ную 
задачу современных государств, а нечто бесконечно большее и существенно иное. 
Социализм абсолютный имеет в виду не отдельные реформы, а одну великую и 
всеобъемлющую реформу, не частичное преобразование общественных отношений, а 
всецелое и безусловное преображение жизни. Недостаточно было бы сказать, что он 
стремится к обобществлению средств производства и связывает с мыслью об этом 
экономическом перевороте материальное благосостояние масс. Мечты абсолютного 
социализма идут гораздо далее этого; перестройка фундамента общественной жизни, 
думает он, отразится и на всем здании ее; не только материальное благополучие, 
но и духовное удовлетворение, не только проведение разумного плана в 
экономической сфере, но и всецелое господство разума н над ходом общественной 
жизни, и над силами природы, – вот что составляет сущность и особенность 
социализма Маркса. Говоря короче, это есть мечта о полном и всецелом разрешении 
не только социальной, но и религиозной проблемы, мечта о безусловном примирении 
человека с миром путем утверждения господства разума человеческого над миром. И 
тот, кто в наши дни причисляет себя ксторонникам подлинного марксизма, должен 
отдать себе отчет, разделяет ли он все эти притязания и мечты, или нет.
Всистеме абсолютного социализма есть одна чрезвычайно яркая особенность, которая 
является лучшим обнаружением всей безмерности его притязаний. В отличие от 
социализма относительного, для которого социалистический принцип является лишь 
временной исторической категорией, абсолютный социализм в глубине своих чаяний и 
надежд ставит себя выше временных исторических изменений. Как самая настоящая 
вера в чудесное и всецелое преображение действительности, социализм этого рода 
не может допустить, чтобы ожидаемый им совершенный строй когда-либо перешел в 
иной строй, качественно отличный от социалистического; абсолютный социализм 
может предвидеть в будущем количественное накопление богатств, искусств и 
познаний, но согласиться с тем, что путем постепенных изменений социалистический 
строй превратится некогда виной не-социалистический уклад жизненных отношений, 
это значило бы для этой системы вступить в противоречие с самой собою. В 
тысячный год после своего осуществления, как и в первый, это будет все тот же 
социализм, единоспасающий и всеразрешающий, и для него, все приводящего в 
гармонию и устраняющего все противоречия, нет ни логической возможности, ни 
нравственной необходимости дальнейших качественных изменений. Лишь потому он и 
притязает заменить человеку религию, лишь потому он и обещает всецелое 
удовлетворение, что мнит себя самодовлеющим и всемогущим. Ожидать, что к нему 
еще что-то можно прибавить качественно лучшее и существенно иное, это значило бы 
предполагать, что могут нуждаться в восполнении совершенство, полнота и избыток. 
Герцен предсказывал в свое время, что социализм разовьется некогда «до крайних 
последствий, до нелепостей»: «тогда снова вырвется из титанической груди 
революционного меньшинства крик отрицания, и снова начнется смертная борьба, 
вкоторой социализм займет место нынешнего консерватизма и будет побежден 
грядущею, неизвестною нам революцией». Если спросить себя, мог ли разделить 
подобную точку зрения Маркс, то на это следует ответить отрицательно. Для того 
чтобы признать, что социализм разовьется когда-либо до крайних последствий, до 
нелепостей, следовало бы допустить, что он представляет собою не всецелое 
разрешение социальной проблемы, а одностороннее начало исторического процесса, 
необходимое в общем ходе развития, но требующее дальнейшего восполнения началами 
противоположными. Надо ли говорить, что подобное допущение в корне подрывает 
самые заветные верования марксизма? Для той системы воззрений, которую мы 
изложили выше и которая нашла свое практическое выражение в «Коммунистическом 
Манифесте», социализм был всесторонним и абсолютным разрешением социальной 
проблемы. Отсюда именно проистекала главная сила и его ниспровергающего 
отрицания, и его безграничного самоутверждения.
Мы имеем теперь все данные для того, чтобы утверждать, что марксизм представляет 
собою самую типическую утопию земного рая со всеми ее основными особенностями. У 
него есть своя вера в возможность скорого достижения последнего благодатного 
предела истории и есть свое разрешительное слово, с помощью которого он считает 
достижение этого предела обеспеченным. По своему внутреннему содержанию эта 
утопия представляет собою систему абсолютного коллективизма, и, как всякая 
система этого рода, она вызывает против себя все те же возражения, которые 
неизбежно возникают при обсуждении каждого подобного учения[257]. Марксизм 
отрицает самостоятельный смысл личного существования, считает такое 
существование случайным и незаконченным, но этим самым он подрывает и смысл 
существования общества. Он требует от личности слияния с безусловной 
общественностью, но личность не исчерпывается общественной жизнью и носит в себе 
свое собственное индивидуальное призвание[258]. Он разрывает связь человека с 
мировым законом добра и не видит в мире ничего, кроме действия материальных сил, 
а в то же время верит в предстоящее господство человека над миром и в победу 
разума человеческого над внешней природой. Наконец, он отрицает все 
сверхъестественное и чудесное и вместе с тем предсказывает осуществление на 
земле абсолютного идеала, которое нельзя понять иначе, как выход из естественных 
условий, как чудо всеобщего преображения[259].
