егорией, что 
неимущие долины стать имущими, не в смысле корыстного стяжания, а ради 
достойного человеческого существования. Как очень хорошо говорил Маркс в своих 
ранних статьях, он хочет не политического только, а человеческого освобождения 
рабочего класса. «Общение, от которого удален рабочий, совершенно другой 
реальности и совершенно другого объема, чем политическое общение. То общение, от 
которого отделяет рабочего его собственная работа, это – сама жизнь, физическая 
и духовная, это человеческая нравственность, человеческая деятельность, 
человеческое наслаждение, человеческое существо»[736]. Вот эту полноту 
человеческой жизни, которой лишен теперь рабочий, и должна принести с собою 
человеческая эмансипация, которая настолько же выше политической эмансипации, 
насколько «человек бесконечно выше гражданина, а человеческая жизнь бесконечно 
выше политической жизни»[737]. Эта идея достойного человеческого существования, 
которое должно быть обеспечено для каждого, и составляет ту жизненную 
правду,которая раскрывается в глубочайших прозрениях марксизма и которая в 
новейшее время все более входит в общее сознание. Не только из Маркса почерпает 
современный мир это убеждение: тысячи источников и путей проводят его в жизнь. 
При этом по существу принцип достойного человеческого существования есть начало 
либеральное, а не социалистическое, и в марксизме это начало не развивается, а 
затемняется[738]. И тем не менее замарксизмом мы должны признать значение той 
идейнойграни, после которой уже невозможен возврат нравственного сознания к 
прошлому, после которой и современное правовое государство должно было 
радикальноизменить свой взгляд на задачи политики, на сущностьправа, на принципы 
равенства и свободы[739].
Из содержащейся в марксизме идеи человеческогоосвобождения вытекала сложная 
социальная проблема,которая требовала не только экономического преобразования 
общественного строя, но и духовного воспитаниячеловека. Бесконечная широта 
задачи предполагаети бесконечные усилия общественного творчества и нравственного 
прогресса. Когда ту же задачу ставит современный либерализм, он откровенно 
заявляет: тут слишком много сложного, слишком много тонкого и неуловимого, 
слишком много зависящего от нравственных причин. Возлагая на себя высокую миссию 
осуществления идеи достойного человеческого существования, правовое государство 
встречается с необходимостью реформ, которые лишь частью осуществимы немедленно, 
а в остальном или вовсе неосуществимы, или осуществимы лишь в отдаленном будущем 
и, вообще говоря, необозримы в своем дальнейшем развитии и осложнении. Обозревая 
вытекающие отсюда задачи будущего, необходимо прийти к заключению, что этих 
задач нельзя разрешить при наличности одних политических средств, что здесь на 
помощь должны быть призваны силы нравственные[740]. Вот где действительно 
обнаруживается недостаточность правового государства и необходимость его 
восполнения[741]. У Маркса и особенно у его последователей получило преобладание 
чисто внешнее, узко экономическое понимание социальной проблемы, принявшее при 
этом черты абсолютной утопической догмы. Экономический базис признан был 
источником и символом полноты жизни. На поставленную им самим задачу Марке 
ответил своей утопией земного рая, подлежащей осуществлению при помощи классовой 
борьбы и социальной революции. В этом заключалась сущность абсолютных обетований 
и революционного пафоса марксизма. Труждающимся и обремененным возвещалась 
благая весть о скором конце их страданий, о грядущей светлой радости земли, 
откинувшей мысли о небе, ниспровергнувшей вее прошлое, ставшей свободной, 
рациональной и всемогущей. В этих абсолютных обетованиях и революционных 
замыслах своих марксизм потерпел крушение. Как новое миросозерцание, как новое 
учение жизни, он умер и должен был умереть, подобно всякой утопии земного рая, 
подобно всякому внешнему решению сложной морально-общественной проблемы; но не 
могла умереть та неоспоримая правда его, которая на протяжении веков составляла 
живое ядро социалистических построений и которую Марксу дано было почувствовать, 
понять и выразить с небывалой яркостью и силой.
ПРИЛОЖЕНИЕ
 ОБ ОБЩЕСТВЕННОМ ИДЕАЛЕ
Часть II 
Кризис анархизма
Совершенно законченная, по словам Новгородцева, вторая часть его труда так и не 
увидела свет в полном ее объеме. Журнальный, вариант части второй, озаглавленный 
«Кризис анархизма», появился в «ВФП» осенью 1917 г., одновременно с отдельным 
изданием первой части. Поскольку публикация этого единственного известного нам 
фрагмента в основном корпусе нашего издания нарушила бы вполне самостоятельную 
композицию первой части, мы даем ее в качестве приложения.
Публикация дается по изданию: ВФП, 1917, № 4 – 5 (139 – 140). С. 127 – 154.
