счастье.
     - Но ты был так безрассуден, - возражала  она.  -  Если  бы  ты  привел
какие-нибудь доводы...
     - Доводы, - медленно повторил он. - И вы  в  самом  деле  ожидали,  что
пятнадцатилетний мальчик приведет доводы, почему он не хочет, чтобы его мать
спала с чужим мужчиной.
     Он думал о той книге, которая ходила по рукам  среди  мальчиков  в  его
школе. С отвращением и стыдом, но не в силах  оторваться,  он  читал  ее  по
ночам, накрывшись с головой одеялом,  при  свете  карманного  фонарика.  Она
носила невинное  заглавие:  "Парижский  пансион  для  девиц",  но  это  была
чистейшая  порнография.  В  нем   стилем   героической   поэмы   описывались
сексуальные подвиги военных. Вскоре  после  этого  мать  написала  ему,  что
выходит замуж за майора Нойля.
     - Зачем вспоминать, мама, - сказал он  вслух.  -  Давайте  поговорим  о
чем-нибудь другом.
     Миссис Нойль порывисто вздохнула,  в  последний  раз  вытерла  глаза  и
спрятала платок в сумочку.
     - Прости меня, - сказала она, -  это  вышло  очень  глупо.  Пожалуй,  я
пойду.
     Втайне  она  надеялась,  что  он  станет  удерживать  ее,  попросит  ее
остаться. Но он молчал.
     - Вот деньги, - добавила она.
     Он взял свернутые кредитки и засунул их в карман халата.
     - Простите, что я обратился к вам за деньгами, - сказал он. - Но я  сел
на мель. Постараюсь больше не делать этого.
     Несколько мгновений он,  улыбаясь,  смотрел  на  нее,  и  вдруг  сквозь
потрепанную маску  она  увидела  его  таким,  каким  он  был  в  отрочестве.
Нежность, как мягкое тепло, разлилась в  ней,  мягко,  но  непреодолимо.  Ее
нельзя было сдержать. Она положила руки ему на плечи.
     - Прощай, сынишка, - сказала она, и Спэндрелл уловил  в  ее  голосе  ту
интонацию, с какой она говорила о его покойном отце.  Она  подалась  вперед,
чтобы поцеловать его. Отвернувшись, он подставил ей щеку.

XIV

     Мисс Фулкс поворачивала глобус до тех пор, пока  перед  их  глазами  не
остановился малиновый треугольник Индии.
     - Вот Бомбей, - сказала она, показывая карандашом. -  Здееь  папочка  и
мамочка сели на пароход. Бомбей -  большой  город  в  Индии,  -  поучительно
добавила она. - Все это - Индия.
     - А почему Индия красная? - спросил маленький Фил.
     - Я уже говорила тебе. Постарайся вспомнить.
     - Потому что она принадлежит Англии? - Фил,  конечно,  помнил,  но  это
объяснение его не удовлетворяло. Он надеялся получить на  этот  раз  другое,
получше.
     - Вот видишь,  ты  отлично  можешь  вспомнить,  когда  постараешься,  -
сказала мисс Фулкс, занося себе в счет маленький триумф.
     - А почему все, что английское, то красное?
     - Потому что красное - это  цвет  Англии.  Посмотри-ка:  вот  маленькая
Англия. - Она повернула глобус. - Видишь - тоже красная.
     - Мы ведь живем  в  Англии,  да?  -  Фил  посмотрел  в  окно.  На  него
посмотрела лужайка с веллингтонией и подстриженными вязами.
     - Да, мы живем вот здесь. -  И  мисс  Фулкс  ткнула  красный  остров  в
животик.
     - Но где мы живем - все зеленое, - сказал Фил, - а вовсе не красное.
     Мисс Фулкс начала объяснять ему - в который раз, - что такое карта.
