вперед человечества. Разочарование, которое так часто отмечается в 
качестве самой характерной черты современного общественного настроения, 
объясняется именно тем, что для прогресса были поставлены цели частью 
недостижимые, частью недостаточные, а между тем в них хотели видеть последний 
предел исканий. Опыт жизни показал, что по мере развития цели усложнились и что 
впереди лежит бесконечный путь.
Упадок политического интереса, равнодушие к политике обусловливаются тем, что 
общее сознание не приспособилось еще к новым, более трудным и более сложным 
перспективам, которые раскрываются пред современной мыслью. Привыкший к старым 
иллюзиям, к ожиданию близкого конца странствий, современный человек чувствует 
себя как бы потерянным в открывающихся перед ним безбрежных перспективах. Надо 
отжить эти иллюзии, надо приучить свой взор смотреть в бесконечность и понять, 
что общественный идеал только в бесконечном развитии находит свое выражение.
Это воззрение накладывает на человека большую ответственность, требует большого 
мужества и терпения, требует веры в долг неустанного труда. Тут открывается 
новая ступень нравственного развития, ставящая и обществу более высокие и 
сложные задачи.
Когда сознание этих задач проникнет в жизнь и станет деятельным мотивом 
общественного прогресса, оно выведет политическую мысль из современного кризиса 
и вдохновит ее на новые и светлые мечты. Понять во всей силе и глубине эти 
истины, что задачи личности шире перспектив общественного прогресса и что для 
нее нет надежд на грядущий земной рай, – это и значит выйти на новый путь. На 
этом пути мы не услышим заманчивых обещаний, но не узнаем и горьких 
разочарований. Это путь неустанного труда и бесконечного стремления – вперед, 
всегда вперед, к высшей цели.
ГЛАВА I. 
ОБЩЕСТВЕННЫЙ ИДЕАЛ В СВЕТЕ БЕСКОНЕЧНОСТИ
I. ОБЩЕСТВЕННЫЙ ИДЕАЛ КАК ФИЛОСОФСКАЯ ПРОБЛЕМА
Абсолютный идеал как исходное понятие общественной философии. Идея абсолютного 
преобразования действительности как представление религиозно-эсхатологическое. – 
Понятие абсолютного идеала как задачи сверхисторической. – Смысл идеи 
бесконечного прогресса. – Нравственное оправдание отдельных ступеней прогресса. 
– Отрицание последней абсолютной эпохи истории. – Определение идеала как 
требования бесконечного совершенствования. – Эсхатологическое, социологическое и 
философское определения общественного идеала.
1
Когда вопрос об общественном идеале ставится в качестве философской проблемы, 
решение, которое при этом ожидается, должно иметь не частное и временное, а 
общее и безусловное значение. Речь идет в таком случае не о тех изменчивых 
исторических идеалах, которые различаются от времени и места, от национальных 
особенностей и партийных разделений, а о том всеобщем идеале, который всегда 
один и тот же и стремление к которому составляет правду и смысл общественной 
жизни. Говоря короче, тут ставится вопрос не об относительных идеалах, которых 
может быть много, а об идеале абсолютном, который может быть только один.
В этом отношении все философские построения общественного идеала – а в том числе 
и утопии земного рая – стояли на совершенно правильной почве: в их исканиях 
безусловной правды жизни проявлялось именно то стремление к абсолютному идеалу, 
вне которого не может быть философского решения проблемы. Метафизики и 
позитивисты, представители абсолютного идеализма и сторонники экономического 
материализма сходились в этом отношении на общей практической тенденции, 
подтверждая таким образом первенство нравственной потребности над различием 
теоретических взглядов.
Но если и прежние утопические построения исходили в этом смысле от правильного 
практического стремления, то в их теоретических предпосылках заключались 
некоторые коренные ошибки, создавшие для них роковые и непреодолимые 
затруднения. Выяснить эти ошибки и затруднения представляется тем более 
существенным, что таким образом мы сразу можем определить отправную точку для 
понимания поставленной проблемы.
