посчитал он в тот день, это  просто
проигнорировать ее. Если не становиться с ней лицом к лицу, она может просто
испариться. Если же проблемы уходят, значит - их и не существует. Во  всяком
случае, до самого конца года.
   Естественно, самый лучший способ решить проблему - это проигнорировать ее
и выпить.
   Потому-то он и пил, начиная с конца октября, весь ноябрь и большую  часть
декабря - он пил как в старые времена. Он потреблял  алкоголь  галлонами,  в
качестве противоядия от проблем, связанных с мыслями и бизнесом,  от  общего
замешательства, от одиночества. Единственной  проблемой  стали  пробуждения,
потому что в этот момент ты был трезвым и совершенно одиноким.
   Никогда еще в своей жизни не чувствовал  себя  столь  одиноким  -  что  в
постели, что вне ее.
   Зато он помнил старинное лекарство от этой напасти, и теперь принимал его
в огромных дозах.
   Девицы,  женщины,  которые  выглядели  намного  лучше   раздетыми   и   в
горизонтальной позиции - они были повсюду, и их всегда было  легко  выловить
для успешного загула - вот он и  обратился  к  ним.  Актрисочки  с  большими
сиськами,  невротичные  цыплята  из  полусвета,  свободные  профессиональные
давалки - все те, кто приходил к нему в офис по делам, все те, кого  он  сам
находил  в  барах  и  дискотеках   или   же   по   объявлениям   в   газетах
(только-спроси-не-желает-ли-она-завести-дружка)  -  все  они  кайфовали  или
пьянствовали с ним, раздевались вместе с ним, трахались вместе с  ним  -  но
потом пришел момент осознания, что он был все так же одинок.
   Ведь до сих пор никакого  участия  не  было,  а  Ренделл  отчаянно  желал
человечности для себя.
   Человеческого контакта, обладавшего значительностью, а не просто секса.
   Как-то ночью, совершенно  нагрузившись,  он  решил  позвонить  Барбаре  в
Сан-Франциско, чтобы только поглядеть, что из этого может выйти,  если  даже
не поможет. Но когда экономка ответила: "Это дом семейства  Бурке",  Ренделл
вспомнил, хотя и через пьяный туман, что  несколько  месяцев  назад  Барбара
вышла замуж за Артура Бурке, и потому грохнул ни в чем не повинную трубку об
стенку.
   Другим вечером, снова пьяный, возможно, что даже сильнее, чем  в  прошлый
раз, и потому настроенный слюняво и меланхолично, он подумал о том, чтобы на
сей раз позвонить своей последней долговременной подруге - Дарлене  Николсон
- где же, черт возьми, могла она  быть?  -  ну  да,  в  Канзас  Сити,  чтобы
вымолить у нее прощение и возвратить в свою постель. Он ни на  мгновение  не
сомневался в том, что она бросит своего дружка, этого зеленого  пацана,  Роя
Ингрема, и прибежит  к  нему.  Но,  уже  подняв  трубку,  он  вспомнил,  что
глупенькая Дарлена изо всех сил мечтала о замужестве, и  как  раз  по  этому
поводу произошел их разрыв в Амстердаме, поэтому он положил трубку на место,
а вместо нее взял в руки бутылку.
   В  своих  болезненных  поисках  Ренделл  даже   рискнул   утратой   своей
замечательной  секретарши  в  течение  последних  трех  лет,  Ванды,  как-то
вечером, уже перед самым уходом с работы, сделав  ей  предложение,  чувствуя
себя и возвышенно, и одновременно паршиво, желая ее, кого-угодно... лишь  бы
не оставаться одному. И она,  эта  замечательная,  полногрудая,  независимая
чернокожая девушка, которая знала его как  облупленного  и  ни  капельки  не
боялась, она только сказала: "Да, босс, я вот только удивлялась, когда же вы
попросите".