     В саду миссис Бидлэйк  прогуливалась  среди  цветов,  выпалывая  сорные
травы и размышляя. Ее палка оканчивалась маленькой  зубчатой  цапкой;  можно
было полоть не нагибаясь. Сорняки на клумбах были молодые и хрупкие; они без
борьбы  поддавались  цапке.  Более  опасными  врагами  были   одуванчики   и
подорожники на  лужайке.  Корни  одуванчиков  походили  на  длинных,  белых,
сужавшихся к хвосту змей. Подорожники же отчаянно цеплялись за землю,  когда
она пыталась вырвать их.
     Цвели тюльпаны. "Дюк фан-Толь" и "Кейзерс Кроон", "Прозерпина" и "Томас
Мур"  стояли  навытяжку  на  клумбах,  лоснясь  от   света.   Атомы   солнца
вибрировали, и их колебания наполняли пространство. Глаза  воспринимали  эти
колебания, как свет; атомы тюльпанов поглощали  или  отражали  те  или  иные
колебания, создавая оттенки, ради которых  гарлемские  бюргеры  семнадцатого
столетия охотно расставались с накопленными гульденами. Красные  тюльпаны  и
желтые, белые и пестрые,  гладкие  и  махровые  -  миссис  Бидлэйк  блаженно
разглядывала их. Они напоминают, подумала она, веселых и нарядных юношей  на
фресках Пинтуриккьо  в  Сиене.  Она  остановилась  и  закрыла  глаза,  чтобы
подумать  как  следует  о   Пинтуриккьо:   миссис   Бидлэйк   умела   думать
по-настоящему только с закрытыми глазами. Приподняв  лицо  к  небу,  опустив
тяжелые веки цвета белого воска, она стояла, погруженная  в  воспоминания  и
неясные мысли. Пинтуриккьо, Сиена, огромный торжественный собор.  Тосканское
средневековье проходило перед ней пышной  и  неясной  процессией.  Она  была
воспитана на Рескине. Уотс написал ее  портрет,  когда  она  была  девочкой.
Позже, взбунтовавшись против прерафаэлитов, она стала восторгаться полотнами
импрессионистов. Ее восторг перед ними в первое время  обострялся  сознанием
его кощунственности.
     Она вышла за Джона Бидлэйка именно потому, что  она  любила  искусство.
Когда художник, написавший "Косцов", начал ухаживать за ней, она вообразила,
будто обожает его, тогда как на самом деле она обожала его картины.  Он  был
на двадцать лет старше ее; как супруг он пользовался дурной славой; ее семья
энергично протестовала против этого брака. Она не посчиталась ни с чем. Джон
Бидлэйк олицетворял для нее Искусство.  Он  выполнял  священное  назначение.
Именно это произвело неотразимое впечатление на ее  туманный,  но  пламенный
идеализм.
     Джон  Бидлэйк  решил  жениться  еще  раз  отнюдь  не  из  романтических
соображений. Путешествуя по Провансу, он схватил тиф. ("Вот что  получается,
когда пьешь воду, - говорил он впоследствии. - Если бы я держался все  время
бургундского  и  коньяка!")  Пролежав  месяц  в  авиньонском  госпитале,  он
вернулся в Англию исхудалый и еле держась на ногах. Через три недели  грипп,
осложнившийся воспалением легких, снова  привел  его  к  порогу  смерти.  Он
выздоравливал  медленно.  Доктор  поздравлял  его  с  тем,  что  он   вообще
выздоровел. "Вы это называете выздоровлением? - ворчал  Джон  Бидлэйк.  -  У
меня такое чувство, словно три четверти меня лежат в могиле!" Привыкнув быть
всегда здоровым, он панически боялся болезни. Он видел перед  собой  жалкую,
одинокую жизнь инвалида.  Брак  облегчит  его  печальную  участь.  Он  решил
жениться. Само собой разумеется, девушка  должна  быть  красива.  Но,  кроме
того, она должна  быть  серьезной,  не  ветреной,  преданной  и  к  тому  же
домоседкой. В Джэнет Пестон он нашел все  эти  качества.  У  нее  было  лицо
святой; она была серьезна, даже излишне серьезна; ее преклонение  перед  ним
льстило ему.