Поскольку марксизм был своего рода религией, он мог давать известное утешение 
тем, кто в него верил. Своими всеобъемлющими обещаниями он как нельзя более был 
пригоден для того, чтобы влиять на массы и воспламенять воображение. Но сам он 
хотел быть не религией, анаукой, и влиять не на воображение, а на мысль. Свои 
религиозные обетования и надежды он облекал в форму научных выводов и аксиом. 
Свойственный ему пафос морально-религиозного настроения он соединял с 
торжественным провозглашением культа чистой науки. И этим он необычайно 
импонировал той эпохе, которая так высоко ставила авторитет научного знания. 
Социалистический идеал получал таким образом обаяние твердого научного открытия, 
наделялся характером непреложной научной истины. То, что было в нем 
сверхнаучного и утопического – предания и пророчества, перешедшие к марксизму от 
старых социалистических систем, равно как и его собственные догматы и верования, 
- все это скрывалось под покровом строгих научных теорий. Получалось гордое и 
могущественное сооружение, опирающееся на незыблемый фундамент науки. Это и был 
тот первоначальный классический марксизм, который имел столь могущественное 
влияние в истории. Если спросить, что было в нем важнее – верования и 
пророчества или научные положения и доказательства, – на это следует ответить: 
то и другое было одинаково важно для его необычайного практического успеха. Если 
бы Маркс был только ученым, он приобрел бы славу вроде той, какую имеют Адам 
Смит, Рикардо, Родбертус и другие прославленные экономисты, но он не имел бы 
того исключительного исторического значения, которое принадлежит ему в 
действительности и которое основывается на том, что он был также вождем и 
пророком. И для этих последних качеств мало было одной учености: здесь 
требовалась пламенная вера, вытекающая из всеобъемлющего и всеразрешающего 
миросозерцания. Вот почему для оценки подлинного марксизма столь важно обратить 
внимание на эту сторону его, как целостного учения жизни; и те из современных 
марксистов, которые игнорируют эту сторону или считают ее несущественной, лишь 
обнаруживают этим, сколь далеко отошли они от первоначального духа своей 
доктрины. Но, с другой стороны, нельзя не упускать также из вида, что для 
практического успеха марксизма имел огромное значение и тот авторитет научного 
построения, который он сумел засобой упрочить. Классический марксизм был силен 
именно тем, что утверждал свои утопические построения на научном фундаменте. Он 
представлял собою редкое и невиданное сочетание революционного утопизма и 
научной методичности. Это заставляет нас войти в обсуждение и этой другой 
стороны дела. После того как мы выяснили религиозные и утопические элементы 
марксизма, нам следует рассмотреть, что это была за наука, которая подтверждала 
его верования и надежды и столь гармонично сочеталась с его конечными 
заключениями.
3.
Научный фундамент марксизма.– Смешение этики и науки. – Совпадение прагматизма и 
фатализма, свободы и необходимости. – Освещение исторического процесса с точки 
зрениясоциалистического идеала. – Теория социального развития Маркса как 
оптимистическая теория прогресса. – Морально-философский смысл натурализма 
теории Маркса. – Отражение рационалистического утопизма Маркса в его 
экономических учениях. – Гармония утопии и науки.
В каждом идеальном построении, которое обращается к бесконечному будущему, 
которое отвечает на вопросы о судьбе человека и о смысле его жизни, есть 
элементы этические и метафизические. Поэтому, когда говорят о марксизме как о 
доктрине по преимуществу научной, неизбежно должен возникнуть вопрос: каким же 
образом он утверждает свои построения на чисто научном фундаменте? После того, 
что сказано было выше о морально-религиозной стороне этого построения, нетрудно 
предвидеть, что мы найдем в ней неизбежное смешение этических и метафизических 
начал с научными. Этику здесь хотят растворить в науке; но оказывается, что 
наука приобщается духу этики и следует ее скрытым указаниям.
Маркс и Энгельс любили подчеркивать, что их социализм есть не утопия, а наука. 