   И она соединилась с ним  этой  ночью,  удивительное  тело  цвета  черного
дерева, длинные руки, раскрытые ему навстречу,  розовые  соски  торчали  для
него, пышные бедра раскрылись для него, и она любила его, и это продолжалось
целый месяц ночей. Она соединилась с ним - без какого-либо  расчета,  не  из
желания закрепиться на своей работе, не  из  материнского  чувства,  которое
Ванда испытывала к Ренделлу, но  только  из  чувства  глубокого,  истинного,
человеческого понимания его желаний и его нынешнего  состояния,  поэтому  ее
любовь к нему была только жалостью. И через  месяц,  додумавшись  до  этого,
стыдясь и все же благодаря  от  всего  сердца,  он  освободил  ее  от  своей
постели, чтобы оставить своим большим другом и секретаршей.
   И наконец, на прошлой неделе,  с  почтой  пришел  конверт  с  маркой,  на
которой был штамп: ROMA. Внутри была  чудесная  поздравительная  открытка  -
Счастливого Рождества  и  С  Новым  Годом  -  а  на  обратной  стороне  было
сообщение. Глаза Ренделла поискали подпись отправителя.  Отправитель  звался
очень просто: "Анжела".
   Она часто думала о нем, размышляла над тем, что  он  делает,  молилась  о
том, чтобы ему было мирно и хорошо. Ее отец оставался таким же, ни живым, ни
мертвым, абсолютно не осознавая того чуда, которое открыла миру его  лопата.
У ее сестры все было хорошо, равно как все хорошо было и с племянниками. Что
же касается ее самой, то она была занята,  очень  занята,  особенно  теперь,
когда Библия пошла в свет; Анжела отвечала на сотни писем,  направленных  ее
отцу, она была занята написанием статей и раздачей интервью от  имени  отца.
Но на неделе  она  прилетит  в  Нью-Йорк,  где  Уилер  будет  участвовать  в
телевизионном шоу. Ее приезд намечен утром в Рождество.  Жить  она  будет  в
гостинице "Плаза". "Если ты считаешь, что в этом будет какой-то смысл, Стив,
то я буду рада видеть тебя". А после этого простая подпись: "Анжела".
   Ренделл не знал, что ей ответить, поэтому он и не ответил,  хотя  бы  для
того, чтобы объяснить, что в Нью-Йорке его как раз и не будет, что он обещал
родителям побыть с ними в течение недели между Рождеством и Новым Годом; что
как раз в это время туда же, из Калифорнии в Висконсин, приедет и его  дочь,
так что он никак не сможет встретиться с Анжелой в Нью-Йорке, даже  если  бы
он желал того - или осмеливался желать.
   Письмецо Анжелы было первым трезвым событием, произошедшим с Ренделлом за
пять с половиной месяцев. Второй - стал его приезд в Оук-Сити вчера вечером,
чтобы порадоваться вместе с  семьей  украшенной  блестками  елкой  и  попить
традиционный яичный пунш, лишь слегка  сдобренный  ромом,  чтобы  обменяться
подарками в шикарных упаковках и вместе  с  Джуди  слушать  местную  группу,
распевающую рождественские песни под снежными хлопьями.
   Третий же отрезвляющий момент произошел  здесь,  в  первом  ряду  сидений
Первой Методистской Церкви.
   Совершенно неожиданно Ренделл осознал, что он сидит здесь на  лавке,  что
проповедь Тома Кери закончилась, и что все, кто сидел с ним рядом, все,  кто
дороги его сердцу, родные и знакомые, поднимаются со своих мест.