Стремясь к отысканию абсолютного идеала, утопии земного рая полагали, что он 
может быть не только безусловной целью прогресса, но также и практической 
действительностью. Рисуя светлые образы идеальной гармонии, они хотели видеть их 
воплощенными в жизни; они верили в то, что обетованная земля всеобщего 
блаженства должна стать достоянием человечества. Но возвещая эти будущие 
счастливые времена, утопические построения всегда оставляли неясной одну 
существенную сторону вопроса: всегда, как настоящая пропасть, открывался в них 
один глубочайший пробел, которого не могла перешагнуть и самая пылкая фантазия 
утопизма. От несовершенных общественных форм предполагается перейти к 
безусловной гармонии нового мира. От неизменно проявлявшихся в истории 
противоречий надо возвыситься к незыблемому согласию и единству. Как разрешить 
эту задачу? Где найти средства совершить эту величайшую из реформ? Как утвердить 
на прочных и непоколебимых основаниях абсолютную правду?
Все это вопросы, от удачного разрешения которых всецело зависит судьба связанных 
с ними построений. А между тем, продумывая эти вопросы до их логического конца, 
нельзя не прийти к заключению, что в самом существе их содержится одно важное 
предположение, вне которого они теряют свой смысл и которое, однако, выносит их 
за пределы философских решений.
В самом деле, ожидаемый переход к абсолютной гармонии будущего блаженства имеет 
в виду не временное и частичное улучшение существующих условий, а коренное и 
всецелое их преобразование, после которого возврат назад становится уже 
немыслимым. Это не те исторически знакомые нам успехи прогресса, которые каждый 
раз предполагают необходимость новых усилий. Нет, это – последняя и 
окончательная ступень совершенства, далее которой идти некуда. Здесь разумеется 
состояние абсолютной гармонии, приобретенное ранее совершенными заслугами, 
продолжающееся в результате этих заслуг и не требующее далее никакого прогресса. 
Тут нет более ни страданий, ни вражды; нет борьбы и злобы, одним словом, нет 
ничего земного, условного, относительного. Все сменяется абсолютной 
законченностью неизменного совершенства. Представить себе, что и над этими 
горизонтами праведной земли все еще носятся тени прошлого, что какие-то драмы и 
конфликты омрачают существование новых небожителей, – это значило бы стать в 
противоречие с самой идеей заключительного состояния истории.
…in den heitern Regionen,
Wo die reinen Formen wohnen,
Rauscht des Jammers truber Sturm nicht mehr.
Но очевидно, что мысль о таком последнем состоянии резко расходится со всеми 
нашими представлениями об историческом прогрессе. Такое состояние не столько 
завершает, сколько прерывает историю, прерывает трудный и сложный процесс 
культуры с ее страстями, борьбой, трудом, изменчивым счастьем, случайными 
поворотами судьбы. Все это сменяется прочным, невозмутимым, абсолютным 
блаженством. Поистине, царство культуры уступает тут место царству благодати.
Но если так, то единственный последовательный взгляд на это будущее состояние 
есть тот, который переносит мысль о нем за пределы истории, в область 
эсхатологии. Здесь в этом учении о «последних вещах» место философского анализа 
занимает верующее сознание. Оно одно может найти слова и образы, соответствующие 
идее райского блаженства; оно одно решительно и твердо может раскрыть смысл этой 
идеи, который в других случаях прикрывается неясностью философских выражений. 
Вдумываясь в понятие абсолютно осуществленного идеала, мы должны сказать, что 
оно становится ясным лишь тогда, когда сочетается с верой в чудо всеобщего 
преображения. Поскольку речь идет о целостном осуществлении идеала, очевидно 
имеется в виду выход из естественных условий в сверхъестественные, когда 
действительно откроются «новое небо и новая земля». Как образно рисует этот 
чудесный момент один из молодых наших писателей: «старый мир, вызрев и до конца 
пройдя страдальческий путь свой, с торжественной осанной сорвется с своей 
эмпирической оси, и на руках ангелов будет вознесен к престолу Всевышнего»[58].