ОБ ОБЩЕСТВЕННОМ ИДЕАЛЕ
II. Кризис анархизма
1.
Современное состояние анархизма. – Сходство в судьбе социализма и анархизма. – 
Утрата революционной веры как основная причина кризиса. – Жизненное зерно 
анархизма.
Судьба анархизма имеет много общего с судьбой социализма. Являясь также 
доктриной весьма древнего происхождения, анархизм достигает наивысшей степени 
законченности в XIXвеке в эпоху разочарования в правовом государстве. Подобно 
социализму, он выступает со всей полнотой обетований грядущего совершенства; он 
гордо противопоставляет себя историческим путям государственной жизни, обещает 
скорое разрешение общественных противоречий и несет с собою надежду на светлую 
гармонию земного рая. И, подобно социализму, он постепенно распадается на резко 
противоположные направления, обнаруживает внутренний антагонизм своих основных 
начал и утрачивает прежнюю непосредственность своей веры. Конечная цель, которая 
казалась близкой и легко осуществимой, отделяется от настоящего долгим искусом 
подготовительного развития и теряется в бесконечной дали будущего.
Неудивительно, если при этих условиях с разных сторон раздаются голоса о кризисе 
анархизма. Еще в 1902 году один из наиболее беспристрастных исследователей этого 
направления Кульчицкий предсказывал крушение анархического движения и утверждал, 
что оно распадается на «литературно-научное и артистическо-этическое 
направление» его вождей и радикально практическое направление масс, которые, 
«покинув знамя анархизма, обманувшего их ожидания, вернутся, поскольку 
общественный строй за то время не изменится, к социализму в его наиболее 
радикальной части[742]. Пять лет спустя, в 1907 году, совершенно независимо от 
Кульчицкого, сходное мнение о будущности анархизма высказал Палант, который 
обнаружил в нем «противоречие начал и стремлений», составляющих «роковой зародыш 
его разложения». Близко к тому, что говорил Кульчицкий, и он полагал, что часть 
анархистов, особенно из числа интеллигенции, перейдет к чистому и простому 
индивидуализму, большинство же, и особенно те, кто на первый план ставит вопросы 
материальной жизни и экономической организации, склонится к радикальному 
социализму[743]. С тех пор как были высказаны эти предположения, ничто не могло 
их опровергнуть, и в наши дни мы можем повторить их с еще большей 
решительностью. Не засвидетельствовал ли Парижский анархистский съезд1913 года 
картину полного распада анархического движения? Бурные сцены враждебных 
столкновений, имевшие место на этом съезде, исключение из числа членов съезда 
анархистов-индивидуалистов,долгие споры о самом понятии и существе анархизма, 
все это говорило не о мощи и процветании, а о слабости и разложении. И хотясъезд 
закончился постановлением о создании новой организациипод именем 
«коммунистической революционной федерации французского языка», но ничто не 
предвещало этой федерации ни долговременного существования, ни практического 
успеха. И конечно, не одниусловия военного времени способствовали тому, что 
вскоре эта новая организация совершенно заглохла.
Но еще более убедительно, чем этот частный эпизод из историианархического 
движения, о том же явлении кризиса анархизма говорят нам авторитетные голоса из 
среды самих анархистов. Я имеюв виду те интересные характеристики современного 
состояния анархизма, которые даны в новейших очерках Проло и Лорюло[744]. 
ЕслиКульчицкий и Палант являются судьями со стороны, то эти последние писатели 
свидетельствуют о своем собственном деле и наосновании собственных переживаний.
Каков же смысл их свидетельств? Оба автора, оставаясь убежденными и верными 
анархистами, согласно заявляют, что старыйтрадиционный анархизм умирает, что 
героические времена анархизма прошли[745]. В особенности Лорюло в своем 
исчерпывающемочерке дает яркую картину последовательных разочарований новейшего 
анархизма, пытавшегося найти различные новые пути дляоживления своей 
деятельности и каждый раз терпевшего неудачу.«Бесспорно», – говорит Лорюло, – 
«вот уже несколько лет анархизмиспытывает глубокий кризис. Он потерял всякий 
определенный характер. Это – несвязность в идеях и маразм в действии»[746]. И 
еслисам Лорюло не слагает оружия, если он продолжает верить в анархизм, то 
только потому, что за традиционными формами этого учения он видит некоторую 
незыблемую идею. Традиционный анархизм умирает, но остается живой его сущность, 
его руководящий принцип. В этом отношении Лорюло, как увидим далее, прав. И 
здесь нетрудно проследить полную аналогию с социализмом. Как там под влиянием 
суровых опытов жизни происходит поворот от утопического догматизма, от веры во 
всемогущую силу социальной революции к скромным формулам эволюционного реализма, 
к смирению пред историческими путями истории, так и здесь замечается совершенно 
такое же движение мысли от утопизма к реализму, от воздушных замков будущего к 
твердой почве действительности.