     Они поженились, и, если бы Джон Бидлэйк действительно  стал  инвалидом,
каким он себя видел в будущем, брак мог бы оказаться удачным. Правда, она не
умела ухаживать за больными, но этот  недостаток  она  возместила  бы  своей
преданностью; с другой стороны, его беспомощность сделала бы ее  необходимой
для его счастья. Но здоровье вернулось к нему. Через полгода после  женитьбы
Джон Бидлэйк снова обрел свое прежнее "я". Прежнее "я" принялось вести  себя
на прежний лад.
     Миссис  Бидлэйк   утешалась   по-своему,   погружаясь   в   бесконечные
фантастические размышления, которых не могло прервать даже рождение, а потом
воспитание двоих детей.
     Так   продолжалось   уже   четверть   века:   высокая,   величественная
пятидесятилетняя дама, вся в белом, с белой вуалью, свисавшей со шляпы,  она
стояла среди тюльпанов, закрыв глаза, думая о Пинтуриккьо и средних веках, а
время текло и текло, и Бог сидел неподвижно на своей вечной скамье.
     Пронзительный лай заставил  ее  покинуть  высшие  сферы.  Она  неохотно
открыла глаза и оглянулась. Крошечная шелковистая пародия на дальневосточное
чудовище, ее маленький китайский  мопс  лаял  на  кота.  Он  с  истерическим
тявканьем  носился  взад  и  вперед  по  окружности,  радиус   которой   был
пропорционален его ужасу перед фыркающим и выгибающим спину котом. Его хвост
развевался по ветру, как перо, его глаза готовы  были  выскочить  из  черной
головки.
     - Т'анг! - позвала миссис Бидлэйк. - Т'анг! - Все ее китайские мопсы за
последние тридцать лет носили имена династий. Т'анг I царствовал до рождения
ее детей. Т'анг II сопровождал ее, когда  она  вместе  с  Уолтером  навещала
больного  Уэзерингтона.  Теперь  кухонный  кот  фыркал  на  Т'анга  III.   В
промежутках маленькие Минги и Сунги  жили,  дряхлели  и  в  смертной  камере
подвергались обычной участи всех наших любимых зверьков. -  Т'анг,  сюда!  -
Даже в этот критический момент миссис Бидлэйк не забывала об  апострофе.  Не
то чтобы она специально об этом помнила: она произносила его инстинктивно  -
природа и воспитание сделали ее такой, что она не умела произнести это слово
без апострофа даже тогда, когда с ее любимца вот-вот  готова  была  полететь
шерсть.
     Наконец песик послушался. Кот перестал фыркать,  его  шерсть  пришла  в
нормальное состояние,  и  он  величественно  отошел  прочь.  Миссис  Бидлэйк
вернулась  к  выпалыванию  сорных  трав  и  к  своим  бесконечным   туманным
размышлениям. Бог, Пинтуриккьо, одуванчики, вечность, небо,  облака,  ранние
венецианцы, одуванчики...
     Наверху, в классной комнате, окончились  уроки.  По  крайней  мере  так
считал маленький Фил, потому что теперь он  занимался  своим  самым  любимым
делом  -  рисованием.  Правда,  мисс  Фулкс  называла  это  "искусством"   и
"развитием фантазии"; она отпускала на это занятие по полчаса ежедневно -  с
двенадцати до половины первого. Но  для  маленького  Фила  это  было  просто
развлечением. Он сидел, склонившись над листом бумаги, высунув кончик языка,
с напряженным, серьезным лицом, и рисовал, рисовал в  каком-то  вдохновенном
исступлении. Его маленькая смуглая рука, сжимавшая непропорционально большой
карандаш, работала без устали. Твердые  и  в  то  же  время  неровные  линии
ребячьего рисунка ложились на бумагу.