Вот язык религиозного сознания, которое верит в чудеса и тайны и открыто говорит 
о них. Но замечательно, что такой же язык усваивают и те, которые веру в 
небесное блаженство заменяют идеей земного рая. Далекие от религиозных 
представлений, они, однако, платят им дань всякий раз, когда пытаются перейти к 
понятию абсолютно осуществленного идеала, к мысли о райском состоянии людей. И у 
них является то же представление о чудесном преображении, о катастрофическом 
перерыве всех земных отношений.
Когда в XVIII веке последователи Руссо мечтали о наступлении нового царства 
правды и добра, они возвещали о «чудесах республики», где все примет новый 
образ, все просияет новым светом. Когда в XIX столетии Энгельс и Маркс говорили 
о «прыжке из царства необходимости в царство свободы», они незаметно для себя 
повторяли ту же мысль о переходе в другой мир, где все отношения станут иными, 
где начнется иная, преображенная жизнь. Все равно, говорят ли нам о граде вышнем 
и потустороннем или о здешнем земном рае, переход к абсолютному совершенству 
мыслится как результат преображения и чуда, и притом чуда не частичного и 
временного, а всецелого и всеобщего. Тут имеется в виду коренной переворот, 
окончательное и абсолютное перерождение. С этой стороны невозможно усмотреть 
различие между эсхатологическими учениями о будущем царстве благодати и 
социологическими представлениями о земном рае. При всем огромном разногласии в 
понимании абсолютного блаженства, переход к нему там и здесь одинаково рисуется 
в качестве перерыва прежней необходимости, в виде прыжка в иной мир, лежащий за 
пределами обычных отношений. Но то, что в одном случае исповедуется ясно и 
открыто, в качестве догмата подлинной веры, в другом – утверждается прикровенно 
и туманно, как будто бы в виде результата научных заключений. На самом деле, 
научные заключения тут ни при чем, и ожидание будущего «царства свободы» 
является такой же верой, только неясной для самой себя и затемненной пробелами 
философского миросозерцания. Наука не знает прыжков и перерывов в причинном ряде 
явлений. Она говорит, что лучшее будущее наступает медленно и постепенно, 
осуществляется частично и неполно. Она утверждает, что даже и так называемые 
революции не представляют собою катастрофических перерывов действительности, а 
являются лишь завершением медленно подготовлявшихся процессов, в которых старое 
не преображается, а только преобразуется, в которых настоящее и будущее 
неизбежно сочетается с прошлым. И несомненно, что те идеальные построения, 
которые предвещают полное отрешение от прошлого, которые пророчат о прыжках в 
новый мир, оставляют почву науки и переходят в область религиозных представлений 
о преображении действительности.
Это тяготение самых противоположных учений к идее преображения, и результате 
которого создается светлое царство будущего, является естественным результатом 
того сознания, что всецелое осуществление идеала возможно лишь за пределами 
конечных явлений. Если взять самое общее понятие об идеале, согласно которому он 
представляется как «совершенство жизни», как «согласие в полноте 
определений»[59], то ясно, что в своем чистом и безусловном выражении по 
отношению к миру относительных явлений он представляет задачу сверхисторическую. 
Вместить абсолютное совершенство в относительные формы, осуществить здесь на 
земле вечное царство незыблемой правды, – это было бы чудом, непонятным для 
обычного сознания.
Nur ein Wunder kann dich tragen
In das shöne Wunderland.
Но если такой вывод неизбежно вытекает из самого понятия безусловного идеала, то 
это вынуждает нас уже на первых порах установить одно бесспорное положение. 