Как очень хорошо выражается эта точка зрения в «Коммунистическом Манифесте», 
теоретические положения коммунистов никоим образом не основываются на идеях, на 
принципах, изобретенных или открытых тем или иным преобразователем мира; они 
являются лишь общим выражением фактических отношений, которые даются 
существующей классовой борьбой и совершающимся на наших глазах историческим 
движением[260].
Эта мысль, что социализм основывается не на идеях, а на фактах, явилась главным 
методологическим основанием всего мировоззрения Маркса. Утверждать, что его 
предсказания вытекают из естественных законов, что торжество социализма наступит 
с необходимостью природного явления, было для него не только привычным оборотом 
мысли, но и прямым выражением его позитивной теории, которая не хотела признать 
ничего иного, кроме научной закономерности, кроме данных чистой науки. 
Социалистический идеал вводился таким образом в цепь исторической 
последовательности, становился прямой необходимостью, неизбежным следствием хода 
событий. Для этических требований тут, по-видимому, не оставалось места. Обычно 
указывают, на теоретические основы методологии Маркса, на связь его научных 
взглядов с идеями естествознания, на традиционное влияние механических аналогий, 
как на причину этого натуралистического воззрения[261]. Но нельзя не отметить 
также, что как раз в этом пункте, где позитивная методология, по-видимому, 
торжествует свою победу над утопизмом, где наука вытесняет этику, тем не менее 
этика обнаруживает свое скрытое влияние. Ведь оказывается, что путь неизбежной 
исторической закономерности и ведет именно к торжеству социалистических начал. 
Говорит ли Маркс о конечном господстве человека над природой, о будущей 
рационализации общественных отношений, о замене мистических начал практическим 
реализмом, или же предсказывает грядущую «экспроприацию экспроприаторов», он не 
упускает прибавить, что все это будет «естественным продуктом долгого и 
мучительного исторического развития», результатом «действия имманентных 
законов»[262]. Он не отрицает того, что в закономерно совершающемся историческом 
процессе проявляется человеческая воля, что муки истории сопровождают неустанную 
борьбу человеческих интересов и сил. В отличие от механического материализма, он 
хочет понять действительность в форме конкретной человеческой деятельности, в 
форме практики[263], и в этом смысле его учение является самым несомненным 
прагматизмом, философией действия[264]. Но этот прагматизм представляется в то 
же время и как безусловный фатализм. Проявления человеческой воли, усилия 
творчества и борьбы протекают в строгих рамках закономерной эволюции, и 
человеческая свобода есть только сознанная необходимость. «Свобода воли есть не 
что иное, как способность уметь решать со знанием дела». «Свобода состоит в 
основанном на познании естественной необходимости господстве над нами самими и 
над внешней природой»[265]. Из этих определений Энгельса, удачно передающим 
самую сущность учения марксизма о свободе, видно, что свобода вводится здесь в 
цепь закономерной необходимости и является продуктом исторического развития. 
Таким образом, величайшая свобода человеческого решения должна совпасть с самой 
строгой необходимостью исторической эволюции, и фатальное действие имманентных 
законов принесет человечеству высшее освобождение. Но в категорических 
утверждениях этого рода проявляется не столько реалистический научный образ 
мысли, сколько твердая вера в истину социализма. Сказать, что социалистический 
идеал осуществится с необходимостью естественного закона, это значило закрепить 
за ним характер абсолютной силы, вытекающей из самого существа отношений. 
Устранялись всякие споры и сомнения, всякие тревоги и колебания: от настоящего к 
будущему вел прямой, неизбежный и непререкаемый путь, освещаемый солнцем 
социалистического рая. Долженствование сливалось с необходимостью, свобода людей 
поглощалась природой социальных отношений, величайшая справедливость совпадала с 
безусловной неизбежностью. Так Маркс, рассматривая историю как закономерное 
подготовление социализма, по-своему мог повторить знаменитое изречение Гегеля: 
все действительное разумно, и все разумное действительно. Но очевидно, что в 
этой научной теории, в которой весь исторический процесс освещается с точки 
зрения определенного общественного идеала, этика властно входит в систему 
научных построений.