     Мисс Фулкс сидела у окна, глядя на залитый солнцем сад и не  видя  его.
Она видела нечто совсем иное. Она видела себя в  том  прелестном  платье  от
Ланвэна, которое было изображено в последнем номере "Вог",  с  жемчугами  на
шее; она танцевала в дансинге Сиро, который был странным образом похож  (она
ведь никогда не была в дансинге Сиро) на хаммерсмитский "Палэ де данс",  где
она бывала. "Как она прелестна!" - говорили все. Она шла покачиваясь, как та
актриса из лондонского "Павильона" - как  ее  звали?  Она  протягивала  свою
белую руку, и руку у нее целовал юный лорд Уонерш; тот  самый  лорд  Уонерш,
который похож на Шелли, а живет как Байрон, и ему принадлежит половина домов
на Оксфорд-стрит, и он приезжал сюда  в  феврале  прошлого  года  со  старым
мистером Бидлэйком и раз или два  заговаривал  с  ней.  А  потом  она  вдруг
увидела себя едущей верхом по парку. А еще через секунду она ехала  на  яхте
по Средиземному морю. А потом в автомобиле. Лорд Уонерш  только  что  уселся
рядом с ней, когда пронзительный лай  Т'анга  вернул  ее  к  лужайке,  ярким
тюльпанам, веллингтонии и, с другой стороны, к классной комнате. Мисс  Фулкс
почувствовала себя виноватой: она пренебрегла своими обязанностями.
     -  Ну  как,  Фил?  -  спросила  она,  быстро  поворачиваясь  к   своему
воспитаннику. - Что ты рисуешь?
     - Как мистер Стокс и Альберт тащат  косотравилку,  -  ответил  Фил,  не
отрываясь от рисунка.
     - Травокосилку, - поправила мисс Фулкс.
     - Травокосилку, - послушно повторил Фил.
     - Ты всегда  путаешь  составные  слова,  -  продолжала  мисс  Фулкс.  -
Косотравилка, горокос, ходолед - вероятно, это у тебя какой-то дефект, вроде
зеркального письма. - Мисс Фулкс прослушала в  свое  время  курс  психологии
воспитания. - Постарайся избавиться от него, Фил,  -  строго  добавила  она.
После такого длительного и скандального пренебрежения долгом (у Сиро, верхом
на лошади, в лимузине с лордом Уонершем) мисс Фулкс  испытывала  потребность
быть особенно заботливой  и  педагогичной:  она  была  очень  добросовестная
молодая женщина. - Постараешься? - настаивала она.
     - Да, мисс Фулкс, - ответил мальчик. Он не имел никакого  представления
о том, чего, собственно, от него добиваются. Но она отстанет, если он скажет
"да". Он был занят особенно трудной частью своего рисунка.
     Мисс Фулкс вздохнула и снова принялась смотреть в окно. На этот раз она
старалась воспринимать то, что видели ее глаза. Миссис  Бидлэйк  расхаживала
среди тюльпанов, одетая во все белое, с белой вуалью на  шляпе,  похожая  на
прерафаэлитский призрак. То и дело она останавливалась и смотрела  на  небо.
Старый мистер Стоке, садовник, прошел с граблями в руке;  кончик  его  белой
бороды шевелился на ветру. Часы в деревне  пробили  половину  первого.  Сад,
деревья, поля, далекие лесистые холмы - все было такое же, как всегда. Такая
безнадежная грусть охватила мисс Фулкс, что она готова была разрыдаться.
     - А есть у косотравилок, то есть  у  травокосилок,  колеса?  -  спросил
маленький Фил, недоумевающе морща лоб. - Я забыл...
     - Да. Или постой... - Мисс Фулкс тоже  наморщила  лоб.  -  Нет.  У  них
валики.