Признавая необходимым понятие абсолютного идеала в качестве исходного и 
руководящего начала общественной философии, мы вместе с тем должны признать, что 
мыслить этот идеал всецело осуществимым в условиях обычной действительности 
ошибочно и ложно. Необходимо иметь перед собой такой идеал для того, чтобы в 
свете его созерцать прогресс общественных форм, чтобы иметь критерий для 
различения вечных святынь от временных идолов и кумиров, чтобы знать 
направление, в котором следует идти. Необходимо иметь уверенность, что этот 
идеал есть не отвлеченная норма, предносящаяся человеческому уму, а живая сила, 
обладающая высшей реальностью, что человеческие дела могут приобщаться этой 
высшей правде и проникаться ею. Но надо помнить, что всецелое осуществление 
абсолютного идеала в мире человеческих отношений есть выход из обычных условий, 
есть чудо всеобщего преображения и, как таковое, лежит и вне человеческой мощи, 
и вне философского предвидения. В качестве чуда и тайны оно не может составлять 
предмета общественной философии: оно доступно лишь верующему сознанию.
Таким образом, если общественная философия не может утратить мысли о безусловном 
идеале как о необходимой перспективе для своих построений, то, с другой стороны, 
она не может ни заполнить этот идеал конкретным содержанием, ни изобразить 
переход к нему из мира конечных и условных явлений. Попытки этого рода или сразу 
переносят ее за черту причинных связей и относительных положений в ту область, 
где «мир отрывается от своей эмпирической оси»[60], или же приводят к столько же 
ложным, сколько и вредным отождествлениям относительного с абсолютным, к тщетным 
мечтам закрепить текучие явления печатью вечной гармонии.
Вот почему в содержание общественной философии вовсе не могут войти ни 
построения абсолютно гармонических «последних» состояний, ни представления о 
переходе к этим сверхприродным формам жизни. Общественная философия должна 
указать путь к высшему совершенству, но определить этот путь она может лишь 
общими и отвлеченными чертами. В этом могут признать ее неполноту и границу; но 
прежде всего она сама должна с ясностью представить себе эту границу, чтобы не 
впасть в недоразумения и ошибки.
И вот почему в пределах своего предвидения она должна отвергнуть мысль о конце 
прогресса, о завершении человеческих стремлений в условиях относительных 
явлений. Она должна признать, что историческая жизнь человечества всегда 
останется областью неизменного стремления и беспокойства, областью исканий и 
неудовлетворенности. Так раскрывается нам подлинный смысл того положения, что 
только в свете беспредельности познаются истинные пути общественного прогресса.
Прогресс относительных форм мы должны признать бесконечным не в том смысле, что 
исторически он никогда не кончится, а в том смысле, что логически ему нельзя 
поставить никакой границы. Под бесконечностью мы разумеем здесь не 
беспрерывность развития, а безмерность задания. Расстояние между относительным и 
абсолютным нельзя измерить сроками и временами; оно может быть выражено только 
как бесконечность. Историческое развитие может прерваться сейчас или через сотни 
веков: логически это не будет ближе или далее к тому пределу, который лежит в 
бесконечности. В этом смысле и религиозное представление о «жизни будущего века» 
не может иначе, как бесконечностью определить расстояние между жизнью будущей и 
жизнью настоящей: никакими пределами и сроками измерить этого расстояния нельзя. 
Эта мысль о бесконечности прогресса или – точнее говоря – об отсутствии 
логического конца у временного прогресса относительных форм есть только иное 
выражение того же взгляда, что абсолютное осуществление идеала в относительных 
формах невозможно. Вот что означают эти выражения, что общественный прогресс – 
это плавание по безбрежному морю, что для этой земли – не преображенной, не 
новой, не иной – нет будущего рая, нет пристани и счастливого конца.