Это обнаруживается еще с большей ясностью из рассмотрения дальнейших 
подробностей социологической теории Маркса. Согласно своей исходной точке 
зрения, он очень последовательно проводит мысль, что развитие общественных 
отношений совершается с закономерностью природных явлений. Эта мысль вырастает у 
него в стройную теорию материалистического понимания истории, согласно которой в 
основе всех исторических явлений лежат производственные отношения: они являются 
последней причиной всех общественных изменений и политических переворотов. «В 
общественном производстве своей жизни люди вступают в определенные, неизбежные, 
от их воли не зависящие отношения производства, которые соответствуют 
определенной ступени развития их материальных производительных сил. Совокупность 
этих производственных отношений образует экономическую структуру общества – 
реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка и 
которому соответствуют определенные формы общественного сознания. Способ 
производства материальной жизни обусловливает вообще социальный, политический и 
духовный процесс жизни. Не сознание людей определяет форму их бытия, а, 
наоборот, общественное бытие определяет их сознание. На известной ступени своего 
развития материальные производительные силы общества приходят в противоречие с 
существующими производственными отношениями или – что является лишь юридическим 
выражением таковых – с отношениями собственности, в пределах которых они до тех 
пор двигались. Из форм развития этих производительных сил эти отношения 
превращаются в их путы. Тогда наступает эпоха социальной революции. С изменением 
экономической основы преобразуется быстрее или медленнее вся громадная 
надстройка… Никакая общественная формация не погибает, прежде чем не разовьются 
все производительные силы, для которых она достаточно широка, и новые, более 
высокие производственные отношения не являются на ее место прежде, чем не будут 
подготовлены материальные условия их существования в недрах старого общества. 
Поэтому человечество ставит себе только такие задачи, которые оно может 
разрешить, ибо при более точном рассмотрении всегда скажется, что самая задача 
возникает только там, где материальные условия ее разрешения имеются уже налицо 
или, по крайней мере, находятся в процессе своего возникновения»[266].
Таковы знаменитые формулы, вкоторых Маркс выражал свой взгляд на развитие 
общественной жизни. После тонкого и глубокого анализа этих формул в статьях 
П.Б.Струве[267] нет необходимости доказывать, что материалистическая теория 
Маркса заключает в себе значительную дозу рационалистического оптимизма. Как с 
бесспорной ясностью показал П.Б.Струве, в этих формулах содержится «не научная 
теория эволюции, рассматривающая процесс развития в его объективном течении, 
независимо от человеческих оценок, а самая недвусмысленная теория прогресса, 
предполагающая, что развитие человечества есть необходимое улучшение, рост 
положительных (с человеческой, телеологической точки зрения) сил и что во всякую 
эпоху экономически наиболее разумное преодолевает, переживает экономически 
неразумное». Процесс общественного развития, зависящий от роста производительных 
сил, время от времени потрясается внутренними антагонизмами, но затем действием 
тех же сил все снова приходит в равновесие. При этом, согласно убеждению Маркса, 
«буржуазные производственные отношения – последняя антагонистическая форма 
общественного производственного процесса», далее наступает безусловное 
равновесие социалистического состояния. Между задачами человечества и средствами 
их разрешения существует полное соответствие; самое возникновение новых задач 
зависит от образования новых жизненных условий. Как не сказать, что все эти 
взгляды насквозь проникнуты верой в разум истории, в гармонию ее развития, в 
совершенство ее путей и целей. Этические и метафизические предпосылки незаметно 
вторгаются в позитивную теорию эволюции и превращают ее в морально-философское 
учение о неизменном прогрессе, совершающемся в истории.
В свете этого оптимистического учения раскрывается и подлинный смысл того 
крайнего натурализма, которым отличается социологическая теория Маркса. 
Подчеркнутое стремление видеть в истории «внутренние имманентные законы», 
подобные неотвратимым законам природы и действующие с железной необходимостью, 
между прочим, приводит Маркса к воззрению, что психические свойства людей, их 
воля, их характер, проявляясь в истории в рамках строгой объективной 
закономерности, не оказывают влияния на слагающиеся отношения. В обществе люди 
вступают в «определенные, неизбежные, от их воли не зависящие отношения 
производства», и эти не зависящие отних отношения определяют весь уклад их 
жизни, как материальной, так и духовной. Производственные отношения мыслятся тут 
как некоторый объективный порядок, который развивается, растет и приводит к 
желанному результату, независимо от того, каково общество. Все образуется само 
собою, путем внутренних, тайно действующих сил, объективным и повелительным 
ходом своим ведущими человека к лучшему будущему. Этот поразительный объективизм 
Маркса, превращающего общественные и экономические отношения в какие-то 
материальные субстанции, не раз поражал исследователей «Капитала». Как еще 
недавно писал один из них, в учении Маркса «товары как бы имеют свою особую 
вещественную природу и подчиняются законам этой природы. Они становятся во 
временные отношения, развивают собственную диалектику. Товар живет собственной 
жизнью, люди же только отражают в своих головах эту материальную природу товара. 
Люди обмениваются товарами не потому, что они так желают, но потому, что так 
хочет товар. Обмен есть рефлекс внутренней природы товара»[268].
Эту характеристику можно перенесть на все уч