     - Валики! - воскликнул Фил. - Вот-вот! -  И  он  снова  с  ожесточением
принялся рисовать.
     Все одно и то же. Ни выхода, ни надежды на  освобождение.  "Если  бы  у
меня была тысяча фунтов, -  думала  мисс  Фулкс,  -  тысяча  фунтов!  Тысяча
фунтов!" Магические слова - "тысяча фунтов".
     - Готово! - воскликнул Фил. - Посмотрите-ка! -  Он  протянул  ей  лист.
Мисс Фулкс встала и подошла к столу.
     - Какой прелестный рисунок! - сказала она.
     - А это разлетаются маленькие травинки, - сказал Фил, показывая на тучу
черточек и точек в середине рисунка. Он особенно гордился травой.
     - Понимаю, - сказала мисс Фулкс.
     - А посмотрите, как сильно тянет Альберт. -  Альберт  и  в  самом  деле
тянул как сумасшедший. А у другого конца  машины  так  же  энергично  толкал
старый мистер Стокс: его можно было узнать по четырем  параллельным  линиям,
выходившим из его подбородка.
     Для мальчика его возраста  Фил  отличался  редкой  наблюдательностью  и
удивительной способностью воспроизводить на  бумаге  то,  что  он  видел,  -
конечно, не реалистически, а при помощи выразительных символов. Несмотря  на
детскую нетвердость рисунка, Альберт и мистер Стоке казались живыми.
     - Левая нога у Альберта  какая-то  странная,  правда?  -  сказала  мисс
Фулкс. - Слишком длинная и тонкая и... - Она остановила себя, вспомнив,  что
говорил старый Бадлэйк: "Ни в коем случае нельзя учить мальчика рисовать; во
всяком случае, так "учить", как это делают в художественных училищах.  Ни  в
коем случае. Я не хочу, чтобы его изуродовали".
     Фил выхватил у нее рисунок.
     - Неправда, - сердито сказал он. Его  гордость  была  уязвлена.  Он  не
выносил критики и упорно отказывался признать свою неправоту.
     - Может быть, и нет. - Мисс Фулкс спешила загладить свою вину. -  Может
быть, я ошиблась. - Фил снова улыбнулся. "Хотя почему, - думала мисс  Фулкс,
- ребенку нельзя сказать, что он  нарисовал  невозможно  длинную,  тонкую  и
вообще нелепую ногу, я решительно не понимаю". Но, конечно, старому  мистеру
Бидлэйку лучше знать. Человек с его положением, с  его  репутацией,  великий
художник - она часто слышала, как его называют  великим  художником,  читала
это в газетных статьях, даже в книгах. Мисс Фулкс питала глубокое уважение к
Великим. Шекспир, Мильтон, Микеланджело... Да,  мистеру  Бидлэйку,  Великому
Джону Бидлэйку лучше знать. Ей не следовало заговаривать об этой левой ноге.
     - Уже половина первого, - сказала она бодрым, деловитым тоном.  -  Тебе
пора ложиться. - Маленького Фила  укладывали  в  постель  на  полчаса  перед
ленчем.
     - Нет! - Фил вскинул головой, свирепо  нахмурился  и  неистово  замахал
кулаками.
     - Да, - спокойно сказала мисс Фулкс. - И пожалуйста, без этих гримас. -
Она по опыту знала, что на самом деле мальчик вовсе не сердится:  он  просто
устраивает  демонстрацию,  отстаивая  свои  права,  и,  может  быть,  смутно
надеется, что ему удастся запугать ее - так китайские солдаты, приближаясь к
врагу, надевают страшные маски и издают дикие вопли в  надежде  внушить  ему
ужас.
     - Почему я должен ложиться? - Теперь Фил уже почти успокоился.
     - Потому что так надо.
     Мальчик послушно встал из-за стола. Когда маска и вопли  не  производят
должного действия, китайский солдат, будучи человеком здравомыслящим и вовсе
не стремясь к тому, чтобы его больно поколотили, сдается.