2
Выводы эти имеют чисто отрицательный характер, и если остановиться только на 
них, они могут быть истолкованы как учение о дурной или отрицательной 
бесконечности, которое отнимает у общественного прогресса вместе с его 
логическим концом и всякую положительную основу. Если сказать, что прогресс 
относительных форм не имеет конца, не значит ли это, что он не имеет и цели? Не 
уподобляются ли тогда усилия культуры, поднимающиеся и опускающиеся волны 
человеческой истории – узорам на песке, зигзагам случая, превратным колебаниям 
счастья? Заключения этого рода неизбежны, если созерцать бесконечный процесс в 
нем самом, вне связи его с абсолютным идеалом. Они неизбежны и тогда, если 
понимать абсолютный идеал не как живую силу, осуществляющуюся в истории, а как 
логическую отвлеченность, лишенную реальной мощи. В таком случае бесконечный 
исторический ряд действительно представляется только вечной сменой конечных 
явлений, только не имеющим конца потоком событий; тогда исторический процесс по 
существу остается вне сопричастия с положительной бесконечностью, в смысле 
законченной и вечной полноты абсолютного совершенства[61]. Сколько бы ни 
вглядывались мы вперед, сколько бы ни старались мысленно проникнуть в 
бесконечную даль будущего, в исторической цепи времен мы не найдем 
торжественного и радостного исхода, оправдывающего предшествующую драму 
человечества, глубину его надежд, остроту исканий. У этой перспективы 
бесконечности лишь тогда отнимается ее безнадежный и безысходный характер, когда 
мы ставим ударение на другом члене формулы: прогресс относительных явлений 
бесконечен, но в каждой ступени этого относительного прогресса осуществляется 
Абсолютное. Мы можем мыслить этот прогресс в непрерывном и беспредельном 
протяжении, можем мыслить его исторически прерывающимся в известный момент. Тот 
и другой исход одинаково приемлемы для нравственного сознания, поскольку в 
каждый отдельный момент, как и во всю беспредельность моментов, прогресс 
соприкасается с Абсолютным, поскольку весь путь от начала до конца, во всех 
своих пунктах не теряется в темноте, не обрывается в бездну, а освещается 
солнцем абсолютного идеала, поскольку абсолютный идеал является высшей и вечной 
реальностью, неизменно стоящей пред людьми.
Для нравственного сознания вопрос ставится не о том, уготована ли для 
человечества на земле в близком или отдаленном будущем обитель блаженства, а в 
том, имеет ли добро обязательное значение в жизни или нет. Важно то, чтобы 
творчество человека, его мысли, его дела имели внутренний смысл, имели значение 
и оправдание пред лицом Абсолютного. Тогда нельзя уже говорить о «рушеньи 
светлых миров в безнадежную бездну хаоса», тогда действительно «каждый 
исторический миг полон, замкнут по-своему», тогда «каждый период нов, свеж, 
исполнен своих надежд, сам в себе носит свое благо и свою скорбь»… Тогда 
общественный прогресс перестает быть «растрепанной импровизацией истории», в 
которой то здесь, то там загораются яркие огни, чтобы затем погаснуть навсегда 
во мраке ночи: в стремлении к Абсолютному он получает объединяющую цель. Тогда 
история представляется уже не одним стремлением к все удаляющейся перспективе, а 
осуществлением вечного закона жизни. И как бы ни казались разорванными и 
случайными отдельные звенья исторического развития, все они связаны некоторым 
общим и высшим смыслом.
Этот смысл истории образуется не фактической связью отдельных народов и эпох, не 
совместной работой их для будущего, а трансцендентным единством абсолютного 
идеала и одинаковым стремлением всех к этому идеалу. История не представляет 
собой стройного ряда, ведущего человечество по прямой линии к заключительному 
торжеству разума. История есть сложная совокупность отдельных усилий и действий, 
то прерывающихся, то снова сочетающихся, то параллельных, то преемственных и во 
всяком случае эмпирически не связанных в единую цепь. Если связь истории 
идеальная, а не фактическая, то для признания единства исторического процесса 
нет необходимости утверждать, что в развитии человечества каждая предшествующая 
эпоха имеет цену только по отношению к последую