А что же старые вожди анархизма? Остались ли они непреклонными в революционном 
пафосе своей первоначальной веры? В конце настоящего изложения мы ответим на это 
более подробно, теперь же достаточно сказать, что самый славный из ветеранов 
анархизма, наш соотечественник Кропоткин, в своих последних произведениях 
переносит центр тяжести с революции общественного устройства на эволюцию самого 
общества, на воспитание людей в духе творческой и сознательной инициативы. 
Кропоткин, издавший в 1913 году свой завершающий труд «La science moderne et 
l'anarchie», уже не тот, каким он был в 1885 и 1892 годах, когда он выпустил в 
свет свои «Речи бунтовщика» и «Завоевание хлеба». Еще в 1896 г. в своей брошюре: 
«L'anarchie, sa philosophie, son ideal» он вступил на новый путь, резко 
отделяющий его от былого революционного утопизма. Суровые уроки истории 
сказываются и на этом неизменном борце за свободу и счастье человечества.
Указанное сходство в судьбе анархизма и социализма имеет за собою и тожество 
причин, обусловливающих их современное состояние. Анархизм, как и социализм 
выступили в XIX веке в эпоху наивысшего напряжения революционных надежд, и вера 
в близкое торжество их идеалов являлась для того, как и для другого направления 
необходимым основанием их революционного пафоса. И тут с анархизмом случилось то 
же, что и с социализмом. По мере того, как перспектива революции отодвигалась в 
туманную даль, наступало охлаждение и разочарование. Это очень хорошо и кратко 
объясняет Лорюло: «Революция не приходила; все время это откладывалось на 
следующий день, на будущее. Конечно, ее подготовляли; но энтузиазм ее апостолов 
не мог уже двигать массы и выводить их из их оцепенения»[747]. Для тех, кто мог 
довольствоваться проповедью идеальных начал, хотя бы и весьма далеких от 
настоящего, нетрудно было остаться верным старому знамени; но для тех, кто 
ожидал от своей веры непосредственных практических успехов, приходилось искать 
каких-либо иных путей, примыкать к каким-либо иным общественным исправлениям. 
Так объясняется тот процесс распадения анархизма, о котором говорят Кульчицкий и 
Палант, Проло и Лорюло.
Нам предстоит теперь более подробно выяснить ту перемену, которая совершилась в 
анархизме со времени его выступления в XIX веке. И здесь, как в отношении к 
социализму, я имею в виду не историю и не критику разбираемого направления, а 
изображение его судьбы в ее основных диалектических моментах. Как яуже заметил, 
в судьбе анархизма сказывается действие некоторых общих причин, обусловливающих 
крушение утопий. К этому следует прибавить, что это крушение нисколько не 
затрагивает жизненного зерна анархизма, его внутренней правды. Революционные 
замыслы его оказались несбыточными мечтами; конкретные планы его противоречивы 
исбивчивы; но тот дух свободы, который представляется анархизму высшей святыней, 
который он полагает необходимым отстаивать прежде всего другого, есть 
действительно вечное и священное начало. В анархизме это начало выражается в 
форме исключительной и односторонней; в жертву ему приносятся все высшие связи 
жизни. В этом заключается утопизм анархической доктрины. Но вместе с тем 
исключительность и односторонность, с какими берется здесь начало свободы, 
свидетельствуют и о неразрывной связи его с человеческим сознанием. С 
болезненной чуткостью относится анархизм ко всяческим стеснениям свободы, 
проистекают ли они уже теперь от принудительной власти современного государства 
или только предвидятся в будущих формах социального устройства. Анархизм столь 
же отрицательно и враждебно относится к возможному господству социализма, как и 
к политическим условиям настоящего времени. В этом смысле за ним следует 
признать значение ревностного и неумолимого стража свободы, полагающего выше 
всего охрану ее неприкосновенности. «Если бы эта концепция общества без власти и 
оказалась трудноосуществимой, – говорит в одном из своих сочинений анархист 
Малато, – она была бы по крайней мере необходимым противовесом, препятствующим 
индивидуальной свободе потонуть в грядущем торжестве социализма» [748].
Мы подошли здесь к определению существа и значения анархизма, и прежде чем 
обратиться к отдельным анархическим писателям, нам следует теперь более подробно 
установить и это жизненное зерно анархизма, и обычный логический состав его 
учений.
2.
Существо анархизма. – Отрицание государства. – Признание начала свободы в его 
исключительности и безусловности. – Бунт против человеческих установлений и 
против закона Божеского. – Анархизм, как последнее прибежище утопической мысли. 
– Смешение космологической проблемы с социологической. – Непримиримая вражда к 
существующему. – Отрешение от практической действительности.