     - Я пойду и задерну у тебя занавески, - сказала мисс Фулкс.
     Они вместе прошли по коридору в спальню Фила. Мальчик  снял  башмаки  и
улегся. Мисс Фулкс задернула складки кретоновых занавесок.
     - Не надо,  чтобы  было  совсем  темно,  -  сказал  Фил,  следя  за  ее
движениями в густом оранжевом полумраке.
     - Ты лучше отдыхаешь, когда темно.
     - Но я боюсь, - протестовал Фил.
     - Ничего ты не боишься. К тому же здесь вовсе не темно.  -  Мисс  Фулкс
направилась к двери.
     - Мисс Фулкс! - Она не обращала внимания. - Мисс Фулкс! На пороге  мисс
Фулкс обернулась.
     - Если ты будешь кричать, - строго сказала она, - я очень рассержусь на
тебя. Понимаешь? - Она вышла и закрыла за собой дверь.
     - Мисс Фулкс! - продолжал он звать, но уже шепотом. - Мисс Фулкс!  Мисс
Фулкс! - Конечно,  нельзя,  чтобы  она  слышала,  а  то  она  в  самом  деле
рассердится. В то же время он не хотел подчиняться ей беспрекословно.  Шепча
ее имя, он протестовал, он отстаивал свои права, ничем при этом не рискуя.
     Сидя у себя в комнате, мисс Фулкс читала; она развивала свой интеллект.
Она читала "Богатство народов". Она знала, что Адам Смит - один из  Великих.
Его книга принадлежала к  тем,  которые  необходимо  прочесть.  Лучшее,  что
когда-либо было сказано или написано. Мисс Фулкс происходила из  бедной,  но
культурной семьи. "Мы должны любить все самое возвышенное". Но очень  трудно
любить  "самое  возвышенное"  с  должной  степенью  горячности,  когда   оно
принимает форму главы, начинающейся  словами:  "Поскольку  разделение  труда
возникает из меновых отношений, или,  иными  словами,  зависит  от  размеров
рынка". Мисс Фулкс читала дальше: "Малые размеры рынка  не  поощряют  никого
заниматься каким-нибудь  одним  ремеслом,  ибо  у  ремесленника  отсутствует
возможность обменять весь тот избыток  произведений  своего  труда,  каковой
остается   после   удовлетворения   его   собственных    потребностей,    на
соответствующий избыток произведений труда других людей".
     Мисс Фулкс перечла эту фразу; но, когда она дошла  до  конца,  она  уже
забыла, о  чем  говорилось  в  начале.  Она  начала  снова:  "...отсутствует
возможность обменять весь тот избыток..." ("Можно будет  обрезать  рукава  у
коричневого платья, - думала она, - потому что  оно  протерлось  только  под
мышками, и носить его как  юбку,  а  сверху  надевать  джемпер".)  "...после
удовлетворения  его   собственных   потребностей,   на   соответствующий..."
("Например, оранжевый джемпер".) Она попробовала в третий  раз,  перечитывая
слова вслух. "Малые размеры рынка..." Перед ее  внутренним  взором  возникло
видение оксфордского скотного рынка, это был  довольно  большой  рынок.  "Не
поощряет  никого  заниматься..."  Да  о  чем  тут  речь?  Мисс  Фулкс  вдруг
взбунтовалась  против  собственной   добросовестности.   Она   почувствовала
ненависть ко всему самому возвышенному. Поднявшись с  места,  она  поставила
"Богатство народов" обратно на полку. Там стоял ряд очень возвышенных книг -
"мои сокровища", как она их называла.  Вордсворт,  Лонгфелло  и  Теннисон  в
мягких кожаных переплетах с округленными уголками и готическими  заглавиями,
похожие  на  целую  серию  библий,  "Сартор  Резартус"  Карлейля  и  "