   И что он увидал, в этот знаменательный момент, это были их  глаза,  глаза
всех их,  ярко  блещущие  надеждой  -  глаза  своей  матери,  благодарные  и
счастливые, и глаза отца, отдаленные и сияющие; они оба, и мать, и отец были
намного моложе, чем Ренделл помнил их из недавнего прошлого,  оба  они  были
возбуждены тем, что прожили  достаточно  долго,  чтобы  увидеть  и  услышать
Слово; глаза своей сестры Клер - более решительные и уверенные, чем ранее, в
этих глазах светилась решимость не ползти  назад  к  своему  имеющему  семью
любовнику и работодателю, а идти  собственным  путем  к  чему-то  совершенно
новому; Ренделл  видел  и  глаза  своей  Джуди  -  собранные  и  задумчивые,
озаренные тем внутренним светом, который подарили  ей  проповедь  и  чувство
взрослости, которое ранее Ренделл в ней не замечал.
   Ренделл оглянулся. Все верующие, по двое и по трое,  группками,  выходили
из церкви. Никогда еще в своей жизни Ренделл не видел  знакомых  себе  людей
такими теплыми, такими добрыми, такими утешенными и уверенными в  себе  и  в
других.
   Это начало и было тем концом, который оправдывает любые средства,  о  чем
Анжела говорила ему во время их последней встречи.
   Средства не имеют никакого значения. Самое главное - это конец.
   Так она сказала.
   И на это он ответил: Нет.
   И сейчас, в это мгновение - поскольку это было Рождество,  поскольку  это
был дом, поскольку это был самый отрезвляющий для него момент  за  последние
месяцы, поскольку он сам был свидетелем того, как рай на земле отражается  в
сотнях глаз - в этот момент он и склонен был бы сказать Анжеле:  Возможно  -
Возможно, самое главное, что считается - это именно конец всего.
   Но полностью он не мог, ни за что на свете быть уверенным в этом.
   Он склонился и поцеловал свою мать.
   - Какое чудо, не правда ли? - спросил он.
   - И подумать только, что я дожила до этого дня, сынок, - ответила  та.  -
Даже если больше таких дней и не будет, для меня и твоего отца достаточно  и
этого.
   - Да, мамочка, - прошептал он. - И снова поздравляю  тебя  с  Рождеством.
Знаешь что, давай-ка ты вместе с Клер, дядей Германом, Эдом Периодом и Джуди
вернетесь домой. А я приеду с папой на той машине,  что  взял  напрокат.  Мы
поедем домой по длинному пути, вспомню, как был мальчишкой, а папа водил  ту
таратайку, помнишь? Но мы не долго, мамочка. Обещаю, мы вернемся, когда  еще
ничего не застынет.
   Ренделл повернулся к отцу, который с трудом опирался на свой костыль,  и,
предложив руку, чтобы  дать  старику  дополнительную  опору,  повел  его  по
устланному красной ковровой дорожкой проходу.
   Отец улыбнулся.
   - Мы отдали Господу свои сердца, свои души и веру взамен за  Его  доброту
открытия нам Себя в этот день, за то,  что  Он  собрал  всех  нас  вместе  в
здравии и духовной полноте, чтобы услышать Его послание.
   -  Да,  папа,  -  ласково  ответил  Ренделл,  радуясь  тому,   что   отец
разговаривал почти так же свободно, как и до своего удара.
   - Ну а теперь, сынок, - сказал преподобный Натан Ренделл с искрой обычной
для себя сердечности, - полагаю, что даже на сегодняшний день нам уже хватит
церкви. Поехать для меня с тобой домой будет сплошное удовольствие. Все  как
в старые добрые времена.

***

   ВСЕ  БЫЛО  КАК  В  СТАРЫЕ  ДОБРЫЕ  ВРЕМЕНА,  и,  тем  не  менее,  Ренделл
чувствовал, что время изменилось.
   Долгая дорога  домой,  по  дороге,  покрытой  гравием  и  грязью,  сейчас
подмороженной и покрытой свежим снегом, огибала озеро, которое все  называли
прудом. Эта дорога была всего лишь на десять или пятнадцать минут дольше  по
сравнению с коротким путем через деловой центр Оук Сити.
   Ренделл  вел  машину  не   спеша,   пытаясь   сохранить   ностальгическое
настроение.
   Они оба с отцом выглядели смешно