Известный исследователь анархизма Эльцбахер на основании чрезвычайно тщательного 
и в высшей степени осторожного анализа некоторых крупнейших учений, этого 
направления пришел к выводу, что общим в них является их отношение к 
государству, в остальном же они представляют самые существенные различия[749]. И 
действительно, если сравнить учения Штирнера и Прудона, Теккера и Кропоткина, 
трудно признать в них носителей одной и той же доктрины, если не обратить 
внимания на их отрицательное отношение к государству. В этом действительно все 
анархисты сходятся. Начиная от первого из великих анархистов XIX века Прудона и 
кончая нашим современником Себастианом Фором, все они убеждены, что 
государственная власть есть величайшее зло, что от нее происходят все 
общественные бедствия.
Однако справедливое указание Эльцбахера должно быть углублено и продолжено. 
Отрицание государства и государственного принуждения есть действительно то 
общее, что объединяет все отдельные анархические учения. Но если вспомнить, что 
и социализм Маркса завершается утопией безгосударственного состояния и что Маркс 
и Энгельс также предсказывают в будущем исчезновение государства, то придется 
признать, что определение Эльцбахера нуждается в некоторых дальнейших 
пояснениях. Могут, конечно, сказать, что анархизм Маркса и Энгельса является 
недоразумением, что провести свое отрицание государства без противоречий им не 
удалось. Но о ком из анархистов можно было бы утверждать, что он дал 
убедительное построение безгосударственного состояния и сумел доказать, что не 
только в идеальном замысле, но и в практической действительности можно обойтись 
без государства? Если судить с точки зрения практической законченности, то 
отрицание государства является столь же несостоятельным у Прудона и Бакунина, 
как и у Маркса и Энгельса. Но есть другая точка зрения, с помощью которой между 
теми и другими учениями можно провести ясную разграничительную черту: для того, 
чтобы получить эту возможность, надо войти к более глубоким основаниям 
социализма и анархизма. Тогда будет ясно, что отрицание государства у 
социалистов имеет совершенно иной смысл, чем у анархистов.
Уже из того простого обстоятельства, что все без исключения анархисты отрицают 
государство, тогда как среди социалистов к этому склоняются лишь некоторые, 
следует заключить, что в самом существе анархизма содержится какое-то начало, 
которое несовместимо с идеей государства и которого нет в социализме. Очевидно, 
для анархизма отрицание государства является необходимым положением, тогда как 
для социализма оно представляется лишь одним из возможных последствий. И 
действительно, в анархизме вражда к идее государства вытекает из его страстной 
преданности началу свободы, взятому в качестве верховного и безусловного закона 
общественной жизни. Государственная власть и государственное принуждение 
несовместимы с таким пониманием свободы, и потому анархизм отвергает их как 
стоящие в коренном противоречии с предполагаемым им основным законом общения. В 
крайнем своем выражении это восстание против государства принимает характер 
стихийного разрушительного бунта, в котором личность, отвергая все стоящие над 
ней связи, выступает со всей обнаженностью своего эгоизма. В социализме исходным 
началом является понятие общественности, и счастье личности полагается в слиянии 
с обществом. Господство общества над личностью здесь не только не отрицается, 
как в анархизме, а, напротив, естественно связывается с самым существом 
социалистического устройства. И поскольку государство является одной из форм 
организованного господства общественного начала над личным, оно вполне 
совместимо с социализмом. К отвержению государства, к анархическому бунту против 
власти социализм влечется не созидательными, а разрушительными своими 
стремлениями, своим революционным отрицанием исторических форм, нетерпимостью и 
исключительностью своего эгоистического классового обособления. Так появляются 
те анархо-социалистические течения, которые с такой силой обнаруживаются во 
французском синдикализме и зарождение которых с ясностью можно указать у Маркса 
и Энгельса. В этом тяготении к разрушительной стихии эгоистического 
самоутверждения социализм приходит в невольную и роковую для него связь с 
анархизмом. Но как только социализм утрачивает свой революционный характер, он 
становится наряду с другими прогрессивными историческими силами и ведет свою 
работу в рамках существующего государства. Для анархизма этот переход к мирной 
государственной работе немыслим: бунт против государства составляет его существо 
и именно потому, что его исходное начало – безусловный закон свободы – не 
допускает примирения с государством. Анархизм по природе своей всегда является 
учением революционным, не в том смысле, чтобы все анархисты требовали 
немедленной революции и верили внее, а в том, что лишь в ниспровержении 
государства они видят осуществление своих целей и что лишь при этом условии они 
ожидают действительных улучшений. Таковы все анархические учения. Все они 
отвергают государство, потому что исходят из безусловного начала свободы. 
Коммунист Кропоткин не менее индивидуалиста Теккера верит в исключительное 
зиждительное действие индивидуальной свободы, и различие между ними, как и между 
теоретиками анархизма, не в основном начале общественной жизни, а в способах его 
выражения и в средствах